“Синонимы” и нестыковки
Когда израильтянин, еврей чего-то хочет во что бы то ни стало, он идет к своей цели напролом, готов положить на алтарь своей цели семейные связи, родину, язык, свое прошлое —как на войне. Полное самоотречение, одиночество и бесстрашие.
Так главный герой фильма-победителя Берлинского кинофестиваля 2019 г. “Синонимы” решил стать французом, отрезав от себя все, что связывало с родиной. История начинается с того, что Йоав приезжает в роскошную, но совершенно пустую квартиру в центре Парижа на ночь. Там холодно (зима и отключено отопление). Он идет принять душ и когда возвращается, обнаруживает, что все его вещи украли. И он совершенно голый, без вещей, без телефона, с плохим французским бегает по этажам, стуча в двери, которые не открываются, и почти замерзает в ванной. Символ одиночества, неприкаянности, беззащитности человека в большом, красивом, но холодном городе, где он никому не нужен. И символ начала новой жизни с чистого листа. Йоава спасает молодая французская пара, Эмиль и Каролина.
И эти двое, ставшие единственными французскими знакомыми Йоава и символическими французами, олицетворяющими все французское: изящество, сибаритство, эстетство, гурманство, скуку жизни, страх открытых разговоров, безэмоциональность и тягу к сексуальным приключениями как приправе к скучной жизни, — как центр притяжения для Йоава, образцы для подражания, объекты зависти (“Ты даже не представляешь, как тебе повезло, что ты француз”) и недостижимый идеал. А с другой стороны — тоже жители Парижа, но никак не ассимилировавшиеся, а подчеркнуто придерживающиеся своих корней и культуры, во Франции предпочитающие разговаривать на иврите, раздражающиеся от французской политкорректности, доходящей до патологической безучастности, критикующие французских женщин за отсутствие груди, но остающиеся там жить, — Мишель и Ярон, новые знакомые Йоава.
Йоав изначально приезжает с готовностью влиться в ряды французов, и они ему помогают, он готов принять их ценности, и отдает им взамен за доброту последнее, что у него есть — свои истории (свою жизнь); он готов делать все, что ему скажут, лишь бы стать “своим” (и, возможно, поэтому так много сцен, где Йоав голый, беззащитный, красивый, как бог, и поэтому там сцена с позированием для безумного порнографиста, когда, дойдя до края, Йоав вдруг возвращает себя себе и в физическом смысле, сбежав от извращенца костюме с фейковыми орденами; и в духовном, когда неожиданно воссстает против идеологического фейка на курсах по ассимиляции эмигрантов).
Йоав оказывается между миром поощряемой воинственности и культа мачизма, от которого он сбежал, и миром изысканного, холодного, эстетствующего снобизма, в котором он не ощущает подлинных чувств. Где тот прекрасный мир, где достаточно быть собой и быть принятым таким, какой ты есть со всеми своими особенностями? Фильм заканчивается не умиротворяющей музыкой, примиряющей противоположности, а ожесточенными попытками Йоава выбить дверь, которую ему не открывают. А ведь он пришел просто попрощаться с Эмилем. Но стихийная, яростная подлинность слишком страшна, чтобы эта дверь открылась.
В течение фильма главного героя не раз называют сумасшедшим. Он странный — слишком открытый, слишком откровенный в своих желаниях, слишком необузданные страсти. Его истории о своей жизни кажутся неправдоподобными, слишком лирическими, как отстукивание мелодии на пулемете, слишком экстравагантными, чтобы быть правдой для его новых французских друзей. Они слишком яркие, но не слишком изящные.
Сцена в ванной в начале фильма, очень похожая на картину Давида “Смерть Марата”, роль Каролины, которая в начале спасла Йоава, а позже стала спусковым крючком и причиной его отвержения — другой вариант картины “Смерть Марата” уже кисти Поля Бодри, могут казаться натяжкой. Но именно в картине Давида Марат напоминает позой и раной Христа в момент снятия с креста. А Йоав, этот мальчик, в наглухо застугнутом чужом горчичном щегольском пальто, кажущийся всем не от мира сего, который пришел ниоткуда и видит то, чего не видят другие, который выявляет скрытое и дает проявиться тайному через себя, в конце фильма уже ведет себя как откровенный пророк, то круша уютный мирок филармонической идиллии, то заявляя, стучась в закрытую дверь: “Я пришел спасти вас!” А еще этот эпизод с отцом, как перекличка с библейской историей, ведь блудному сыну придется вернуться.
Фильм местами пугает своей откровенностью, как нагота Йоава, и привлекает своей смелостью, как Йоав, который ищет идеал, но не готов к конформности. Это первая роль Тома Мерсье, и его лицо, его тело, которой то сжимается ( “голову вниз, голову вниз”), то расправляет накачанные в армии мускулы и становится похож уже не на Иисуса, а на античного воинственного героя; его глаза. в которых то страх, то надежда, то отчаяние, то отвага — это целый мир, который живет, пульсирует, рвется через все ограничения, мечется, но так и не находит свое место в этом мире, в котором символом всего прекрасного стал Париж и собор Нотр-Дам (еще не сгоревший, аутентичный), с которым у Йоава личные отношения.
Надав Лапид, молодой израильский режиссер, с его свежим взглядом на парадоксы современного западного мира, думается, снял фильм не только о поиске идентичности, не только о невозможности ассимиляции и мирного сожительства культур Востока и Запада даже в сверх-лояльной Франции, но еще больше — об экзистенциальных поисках себя в этом мире современным человеком. Когда нам заявляют, что “границ нет”, “свобода, равенство, братство”, “все в твоих руках”, “мир на ладони” и т.д., но на деле поверившего в эти заявления ждет плотно закрытая дверь. И можно долго биться в нее, разбить грудь или принять правила, в которых не чувствуешь правды.
Этот фильм — как притча, как глоток свежего воздуха, то слишком холодного, то слишком горячего. Но он не оставит равнодушным.
5/5
В “Киноходе” вас ждет приятная скидка 10% по карте “Мастеркард”
