Н. К. Гарбовский: Лекция 6. СТАНОВЛЕНИЕ СОВРЕМЕННОЙ ТЕОРИИ ПЕРЕВОДА. ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА В КРУГУ ДРУГИХ НАУЧНЫХ ДИСЦИПЛИН

Для студентов магистратуры 2 курса ИН (программа «Русский язык») по дисциплине «Общая теория перевода»

Вопросы по теме лекции:

1. В связи с какими событиями появилась необходимость теоретического осмысления перевода?

2. Как в это время решалась проблема нехватки переводческих кадров?

3. Чем обусловлено появление устного синхронного перевода?

4. Как изменился статус перевода и переводчиков?

5. В чем заключается Джорджтаунский эксперимент? Каков его результат?

6. К каким областям науки обратилась теория перевода в середине XX века и почему?

7. Каковы преимущества и недостатки литературоведческого подхода к переводу?

8. В чем заключается переводческий скептицизм и каковы его причины?

9. Как реализуется категория выбора в переводе?

10. Каковы преимущества лингвистического подхода к переводу по сравнению с литературоведческим? В чем проявляется ее ограниченный характер?

12. С чем связана множественность моделей перевода? Какие лингвистические направления лежат в основе каждой из них?

13. В чем проявляется взаимный характер отношений между лингвистикой и теорией перевода?

14. Как проявляется деление лингвистики на внешнюю и внутреннюю в науке о переводе?

15. Какова основная цель сопоставительной стилистики? Как, когда и почему зародилась идея сопоставительной стилистики?

16. Каковы основные значимые работы в данной области?

17. Какие этапы, по мнению Альфреда Мальблана, должна пройти сопоставительная стилистика и в чем они заключаются?

18. Какой принцип подбора материала, семасиологически или ономасиологически ориентированный, лежит в основе сопоставительной стилистики и почему?

19. В чем заключаются преимущества и недостатки сопоставления оригинальных текстов и переводных?

20. Каким образом теория перевода и сопоставительная стилистика взаимно дополняют друг друга?

1. Возникновение современной теории перевода

“Всякий предмет человеческого знания, — писал В. Г. Белинский, — имеет свою теорию, которая есть сознание законов, по которым он существует. Сознавать можно только существующее, только то, что есть, и потому для создания теории какого-нибудь предмета должно, чтобы этот предмет как данное или уже существовал как явление, или находился в созерцании того, кто создаёт его теорию”.

Это философское рассуждение Белинский применяет к переводу. Впервые в российской литературной критике речь идет о неких законах, о теоретических моделях, отражающих перевод как предмет действительности и обобщающих некоторые предшествующие эмпирические представления о переводе.

Но понадобилось целое столетие, чтобы современная теория перевода заявила о себе в начале второй половины двадцатого века как особое научное направление. С тех пор прошло не многим более пятидесяти лет — период, весьма краткий в истории деятельности, которая исчисляется тысячелетиями. Однако для теории перевода этот период оказался более плодотворным, чем все предшествующие тысячи лет, на протяжении которых люди использовали перевод в межъязыковой коммуникации, задумывались и спорили о сущности, принципах и закономерностях перевода, не пытаясь построить стройную теорию этого объекта.

Вся история современной науки о переводе укладывается в рамки творческой жизни всего лишь одного поколения. На фоне стремительного развития этой науки в весьма короткий исторический период взгляды на перевод отдельных исследователей естественным образом нередко эволюционировали. С другой стороны, параллельные разыскания, осуществлявшиеся разными переводческими школами, иногда приводили к тому, что об одних и тех же явлениях высказывались аналогичные суждения, но в иных терминах. Поэтому, анализируя современное состояние теории перевода, следует, прежде всего, воздерживаться от каких бы то ни было ярлыков и безапелляционных суждений о взглядах и теоретических построениях тех или иных исследователей.

Начало бурного развития современной теории перевода связывают с 50 годами двадцатого века неслучайно. Толчком для ее развития послужили резкие изменения в переводческой практике, произошедшие в середине прошлого века и, соответственно, общественный интерес к этой деятельности.

Одной из главных причин этих изменений оказалась Вторая мировая война и прямо или косвенно связанные с ней последующие политические события. Война вызвала перемещение по всему миру огромных многоязычных человеческих потоков. В большинстве случаев эти перемещения требовали языкового посредничества. Переводчиками поневоле становились люди, мало-мальски владевшие языками других народов. Таким образом, в сферу перевода вовлекалось огромное количество людей самых разных национальностей, ранее даже не задумывавшихся о том, что такая деятельность существует и как она осуществляется. С другой стороны, многие выдающиеся филологи, литераторы, журналисты, до того имевшие опыт перевода художественной, научной, общественно-политической литературы, оказались вовлеченными в сферу совсем иного вида перевода — военного. Русские, немцы, англичане, американцы, французы итальянцы, японцы и представители других национальностей, говорившие на разных языках мира, став военными переводчиками, столкнулись с непривычными условиями перевода, с новыми для них речевыми жанрами и типами текстов, новыми регистрами языка, а также с особыми требованиями к переводу. Они смогли иначе оценить такие основополагающие категории теории перевода, как адекватность, эквивалентность, верность, точность, вольность, буквальность и т.п.

Нехватка переводческих кадров потребовал ускоренной и интенсивной подготовки молодых специалистов. Для этого были необходимы наиболее эффективные методики обучения иностранным языкам и переводу в особых, “закрытых”, условиях, когда не могло даже идти речи о зарубежных языковых стажировках. Но разработка таких методик была возможна только на основе теоретического осмысления того, чем же в самом деле является перевод.

Вторая мировая война закончилась Нюрнбергским процессом — судом над нацистскими военными преступниками, проходившим в Международном военном трибунале в 1945–1946 годах. Именно с этого момента начинает регулярно практиковаться новая форма устного перевода — синхронный перевод. Нюрнбергский процесс считается официальным временем рождения синхронного перевода .

После Второй мировой войны возникают новые международные организации, самые мощные и авторитетные из которых — Организация Объединенных Наций (1945 г.), ЮНЕСКО (1946 г.) — объединили многие страны мира. На заседаниях этих международных организаций синхронный перевод становится основной формой обеспечения межъязыкового общения. Переводчики-синхронисты и организаторы перевода столкнулись с целым рядом новых трудностей. Во-первых, им было необходимо координировать два вида речевой деятельности — слушанья и говорения. Во-вторых, они должны были уметь мгновенного переключаться с одного направления перевода на другое, когда выступления прерывались репликами на другом языке. Иногда им приходилось осуществлять перевод с помощью языка-посредника и решать многие другие сложнейшие задачи. Это потребовало глубокой теоретической разработки проблем перевода, как в его лингвистических, так и в психологических и социальных аспектах.

Вторая мировая война привела к распаду мировой колониальной системы. Рост национального самосознания народов освобождавшихся стран нередко приводил к отказу, полному или частичному, от использования в общении доминировавших ранее европейских языков. В результате увеличивается число языков, вовлекаемых в сферу регулярного международного общения.

Начавшаяся интенсивная “военно-политическая помощь” народам множества стран потребовала массовой подготовки переводчиков, в том числе и по ряду языков, считавшихся до того редкими, экзотическими — суахили, индонезийский, дари, пушту и др.

В условиях “холодной войны”, начавшейся почти сразу после Второй мировой, создаются военно-политические блоки: в 1949 — НАТО (Организация Североатлантического договора), в 1954 — СЕАТО (Организация договора юго-восточной Азии), в 1955 — СЕНТО (Организация центрального договора) и Организация Варшавского договора и др., объединившие народы многих стран мира.

Все эти международные обмены, независимо от их целей и значимости для истории, повлекли за собой бурный рост переводческой деятельности, для выполнения которой нужно было подготовить огромное число переводчиков. Перевод вышел за пределы кустарничества и постепенно приобретал статус массовой профессии. Интенсивная подготовка профессиональных переводчиков иногда в очень сжатые сроки показала необходимость глубокого теоретического осмысления основных проблем перевода как интеллектуальной деятельности особого рода. Теория перевода становится теоретической базой для разработки эффективных методик обучения профессиональному переводу. Таким образом, она тесно смыкается с методикой обучения иностранным языкам, обращаясь к категориям, традиционно изучавшимся в русле лингводидактики, в частности, к категориям речевой деятельности, интерференции, фоновых знаний, и др.

Массовый характер подготовки переводчиков потребовал не только совершенствования методики обучения переводу, тщательной и глубокой разработки теоретических проблем перевода, но и иного взгляда на личность переводчика. Раньше, когда в качестве переводчиков обычно выступали филологи с обширными знаниями, владевшие многими языками, “упражнявшиеся “ в разных видах перевода, и таким образом самостоятельно развившие переводческие навыки, можно было говорить о плеяде талантливых переводчиков-самоучек. В новых условиях вырастает армия обученных профессионалов, имеющих, однако, узкую специализацию, как по языкам, так и по сферам коммуникации, профессия переводчика становится массовой. Переводчики пытаются укрепить свой социальный статус. Они начинают объединяться в творческие союзы, профессиональные организации, гильдии и т.п., издавать свои органы печати.

В языкознании начинается истинный бум сопоставительных контрастивных исследований, осуществлявшихся методом перевода и для перевода, которые по сути дела представляли собой частные теории перевода для конкретных пар языков. Причем в поле зрения исследователей уже попадают не только традиционные сочетания постоянно изучающихся языков, но и новые, сравнивающие европейские языки с самыми разнообразными языками народов Африки и Азии.

С появлением первых электронных вычислительных машин еще в середине сороковых годов возникает идея заставить переводить машину. В самом деле, стремительное нарастание потоков научной, технической, общественно-политической и другой информации на самых разных языках делает весьма затруднительной перевод и обработку текстов обычными “ручными” способами. Даже многотысячные армии переводчиков как профессионалов, так и “технарей”, то есть специалистов в разных отраслях науки и техники, занимавшихся научно-техническим переводом, часто как второстепенной, дополнительной деятельностью, уже не могли справиться с информационной лавиной. Именно в этот период предпринимаются первые попытки машинного (или автоматического) перевода — “автоматизированной обработки информации в условиях двуязычной ситуации” .

В 1954 г. проводится так называемый Джорджтаунский эксперимент, в результате которого получен первый перевод небольшого и несложного текста с одного языка на другой. Стремление поручить машине перевод, сложную интеллектуальную задачу, плохо поддающуюся формализации, потребовало интеграции многих наук, “соединения описательно-эвристического подхода, характерного для гуманитарных наук, в частности для языкознания, с объективной и конструктивной методикой, присущей технике и естественным наукам” . Во многих странах создаются научные коллективы, объединяющие лингвистов, математиков, кибернетиков и ученых других отраслей знаний, целью которых было создание действующих систем автоматического перевода. Машинный перевод стимулировал теоретические исследования, в области лингвистики, лингвостатистики, инженерной лингвистики и др., представляя собой не только источник важных и интересных научных проблем, но и “полигон” для экспериментальной проверки многих теоретических положений в области перевода в целом. Только за период до 1963 г., то есть менее чем за 10 лет после Джорджтаунского эксперимента, было опубликовано не менее 1500 работ, посвященных автоматическому переводу .

В середине двадцатого столетия отмечается и новая волна интереса к проблемам культурной антропологии. Активизация деятельности Американского Библейского общества, переводившего Библию на языки многих народов мира, вновь обращает внимание исследователей к проблемам языковой и культурной вариативности. Это проблема понимания сообщения, изначально созданного на другом языке, в лоне другой культуры, в другую историческую эпоху, людьми другого языкового сознания, иначе членящего и называющего окружающий человека мир. Теория перевода смыкается с этнографией и историей, антропологией и социологией.

В то же время вопросы теории художественного перевода традиционно продолжают обсуждаться и изучаться в русле литературоведения и литературной критики, где они преимущественно и исследовались на протяжении многих предшествовавших столетий.

Все это стимулирует возрастание научного интереса к переводу. Вторая половина двадцатого века ознаменовалась выходом в свет, как у нас, так и за рубежом, множества работ по теоретическим проблемам перевода, составивших основу современной науки о переводе.

Каково реальное состояние науки о переводе сегодня, каковы ее объект и предмет, по каким путям может пойти ее дальнейшее развитие, на какое место среди других наук может она претендовать?

В отечественной науке о переводе поворотным моментом стала книга А.В. Федорова “Введение в теорию перевода”, вышедшая в свет в 1953 г. В этой работе впервые давалось весьма аргументированное определение теории перевода как преимущественно лингвистической дисциплины. Федоров признавал, что перевод можно рассматривать и в плоскости других дисциплин, в частности, истории культуры и литературы, психологии. “Но поскольку перевод всегда означает работу над языком, постольку перевод всего больше требует изучения в лингвистическом разрезе — в связи с вопросом о характере соотношения двух языков и их стилистических средств” , — утверждал исследователь.

Естественная связь перевода с языком, с речевой деятельностью, с ее продуктом — текстами, составляющими материальную оболочку этой деятельности, то есть тем, что можно реально подвергнуть анализу, привели к тому, что зародившаяся теория перевода, все более отдаляясь от литературоведения и литературной критики, испокон веков обсуждавших проблемы перевода и переводной литературы, стала рассматриваться как сугубо лингвистическая дисциплина, точнее, как одна из прикладных отраслей языкознания. Возникла так называемая “лингвистическая теория перевода”, в основу которой были положены основные постулаты современной лингвистической науки.

Разочарование в возможностях машинного перевода и представление об “исчерпанности” лингвистической переводческой проблематики на некоторое время охладили интерес лингвистов к проблемам перевода.

Но это ослабление исследовательского интереса к переводу было недолгим. В настоящее время вновь отмечается явное оживление интереса исследователей к теоретическим проблемам перевода. Свидетельством тому является публикация ряда новых монографий, сборников статей, учебников и учебных пособий по переводу. В 1999 году после десятилетнего перерыва возобновляется публикация научно-теоретического сборника “Тетради переводчика”. Союз переводчиков России начинает выпускать периодическое издание теоретической и практической направленности “Мир перевода”. Известные переводчики, которым уже надоело “перелагать чужие мысли”, сами становятся писателями и публикуют мемуары . Похоже, что мы опять наблюдаем очередной бум переводческой проблематики в научных исследованиях, изучающих речевую коммуникацию.

2. Теория перевода и литературоведение

Развитие лингвистической теории перевода сопровождалось её резким отмежеванием от литературоведческой теории перевода, а следовательно, всего того донаучного и научного опыта, который был накоплен литературной критикой за многие столетия существования художественного перевода. Разумеется, в литературоведческой теории, или точнее, в теоретических взглядах на художественный перевод, которые мы обнаруживаем в работах литературных критиков, в специальных работах по теории художественного перевода, а также в многочисленных предисловиях, комментариях, дневниках, письмах и т.п. писателей и поэтов, занимавшихся переводами, не все так точно и научно обосновано, как в лингвистических работах по переводу. Но в них есть то, чего не хватает большинству лингвистических исследований перевода и лингвистической теории перевода в целом — они пытаются охватить и сравнить весь текст художественного произведения в его оригинальном и переводном вариантах.

Оценивая перевод, писатели-переводчики прежде всего обращают внимание на то, какое впечатление оказывает на них как на читателей текст перевода по сравнению с текстом оригинала, создает ли он то же настроение, вызывает ли те же эмоции. Конечно, категории впечатления, настроения, эмоций недостаточно конкретны и с большим трудом поддаются точному анализу. Но именно несоответствие в восприятии оригинального и переводного текстов, подкрепленное конкретными примерами переводческих неудач, и вызвало к жизни так называемый переводческий скептицизм, то есть отрицание возможности качественного полноценого перевода художественного текста на другой язык.

В теории текста неоднократно делались попытки представить текст как систему, то есть как совокупность взаимосвязанных элементов, образующую некое единство. Учитывая, что практически каждый объект реальной действительности может быть представлен через понятие системы, мы вполне можем согласиться с тем, что текст — это определенная система, при этом мы должны будем распространить на него основные системные принципы, свойственные всякой системе, а именно принципы целостности, структурности, взаимозависимости системы и среды, иерархичности, множественности описания и др.

Если мы посмотрим на текст как на систему, которую мы должны воспроизвести иными средствами, а именно средствами языка перевода, то мы увидим, что современная теория перевода достаточно полно может показать нам пути преобразования структуры текста оригинала в переводе, а точнее правила перевода отдельных элементов структуры: известны способы перевода различных групп слов и преобразования синтаксических конструкций, способы достижения соответствующего коммуникативного (актуального) членения и передачи отдельных стилистических эффектов. Но способны ли мы увидеть текст оригинала как некий целостный объект? В чем его целостность? Ведь целостность системы в принципиальной несводимости ее свойств к сумме свойств составляющих ее элементов и невыводимости из них свойств системы в целом. Видим ли мы при этом текст оригинала как некий реально существующий объект в реальной среде, способствовавшей или обусловившей его появление на свет, либо, напротив, противодействовавшей его появлению? Можем ли мы установить его взаимосвязь с этой средой, то есть с окружающей действительностью, учитывая при этом, что действительность, простирающаяся перед взором автора оригинала, совсем не та, что видит перед собой переводчик? Способны ли мы сейчас в полной мере оценить иерархичность той системы, которая предстает перед нами в виде текста оригинала. Ведь, иерархичность системы — это не только свойство ее компонентов представлять собой некие подсистемы (достаточно вспомнить о слове с присущей ему системой значений), но и включенность в качестве элемента в систему более широкого плана? На все эти вопросы современная теория перевода может дать лишь фрагментарные ответы, которые никак не могут претендовать на целостную теорию. В этом, пожалуй, основное уязвимое место современной науки о переводе: растворившись в частностях, в конкретных, пусть даже очень важных и очень трудных для перевода деталях, она не смогла подняться до уровня науки со значительным уровнем обобщения. И виной тому не слабость ученых, посвятивших себя исследованию проблем перевода, не недостаточность проявлений объекта для его объективной оценки, а напротив, чрезмерная его вариативность и принципиальная невоспроизводимость (ведь, всякий речевой повтор воспринимается либо как неприятный штамп, либо как стилистический прием). Известно, что переводческий скептицизм имел в своей основе различные мотивы. Удивительно, что все явления, вызывавшие и вызывающие недоверие к переводу, действительно существуют. Иначе говоря, все аргументы против перевода, приводившиеся на протяжении многих столетий, несомненно, заслуживают внимания. Если даже не останавливаться сейчас на аргументе о невозможности сохранения в переводе и формы, и содержания, так как это положение лишь констатирует внешнее несходство текстов оригинала и перевода, но не раскрывает причин этого несходства, то остается, по меньшей мере, еще два аргумента, над которыми следует задуматься, — это, во-первых, отражение в языке так называемого народного, или национального, духа и, во-вторых, неповторимость художественного вдохновения. О национальном духе говорилось и писалось сравнительно много. Более того, можно надеяться, что наметившийся в последние годы интерес к вопросам сравнительной культурологии, все более настойчиво звучащие призывы переводить не тексты, а культуры позволят если не раскрыть полностью тайны национального духа, то хоть приблизиться к их пониманию. Что же касается неповторимости художественного вдохновения, то этот аргумент противников перевода серьезному изучению еще не подвергался. Но при всей внешней идеалистичности и мистичности этот аргумент заслуживает внимания. Действительно, если художник не может сам повторить того, что было создано им в момент вдохновения, то есть в определенный момент жизни, в определенной ситуации, под воздействием определенных эмоций и идей и в определенном окружении, то как же может это повторить переводчик, другой человек, в другой жизненной ситуации, в другом эмоциональном состоянии, да еще и средствами другого языка? Обычно этот вопрос остается без ответа, а в качестве контраргумента приводится довод о том, что перевод существует уже не одно тысячелетие, а переводная литература занимает достойное место в литературе каждого народа. Ответ же напрашивается сам собой — абсолютный перевод, то есть абсолютно точное без каких бы то ни было искажений воспроизведение текста оригинала переводчиком невозможно. А перевод есть лишь приближение, более или менее полное, но никогда не абсолютное, к тексту оригинала.

Из этого, видимо, и следует исходить, строя теорию перевода как теорию относительного выбора: выбора форм для выражения средствами языка перевода той реальности, которая отражена в содержании текста оригинала; выбора смыслов, оригинального речевого произведения, которые могут и должны, оставаться в переводе; выбора того, что может быть “принесено в жертву” в переводе, в условиях неизбежных утрат.

Выбор же всегда индивидуален. Литературоведческий подход к переводу всегда предполагает обращение к личности переводчика, попытку понять его выбор, его решения исходя из его личностных качеств как художника. Недаром переводчики художественных произведений, даже те, что не создали ни одного оригинального произведения, всегда оценивались по тем же критериям, что и оригинальные писатели и поэты. С другой стороны, переводческие работы писателей и поэтов рассматиривались литературной критикой в одном ряду с их оригинальными творениями, сравниваясь с ними.

Именно литературоведческий подход к переводу позволяет взглянуть на перевод как на искусство, но не на искусство в широком смысле слова как на высокий уровень мастерства в любой области деятельности, а на искусство как на способ воспроизведения действительности, в основе которого лежит ее образное освоение. Он позволяет найти категории, сближающие перевод с другими видами искусства.

Современная теория искусства, широко использующая семиотические категории, сближается с современной теорией перевода, также строящейся на семиотических основаниях.

3. Теория перевода и лингвистика

Заявив о себе как о науке лингвистической, теория перевода поспешила, прежде всего подчинить литературоведческий подход лингвистическому. А.В. Федоров, определив статус теории перевода как отрасли лингвистической науки, отмечал, что “изучение перевода в литературоведческой плоскости постоянно сталкивается с необходимостью рассматривать языковые явления, анализировать и оценивать языковые средства, которыми пользовались переводчики” . В свое время лингвистика привлекала исследователей перевода большей, по сравнению с литературоведением, стройностью и строгостью теории, большей точностью методов.

Отношения между теорией перевода и лингвистикой с самого начала складывались непросто. В начале 60-х годов прошлого столетия французский лингвист автор одной из первых крупных работ по теории перевода Ж. Мунен отмечал, что переводческая деятельность ставит одну весьма важную для современной лингвистической науки проблему: если согласиться с распространенными в лингвистике положениями о лексических, морфологических и синтаксических структурах, то придется признать, что перевод невозможен . В самом деле, лексические, морфологические и синтаксические структуры языков если и пересекаются, то совпадают лишь в незначительных частях. “Наложение” этих систем разных языков друг на друга демонстрирует их явную асимметрию. Поэтому теоретически перевод невозможен. Но этот теоретический вывод противоречит переводческой практике, плодами которой пользуется человеческое общество на протяжении нескольких тысячелетий. Можно сказать, продолжал Мунен, что существование перевода является скандалом для современной лингвистики .

Лингвистическая наука, похоже, не спешила признавать теорию перевода своей дочерней отраслью. Структурная и функциональная лингвистика, получившая широкое распространение после выхода в свет “Курса общей лингвистики” швейцарского лингвиста Фердинанда де Соссюра, последовательно игнорировала переводческую деятельность, исключив переводческие проблемы из сферы языка и определив им, видимо, место где-то в маргинальных областях речи. Мунен отмечал, что ни одна крупная теоретическая работа по общей лингвистике фактически не упоминает о переводе.

Характерно, что в Лингвистическом энциклопедическом словаре 1990 года, то есть тогда, когда по лингвистической теории перевода уже были написаны тысячи работ, не нашлось места для отдельных статей ни о теории перевода, ни о самом переводе. Единственное явление, имеющее непосредственное отношение к переводу и удостоившееся чести быть описанным в словаре, — это автоматический перевод, который по своим теоретическим основаниям ближе всего примыкает к структурным и математическим направлениям в лингвистике . Возможно, в этом пренебрежении к теории перевода отражается идея, сформулированная еще в начале 50-х годов известным лингвистом А.А. Реформатским, утверждавшим, что такой науки быть не может: “Практика перевода, — писал он, — может пользоваться услугами многих наук, но собственной науки иметь не может. Это вытекает из разнообразия типов и жанров перевода” . Попав в лоно языкознания, теория перевода всегда стремилась идти в ногу с этой наукой, «соответствовать» новейшим тенденциям лингвистической теории того или иного периода. Вряд ли можно назвать хотя бы одно направление, одну школу, одну теорию в языкознании, которые так или иначе не нашли бы своего отражения в науке о переводе.

В 60-е годы под влиянием идей структурной лингвистики, а также в связи с проникновением в лингвистику идей кибернетики, в научный обиход входит понятие лингвистической модели. Исследователи перевода, откликнувшись на нововведение, приступили к созданию самых разнообразных моделей перевода. И если в лингвистике термин «модель» начинает приобретать то же содержание, что и термин «теория», то и в науке о переводе термин «модель перевода» и «теория перевода» становятся синонимами . Каждая из этих моделей представляла собой как бы отдельную теорию перевода, опиравшуюся на положения и использовавшую методы тех или иных направлений лингвистической науки. Так, порождающая грамматика легла в основу трансформационной модели перевода, семантические теории (метод компонентного анализа, порождающая семантика и др.) породили семантические модели, коммуникативная лингвистика — коммуникативную модель перевода и т.п.

Такое положение было вполне понятным и оправданным, если учесть, что молодая теория перевода, с самого начала объявившая себя прикладной отраслью науки о языке, не могла не опираться на данные фундаментальной лингвистики. Однако это нередко приводило к тому, что авторы каждой последующей модели, если и не отрицали полностью предыдущие, то непременно отмечали их односторонность и неспособность представить теоретическую картину перевода в целом. Само понимание тех или иных моделей перевода было далеко неоднозначным. Так, «ситуативная модель» трактовалась В.Н.Комиссаровым как аналог «денотативной модели», а А.Д.Швейцером — как самостоятельная модель, наполненная совершенно иным содержанием.

Более того, иногда один и тот же пример иллюстрировал совершенно различные модели перевода, Так случилось, например, с английским высказыванием I have arrived, заимствованным у Дж. Кэтфорда, и его русским аналогом, которые использовались В.Н. Комиссаровым для иллюстрации семантической модели перевода, а А.Д. Швейцером — ситуативной) .

Тем не менее, на протяжении более четверти века модели перевода занимали видное место работах по теории перевода. Как только появлялись новые направления и теории в лингвистике, тотчас начинали строиться новые модели перевода. Разумеется, каждая вновь появившаяся модель освещала какую-либо новую сторону перевода, дополняя общую картину научного представления объекта. В конечном итоге, признавалось, что каждая модель перевода дает верное теоретическое представление о каком-либо одном аспекте перевода, но взятые вместе они способны составить достаточно стройную научную картину перевода как особой разновидности двуязычной коммуникативной деятельности. Такое положение в еще сравнительно молодой теории перевода было вполне объяснимым. Перевод представлял собой сложный объект, изучение которого изначально предполагало множественность разносторонних описаний.

Развиваясь как отрасль науки о языке, теория перевода преемствовала накопленные лингвистикой знания и опиралась на них в построении новых концепций.

В то же время сама лингвистическая наука постоянно расширяла как свой объект, так и предмет. Она уже не удовлетворялась взглядом на язык только как на определенным образом организованную знаковую систему, что было свойственно ей в первой половите двадцатого столетия, главным образом, под влиянием идей Соссюра, для которого единственным объектом лингвистики в собственном смысле был язык как социальная сущность, не зависимая от индивида. Ее объектом становится уже не только язык как “система, которая подчиняется лишь своему собственному порядку” , а речевая деятельность в целом. В поле зрения лингвистики попадает речь. Изменяется и предмет этой науки. Ее интересует функционирование системы языка в человеческом обществе, механизмы порождения речи, культурная обусловленность вариативности речи, то есть все то, что определялось Соссюром как “внешняя лингвистика” . Соссюр выводил из сферы собственно лингвистики (или “внутренней лингвистики”) такие предметы, как связь языка с историей рассы и цивилизации, с внешней и внутренней политикой, религией, литературой, географией. В то же время Соссюр признавал, что именно внешнюю лингвистику, “главным образом имеют в виду, когда приступают к изучению речевой деятельности” .

Во второй половине двадцатого столетия лингвистика вновь обращается к забытым на время предметам. Возникают смежные научные направления, такие, как социолингвистика, психолингвистика, этнолингвистика ареальная лингвистика, лингвистика текста и многие другие. Такое расширение предметной области современной науки о языке, было вполне закономерным. В самом деле, взгляд на язык как на систему не может ограничиваться только изучением ее структуры. Наличие структуры есть непременное свойство системы. Но обязательным свойством системы является и ее связь с окружающей средой. Кроме того, в силу принципиальной сложности всякой системы ее полное и точное познание требует построения множества различных теоретических моделей, каждая из которых описывает лишь определенный аспект. Поэтому никакое даже самое исчерпывающее описание структуры языка не может адекватно представить его как систему.

Расширение предметной области современной лингвистики предоставило теории перевода возможность выйти за рамки собственно структурных сопоставительных разысканий и попытаться более точно определить свой предмет, опираясь на данные смежных наук.

Однако связь лингвистики и теории перевода не односторонняя, а взаимная. Не только теория перевода заимствует у лингвистики идеи и методы, но и лингвистика, в своих разысканиях нередко опирается на перевод.

Р. Якобсон отмечал исключительно важную роль перевода для лингвистической науки. Расширенное понимание перевода позволило исследователю представить его как универсальное средство лингвистического анализа. “Эквивалентность при существовании различия, — писал он, — это кардинальная проблема языка и центральная проблема лингвистики. Как и любой получатель вербального сообщения, лингвист является его интерпретатором. Наука о языке не может интерпретировать ни одного лингвистического явления без перевода его знаков в другие знаки той же системы или в знаки другой системы. Любое сравнение двух языков предполагает рассмотрение их взаимной переводимости” . Таким образом, взаимная переводимость как главное из свойств, присущих всякой паре языков, оказывается методологической основой межъязыкового лингвистического анализа.

Накопленные лингвистической теорией перевода знания дают определенное представление о переводе, и как об особого рода коммуникативном акте, и как об особом виде речевой деятельности, и как о некоторой совокупности межъязыковых трансформаций. Именно в этой области теория перевода продвинулась наиболее существенно, как в плане общей теории, так и в отношении конкретных пар языков, то есть в частных теориях перевода. Но каждый раз, когда переводчик-практик получает текст для перевода, он оказывается перед проблемой выбора, то есть перед необходимостью одновременно решать множество вопросов не только лингвистического, но и социального, психологического, этнографического, культурологического и других планов, на которые современная наука о переводе еще не дает исчерпывающих ответов.

В то же время вряд ли можно полностью согласиться с мнением А.Н.Крюкова, который полагает, что «одним из парадоксов современной теории перевода является детальное описание операционной структуры деятельности переводчика — генерализации, конкретизации, антонимизации, добавлений, опущений и т.д. и т.п., — вне связи с ее целесообразностью» .

Действительно, авторы большинства описаний “технологий перевода”, т.е. различных приемов, способов, методов переводческих преобразований, как правило, избегают оценочности. Они стремятся раскрыть механизм различных переводческих операций. Сочетание же описания механизма переводческих операций и критической оценки их целесообразности растворило бы теорию перевода в море частностей, свело бы ее к анализу конкретных “переводческих случаев”, возможно, не всегда удачных переводческих решений. Справедливости ради стоит заметить, что в большинстве работ описаниям опереционных структур предшествуют глубокие теоретические рассуждения о наиболее существенных проблемах общей теории перевода. Многочисленные попытки построения теоретических моделей перевода, поиски наиболее объективных критериев эквивалентности и адекватности перевода, постоянно предпринимавшиеся исследователями на протяжении всех пятидесяти лет истории лингвистической теории перевода, были направлены именно на то, чтобы понять смысл переводческих решений, оценить их целесообразность и правомерность.

Разумеется, упреки в “механицизме” свидетельствуют об определенном несовершенстве современной теории перевода, ибо, подчеркивают ее статус как прикладной науки, призванной в первую очередь непосредственно способствовать решению многообразных задач переводческой практики. В то же время они еще раз напоминают о сложности и исключительной вариативности самого объекта научного исследования, его принципиальной несводимости к какой бы то ни было одной, раз и навсегда верной, абстрактной модели, о невозможности представления искусства перевода как простой совокупности технических приемов по преобразованию текста на языке А в эквивалентный текст на языке В.

Но несовершенство и, возможно, некоторая односторонность лингвистической теории перевода вовсе не предполагают ее несостоятельности. Такая постановка вопроса была бы несправедливой и оскорбительной для блестящей плеяды теоретиков перевода, заложивших основы этой науки и сочетавших в себе богатый опыт практической переводческой деятельности, выдающиеся способности к лингвистическому анализу и огромную научную и общекультурную эрудицию. Л.С. Бархударов, В.Г. Гак, В.Н. Комиссаров, Р.К. Миньяр-Белоручев, И.И. Ревзин, Я.И. Рецкер, В.Ю. Розенцвейг, А.В. Федоров, М.Я. Цвиллинг, А.Д. Швейцер, Е.Г. Эткинд, Ж.-П. Вине, Ж. Дарбельне, О. Каде, Дж. Кэтфорд, Ж. Мунен, Ю. Найда, П. Оргёлен и многие другие сформулировали основные положения лингвистической теории перевода, позволившие ей заявить о себе как об особом научном направлении.

Лингвистическая теория перевода, зарождалась как наука о речевой коммуникации. Опираясь на данные и некоторые методы структурной, то есть “внутренней”, по определению Соссюра, лингвистики, она с самого начала оказалась ориентированной на “внешнюю лингвистику”, на речь, на межъязыковую коммуникацию. В этом она сближалась со стилистикой и развивалась параллельно с появившейся почти одновременно с ней сопоставительной стилистикой. А.В. Федоров в первой отечественной книге по теории перевода прямо говорил о том, что “основная задача теории перевода, как лингвистической дисциплины, вырисовавается всего ярче в стилистическом разрезе” Первые крупные работы по теории перевода канадских лингвистов Вине и Дарбельне, а также швейцарца А. Мальблана назывались “Сопоставительными стилистиками” . Вине и Дарбельне отмечали, что перевод неотделим от сопоставительной стилистики, так как всякое сравнение должно основываться на эквивалентных фактах. Сопоставительная стилистика исходит из данных перевода, выводя свои законы, переводчик же использует законы сопоставительной стилистики для сооружения перевода . Более того, в статье “Стилистика и трансформация” Ж.П. Вине ставит знак равенства между терминами “теория перевода” и “сопоставительная стилистика” .

4. Теория перевода и сопоставительная стилистика

Сопоставительная стилистика представляет собой сегодня один из разделов сравнительно молодой и бурно развивающейся отрасли науки о языке — сопоставительного языкознания. Идея сопоставительного изучения стилистических особенностей родного и иностранного языков была выдвинута Ш. Балли еще в начале прошлого столетия . Швейцарский лингвист обратил внимание на то, что современные европейские языки имеют множество сходных черт, что” в своем непрестанном развитии эти языки отнюдь не расходятся между собой, а, наоборот, стремятся ко все большему сближению” . Общие черты европейских языков и служат, по мнению Ш. Балли, основой, позволяющей “стилистике расширить сферу своей деятельности, центром которой является родной язык, и изучать с точки зрения последнего другие современные языки. Стилистика может сопоставлять их, чтобы выявить в первую очередь сходные черты, а затем и различия” .

Поворотным пунктом в развитии сопоставительной стилистики, равно как и теории перевода оказалось основание Альфредом Мальбланом серии под названием “Библиотека сопоставительной стилистики”. В этой серии вышли первые работы, посвященные непосредственно сопоставительно-стилистическим исследованиям пар языков и задуманные как методики перевода, в частности “Сопоставительная стилистика французского и английского языков” Вине и Дарбельне, “Сопоставительная стилистика французского и немецкого языков” Мальблана и др.

Мальблан справедливо акцентировал внимание на том, что сопоставительное исследование языков позволяет не только успешно решать методические задачи преподавания иностранных языков, но и имеет большое значение для развития теории языка, так как дает возможность вскрыть в языке по контрасту такие языковые явления, которые в силу их привычности ускользают из поля зрения исследователя, работающего на материале какого-либо одного языка. Поэтому сопоставительные исследования являются одновременно и разысканием и контролем . Мальблан разработал метод сопоставительного синхронного исследования выразительных средств генетически не родственных языков, а именно метод перевода, который стал основным методом сопоставительно-стилистических исследований самых различных пар языков.

Идеи Балли получили свое развитие и в трудах отечественных ученых, в частности, в “Сравнительной типологии французского и русского языков”, “Сопоставительной лексикологии” и других работах В.Г. Гака, во “Французской стилистике “ Ю.С. Степанова, в “Очерках общей и сопоставительной стилистики” А.В. Федорова и в целом ряде других работ. Все эти работы по стилистике так или иначе связаны с теорией перевода. С одной стороны, они во многом опираются на факты перевода: переводные тексты в сравнении с текстами оригиналов представляют собой приоритетный материал для сопоставительного стилистического анализа. С другой стороны, стилистические разыскания обогащают теорию перевода научными данными об особенностях функционирования сталкивающихся в переводе языков в тех или иных ситуациях речевой коммуникации.

Но несмотря на наличие обширного материала, накопленного в области сопоставительной стилистики, проблема системной организации связных текстов, целостных речевых произведений, проблема “правильной коммуникации”, “осуществляемой в соответствии с целями, задачами, сферой и в целом ситуацией общения” , в сопоставительном плане освещены еще не достаточно полно. А ведь, именно такие знания необходимы переводчику для осознания того, что “верно”, а что “не совсем верно” при использовании форм другого языка, какие языковые средства, из тех, что могут быть использованы в переводе, в большей степени соответствуют целям, задачам и сферам общения.

Намечая перспективы развития сопоставительно-стилистических исследований, Мальблан писал, что сопоставительная стилистика должна пройти два этапа. На первом этапе изучаются ресурсы сопоставляемых языков, пути перехода от одного языка к другому, т.е. путем перевода описываются эквивалентные формы выражения в сопоставляемых языках. На втором этапе сопоставляются жанры и стили языков и определяется, что в сравнительных языках принадлежит языку, а что — речи, то есть индивидуальному. На этом же этапе сравниваются средства, которыми располагает каждый из сопоставляемых языков для выражения сатиры, юмора и др.

Таким образом, на первом этапе сопоставительно-стилистического исследования должны быть решены сугубо лингвистические задачи: задачи контрастивного описания стилистических ресурсов сравниваемых языков. На втором же этапе, как отмечал А.В. Федоров, сопоставительная стилистика Мальблана, “должна строиться комплексно как дисциплина одновременно лингвистическая и литературоведческая, причем, как явствует из поставленной задачи, тут требуется привлечение не только данных из сферы поэтики или теории литературы, но и широких историко-литературных сведений” . На этом этапе интересы сопоставительной стилистики и теории перевода оказываются еще более близкими. В самом деле, современная теория перевода, особенно теория художественного перевода, стремится стать комплексной дисциплиной, вобравшей в себя основные идеи и лингвистики, и литературоведения. Для перевода также оказывается необходимым привлечение обширной историко- литературной информации. Однако в подобной трактовке идея Мальблана о целях сопоставительно-стилистических исследований на втором этапе не выходит за пределы художественной речи. Между тем для общей теории перевода представляет интерес более широкий взгляд на цели и задачи сравнительных стилистических разысканий. Развивая мысль Мальблана о том, что на втором этапе должны сопоставляться «жанры и стили» языков, можно определить этот этап как функционально-стилистический. В этом случае целью второго этапа сопоставительно-стилистического исследования оказывается выявление сходств и различий в организации речевых произведений средствами сравниваемых языков на фоне конкретных функциональных задач речевой деятельности, т. е. с учетом целей и сфер общения. И в этом случае сопоставительная стилистика также должна строиться комплексно, но уже привлекать данные не только историко-литературного характера, но и из области теории текста и социальной лингвистики, культурной антропологии и этнографии, истории и многих других наук.

Объектом наблюдения на втором этапе сопоставительно-стилистического исследования должен стать текст, завершенное речевое произведение, созданное в результате речетворческого процесса в соответствии с определенной целью, прагматической установкой и традиционно принятыми нормами, в определенной ситуации общения, части которого объединены между собой “разными типами лексической, грамматической, логической, стилистической связи” . Именно на уровне текста, в способах и видах связи имен и высказываний в единое речевое целое, прежде всего, проявляются контрастные черты различных «жанров и стилей» сопоставляемых языков. Текст является традиционным объектом стилистик, и поэтому, несмотря на то, что лингвистика текста не так давно выделилась в особое направление в языкознании, многие категории и понятия, которыми оперируют сейчас исследователи текста, получили свое научное осмысление в стилистике. “Изучение функционального аспекта языка, -отмечает М.Н. Кожина, — его употребления, с необходимым «подключением» анализа целого комплекса экстралингвистических факторов речевого акта (содержание целей, задач, формы высказывания, сферы общения, взаимоотношения коммуникантов, жанра сообщения и т. п.), разных компонентов ситуации общения было, как известно, темой исследования многих известных отечественных и зарубежных стилистов уже в 20-е и 30-е годы нашего столетия (и даже ранее)” .

Однако в сопоставительном плане вопросы системной opгaнизации речи в определенных конкретных условиях общения в достаточной степени еще не освещались. А. Мальблан, по собственному признанию, ограничился первым этапом сопоставительно-стилистического исследования, сосредоточив внимание на сходствах и различиях в стилистических системах двух языков, а также на возможностях передачи в переводе стилистических средств одного языка стилистическими средствами другого. К.А. Долинин, анализируя работы по сопоставительной стилистике, проведенные советскими исследователями, справедливо отмечал, что «собственно стилистическая проблематика, рассматриваемая в сопоставительном плане, почти целиком относится к стилистике художественной речи — к традиционным литературным стилям рассматриваемых пар языков, к их просодическим системам, а также к проблемам индивидуального стиля автора оригинала и переводчика» . Это позволяет исследователю не без оснований сделать вывод о том, что “сопоставительная стилистика как лингвистическая дисциплина еще не построена или, во всяком случае, еще не достроена” .

Как во «внутренней» лингвистике функциональная стилистика явилась логическим развитием стилистики дескриптивной, так и во «внешней», сопоставительной, лингвистике сравнительное описание стилистических значений языков продолжено сравнением того, как люди пишут и говорят на разных языках в аналогичных, социально детерминированных ситуациях общения. Решение этой задачи позволяет не только дополнить пробел, существовавший в сопоставительной стилистике, но и способствует развитию теории перевода, в том ее разделе, который оперирует категорией адекватности, то есть соответствия переводного текста целям, задачам, сферы общения, то есть особенностям коммуникативной ситуации в целом.

Таким образом, сопоставительная стилистика выходит за рамки художественной речи. В “сфере ее интересов” оказываются произведения разных жанров; ее внимание сосредоточено на вариативности употребления в речи средств выражения, возникающей вследствие различия целей и ситуаций общения, т.е. под воздействием внешних по отношению к языку факторов. Она не ограничивается только сопоставлением изолированных, пусть даже стилистически маркированных, форм языкового выражения — слов, словосочетаний, предложений, а анализирует текст как высшую единицу коммуникации. Эта единица коммуникации, характеризующаяся смысловой целостностью и завершенностью, а также определенной прагматикой, обладает сложной структурой, элементы которой связаны между собой различными видами семантических и логических отношений, реализуемых в разных типах лексической, грамматической и просодической связи.

Каков же должен быть принцип подбора материала, подлежащего изучению в ходе сопоставительно-стилистического исследования, ориентированного на сравнение «жанров и стилей»? Соответствуют ли в полной мере методы перевода, применявшиеся на начальном этапе сравнительно-стилистических исследований, целям и задачам современной сопоставительной стилистики?

Чтобы ответить на эти вопросы, нужно, прежде всего, установить, что принимается за основу стилистического сопоставления, т.е. осознать, что является общим для сопоставляемых объектов в структурном или семантическом планах. “В противном случае, — отмечает В.Н. Ярцева, — не только утратится вся сложная картина системных связей внутри каждого из исследуемых языков, но и выявление черт несходства у сравниваемых языков сведется к перечню разрозненных “раритетов”

Начиная с уровня морфем, то есть наименьших двусторонних единиц языка, связанных с элементами системы значений, и до высшего уровня языковой системы — уровня предложения — основа для сопоставления может располагаться, соответственно, в одной из этих двух областей: либо в области форм, либо в области значений. В зависимости от того, в какой из этих двух областей выбрана основа для сопоставления, различают два направления исследований, называемых ономасиологическими, если сопоставление идет от значений и функций к выражающим их языковым формам, и семасиологическими, если, напротив, сравниваются значения и функции некоторых заданных языковых форм

В какой же из этих двух областей следует искать точку отсчета для стилистического сопоставительного анализа? В сопоставительно-стилистических исследованиях, А. Мальблана, Ж.-П. Винея и Ж. Дарбельне, относимых к теоретико-переводческому ответвлению сопоставительной стилистики в силу того, что, сравнение стилистических особенностей языков осуществляется путем перевода и в целях перевода, за точку отсчета принимается эквивалентность значений языковых форм, использованных в оригинальном тексте на языке А и в тексте его перевода на язык Б. При этом априорно предполагается, что исследователь наблюдает эквивалентность языковых форм, т. е. эквивалентным оказывается весь комплекс значений языковых форм, использованных в конкретном речевом произведении, представляющий собой совокупность прагматического, семантического и контекстуального значений. Языковые единицы, реализованные в тексте оригинала и в тексте перевода, воспринимаются исследователем как семантически и стилистически эквивалентные, независимо от того, принадлежат языковые единицы, использованные в текстах оригинала и перевода, к одному или к разным уровням языковой системы.

Путем такого сопоставления могут быть установлены, с одной стороны, структурные различия единиц сравниваемых языков, имеющих аналогичные значения, а с другой — определенные межъязыковые соответствия выразительных средств, принадлежащих в сравниваемых языках разным уровням.

Однако функциональная эквивалентность, т. е. комплекс значений языковых форм, употребленных в речи, вряд ли может составить tertium comparationis, то общее для двух сравниваемых объектов “третье”, отталкиваясь от которого можно выявить их различия и сходства. Единицы языка, реализованные в речи, обладают лишь речевой системностью, которая заключается в их взаимообусловленности и взаимосвязи в рамках определенного текста. Но для системной интерпретации сходных и разнящихся признаков средств выражения необходимо установление абстрактных парадигматических параллелей. Поэтому в качестве основы для каждой отдельной ступени сравнительного стилистического анализа из совокупности значений, формирующих функциональную эквивалентность языковых форм, выбирается какое-либо одно обобщенное значение, одна функция. В силу своей обобщенности они могут выступать как категории. Так, например, основу для сопоставления могут составить семантические категории бытийности, посессивности, временной и пространственной локализованности и др. ; стилистические категории: социально-жанровая (книжность, просторечие, профессионализм, экзотизм и т.п.), эмоционально-оценочная (пейоративность, возвышенность, нейтральность), историко-стилистическая (историзм, архаизм, неологизм); категории логики (типы отношений между понятиями, типы логических связей между суждениями и др.).

Что касается семасиологически ориентированного сопоставительного исследования, выбирающего tertium comparationis в сфере форм, то в этом случае, сопоставляя аналогичные формы двух языков (например, интернациональные морфемы типа анти-, аэро-, мета-, гипер-, лог-; созвучные лексемы: русск. агрессия, агитатор, стилистика и фр. agression, agitateur,. stylistique, а также грамматические формы — порядок слов, гипотаксис и т. п.), мы устанавливаем в одних случаях сходство или близость их значений и функций, а в других — отличия, контрастные черты. Семасиологическое сопоставление может быть только поуровневым. На каждой отдельной фазе такого сравнения устанавливаются сходства и различия в значениях и функциях единиц какого-либо одного уровня языковой системы — морфем, лексем, предложений. Возможности осуществления системного семасиологического сопоставительного исследования, предполагающего последовательный переход на каждой последующей фазе анализа к сравнению форм все более высокого уровня языковой системы, в известной степени ограничены самим языковым материалом. Пожалуй, только близкородственные языки содержат достаточное число аналогичных форм на всех уровнях языковой системы, которые могли бы составить объект семасиологически ориентированного межъязыкового сопоставления.

Языки, генетически далеко отстоящие друг от друга, при их сравнении позволяют констатировать лишь отдельные, весьма незначительные совпадения форм. А на нижних уровнях языковой системы — морфемном и даже лексическом — какие либо соответствия языковых форм типологически различных языков могут вовсе отсутствовать. Определенный интерес для теории перевода представляют семасиологические сравнения сходных по внешней форме и генетически близких лексем, а именно интернационализмов, а также лексем, регистрируемых в обоих из сопоставляемых языков. Большинство из них, различаясь нюансами значений и особенностями функционирования, относится к так называемым “ложным друзьям переводчика”. Систематизация таких диалексем, представляющих очевидные трудности для переводчиков, составляет один из традиционных предметов сопоставительных исследований. Семасиологические сопоставительные разыскания весьма интересны на грамматическом уровне, в сфере синтаксических форм, предоставляющих, как правило, достаточный спектр аналогий, которые могли бы быть положены в основу сравнения. Результаты таких исследований позволяют определить, насколько возможно сохранять в переводе аналогичные грамматические формы, то есть переводить сложноподчиненное предложение сложноподчиненным, настоящее время глаголов настоящим временем и т.п. Эти исследования позволяют приблизиться к решению вопроса о допустимой степени формальной эквивалентности в переводе, о целесообразности и закономерности тех или иных формальных преобразований. Так, не во всех случаях мы сможем передать французский герундий, функционально эквивалентной формой русского языка — деепричастным оборотом — так как, в отличие от французского аналога, русское деепричастие всегда должно быть согласованным.

Решения о выборе той или иной формы нередко оказываются обусловленными стилистическими факторами. Так, французское высказывание Ils ont eu ensemble une violente discussion (букв. они имели жестокую дискуссию), в котором говорится о ссоре супругов, скорее всего будет переведено как “между ними произошел жаркий спор”. При переводе потребуется не только замена лексики, но и изменение грамматической формы. Французское слово discussion, несмотря на наличие в русском языке сходно звучащей лексемы дискуссия, будет заменено словом спор, так как речь идет не о парламентских дебатах, а о ссоре супругов. Грамматически возможная в русском языке синтаксическая конструкция “они имели + имя существительное” не сочетается с существительным “спор”. Такова норма русской речи. А норма речи — это одна из центральных категорий стилистики.

Стилистика — это прежде всего выбор, выбор языковых форм на всех уровнях языковой системы, а также определенных способов их организации в речи. Следовательно, и стилистическое сопоставительное исследование должно носить межуровневый характер.

Противопоставление поуровневого и межуровневого подходов к сравнительному исследованию языков может служить критерием различения сопоставительного языкознания и теории перевода. Так, Л.С. Бархударов, отмечая различия, существующие между сопоставительным языкознанием и теорией перевода, писал: “Сопоставительное языкознание, как и языкознание вообще, имеет дело с системами языков — в его функции входит вскрытие черт сходства и различия между системами двух языков в области из звукового (фонологического) строя, словарного состава и грамматического строя. Поэтому для сопоставительного языкознания (как и для языкознания вообще) существенным является разграничение уровней языковой иерархии, т. е. отнесение тех или иных единиц языка (или двух сопоставительных языков) к определенному аспекту или уровню языковой системы” . А для теории перевода, продолжает исследователь, “принадлежность рассматриваемых единиц к определенному уровню или аспекту языковой системы совершенно не играет роли; сопоставление языковых единиц в теории перевода производится только на основе общности выражаемого ими содержания, т.е. значения, иными словами, на основе семантической общности данных единиц, независимо от их принадлежности к одному или разным уровням языковой иерархии” .

Таким образом, близость предметов изучения сопоставительной стилистики и теории перевода очевидна. А.В. Федоров отмечал, что размежевание между сопоставительным языкознанием и теорией перевода отчетливо прослеживается только на уровнях системы языка. “Но стоит только назвать стилистический уровень или аспект (в последнем термине не было бы ничего непривычного при сочетании его с определением — «стилистический»), — писал он, — т. е. ввести в круг сопоставительного изучения языков и сопоставительную стилистику, как разграничение с теорией перевода отпадет, и границы сотрутся” . Разграничение же сопоставительной стилистики и теории перевода, полагал Федоров, окажется возможным, если рассматривать эти дисциплины с точки зрения объема решаемых ими задач .

Итак, мы установили, что сопоставительная стилистика, независимо от того, о каком этапе сопоставительного исследования идет речь, т. е. о сопоставлении стилистических ресурсов языков или о сопоставлении “жанров и стилей” языков, имеет ономасиологическую направленность: она изучает, какими средствами сравниваемые языки выражают аналогичные значения.

Однако на втором этапе сопоставительно-стилистического исследования сравнение «жанров и стилей» языков предполагает уже выход на уровень текста. Функционально-стилистические особенности жанров, разновидностей речи формируются только на уровне текста как высшей единицы коммуникации, построение которой обусловлено ситуацией общения. Значения, функции и категории, которые мы принимаем в этом случае за точку отсчета для сравнения, также носят текстовый характер: категории логической связности высказываний, как, например, категория логического следования, конъюнкция, импликация и т.п.; контекстовые типы номинаций и т.п.

Кроме того, в сопоставительно-стилистических исследованиях, имевших целью выявление стилистических ресурсов сравниваемых языков, обычно не проводилась функционально-стилистическая дифференциация речи, а если и проводилась, то лишь фрагментарно. Доказательством этому служит тот факт, что подавляющее большинство сопоставительно-стилистических исследований осуществлялось на материале художественной речи. Сопоставление «жанров и стилей», естественно предполагающее выход за рамки художественной речи и привлечение разнообразного с функционально-стилистической точки зрения материала, предполагает и метод двустороннего анализа стилистических явлений, который заключается, с одной стороны, во внутриязыковом сравнении текстов, относимых исследователем к различным жанрам или стилям, а с другой — в межъязыковом сопоставлении текстов, квалифицируемых как тексты одного жанра или стиля речи.

Однако данный метод требует привлечения довольно конкретных критериев для различения жанров и стилей речи. Иначе говоря, мы опять сталкиваемся с проблемой выбора tertium comparationis, но теперь эта точка отсчета для сравнения должна позволить нам не только сравнить аналогичные жанры сопоставляемых языков, но и различить внутри них различные жанры. Что же может быть принято за основу такого двустороннего сопоставления? Еще в середине 60-х годов Ж.П. Вине отмечал, что сопоставительная стилистика должна преодолеть стадию сравнения и анализа двух текстов и приступить к анализу глубинных мотиваций, которые толкают авторов, пишущих на разных языках, создавать разные по своей природе тексты .

Кроме области значений и области языковых форм, — о них мы говорили выше, — существует еще одна сфера, которая может предоставить аналоги и параллели для сопоставления. Эта сфера располагается вне языка и включает в себя комплекс факторов, предопределяющих характер выбора и организации языковых средств в речи, таких как цель, прагматическая установка, условия общения, межличностные отношения между коммуникантами, и т. д. Именно такой комплекс экстралингвистических факторов, обусловливающих функционально-стилистическую дифференциацию речи и определяемый нами как типовая ситуация общения, и должен составить базу для сопоставления «жанров и стилей» языков. Если в основу сопоставления положены аналоги, существующие вне языка, вне конкретных языковых форм и их значений, то становится уже необязательным привлечение для сравнительного межъязыкового анализа семантически или формально адекватного языкового материала, т. е. оригинальных текстов и текстов их переводов, которые, как известно, служили основным источником лингвистической информации на первом этапе сопоставительно-стилистических исследований, особенно в тех работах, которые были ориентированы на развитие теории перевода и осуществляли сопоставление путем перевода и для перевода (А. Мальблан, Ж.-П. Вине и Ж. Дарбельне и др.). Сопоставление жанров и текстов, предполагаемое как сопоставление на уровне текста, т. е. анализ текстовых категорий, может осуществляться путем сравнения между собой оригинальных текстов двух (или более) языков, создававшихся в аналогичных типовых ситуациях общения.

Возможность использования оригинальных текстов в качестве материала для сопоставления отмечается и А. В. Федоровым, который, проводя разграничение задач сопоставительной стилистики и теории перевода, пишет: “Сопоставительная стилистика, правда, может строиться на основе анализа не только переводов в их отношении к оригиналам, но и оригинальных текстов, представляющих те или иные аналоги или параллели (употребление одинаковых средств языка — например, архаизмов или варваризмов, или глагольных форм или одинаковых типов предложений, либо принадлежность к одинаковым функциональным стилям или литературным жанрам, либо близость индивидуальной манеры в произведениях двух авторов), а результаты такого анализа могут быть полезны и для теории перевода, как и все, что помогает установлению закономерностей в отношениях между двумя языками. С другой стороны, сопоставление переводов с оригиналами может вызывать и выводы, выходящие за пределы перевода, т.е. имеющие более общий интерес” . Таким образом, сопоставительно-стилистическое исследование, особенно в том случае, когда сравниваются «жанры и стили» языков, может проводиться как на материале текстов оригиналов и их переводов, так и на материале только оригинальных текстов. Разумеется, сопоставление на материале оригинальных текстов более ограничено в выборе непосредственного предмета сопоставления, опорной точки, в силу того, что исследователь оперирует семантически не адекватными, а лишь функционально аналогичными текстами. Однако для изучения сходства и различий в реализации в речи текстовых категорий, формирующих специфические черты функционально дифференцированных разновидностей речи (жанров и стилей), функциональной аналогичности речевого материала оказывается достаточно.

Возможность исследовать в ходе сопоставительно-стилистического анализа материал двух видов приводит некоторых исследователей к заключению, что следует различать две самостоятельные ветви сопоставительной стилистики. Та, что изучает в сравнительном плане оригинальные тексты двух языков, “принадлежит к числу теоретических дисциплин языкознания и, в отличие от исследования перевода, самостоятельного прикладного значения не имеет” . С таким категоричным заявлением вряд ли можно согласиться. Сопоставление оригинальных текстов двух языков, основанное на общности их функционально-стилистических признаков, т.е. сопоставление жанров и стилей, имеет не только теоретическое, но и прикладное значение. В самом деле, такое сопоставление позволяет сделать выводы об особенностях организации речи средствами сопоставляемых языков в соответствии с целями, задачами, условиями коммуникации, содержанием и формой сообщения, взаимоотношениями коммуникантов и т.п., что, в свою очередь, способствует «правильной» коммуникации на переводящем языке.

Более того, сопоставление оригинальных текстов позволяет избежать некоторых опасностей, которым подвержено сопоставительное исследование текстов оригиналов и текстов их переводов, и в известной степени располагает более объективными данными для анализа.

Сопоставление оригинального (исходного) текста с текстом перевода ставит исследователя в некоторую зависимость от языкового опыта переводчика. Мальблан, показывая схему процесса перевода, отмечал, что представление об объекте мысли, имеющееся в голове автора исходного текста, адресанта (сигнификат 1), в процессе перевода может быть подвержено трем видам искажений. Во-первых, искажения могут быть обусловлены неверным восприятием переводчиком исходного текста, т. е. возникновением сигнификата 2, отличного от сигнификата 1. Во-вторых, они могут быть вызваны неспособностью переводчика адекватно передать на языке перевода корректно воспринятый исходный текст, отчего в первую очередь страдает индивидуальное своеобразие подлинника. И, наконец, в-третьих, искажения возможны в случае, если язык перевода не предоставляет переводчику необходимых средств для точной передачи содержания адекватно воспринятого им исходного текста. В конечном итоге, у получателя речи — адресата — текст перевода вызовет представление об объекте мысли (сигнификат 3), отличное от представления, которое стремился передать адресант .

Если искажения, вызванные асимметрией систем средств выражения сопоставляемых языков (сигнификат 3), не препятствуют сравнительному анализу, даже, напротив, представляют собой один из объектов сопоставительной стилистики, которую в этом случае более точно будет определить как контрастивную, то искажения информации, возможные в результате неверного восприятия или некорректной передачи исходного текста переводчиком, т. е. зависящие от индивидуальности переводчика, представляют собой серьезную помеху объективному сопоставительному анализу. Именно поэтому, как отмечает Мальблан, для сопоставительного анализа необходимо выбирать только “как можно лучше переведенные тексты” .

При оценке качества, «правильности», перевода исследователь вынужден опираться на свою интуицию, что также представляется весьма индивидуальным. Но даже тогда, когда переводчиком полностью и корректно передано своеобразие оригинального текста, при сопоставлении текста подлинника с текстом перевода исследователь всегда ощущает индивидуальность третьего лица — переводчика и в некоторых случаях вынужден противопоставлять представление об объекте, вызванное у него исходным текстом, представлению, вызванному текстом перевода.

Вторым недостатком использования для сопоставления текстов оригинала и перевода, если можно так выразиться, технического порядка является известная ограниченность переводного материала текстами художественных произведений и текстами лишь немногих жанров научной речи. Видимо, по этой причине большинство известных до сих пор работ по сопоставительной стилистике в основном были ограничены материалом текстов художественных произведений, что, однако, не препятствовало поставленной перед исследователем задаче — нахождению адекватных средств выражения того или иного значения. Ограничение сопоставительного исследования только текстами художественных произведений и некоторых жанров научной речи не дает возможности в полном объеме сопоставить «жанры и стили» языков, иначе говоря, не позволяет решить задачу, стоящую перед исследователем на втором этапе сопоставительно-стилистического исследования, вскрыть функционально-стилистическую систему сопоставляемых языков.

Более того, художественные тексты несут на себе глубокий отпечаток авторской индивидуальности. В этой связи интересно вспомнить высказывание И.Р. Гальперина в отношении функционально-стилистической нормативности текстов: “…большинство текстов с точки зрения их организации стремится к соблюдению норм, установленных для данной группы текстов (функциональных стилей), и тем самым как бы сопротивляется нарушению правильности текста. Это, однако, — пишет далее автор, — не всегда относится к художественным текстам, которые, хотя и подчиняются некоторым общепринятым нормам организации, все же сохраняют значительную долю «активного бессознательного», которое нередко взрывает правильность и влияет на характер организации высказывания” .

Для сопоставительного изучения функционально-стилистических систем языков требуется привлечь к исследованию разнообразные речевые произведения официально-делового, публицистического, научно-технического и других функциональных стилей речи. Материалом такого межъязыкового сопоставления, проводимого на уровне целостного речевого произведения, могут послужить так называемые специальные или “прагматические” тексты, т. е. речевые произведения, порожденные с определенными, вполне конкретными и легко поддающимися идентификации целями, в определенных условиях коммуникации, адресованные определенным получателям речи и зафиксированные в письменной форме.

Как известно, контрастивные исследования чаще всего связывают с задачами преподавания иностранных языков. И не без оснований. В эволюции методов преподавания иностранных языков, как в зеркале, отражается эволюция сопоставительных методов в языкознании.

Современные методы преподавания иностранных языков, начавшие бурно развиваться еще в 70-е годы двадцатого столетия, основываются на деятельностной концепции языка, прочно утверждающейся в языкознании в настоящее время. Деятельностный подход к изучению иностранных языков предполагает создание в процессе обучения (имитации) реальных речевых ситуаций с привлечением в качестве учебного материала подлинных (аутентичных) текстов, извлеченных из реального речевого общения (вплоть до сохранения в письменных текстах их экстралингвистической формы: особенностей шрифтов, расположения, иллюстративного оформления). Соответственно этому коммуникативно-деятельностная концепция в контрастивной лингвистике выдвигает сегодня в качестве непосредственного объекта сопоставительного исследования аутентичные тексты, создающиеся в аналогичных ситуациях общения, с аналогичными коммуникативными целями и задачами.

Последовательное описание контрастных и конвергентных черт в организации средств выражения в подобных текстах с последующим обобщением полученных сравнительных данных составляет одну из задач сопоставительной стилистики той или иной пары языков.

Составляя одну из основ лингводидактики, сопоставительная стилистика оказывается непосредственно связанной и с теорией перевода, точнее, с частными теориями перевода, изучающими возможности межъязыковых преобразований в пределах конкретной пары языков. В самом деле, данные, полученные в результате сопоставительно-стилистических разысканий, оказываются необходимыми для определения степени адекватности перевода той или иной ситуации общения. Они позволяют переводчику более свободно оперировать речевыми средствами переводящего языка, используя те формы, которые оказываются наиболее приемлемыми в повторяющихся ситуациях речевого общения. Они позволяют также определенным образом взглянуть и на проблему единицы перевода. Ситуативные клише, то есть готовые речевые формы, регулярно воспроизводящиеся в определенных речевых ситуациях (например, военные команды, формы вежливости, формы общения в определенных ролевых ситуациях: покупатель и продавец, инспектор дорожного движения и водитель, и т.п.), составляют одну из единиц перевода. Сопоставительная стилистика позволяет также выбрать адекватные формы текстов перевода, если переводу подлежат речевые произведения, характеризующиеся жесткой формальной структурой, особенно часто функционирующие в официально-деловой сфере: приказы, уставы, инструкции, кодексы и пр.

Таким образом, сопоставительная стилистика и теория перевода оказываются взаимосвязанными, но не взаимозаменяемыми, дублирующими друг друга, отраслями одной обширной науки о речевой коммуникации. Теория перевода позволяет сопоставительной стилистике опираться на категории эквивалентности и адекватности, предоставляя для сопоставительно-стилистических разысканий обширный материал, априорно воспринимаемый исследователями как аналогичный, а следовательно, и поддающийся сравнению. Категории общей теории перевода лежат в основе одного из основных методов сопоставительной стилистики, называемого “методом перевода”.

Со своей стороны, сопоставительная стилистика, особенно то ее направление, в рамках которого исследования ведутся “методом параллельного сравнения” текстов, имеющих функциональную аналогию, предоставляет частным теориям перевода чрезвычайно важную информацию о вариативности речевого общения. Она обращает внимание переводчиков и теоретиков перевода на закрепленность традициями речевого общения определенных форм за теми или иными ситуациями коммуникации. Сопоставительная стилистика обогащает теорию перевода категорией речевых жанров, то есть неких ядерных классов функционально-стилистических вариантов речи, соотнесенных с ядерными классами коммуникативных ситуаций. Она обогащает теорию перевода стилистической категорией речевой нормы, как нормы речевого поведения в определенных, регулярно повторяющихся ситуациях коммуникации.