Н. К. Гарбовский: Лекция 9. Универсальное в разном. Логическая основа переводческих преобразований.

Логические категории и семантические преобразования

Семантические преобразования основаны на разных типах логических отношений между понятиями.

Это положение представляет немалый интерес для теории перевода, так как позволяет проанализировать и описать преобразования смыслов в переводе с позиции единых логических оснований, а именно на основе различения типов отношений между понятиями. Такой подход соответствует пониманию переводческой трансформации как процесса преобразования смыслов, так как единицами смысла являются именно понятия, концепты, из которых создаются более сложные смысловые системы — суждения, логические высказывания, умозаключения и т.д.

В то же время, давно известно, что категории логики и категории языка не есть одно и то же. Понятие и смысловая структура слова также полностью. не совпадают. Логическое высказывание и соответствующее ему речевое произведение могут быть содержательно различными.

Посмотрим, каким образом логические категории, прежде всего, характер логических связей между понятиями, проявляются в трансформационных операциях в переводе. Это позволит нам понять, насколько надежной основой являются логические категории для построения типологии переводческих операций.

Попытку непосредственно соотнести формально-логические категории и приемы лексических трансформаций в переводе предпринял Рецкер.

Рецкер иллюстрирует характер отношений между типами логических отношений между понятиями и типами переводческих лексических трансформационных операций графическими фигурами[1], известными в логике как «эйлеровы круги» или “диаграммы Венна”[2].

Рассмотрим отношение равнозначности и связанные с ним переводческие преобразования подробнее.

В логике отношение равнозначности, равнообъемности, тождества принято обозначать одним кругом, с размещенными в нем двумя понятиями, что показывает полное слияние двух окружностей и, соответственно, полное совпадение объемов сравниваемых понятий: В логике тождество объемов понятий иллюстрируют обычно примерами, подобными следующему: “А.П. Чехов” = “автор пьесы «Чайка»”. Это означает, что с точки зрения логики, что нет объекта, названного именем “ А.П. Чехов”, который не был бы одновременно объектом, к которому полностью применимо имя “автор пьесы «Чайка»”.

Перенесем данное логическое тождество в межъязыковой план и, оставив неизменной левую часть, передадим правую средствами другого языка, например, французского: “А.П. Чехов” = “auteur du drame «La Mouette».

С точки зрения характера логических отношений между понятиями ничего не изменится, так как и имя, выраженное средствами русского языка — “ Чехов”, и имя, выраженное по-французски — “auteur du drame «La Mouette» будут обозначать один и тот же “десигнат”, то есть один и тот же объект реальной действительности. Но вряд ли можно считать русское и французское имена полностью эквивалентными, тождественным, друг другу с точки зрения перевода. Напротив, они асимметричны. Появление в тексте перевода имени “auteur du drame «La Mouette» вместо — “ А.П. Чехов” будет свидетельствовать о проведении переводчиком трансформационной операции, причем довольно радикальной.

Рецкер называет подобную трансформационную приемом целостного преобразования, который, как ему представляется, даже по сравнению с антонимическим переводом “обнаруживает в значительно меньшей степени логическую связь между планами выражения ИЯ и ПЯ”[3]. Этот прием, в процессе которого преобразуется внутренняя форма какого-либо отрезка речевой цепи, осуществляется, как полагает Рецкер, “в рамках либо перекрещивания, либо внеположенности”[4], а основой такой замены, обеспечивающей адекватность перевода, оказывается “отнесенность исходной и преобразованной единицы перевода к одному и тому же отрезку действительности”[5]. В качестве примеров целостного преобразования Рецкер приводит, такие пары, как: How do you do — Здравствуйте! Don’t mention — Hе стоит благодарности. Have done — Довольно! и пр., которые мы расматривали в параграфе, посвященном приему эквиваленции.

Получается, что имена, которые логика рассматривает в пределах отношения равнозначности, в теории Рецкера оказываются логически наименее связанными. Рецкер относит отношения между подобными именами либо ко внеположенности, либо к перекрещиванию. Если же взглянуть на соотношение логических категорий и переводческих трансформационных операций с другой стороны, то есть отталкиваться именно от операций, то оказывается, что одна и та же операция целостного преобразования может иметь в своей основе три различных типа отношений между понятиями: равнозначности, перекрещивания и внеположенности. Очевидно, что такая типология лишена всякого смысла.

Попытаемся понять, почему происходит такой “логический сбой”, и определить, возможно ли последовательно использовать логические категории в качестве основы как для выявления сущности переводческих трансформационных операций, так и построения их стройной непротиворечивой типологии. Для этого обратимся прежде всего к структуре самого понятия как логической категории и вспомним, что структура эта — двухчастная, что понятия обладают не только объемом, но и содержанием.

§ 3. Объем и содержание понятия

Для понимания процесса переводческого преобразования перевода различие объема и содержание понятия принципиально важно. Содержание понятий — это “отображенная в нашем сознании совокупность свойств, признаков и отношений предметов, ядром которой являются отличительные существенные свойства, признаки и отношения”[6]. Содержание понятий складывается из ряда более или менее четко различаемых элементов смысла, именуемых также семантическими элементами. Объем понятия — это “отображаемое в нашем сознании множество (класс) предметов, каждый из которых имеет признаки, зафиксированные в исследуемом понятии”[7]. Иначе говоря, объем понятия предстает как совокупность объектов (десигнатов), обладающих признаками, зафиксированными в его содержании. Эти совокупности (классы) могут быть пустыми, единичными и общими. В качестве примера пустого класса можно привести высказывание “московская Темза”. Нет такого объекта, который бы носил имя Темза и одновременно характеризовался бы признаком принадлежности Москве. Пока мы оставим в стороне вопрос о том, что такое имя, внешне обозначающее понятие с нулевым объемом, вполне может существовать в реальной речи и представлять собой вполне реальную проблему для перевода[8], равно как и “двуногая змея” (змея по определению, т.е. логически, не может иметь ног) или “лысый козел” (у козлов черепа не лысеют, то есть свойство несовместимо с объектом). Наличие таких имен свидетельствует о более сложных логико-семантических отношениях. Приведенный выше пример с Чеховым характеризует единичный класс. Так как писатель А.П. Чехов — единичный предмет. К общим классам относится большинство понятий, обозначенных общими (несобственными) именами.

Отношения между содержанием и объемом понятия весьма существенны для теории перевода. Пример с именем “ А.П. Чехов”, наглядно показывает: то что равнозначно в логике понятий при сравнении их объемов, оказывается различным, когда речь заходит о смыслах, заключенных в именах, которые могут сталкиваться в переводе. Мы специально подробно рассматриваем самый простой класс, класс единичных предметов, так как при переходе к именам общим картина окажется еще многообразней, а отношения еще противоречивей. Имена единичного предмета “А.П. Чехов” — “auteur du drame «La Mouette» обозначают, естественным образом, один и тот же предмет, то есть объемы их понятий полностью совпадают. Содержание же этих понятий совершенно различно. В имени на русском языке присутствуют такие смыслы, как принадлежность к определенному роду (Чехова), к определенной семье (П. — Павлович), индивидуальная маркированность в кругу семьи (А. — Антон). Французское имя, называя тот же объект, имеет совсем иные элементы смысла: принадлежность к лицам творческой деятельности (автор), наличие хотя бы одной литературной работы для театра (драмы), авторство конкретного литературного произведения (“Чайка”).

Различение содержания и объема понятия возвращает нас к проблеме эквивалентности, рассматривавшейся с позиций семиотики, точнее к проблеме семантической эквивалентности, внутри которой последовательно различаются денотативный и сигнификативный уровни, значение и смысл.

Объем понятия, заключенного в том или ином имени, отправляет нас на денотативный уровень: мы определяем, какой предмет (или предметы) могут быть обозначены данным именем, не особенно задумываясь над тем, какие смыслы несет в себе имя. Главное — это то, что оно может обозначать данный объект, однако то, каким образом оно его обозначает, какие элементы смысла, характеризующие объект, использует, только через объем понятия определить невозможно. Соответственно, и невозможно найти наиболее точный эквивалент в переводе, ориентируясь только на равенство объемов понятий. Эта информация заключена в содержании понятий, в той комбинации элементарных смыслов, которую оно заключает.

В то же время отношения между понятиями, в которых учитываются не только их объемы, но и содержание, оказываются весьма существенными для теории перевода.

Так, важными для перевода являются такие логические операции, как обобщение и ограничение понятий. В результате этих операций объем понятий либо увеличивается (обобщение), либо, напротив, сокращается (ограничение). Одновременно либо сокращается, сужается, либо расширяется содержание понятия. Таким образом, объем и содержание понятия оказываются в прямо противоположной зависимости: чем шире объем понятия, тем более обобщенным и размытым оказывается его содержание и наоборот.

Операции обобщения и ограничения могут осуществляться с помощью различных языковых средств. Они осуществляются с помощью определений (ветер — сильный ветер, слабый ветер, резкий ветер, порывистый ветер, легкий ветер), аффиксов (ветерок = легкий ветер), использования иной лексемы (ураган = ветер разрушительной силы, буран = зимний ветер со снегом, буря = сильный ветер, обычно с осадками и пр.). В каждом из приведенных примеров к содержанию понятия ветер добавляется новый признак, содержание увеличивается, одновременно сокращается объем понятия: не всякий ветер является ураганом и т.п.

Некоторые переводческие трансформационные операции — модуляции — обусловленные межъязыковой лексико-семантической асимметрией, построены именно на основании данной логической операции. Так, содержание понятия, заключенного в русском слове вихрь, включает в себя больше признаков, нежели содержание понятия ветер. Главным отличительным признаком оказывается “вращательное движение”; вихрь — это вращающийся ветер. При переводе на английский или на немецкий язык переводчик найдет эквивалент в сложных словах whirlwind, Wirbelwind, где признак вращения оказывается представленным в одной из частей слова, а признак движения воздуха, то есть ветра, в другой. При переводе же на французский, испанский или румынский языки признак вращения оказывается уже в прилагательных, определяющих слово ветер: vent tourbillonnant, viento vortiginoso vînt turbionar:

Напротив, для перевода французского слова rafales в высказывании Le vent souffle par rafales на русский язык переводчику придется использовать словосочетание, в котором признак внезапности, скорости, кратковременности будет выражен отдельным словом: порывистый ветер — Дует порывистый ветер. Аналогичным образом ему придется поступить и при переводе английского высказывания it was blowing gale — дул сильный ветер. Для перевода английского breeze, французского brise, немецкого Brise, переводчик далеко не всегда сможет использовать сходную по внешней форме лексему “бриз”, ведь понятие, выраженное этим русским словом значительно шире по содержанию и уже по объему. Понятие, выраженное русским словом, означает “местный слабый ветер, дующий днем с моря на нагретый берег, а ночью с охлажденного берега на более теплое море”[9]. То есть в нем обязательным признаком является близость моря. Понятия, заключенные в соответствующих словах английского, французского и немецкого языков, имеют менее специфическое содержание и могут обозначать просто легкий, слабый ветер, ветерок. Именно такие формы и придется использовать в переводе.

Тип межъязыковой асимметрии, которую мы попытались продемонстрировать на примерах, называется семантическим перераспределением. Ее суть состоит в том, что элементы значения, заключенные в одних языках в содержании одного понятия оказываются размещенными в разных понятиях, выражаемых другими языками. Трансформационная операция, учитывающая данный тип межъязыковой асимметрии и основанная на логических операциях обобщения и ограничения понятий может быть определена как переводческая парафраза.

§ 4. Отношение подчинения объема понятий, род и видовое отличие. Переводческая парафраза

Переводческую парафразу называют иногда описательным переводом. Лежащие в ее основе логические операции обобщения и ограничения понятий составляют вместе более сложную логическую процедуру, называемую определением через ближайший род и видовое отличие.

Логическое определение представляет собой двухступенчатую процедуру, в ходе которой сначала осуществляется операция обобщение понятия, а потом его ограничение добавлением дифференцирующих признаков. Так, понятие собака может быть определено, как “домашнее животное семейства псовых”[10]. Понятие собака сначала обобщается до понятия животное, то есть его объем значительно возрастает, затем определения домашнее и семейство псовых вносят соответствующие дифференцирующие признаки, уравнивая левую (дефиниендум, то, что определяется) и правую (дефиниенс, то, посредством чего опреляется) части определения. В речи слову оказывается эквивалентной парафраза. Нетрудно заметить, что между понятиями собака, домашнее животное и животное устанавливаются в этом случае логические отношения подчинения. Объем понятия “животное” (R) включает в себя объем понятия “домашнее животное” (P), а объем понятия “домашнее животное” — “домашнее животное семейства псовых” (Q):

В переводе парафраза как трансформационная процедура используется, прежде всего, в описанных выше случаях межъязыковой асимметрии (семантического перераспределения), а также тогда, когда переводчик не может сразу найти необходимый точный способ обозначения объекта, что довольно часто встречается в устном переводе. Допустим, переводчик и лицо, которое он сопровождает, проходят мимо магазина товаров для животных. Вдруг это самое сопровождаемое лицо вспоминает, что у него дома есть такса и что ему нужно купить для этой таксы ошейник. Переводчик не знает или забыл, как на языке перевода обозначается данная порода. В магазине же его спрашивают, для какой породы собак нужен ошейник. Переводчик прибегает к парафразе и высказывание “мне нужен ошейник для таксы” (напр. на фр.: je voudrais un collier pour teckel) передает примерно так: je voudrais un collier pour un chien de chasse à pattes très courtes et au corps long — мне нужен ошейник для небольшой охотничьей собаки на коротких ножках и с длинным туловищем). Скорее всего, его поймут и предложат именно то, что нужно клиенту. Переводчик, как мы видим, опирается на слово, обозначающее ближайший род, а затем дифференцирует понятия добавляя различные дополнительные признаки, как о функции описываемого объекта, так и о его внешних отличительных чертах.

Знание сущности логической операции обобщения и ограничения оказыввается важным для теории перевода не только потому, что оно позволяет правильно построить перефразу, но и потому, что показывает наличие цепочек понятий, объединенных отношением подчинения. Эти цепочки могут иметь значительную протяженность. Так от понятия таксы можно построить цепочку: такса — собака — семейство псовых — млекопитающее — животное — живой организм. Каждое последующее понятие подчиняет себе предшествующее и включает его в свой объем. При этом оно теряет один или несколько дифференцирующих признаков, присущих предшествующему понятию.

Логическое отношение подчинения объемов понятий лежит в основе хорошо известных и широко распространенных трансформационных операций, получивших в теории перевода названия генерализации и конкретизации.

§ 5. Обобщение объема понятий, трансформационная операция генерализации

Генерализацией называется трансформационная операция, в ходе которой переводчик, следуя по цепочке обобщения, заменяет понятие с более ограниченным объемом и более сложным содержанием, заключенное в слове или словосочетании исходного текста, понятием с более широким объемом, но менее сложным, менее конкретным содержанием. Таким образом, генерализация непременно предполагает сокращение элементов содержания, то есть в определенном смысле потерю при переводе. Языковая форма, слово иди словосочетание, в тексте перевода, называющая более общее понятие в языке перевода оказывается гиперонимом, по отношению к языковоя форме, выражающей понятие исходного текста, поэтому такая трансформационноя операция может быть также определена как гиперонимическое преобразование.

Нетрудно заметить, что в основе генерализации лежит та же логическая операция обобщения объема, что и в переводческой парафразе, но при перифразировании потеря элементов значения компенсируется добавлением одного или нескольких знаком, содержещих в себе именно эти элементы. При генерализации же потеря остается некомпенсированной.

Рассмотрим следующие примеры:

“От флигелей в тылу дворца, где расположилась пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая когорта Двенадцатого Молниеносного легиона, заносило дымком в колонаду через верхнюю площадку сада, и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что кашевары в кентуриях начали готовить обед, примешивался все тот же жирный розовый запах” (М и М.2, 335).

“From the outbuildings at the rear of the palace, the quarters of the first cohort of the Twelfth Lightning Legion, which had accompanied the procurator to Yershalaim, smoke was drifting across the upper terrace of the garden into the colonnade, and this acrid smoke, which signaled that the centuries’ cooks had begun to prepare dinner, contained an admixture of that same oily rose scent” (trans. D. Burgin and K. Tiernan O’Connor).

“Des arrière-salles du palais, où logeait la première cohorte de la douzième légion Foudre, venue à Jerusalem avec le procurateur, montait une légère fumée qui gagnait le péristyle par la terrasse supérieure du jardin; à cette fumée un peu âcre, qui témoignait que les custots de centurie commençaient à préparer le repas du matin, venait encore se mêler, sucré et entêtant, le parfum de la rose” (trad. C. Ligny).

Не обращая пока внимания на множество других трансформационных операций, предпринятых переводчиками, сравним сначала понятия, заключенные в русском слове “кашевары” и английском “cooks”. Английское слово обозначает понятие с более широким объемом — повар. В самом деле, все кашевары являются поварами “cooks”, но не все повара — кашевары:

Смысл проведенной операции в том, что переводчик, не найдя в языке перевода слова, заключающего в себе понятие аналогичного содержания (кашевар — это 1) повар, 2) готовящий еду для солдат, путешественников и пр. 3) как правило, в походных условиях), отыскивает в цепочке понятий, связанных между собой отношением подчинения, более общее, родовое. Ближайшим родовым понятием по отношению к понятию “кашевар” оказывается “повар”.

Во французском переводе следует обратить внимание на то, как выражено элементарное, на первых взгляд понятие, заключенное в русском слове “обед” — le repas du matin (букв. утренняя еда). Логическая операция, произведенная над понятием исходного текста, может быть охарактеризована как классическое определение через ближайший род repas (еда) и видовое отличие du matin (утренняя). С точки зрения теории перевода данная операция является парафразой, то есть передачей содержания понятия его описанием. Как мы видим, в отличие от генерализации в переводческой парафразе сохраняется дифференцирующий признак видового отличия.

Пример перевода на французский язык привычного русского слова “обед”, обозначающего понятие универсальной общечеловеческой культуры, так как в его содержании отражен один из общечеловеческих биологических ритмов, привлекает внимание к самому важному аспекту соотношения категорий логики и теории перевода: логика не может объяснить всего сложнейшего процесса преобразования системы смыслов, заключенной в исходном тексте.

Прежде всего, важно отметить, что русское слово “обед”, и французское словосочетание repas du matin имеют сложную семантическую структуру, обозначая не одно, а два понятия, образовавшихся в результате метонимического переноса. Слово “обед” обозначает, во-первых, понятие акта приема пищи в середине дня, обычно, второго по счету и следующего в за завтраком, а, во-вторых, совокупность блюд, то есть собственно пищу, поедаемую в процессе этого биологического действия. Ср. “обед — в 2 часа”, “обед в ресторане”, но “комплексный обед”, “вкусный обед” и т.п. Французское слово repas также заключает в себе аналогичные два понятия, но более обобщенные, родовые, по сравнению с понятиями, обозначеными словом “обед”, подобные русскому “еда”(“вкусная еда” и” Не читай за едой!”):

repas = 1) еда, пища, потребляемая во время любого приема пищи (завтрака, обеда, ужина и т.д.);

= 2) любой акт еды, т.е. приема пищи (завтрак, обед, ужин и т.д.).

Во французском языке, как и в русском, есть и специальные, видовые, обозначения для завтрака (le petit déjeuner), обеда (le déjeuner) и ужина (le dîner), которые также выражают по два понятия (акт приема пищи в определенное время и в определенном отношении к другим аналогичным актам, а также саму потребляемую пищу). Схематически межъязыковые семантические отношения можно представить следующим образом:

Однако речевая традиция закрепила именно слово repas, в словосочетании, обозначающем понятие “приготовления пищи” — рréparer le repas.

Ряд межъязыковых соответствий выглядит следующим образом:

Готовить завтрак — préparer le repas du matin

Готовить обед — préparer le repas de midi

Готовить ужин — préparer le repas du soir.

Поэтому во французском тексте и появляется préparer le repas du matin (букв. “готовить утреннюю еду, еду для завтрака”).

Но возникает новый вопрос: почему утреннюю, если Булгаков пишет, что кашевары “начали готовить обед”. Этот “переводческий парадокс” объясняется уже не отношениями семантической асимметрии, а отношениями синтаксической обусловленности выбора эквивалента. Первая фраза второй главы — “Понтий Пилат” — начинается следующим высказыванием: “В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат”. Булгаков, вероятно, связывает время (ранним утром) и деятельность кашеваров (начали готовить обед) следующим образом: они с раннего утра что-то варят к обеду. Завтрак остается вне его поля зрения. Прошел ли уже завтрак, или его вообще не было, или на завтрак, воины ели что-то приготовленное с вечера, что-то холодное, автору не важно, и читателю не известно. Но переводчик концентрируется на времени описываемого события, — ранним утром, которое передает как l’aube… se levait (букв. занимался рассвет). Иначе говоря, в его понимании описываемое событие произошло на рассвете, что не совсем совпадает со смыслом русского выражения “ранним утром”, оно оказывается более смещенным к ночи, к абсолютному началу утра. Поэтому вполне логично предположить, что в столь ранний час кашевары готовили завтрак. Именно такой ход и предпринимает переводчик, и в тексте появляется préparer le repas du matin.

Мы воспользовались данным примером и позволили себе столь длинное отступление, чтобы показать, насколько сложным оказывается процесс преобразования смыслов в переводе, опирающийся не только на формально-логические отношения между понятиями, но обусловленный и другими важными факторами. Подробнее обоснованность и целесообразность применения различных трансформационных операций мы рассмотрим в третьей части. Здесь же нам необходимо понять собственно логические операции, лежащие в основе преобразования смыслов, происходящего в переводе.

Рассмотрим еще один пример из того же произведения.

“Второй — плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке — был в ковбойке, жеванных белых брюках и черных тапочках “ (с. 323)

The other one — a broad-shouldered, reddish-haired, shaggy young man with a checked cap cocked on the back of his head was wearing a cowboy shirt, crumpled white trousers, and black sneakers”.

В этом примере переводчик использует в качестве эквивалента русского слова “затылок”, обозначающее понятие — “задняя часть головы” принятую в английском языке форму выражения этого понятия the back of his head, которая , по сути, является не чем иным, как описательной конструкцией, парафразой. Парафразу он применяет и для обозначения понятия, заключенного в слове “ковбойка” — cowboy shirt. При этом ни один из элементов смысла не утрачивается: ковбойка — это ковбойская (видовое отличие) рубашка (родовой признак). Ковбойка — собственно русское слово, обозначающее особый тип мужских рубашек, клетчатых и довольно ярких. Поэтому парафраза переводчиков вполне объяснима. Однако интересно, что в качестве видового дифференцирующего признака они выбирают различные понятия. Французский переводчик строит парафразу аналогично английской: chemise de cow-boy ( букв. рубашка ковбоя, т.е. как у ковбоя — относительный признак), немецкий переводчик выбирает иной признак kariertes Hemd (букв. клетчатая рубашка, признак внешнего подобия), чешский переводчик также отдает предпочтение признаку внешнего подобия, но обозначает этот признак более размыто, привнося в него незначительную оценочную коннотацию — pestré košili (букв. пестрая рубашка).

В приведенных примерах генерализации и парафразы мы видели, что для проведения этих операций переводчик использует понятия, обозначающие ближайший род, по отношению к понятию, выраженному в тексте оригинала. Так происходит часто, но не всегда. Иногда переводчику приходится идти дальше по цепочке обобщающих понятий.

Рассмотрим следующий фрагмент английского текста и его перевод на русский язык.

В английском тексте все три следующие друг за другом реплики персонажей сопровождаются одним и тем же глаголом inquired в авторской речи. Переводчик, зная об асимметрии речевых норм русского и английского языков, состоящей в том, что английский язык редко варьирует глаголы речи, сопровождающие реплики персонажей в текстах художественных произведений, отдавая явное предпочтение глаголу to say, в то время, как в русских текстах вариативность таких глаголов весьма высока, производит операции генерализации, поднимаясь все выше по цепочке обобщения понятий.

inquired = 1) поинтересовался (эквивалентная замена, сохранены как родовые так и видовые признаки: речевое действие /отдаленный родовой признак/ + вопрос /ближайший родовой признак + заинтересованность в получении ответа / видовой признак);

≈ 2) спросил (генерализация с переходом к понятию, обозначающему ближайший род: речевое действие /родовой признак/ + вопрос / видовой признак/);

≈ 3) сказал (генерализация с переходом к понятию, обладающему максимально широким объемом в данной предметной области)

Такой последний элемент в цепочке понятий, последовательно связанных друг с другом отношением подчинения, представляет собой универсальный класс, то есть понятие с предельно большим объемом, покрывающим некую предметную область. Говоря об универсальном классе, следует иметь в виду относительность этого понятия.

Разумеется, при максимально широком взгляде на вещи, универсальный класс может включать в себя всю мыслимую совокупность объектов, которую в русском языке можно определить словом “нечто”.

Но переводчик всегда ограничен определенной предметной областью и вряд ли может часто прибегать к максимально обобщенному универсальному классу.

Четкое представление об универсальном классе необходимо ему, чтобы при переходе от понятий с ограниченным объемом к понятиям с более широким объемом не выйти за пределы той предметной области, которая задана данным интеллектуальным действием, в противном случае трансформационная операция может привести к искажению.

В рассмотренном выше случае в качестве универсального класса было выбрано понятие устного речевого действия. Глагол “сказать” в русском языке и соответствует такому наиболее широкому понятию, подчиняющему себе все другие, более конкретные, промолвил, произнес, прокричал, спросил, и множество других. Универсальный класс всегда ограничен заданной областью. Для переводщчика очень важно ясно представлять себе, каким понятием ограничен в каждом конкретном случае универсальный класс, чтобы не допустить логических ошибок, применяя операции генерализации и перифразирования. А такие ошибки могут возникнуть в связи с тем, что языковое мышление людей, пользующихся разными языками, неодинаково. Так, например, во французской логико-языковой системе в качестве универсального класса для только что рассмотренной предметной облости устных речевых действий выступает глагол со значительно более широким объемом значения — faire “делать”.

“C’est très bien, c’est très bien, fit-il, c’est comme cela que ça doit être” (M. Druon. Les Grandes familles). Это высказывание может быть переведено следующим образом: “Превосходно, превосходно ! — воскликнул он. — Именно так и должно быть!”

В русском языке глагол “сделать” выходит за пределы предметной области актов речи и не может быть использован в данном случае в качестве эквивалента. Понятием универсального класса в данном случае будет глагол “сказать”. Но в высказывании отчетливо просматривается эмоциональность, поэтому в русском переводе может быть выбран глагол, выражающий понятие речевого акта и имеющий в структуре содержания дополнительный признак эмоциональности, то есть, глагол “воскликнуть”.

Использование понятий максимально широкого универсального класса иногда находит интересное выражение в межъязыковой коммуникации.

В период, когда советские вооруженные силы активно помогали вооружаться и обучаться военному делу народам африканских стран, в эти страны направлялось много специалистов-техников, которым “по рангу” далеко не всегда полагался переводчик, или же полагался один переводчик на несколко человек. Сами же эти специалисты знанием иностранного языка обычно не обладали. Однако техническая работа требовала постоянного общения с местными молодыми людьми, которых нужно было научить, как обращаться с техникой. Довольно быстро наши специалисты нашли такую форму общения, которая им помогла вовсе обходиться без переводчиков. Излюбленный военно-методический прием — “делай как я”, сопровождаемый комментариями, построенными на чрезвычайно малом объеме иностранных слов, обычно с довольно большим объемом понятий, что позволяло им применять эти слова, заключающие понятия универсальных классов, к максимально большому числу производственных операций. Апофеозом такого использования понятий можно считать, например, такое высказывание на французском языке, которое мне пришлось услышать от нашего автомеханика, предлагавшего местному “камараду” взять гаечный ключ и поворачивая его по часовой стрелке завернуть какую-то гайку: “Prends ça et tourne ça comme ça!” (букв. “Возьми это и крути это вот так!”). Ключ, гайка и способ действия, оказываются объединенными в один универсальный класс, обозначенный указательным местоимением ça — это.

Пример перевода на русский язык французского глагола faire “делать”, употребленного в качестве глагола, обозначающего понятие речевого акта, иллюстрирует трансформационную операцию, противоположную генерализации. Следуя по цепочке понятий в обратном направлении,то есть от более общего к менее общему, с точки зрения объема, и к более конкретному, более насыщенному, с точки зрения содержания, он выбирает понятие, соответствующее его представлению об эквивалентности на уровне данной единицы перевода. Такую операцию в теории перевода называют конкретизацией.

§ 6. Ограничение объема понятий, трансформационная операция конкретизации

Конкретизацией называется трансформационная операция, в ходе которой переводчик, следуя по цепочке обобщения, заменяет понятие с более широким объемом и менее сложным содержанием, заключенное в слове или словосочетании исходного текста, понятием с более ограниченным объемом, но сложным, более конкретным содержанием. Таким образом, конкретизация непременно предполагает привнесение новых элементов в содержание понятия, то есть добавление новых признаков в понятие об объекте, описываемом в переводе. Языковая форма, слово иди словосочетание, в тексте перевода, называющая менее общее понятие в языке перевода оказывается гипонимом, по отношению к языковоя форме, выражающей понятие исходного текста, поэтому такая трансформационноя операция может быть также определена как гипонимическое преобразование.

Рассмотрим следующий пример.

“Coming back, he walked through the barroom, where people waiting for the train were drinking. He drank an Anis at the bar and looked at the people” (E. Hemingway. Hills like white elephants).

“Возвращаясь, он прошел через бар, где пили пиво ожидавшие поезда пассажиры. Он выпил у стойки стакан Anis del Toro и посмотрел на них” (Э. Хемингуэй. Белые слоны. Пер. А. Едеонской)

В английском тексте мы встречаем два слова (выделенные курсивом), обозначающие понятия с довольно высоким объемом: “люди” и “пить”. Использование подобных по объему понятий слов в русском языке вряд ли возможно. Ср.: /он прошел через бар, где пили ожидавшие поезда люди/. В русском языковом сознании понятие “люди” обычно связано с неопределенным множеством объектов, подпадающих под класс “человек”. В русском языке вполне возможно, например: передо мной проходили какие-то люди, люди уже отдыхают, а я — нет, на улице множество людей и т.п. В данном же случае класс ограничен определением — ожидавшие поезда, то есть речь шла о конкретной совокупности объектов данного класса. Поэтому переводчик выбирает более конкретное понятие, обозначающее конкретную совокупность людей, подмножество, соответствующее, на его взгляд, той совокупности, которая определена в английском тексте словом с общим понятием — пассажиры, то есть те люди, которые собирались ехать на ожидавшемся поезде. Русское понятие пассажиры определяет именно такое подмножество в классе людей, которое характеризуется либо 1) признаком передвижения в каком-либо транспортном средстве, но не управления им, либо 2) признаком состояния непосредственно перед поездкой (напр.: на перроне стояли пассажиры в ожидании поезда), либо 3) признаком состояния непосредственно после поездки (пассажиры только что прилетевшего самолета спускались по трапу). Переводчик, ориентируясь на референтную ситуацию, использует слово, обозначающее данное подмножество по второму признаку. При этом в текст вносится дополнительный смысл — в баре были только пассажиры, ожидающие поезд, там не было ни встречающих, ни провожающих, ни каких бы то ни было других лиц, ожидавших прибытия поезда. Переводчик принимает в внимание наиболее вероятную категорию ожидавших — будущих пассажиров прибывающего поезда. Мы не будем говорить здесь о том, оправдан выбор переводчика или нет. Об этом пойдет речь в третьей части книги. Пока нам важно показать механизм взаимодействия логических отношений между понятиями и трансформационных операций.

Аналогичная логическая операция происходит и при переходе от понятия, обозначенного английским глаголом drinking, к понятию, обозначенному словосочетанием “пили пиво”. Автор оригинала не указывает, что конкретно пили люди в баре. Использование таких обобщающих понятий свойственно английской речи, как, впрочем, и французской, даже в еще большей степени. Переводчику для построения русской фразы необходимо хоть какое-нибудь прямое дополнения к глаголу “пить”. В непереходной функции русский глагол “пить” приобретает специфические значения. Избирая объект с уточняющим признаком потребляемой жидкости, переводчик исходит из наиболее яркой характеристики описываемой ситуации в целом: жара. Наиболее распространенным напитком, который потребляют в жару в барах, на его взгляд, является пиво. Его не смущает, что из следующей фразы мы узнаем, что главный персонаж рассказа пил не пиво, а анисовую настойку. Однако в данном случае нам важно не столько объяснить выбор переводчика в пользу того или конкретного уточняющего признака, сколько показать действие механизма логического уточнения.

Если в первом случае (пример people — пассажиры) мы видели непосредственную конкретизацию, так как уточняющий признак находится в содержании самого понятия “пассажиры”, то во втором случае мы сталкиваемся также с переводческой парафразой, то уже не генерализирующей, то есть построенной по модели классической дефиниции через ближайший род и видовое отличие, а парафразы, которая может быть определена, как уточняющая гипонимическая парафраза. С точки зрения логической операции, лежащей в основе операции трансформационной, уточняющая парафраза и конкретизация имеют много общего, так строятся путем ограничения понятия. Но в парафразе используются еще и механизмы логического определения. Попробуем построить цепочку понятий, приводящую от drinking к “пили пиво”.

1) To drink = пить = поглощать жидкость (межъязыковая описательная эквивалентность);

2) К классу жидкости относится “пиво” (категоризация частного, включение ограниченного понятия в общее через общее, неполное определение: пиво — это жидкость);

3) Следовательно, возможно, что To drink ≈ пить пиво.

Рассмотрим еще один пример.

“Затем перед прокуратором предстал стройный, светлобородый красавец со сверкающими на груди львиными мордами, с орлиными перьями на гребне шлема, с золотыми бляшками на портупее меча, в зашнурованной до колен обуви на тройной подошве, в наброшенном на левое плечо багряном плаще”.

“Next to appear before the procurator was a handsome, blond-bearded man with eagle feathers in the crest of his helmet, gold lion heads gleaming on his chest, gold studs on his sword belt, triple-soled sandals laced up to his knees, and a crimson cloak thrown over his left shoulder”

“Ensuite se présenta devant le procurateur un bel homme à barbe blonde. Des plumes d’aigle ornaient la crête de son casque, des têtes de lion d’or brillaient sur sa poitrine, le baudrier qui soutenait son glaive était également plaqué d’or. Il portait des souliers à triple semelle lacés jusqu’aux genoux, un manteau de pourpre était jeté sur son épaule gauche”

В булгаковском тексте мы сталкиваемся с общим, родовым понятием, покрывающим определенную предметную область: обувь = туфли или, сандалии, или ботинки, или сапоги, или тапочки, или еще нечто подобного рода. Почему Булгаков предпочел в данном случае общее родовое понятие видовому, сказать трудно. На Бездомного он надел черные тапочки, на Воланда — заграничные туфли в цвет костюма, на Марка Крысобоя — тяжелые сапоги, на Иешуа — стоптанные сандалии, а вот, на легата — просто обувь. Возможно, он посчитал, что наряд легата и так слишком подробно описан, и ввел родовое понятие для контраста.

Оба переводчика вынуждены конкретизировать родовое понятие “обувь”по причине асимметрии лексико-семантических систем или асимметрии узусов. Английский переводчик трансформирует общее понятие в то конкретное, которое ему представляется наиболее соответствующим облику римлянина — sandals, т.е сандалии. Но это могли быть и шнурованные военные сапоги или краги, ведь обул же Булгаков воина Марка в сапоги.

Французский переводчик также конкретизирует родовое понятие. Во французском языке есть слово, обозначающее родовое понятие обувь (chaussure), но оно практически не употребляется при описании внешности человека, то есть калька с русского “человек в какой-либо обуви” не возможна. Переводчик выбирает в качестве эквивалентного понятие об определенном виде объектов — des souliers, что обычно соответствует понятию “туфли” (такой же вид обуви, например, на Воланде). Если античные сандалии представляют собой только подошву со шнуровкой, то туфли — это такой вид обуви, который закрывает ступню, но не поднимаетсяся выше щиколотки. Таким образом, “французский и английский легаты” обуты по-разному. Следует отметить, что степень обобщенности понятий во французском и английском вариантах различна. и англи Французское слово des souliers, раньше использовалось для обозначения родового понятия — обуви. В этом значении слово функционирует, например, в канадском варианте французского языка. Возможно, это значение сохранилось также в той или иной степени в языковом сознании французов. Поэтому французский вариант перевода по степени обобщенности понятия, видимо в большей степени соответствует оригиналу.

Мы привели примеры трансформационных операций конкретизации, вызванных асимметрий лексико-семантических систем сталкивающихся в переводе языков а также асимметрией речевых узусов, то есть привычного, а потому предпочтительного, употребления тех или иных слов и словосочетаний. В этих случаях переводчик вынужден прибегать к трансформации понятий. Но, как мы могли заметить, степень “свободы” таких преобразований различна. Ограничение родового понятия видовым, предпринятое переводчиками для передачи родового понятия, заключенного в русском слове “обувь”, а также добавление объектного дополнения “пиво”, ограничивающее родовое понятие, заключенное в английском глаголе to drink, может быть определено как “свободная конкретизация”, так как переводчик имеет некоторую свободу в выборе эквивалента и действует, исходя из собственного понимания описываемой ситуации действительности.

Таким образом, мы убедились, что операции по обобщению или, напротив, уточнению объемов понятий, лежащие в основе трансформационных операций генерализации и конкретизации всегда предполагают изменения содержания понятий, либо нейтрализуя некоторые из признаков объекта, описанного в тексте оригинала, либо “приписывая” ему признаки, о которых можно только догадываться. Иначе говоря, в результате гипо-гиперонимических преобразований система смыслов, заключенная в исходном тексте, претерпевает некоторые изменения. Понятия, соотносимые с одними и теми же объектами и представляющие их как классы, множества, подмножества, имеют разное содержание.

§ 7. Особые случаи гипо-гиперонимических преобразований. Понятия с переменным содержанием. Местоименные замены

Как мы видели, гипо-гиперонимические трансформационные операции могут быть обусловлены не только асимметрией лексико-семантических систем языков, оказывающихся в контакте в процессе перевода, или асимметрией возможностей и норм их функционирования в речи, но и самой структурой речевого произведения. Среди факторов, которые влияют на языковые преобразования, отмечает В.Г. Гак, важную роль играет повторная номинация, то есть “наименование уже ранее обозначенного в данном контексте денотата: предмета, действия, качества”[11]. Примером асимметрии в повторной номинации является приводившийся выше фрагмента текста Т. Драйзера. В английском тексте одно и то же последовательно повторяющееся речевое действие обозначено одним и тем же глаголом inquired (идентичная повторная номинация). в переводе на русский язык данное речевое действие получает различные наименования: поинтересовался → сказал → спросил (вариативная повторная номинация)[12]. Автор оригинального текста строил речевое произведение в соответствии с языковым сознанием, свойственным носителю английского языка — использовать идентичные понятия для обозначения идентичных речевых действий. Русское языковое сознание, определяющее стилистические нормы литературной речи, предполагает скорее вариативную повторную номинацию, нежели идентичную. Это и объясняет переводческое преобразование.

Рассмотрим следующий пример фрагмента из текста Булгокова и его переводы на французский и английский языки:

“Его прокуратор спросил о том, где сейчас находится себастийская когорта. Легат сообщил, что себастийцы держат оцепление на площади перед гипподромом, где будет объявлен народу приговор над преступниками” (М и М. 349).

“Le procurateur lui demanda où se trouvait actuellement la cohorte sébastienne. Le légat l’informa que les soldats de la sébastienne montaient la garde sur la place devant l’hippodrome, où devait être annoncée au peuple la sentence rendue contre les criminels”.

“The procurator asked him where the Sebastian cohort was currently stationed. The legate informed him that they were on cordon duty on the square in front of the hippodrome, where the sentences pronounced on the criminals would be announced to the people”.

Автор оригинального текста предпринимает вариативную повторную номинацию: “себастийская когорта” → “себастийцы”. Также Как мы видим, переводчики в данном случае следуют за автором и также используют вариативную повторную номинацию. Однако они вынуждены трансформировать понятие, заключенное в слове “себастийцы”. Французский переводчик идет по пути парафразы по модели классического определения через ближайший род и видовое отличие. Он производит генерализацию понятия “себастийцы” до ближайшего рода — “солдаты”, а затем добавляет видовой признак — “себастийской когорты”. При этом он сокращает словосочетание la cohorte sébastienne формы la sébastienne, образуя существительное от прилагательного (внутриязыковая транспозиция), то есть осуществляя семантическое перераспределение: семы размещенные в двух понятиях, родовом la cohorte, и дифференцирующим sébastienne, которые выражены двумя словами, оказываются совмещеннами в одном видовом понятии, обозначенным одним словом — la sébastienne.

Английский переводчик идет дальше по пути обобщения понятия и останавливает свой выбор на местоимении they — “они”. Это позволяет ему избежать трудных логико-семантических операций, которые потребовались бы для передачи понятия “себастийцы”.

Английский вариант перевода ясно показывает, до какого необъятно высокого уровня может доходить обобщение понятия при повторной номинации. Местоимения, замещая наименования объектов самых различных предметных областей, оказываются именами понятий универсального класса с максимально высокой степенью обобщения. Эти понятия можно определить как понятия с неопределенным объемом и переменным содержанием. Местоимения замещают имена более конкретных понятий об объектах, которые уже упоминались в тексте. Для переводчика такой областью оказывается текст оригинала. Объем понятия, заключенного в местоимении they, как и многих других местоимений, практически не ограничен, но его содержание всегда соотносимо с той предметной областью, которая описывается в конкретном речевом произведении.

Местоимение they, употребленное английским переводчиком, относится к разряду, так называемых, анафорических местоимений, в значении которых содержится отсылка к предшествующему тексту, указание на тот объект, который ранее был соотнесен с понятием, имеющим более точное содержание. Имя, называвшее это понятие и замещающее его в пределах одного текста местоимение, находятся в отношении, кореферентности, так как называют разными способами один и тот же объект.

Но нас в болшей степе6ни интересует не сама по себе повторная номинация, а асимметрия, возникающая в переводе в тех случаях, когда структурный рисунок повторной номинации претерпевает изменения.

Асимметрия повторной номинации в переводе может развиваться в двух направлениях, как в сторону обобщения понятий (пример с местоимением they), так и в сторону их уточнения.

Как и в процессе генерализаци, при конкретизации понятий переводчик может оперировать понятиями, относящимися к универсальному классу. Только в этом случае, в ходе логической операции универсальный класс уточняется до некоторого подмножества. В качестве универсального класса могут выступать и понятия, заключенные в анафороических местоимениях третьего лица, которые дифференцируются через понятия, непосредственно фигурирующие в речевом произведении.

Приведем пример из перевода на русский язык фрагмента повести Г. Мопассана “Пышка”:

Mais Loiseau dévorait des yeux la terrine de poulet. Il dit: “A la bonne heure, madame a eu plus de précotion que nous. Il y a des personnes qui savent toujours penser à tout.” Elle leva la tête vers lui. “Si vous en désirer, monsieur? C’est dur de jeûner depuis le matin.” Il salua: “Ma foi, franchement, je ne refuse pas, j’en peux plus. A la guerre comme à la guerre, n’est-ce pas, madame?”

“Но Луазо пожирал глазами миску с цыплятами. Он проговорил:

- Вот это умно! Мадам предусмотрительнее нас. Есть люди, которые всегда обо всем позаботятся.

Пышка взглянула на него.

- Не угодно ли, сударь? Ведь нелегко поститься с самого утра.

Луазо поклонился.

- Да… по совести говоря, не откажусь. На войне как на войне, не так ли, мадам?”

В сцене действуют два персонажа: Луазо и Пышка. Во французском оригинале Луазо один раз назван по имени, а затем обозначается местоимением. Пышка — главная героиня сцены — называется только местоимением. Переводчик варьирует обозначение действующих лиц, конкретизируя их, то есть, “возвращая” им их признаки. Во фразе “Elle leva la tete vers lui” персонаж обозначен местоимением. Переводчик конкретизирует понятие с размытым объемом до единичного: “Пышка взглянула на него”. То же самое происходит и со вторым персонажем: имя Луазо, повторенное в оригинальном тексте два раза местоимением, в русском переводе в последнем случае вновь восстанавливается.

Интересно взглянуть на асимметрию повторной номинации в какко-либо завершенной сцене. Возьмем в качестве примера главную героиню “Пышки” Мопассана и посмотрим, как послелдовательно одозначен этот персонаж в оригинальном тексте и в переводе в первых сценах повести. Мы полностью приведем только фразу, описывающую первое появление этого персонаж, а затем будем приводить только его различные имена:

Мы видим, что в тексте перевода местоимения используются реже. Русский язык, в отличие от французского и от английского в меньшей степени использует местоимения при повторной наминации, что и учитывает переводчик, осуществляя операцию конкретизации.

§ 8. Отношение перекрещивания и трансформационная операция дифференциации. Метафорическая дифференциация

В логике считается, что два понятия находятся в отношениях перекрещивания, если имеются три класса объектов: 1) объекты, общие для объемов первого и второго понятий, 2) объекты, входящие только в объем первого понятия, и 3) объекты входящие только в в объем второго понятия. В диаграммах Венна это отношение между объемами понятий обычно представляют в виде пересекающихся окружностей.

Как для логики, так и для теории перевода наибольший интерес представляет зона пересечения объемов двух понятий, так как именно в этой зоне располагаются объекты, подпадающие и под содержание первого понятия, и под содержание второго. Отношения перекрещивания устанавливаются между такими понятиями, в зоне пересечения которых может находиться хотя бы один объект. Так, понятия “материк в южном полушарии” и “полярная область “ будут иметь в зоне пересечения лишь один объект, носящий имя “Антарктида”.

Для теории перевода зона пересечения объемов понятий интересна тем, что в этой зоне между первым и вторым понятием могут устанавливаться отношения эквивалентности: если речь идет об Антарктиде, то материк в южном полушарии и полярная область земного шара есть одно и тоже. В то же время мы видим, что первое понятие, определяющее Антарктиду, и второе характеризуют ее с разных сторон, то есть в их содержании отражаются разные признаки объектов. Первое понятие, в содержании которого отражены двумя признаками (“материк” и “южное полушарие”) имеет объем, равный двум объектам — Антарктида и Австралия. Второе понятие, в содержании которого отражен один признак (полярная область), также имеет объем в два объекта: Арктика и Антарктика. Эквивалентность наступает только в зоне пересечения:

I. материк в южном полушарии:

1) Антарктида (зона пересечения)

2) Австралия (пустая зона понятия I)

II. полярная область:

1) Антарктика (включая Антарктиду)

2) Арктика (пустая зона понятия II)

Зона пересечения понятия оказывается в известном смысле участком, в котором понятия предстают как равнообъемные. Но для теории перевода, как мы уже видели важен не только объем понятия, но и его содержание. В зоне пересечения понятий возникает новое, более сложное по содержанию понятие, совмещающее в себе как признаки первого, так и признаки второго: Антарктида — это материк в полярной области южного полушария. Если в логике равнозначность объемов понятий достаточна для их тождественности, то в теории перевода, как мы видели раньше, говоря о равнообъемности, дело обстоит иначе. Если, строя текст на одном языке, мы можем, желая избежать повторов, говорить об одном и том же объекте: Антарктида — материк в южном полушарии — материк в полярной области — полярный материк — материк у южного полюса и т.д., то в переводе нам необходимо стремиться сохранить содержание понятия, заключенного в речевой форме исходного текста. Если в исходном тексте на русском языке мы встречаем понятие, обозначенное словом Антарктида, то на любой другой язык его лучше перевести именно названием данного континента, а не парафразой, возможной, в силу совпадения объемов понятий, но — не желательной.

Понятие дифференциации как переводческого приема и типа лексико-семантического преобразования, происходящего с текстом оригинала при переводе, было введено Я.И. Рецкером[13]. Однако в работе, где им описываются типы переводческих трансформаций, понятие дифференциации представлено несколько запутанно. Причина этого, на мой взгляд, состоит в том, что в качестве основы “трех взаимосвязанных приемов лексических трансформаций: дифференциации и конкретизации значений в переводе посредством сужения и генерализации значений посредством расширения понятий”[14] Рецкер рассматривает логические отношения подчинения. В этом случае дифференциация мало, чем отличается от конкретизации и вряд ли может рассматриваться как самостоятельный тип лексико-семантического преобразования текста. На мой взгляд, логическое отношение подчинения лежит в основе только двух противоположных друг другу типов гипо-гиперонимического преобразования сообщений в переводе, за которыми вполне могут быть закреплены уже устоявшиеся термины “конкретизации” и “генерализации”[15].

Что же касается дифференциации, то этот переводческий прием заключает в себе совершенно иной тип семантической транспозиции, а именно синонимическую замену, в основе которой лежит иной тип отношений между понятиями, а именно, перекрещивание. Гипо-гиперонимические отношения имплицитно присутствуют и в отношениях между синонимами, или между антонимами. И синонимы, и антонимы подчинены некому “третьему знаку”, не введенному в непосредственное сравнение, но присутствующему в языковом сознании индивида, сопоставляющего синонимические или антонимические пары.

Под дифференциацией понятия следует понимать такой вид лексических замен, при котором слово или словосочетание оригинального текста заменяется словом или словосочетанием в тексте перевода на основе общей архисемы, при этом дифференциальные семы могут оказаться различными. Дифференциация понятий связана, прежде всего, с представлениями о различном членении действительности языковой картиной мира и проявляется в разной сочетаемости. Рассмотрим некоторые примеры, приводившиеся в работе Вине и Дарбельне (p.261), и дополним их русскими соответствиями

В валлийском языке (Уэльс) различают два цвета, которые покрывают собой гамму из четырех цветов английского языка:

Так, для жителя Уэльса цвет травы, и неба, и моря обозначен одним прилагательным glas.

Если сравнить английский язык с французским, то и в этом случае отмечается много интересного в обозначении цветов. Английское слово brown не дифференцированно обозначает цвет, обозначенный во французском целым рядом прилагательных:

Интересно, что в Канаде французское слово brun вытесняет другие вариативные обозначения цвета и становится эквивалентом английскому Brown почти во всех выше перечисленных случаях.

В русском языке прилагательное “коричневый” тоже может заменить в отдельных случаях другие прилагательные: коричневые глаза, коричневое масло. Однако подобное употребление будет окказиональным и внесет в текст дополнительные смыслы, например, характеристику детской речи, речи иностранца, или (бумага может быть бурой, но не может быть ни темно-русой, ни рыжей, ни бурыми, ни темно-русыми, ни рыжими не могут быть и глаза).

Еще более отчетливо дифференциация проявляется в группе глаголов, объединенных архисемой “начала действия”. В ряде высказываний в качестве действующего субъекта выступает неодушевленный предмет. Модель такого высказывания может быть представлена следующим образом:

Вернемся к примеру с французским именем pоnt “мост”, которое в данном случае означает понятие, получившее в русском языке имя “акведук”. Понятие, заключенное в слове “акведук”, определяется следующим образом: сооружение в виде моста, служащее для перевода водопроводных труб, оросительных и гидроэнергетических каналов через глубокие овраги, ущелья, долины рек, железные и шоссейные дороги”[16]. Мы видим, что русское понятие “акведук”

определяется через родовое — мост. Во франузском языковом сознании произошло разделение понятий. Понятие aqueduc определяется как подземная или воздушная магистраль, предназначенная для забора и переброски воды из одного места в другое (Canal souterrain ou aérien destiné à capter et à conduire l’eau d’un lieu à un autre[17]). В словаре, откуда мы взяли это определение, приводится для иллюстрации весьма интересное высказывание, которое проясняет отношения между понятиями мост и акведук: Le célèbre aqueduc de Nîmes traverse les ravins sur des ponts à arcades (pont du Gard) — “знаменитый акведук в Ниме проходит через овраги по аркадным мостам (мост через Гар “Пон дю Гар”). Иначе говоря, если понятие “акведука” сформировавшееся в русском языковом сознании, включает в свое содержание представление о всем сооружении в целом, то французское языковое сознание представляет данный класс объектов в виде двух сооружений: 1)магистрали, канала, водовода и 2) моста, по которому проложена магистраль. Возможен и метонимический перенос по смежности, который проявляется в определении имени собственного “Le pont du Gard” — aqueduc romain de Nîmes[18].

Переводчик, обладая французским языковым сознанием и понимая, что каменотеса интересует не водовод, а именно трехъярусный мост, памятник древнеримского зодчества, использует соответствующую форму выражения этого понятия — pont. Понятия, заключенные во французских словах pont и aqueduc оказываются в отношении перекрещивания: есть такие мосты, которые являются и акведуками, и есть такие акведуки, которые являются одновременно мостами. Пон дю Гар попадает зону пересечения этих понятий, а вне зоны оказываются мосты, по которым не проходят водоводы и акведуки, проложенные не по мостам. Переводчик использует эту логическую операцию во втором высказывании: “…дед поднимался на настил моста, что-то измерял, рассматривал…”. Однако его выбор оказывается не совсем удачным, так как в русском языковом сознании объем понятия “мост” включает в себя объем понятия “акведук”, подчиняет его, что видно уже из определения. Поэтому для русского читателя, не знакомого с реальным предметом, внешне эквивалентная замена pont — мост, оказывается неадекватной*.

Рассмотрим другой пример — фрагмент из рассказа С. Моэма “Источник вдохновения” и его перевод на русский язык.

“A cup of tea with you, Mrs. Forrester, is one of the richest intellectual treats which it has ever been my lot to enjoy”

“Чашка чая у вас в гостиной, миссис Форрестер, это лучшая интеллектуальная пища, какую мне доводилось вкушать” (Пер. М.Ф. Лорье).

Английский глагол enjoy обозначает понятие “наслаждаться, получать удовольствие” от книги (to enjoy a book), от концерта (to enjoy a concert), от одиночества (I enjoy solitude). В то же время он может обозначать и понятие удовольствия от еды, например: we fairly enjoyed your cake — нам очень понравился ваш торт.

Русский глагол “вкушать” наиболее точно передает игру слов английского оригинала. В заключенном в нем понятии на фоне общей семы получения чего-либо сочетаются семы, как потребления плотской пищи (ср.: “В вашем заведении высокий посетитель вкусил хлеба”. Гоголь[19]), так и получения духовного наслаждения (ср.: “Вкусив восторг и слезы вдохновенья…” Пушкин, “Она… уже вкусила радость общения со зрителем” Попов [20] и т.п.).

Понятия, заключенные в английском и русском глаголах оказываются в отношении перекрещивания. В зоне пересечения оказываются такие объекты, то есть ситуации реальной действительности, которые описываются как вкушение радости, восторга, от концерта, художественного произведения, одиночества, to enjoy a book to enjoy a concert I enjoy solitude понятия. В непересекающихся зонах оказываются “вкусить хлеба” и “ we fairly enjoyed your cake”. Это английское высказывание вряд ли может быть переведено как “мы вкусили вашего торта”.

Отношения перекрещивания нередко представляют опасность для переводчика, так как наряду с пересекающейся зоной предполагают и зоны несовпадения, что приводит к двусмысленности и может оказаться переводческой ошибкой.

Рассмотрим еще один пример из того же рассказа Моэма.

“…had been there… a young Russian prince whose authentic Romanoff blood alone prevented him from looking a gigolo”.

“Приезжал… некий молодой русский князь, который сильно смахивал бы на профессионального танцора, если бы в его жилах не текла кровь Романовых”.

Мы видим, что переводчик заменил английское a gigolo на профессионального танцора. Английское слово заключает в себе два близких понятия: 1) наемный партнер в танцах, обслуживающий, главным образом пожилых одиноких дам, и 2) сутенер. Понятия, заключенные в русском словосочетании “профессиональный танцор” и в английском gigolo, находятся в отношении перекрещивания: есть такие gigolo, которые служат наемными партнерами в танцах, являясь профессиональными танцорами, и есть такие профессиональные танцоры, которые служат наемными партнерами в танцах, то есть являются gigolo (пересекающаяся зона). Но есть также такие профессиональные танцоры, которые не служат наемными партнерами в танцах, например, артисты балета, и такие gigolo, которые не являются профессиональными танцорами (сутенеры).

Рассмотрим еще один пример.

“…часа четыре приблизительно по полудни, судя по тому, как луком пахнет из пожарной Пречистенской команды” (Булгаков. Собачье сердце).

“…il doit être 4 heures de l’après-midi, à en juger par l’odeur d’oignon qui vient de la caserne de pompiers de la Pretchisienka” (Trad. M. Pétris).

Булгаков в этом высказывании, принадлежащем уличной собаке, использует просторечный вариант: он употребляет словосочетание “пожарная команда” для обозначения помещения, где расположились пожарные. В результате такого метонимического переноса у словосочетания “пожарная команда” появляется новое, просторечное, не зафиксированное словарями значение помещения, где располагаются, отдыхают, несут дежурство и едят пожарные”. Иначе говоря, это словосочетание начинает обозначать новое понятие. Французский переводчик использует словосочетание caserne de pompiers, которое и обозначает это понятие (букв. “казарма пожарных”). В то же время, во французском языке развилось переностное значение также на основе метонимии, на направленной в обратном направлении, caserne — это солдаты, размещенные вместе в казарме.

В обоих языках слова, использованные в переводе в качестве эквивалентов, обозначают по два понятия:

Понятия, заключенные во французском слове caserne и в русском слове команда, оказываются в отношении перекрещивания. В зоне их пересечения оказывается по меньшей мере один объект: Пречистенская пожарная команда — caserne de pompiers de la Pretchisienka

Как мы могли заметить, отношение логического подчинения понятий возникают в случаях, когда хотя бы в одном из сталкивающихся в переводе языков слово или словосочетание заключает в себе не одно, а несколько понятий, развившихся в результате переноса содержания понятия на иные подмножества объектов.

Частным случаем дифференциации, построенной на логическом отношении перекрещивания понятий, является семантическое перераспределение

Ю. Найда, анализируя в книге “Теория и практика перевода” принципы и причины перераспределения семантических компонентов в процессе межъязыковой транспозиции тех или иных элементов высказывания, приводит в качестве примера синтетического, т.е. объединяющего, перераспределения возможную замену английского словосочетания “brothers and sisters” его семантическим аналогом — словом “siblings”. Смысл высказывания Найды в том, что семы (семантические компоненты), распределенные по двум лексемам: brothers (лицо, мужского пола, рожденное от тех же родителей, что и Х) и sisters (лицо женского пола, рожденное от тех же родителей, что и Х), оказываются объединенными, совмещенными в семантической структуре лексемы siblings, в которой стиратся сема полового различия.

Известно, что в русском языке нет общего слова, которое бы синтезировало, объединяло в себе, значения слов брат и сестра. Поэтому эквивалентный перевод данного фрагмента невозможен. Транспозиция, которую применяет в этом случае переводчик текста Найды на русский язык, состоит в так называемом функциональном переносе. Переводчик подбирает в русском языке такую оппозицию, которая, находясь в пределах того же семантического поля, что и лексическая оппозиция текста оригинала, имеет обобщающий термин. В тексте перевода возникает оппозиция “сын — дочь”, то есть такие два слова, значения которых покрываются третьим обобщающим словом — “дети”.

Можно ли считать такую замену адекватной? Конечно, ведь, переводчик сохранил главное — проиллюстрировал верным примером идею Найды о существовании определенного способа семантического преобразования, возможного в переводе.

Семантическое перераспределение является объективным фактом межъязыковой асимметрии семантических полей сопоставляемых в переводе языков. В основе его лежит асимметрия представлений о членении действительности разными языками, иначе говоря, асимметрия языковых картин мира.

Механизм межъязыковой транспозиции, основанной на семантическом перераспределении, можно легко понять, опираясь на метод компонентного анализа. Данный метод исследования содержательных единиц языка основан на гипотезе о том, что значение языковых единиц складывается из некоторой совокупности семантических компонентов — сем (см. гл. 2).

Асимметрия семантических отношений проявляется в самых простых классах слов.

Так, привычное для французской официальной речи обращение mesdames, mesdemoiselles, messieurs в русском переводе превратится в “Дамы и господа”. Русской официальной речи не свойственно различать женщин по возрасту и семейному положению. В слове “дамы” отсутствуют дифференциальные семы возраста и семейного положения, имеющиеся в семантике французских слов mesdames, mesdemoiselles. При переводе происходит некий семантический синтез, так как слово переводящего языка синтезирует ядро значений двух слов языка оригинала.

Во французском языке слово madame (форма мн. числа mesdames, сокр. форма в письменной речи: Mme) представляет собой универсальную форму обращения к женщинам замужним, находящимся в возрасте замужества или же занимающим какой-либо важный пост. Оно может использоваться, как изолировано, так и при имени собственном. Слово madame содержит в себе и сему определенного уважения к личности, к которой обращаются таким образом. В этом плане оно входит в оппозицию со словом mаdemoiselle, которое кроме того, что служит обращением к молодой незамужней особе содержит и сему несколько меньшего, уважения, чем обращение madame. Противопоставление этих двух форм тонко подмечено Мопассаном в повести “Пышка”: “Ей предоставили на размышление целый день. Но теперь ее уже не величали, как прежде “мадам”; ей говорили просто “мадемуазель”, хотя никто не знал хорошенько, почему именно; вероятно, для того, чтобы подчеркнуть, что она уже несколько утратила уважение, которого ей удалось добиться, и чтобы дать ей почувствовать постыдность ее ремесла” (с. 173). Это же слово употребляется в речи с именем собственным при упоминании о женщине в третьем лице, что объясняется не столько нормами речевого этикета, сколько функциональной необходимостью: во французском языке фамилии людей не имеют специальных форм женского рода. Слово madame коррелирует со словом monsieur (messieurs, M.), используемом при обращении к мужчинам или при упоминании о мужчинах в третьем лице. Поэтому madame (или Mme) и monsieur (или M.) выполняют смыслоразличительную функцию, помогая безошибочно определить, идет ли речь о мужчине или о женщине с одинаковой фамилией, например:

1) Allons, mesdames, pas de cérémonie, acceptez, que diable! [Maup. BDS. P.23].

2) Alors son mari… demanda… si elle lui permettait d’offrir un petit morceau à Mme Loiseau [p. 22].

В русском языке для аналогичных ситуаций общения имеются несколько форм. При обращении к жене важной персоны, а также к женщине занимающей важный пост возможно обращение госпожа. Эта же форма важной пер в переводах на русский язык, в зависимости от контекста могут соответствовать, по меньшей мере, пять слов (дама, женщина, сударыня, барыня, мадам) и нулевая форма.

Madame — дама mesdames et messieurs — Дамы и господа!

сударыня Allons, mesdames, pas de cérémonie, acceptez, que diable! — Да ну же, сударыни, без церемоний, соглашайтесь, черт возьми!

Госпожа

мадам

0

Можно ли считать эквивалентной французскому слову только одну из этих форм, или каждая является эквивалентом? Вопрос достаточно спорный. в связи с тем, что все русские формы могут относиться к тем же референтам, что и французские madame. Более того, каждая межъязыковая пара обладает всеми свойствами эквиваленции, то есть симметрии, реверсивности и рефлексии.

Слово госпожа переводит французское madame, стоящее перед именем замужней женщины (как реальной, так и литературного персонажа), если о ней говорят в третьем лице: Madame Bovary — Госпожа Бовари. Оно обычно возникает в переводе также в случаях, когда французское madame употреблено в обращении

Madame Dubois — Госпожа Дюбуа!

Madame la Doyenne — Госпожа декан!

Слово сударыня может возникнуть в переводе как эквивалент французского обращения madame, если за ним не следует имя собственное, для придания тексту определенной стилистической окраски. Оно позволит произвести некоторую историческую адаптацию текста в случае, когда описываемые в тексте исходном тексте события исторически будут соответствовать тому периоду, когда в русской речи было принято данное обращение

“Вы неправы, мадам, потому что ваш отказ может повлечь за собой серьезные неприятности” (Пышка, 159)

“Сидр был хорош, и чета Луазо, а также монахини пили его из экономии” (Пышка, 160).

“Г-н Воланви с женой ужинали, сидя в самом конце стола” (Пышка, 160).

“Да, сударыня, люди эти только и делают, что едят картошку со свининой…” (Пышка, 161).

В.Г. Гак отмечает, что “отношение п е р е к р е щ и в а н и я “представляют собой логическую основу семантического процесса п е р е н о с а, который существует в двух разновидностях: перенос по сходству (метафора) и перенос по смежности (метонимия).

На семантическом уровне, продолжает он, перенос, в основе которого, лежит логическое отношение перекрещивания, “принимает форму устранения или замены архисемы при сохранении дифференциальной семы, которая становится исходной семой наименования”[21].

Такой метафорический перенос он интерпретирует следующей формулой: А · б трус ( А — “человек”, б — “трусость”) → Б · в заяц (Б — “трусость”, в — “заяц”)[22].

В этой формуле не все понятно. Во-первых, не ясно, сколькими понятиями оперирует исследователь: двумя, которые выражены словами, лежащими “на поверхности” метафоры — “человек” и “заяц”, или тремя: “человек” — “заяц” — “трусость”. Если понятий два, то отношение перекрещивания, должно обладать свойством симметричности. Это можно обозначить формулой: А ∩ В = В ∩ А, где А — класс людей, В — класс зайцев, ∩ — символ перекрещивания объемов понятий. В речевой форме эта формула должна выглядеть следующим образом: есть такие люди, которые одновременно являются зайцами, и есть такие зайцы, которые одновременно являются людьми. Представляется, что классы людей и классы зайцев вряд ли имеют такую зону пересечения. Если понятий три, то отношения перекрещивания, должны обладать свойством транзитивности, которое можно проверить следующей формулой: А ∩ (В ∩ С) = (А ∩ В) ∩ С = В ∩ (А ∩ С), где С обозначает класс трусов. Из этой формулы следует, что, если есть люди, которые одновременно являются и зайцами, и трусами, то есть такие трусы, которые являются и зайцами, и людьми, а также зайцы, которые одновременно являются и трусами, и людьми. И в этом случае мы попадаем в порочный круг, так как нет зайцев, которые одновременно были бы людьми. Понятие “человек-заяц” представляет собой пустой класс, а отношение перекрещивания с пустым классом невозможно[23], если, разумеется, речь не идет о высказываниях, где умышленно используются понятия пустых классов, например в мифах, сказках и т.п., где вымышленные персонажи, животные и пр. уподобляются людям.

Несмотря на видимую алогичность метафорическое употребление имени “заяц” для обозначения понятия “трусливый человек” реально существует и к тому же весьма распространено и устойчиво. Такую метафору иногда называют ломаной, то есть противоречивой, приводящей к объединению логически несовместимых понятий.

На самом деле, эта логическая несовместимость — только внешняя. Но отношения между понятиями более сложные. Отношения между понятием “человек” и понятием “заяц”, которые относятся к разным предметным областям и не имеют пересекающейся зоны, устанавливаются через третье понятие, с которым каждое из этих понятий оказывается в отношениях перекрещивания. Именно это третье понятие и служит основой для переноса значения. Так, с помощью логической оперерации умножения понятий мы можем установить отношение перекрещивания между понятиями “человек” и “трус”: есть такие люди, которые являются трусами, и есть такие трусы, которые являются людьми. В зоне пересечения оказываются объекты, подпадающие под содержание нового понятия, родившегося в результате умножзения и называемого логическим произведением — “трусливый человек”. В непересекающихся зонах оказываются, во-первых, люди, которые не имеют признака “трусливый” и, во-вторых, “не-люди”, характеризующиеся именно признаком трусливости, например, зайцы. Таким образом, понятия “люди” и “зайцы” находятся в непересекающихся зонах, а отношения между ними являются не отношением перекрещивания, а отношением внеположенности. С другой стороны, благодаря той же операции мы можем получить в результате умножения понятий “заяц” и “трусливость” производное понятие “трусливый заяц”. Умножение друг на друга этих двух новых понятий “трусливый человек” и “трусливый заяз” производит третье понятие — “трусливое существо”. Это третье производное понятие и лежит в основе метафорического переноса имени одного пердмета на имя другого. Мы видели, что понятие “не-люди”, оказывающееся в пустой зоне при пересечении понятий “человек” и “трус” имеет нечеткий, размытый, объем, в него могут входить любые живые существа (ведь, именно в этой предметной области расположены оба понятия), которым может приписываться признак трусливости: лани (напр.: “пугливая лань”), пингвину (“глупый пингвин робко прячет тело жирое в утесы”), кролику ( ср. напр. французский антифраcтический сравнительный оборот: brave comme un lapin — храбрый, как кролик), и даже медведю (ср.: “медвежъя болезнь” как признак особенно сильного страха). Именно размытость объема понятия, отмечаемая при метафорическом переносе, объясняет то, что в разных языковых культурах одним и тем же классам животных приписываются разные признаки. Так, во французском языковом мышлении образ зайца ассоциируется не только с трусостью, но и с быстротой (cр.: lièvre — быстрый, расторопный человек и лошадь, задающая быстрый темп в упряжке), а также обиды и преследования (mener une vie de lièvre — вести жизнь, полную обид и преследований), настороженность (dormir en lièvre — чутко спать), слабоумие (memoire de lièvre ≈ девичья память; cervelle de lièvre ≈ куриные мозги), чистоплотности (propre comme un lièvre — вылизанный, как кошечка) и пр. “Ближайший сородич” зайца — кролик помимо трусости ассоциируется с распутством, сладострастием, пьянством, осторожностью, опытностью, неприятным запахом и др., что так же ярко проявляется во фразеологии:

Le lapin des lapins — забулдыга, отчаяный парень, гуляка;

Un fameux (rude) lapin — сильный, уважаемый человек, поклонник женщин;

Un vieux lapin — стреляный воробей”;

Un chaud lapin — страстный человек, сладострастник, поклонник женщин;

Sentir le lapin — плохо пахнуть, вонять козлом, вонять псиной

Мы выделили некоторые имена во фразеологических оборотах русского языка, рассматриваемых иногда в качестве эквивалентных французским, чтобы показать, что непересекающиеся области понятий, объединенных отношением перекрещивания через третье понятие, могут быть заполнены различными подмножествами . Понятия, возникающие в результате метафорического переноса, более точно будет национальными концептами, а не понятиями. Такие национальные концепты с неясным содержанием и неточным объемом доставляют немало хлопот переводчикам и иногда заставляют их прибегать к разъяснениям, чтобы сделать текст перевода приемлемым для восприятия людьми иной языковой культуры. В этом состоит одна из кардинальных проблем перевода фразеологизмов, сравнительных оборотов и других образных выражений. Переводчик всякий раз должен делать выбор, либо в пользу устойчивой образности языка перевода, либо в пользу образа, сложившегося в языковом сознании языка оригинала. В первом случае он выбирает среди понятий не оказавшихся в пересекающейся зоне, такой, класс объектов, которому традиционно приписывается данный признак. Например, французскому высказыванию il a la cervelle de lièvre, или английскому he is hare-brained, в переводе на русский язык может соответствовать “у него куриные мозги. Во втором случае, если система смыслов исходного текста требует сохраниния первоначального образа, переводчику придется создать собственное образное выражения по наиболее приемлемой модели переводящего языка.

Трансформационная операция, состоящая в изменении в переводе образной основы метафоры с переходом от одного вида объектов к другому, может быть определена как метафорическая дифференциация.

Мы видели, что понятия об объектах, замещающие друг друга при метафорическом переносе находятся друг с другом в отношении внеположенности, а отношение аналогии между ними, то есть ассоциативная связь устанавливается через некоторые иные понятия, возникающие в результате многократного умножения понятий.

Отношение внеположенности характеризует и объемы тех понятий, которые оказываются в контакте при метонимических переносах, а также в других случаюх переводческих преобразований, которые можно назвать операциями слабой дифференции. Слабая дифференциация представляет собой переводческий прием лексико-семантического преобразования исходного сообщений, в результате которого семантически значимая единица исходного текста заменяется в переводном тексте единицей языка перевода имеющей минимально необходимое для достижения адекватности число аналогичных сем, относящих сталкивающиеся в переводе слова двух языков к тождественным понятиям одного или нескольких высших классов.

§ 9. Логическое отношение внеположенности. Слабая дифференциация. Метонимическая дифференциация

Понятия характеризуются как внеположенные, если их объемы полностью исключают друг друга, то есть нет ни одного объекта, который бы подпадал и под понятие А и под понятие В, как это случается при перекрещивании. Пересечение внеположенных понятий образует пустой класс. Внеположенными могут быть как понятия об объектах в пределах одной предметной области, например, “дуб, “сосна”, “клен” и т.п., входящие в предметную область “растения”, так и понятия, относящиеся к разным предметным областям, например, “кофе” и “дверь”. Понятия могут одновременно входить в несколько предметных областей. Так, “кофе”, “чай”, войдут в предметную область “напитки “, вместе с понятиями “молоко” и “водка”. Они же войдут вместе с понятием “молоко” в предметную область “безалкогольные напитки”, и окажутся отделенными от понятия “молоко” в предметной области “напитки растительного происхождения”. В то же время, все эти понятия оказываются внеположенными по отношению друг к другу.

Отношения внеположенности на диаграммах Венна представлены в виде двух непересекающихся окружностей, а предметный класс, в который они могут входить, в виде прямоугольника, включающего в себя обе окружности:

Рассмотрим пример перевода названия рассказа А.П. Чехова “Дом с мезонином” на английский язык — “The house with the mansard. “.

Русское слово “мезонин”, произошедшее от ит. Mezzanino (полуэтаж), обозначает надстройку над средней частью жилого (обычно небольшого) дома. Английское же слово “mansard”, образованное, как и русское слово “мансарда”, от французского — mansarde (от имени архитектора Mansart), обозначает жилое помещение на чердаке с наклонным потолком или наклонной стеной. При этом предполагается определенная форма кровли — “ломаная крыша”, то есть некоторый внешний признак.

Английский вариант перевода названия рассказа дает представление читателю о совсем иной постройке. В английском языке нет слова, которое точно соответствовало бы типу русской постройки — дом с мезонином. Само определение “с мезонином” различно употребляется в русском и других языках (проверить английский). Во французском языке, где оно, также как и в русском, заимствовано из итальянского, оно обозначает определенные элементы строительной конструкции, но не с внешней стороны здания, а внутри. По-французски, мезонин mezzanine — это небольшой полуэтаж, оборудованный внутри здания между двумя высокими этажами, бельэтаж в театре или антресоль в высоком помещении.

В русское словосочетание дом с мезонином позволяет увидеть внешний вид постройки, сооружение особого типа, над средней частью которого возвышается небольшая надстройка. Это имя вызывает в памяти кокетливые московские домики, сохранившиеся еще кое-где в старых московских кварталах, с семью окнами на фасаде первого этажа, над средней частью которых возвышаются мезонины с тремя окнами на фасаде, или помещичьи усадьбы, имеющие аналогичные внешние очертания.

Переводчик на английский язык учитывает именно внешний признак описываемого предмета. Английское mansard — это тоже нечто надстроенное, причем характеризующее как внутренний признак здания (помещение), так и внешний. Но дом предстает совсем иным. Данную замену трудно назвать эквивалентной: “мансарда” и “мезонин” суть различные сооружения: мансарда располагается по всей площади дома. Если провести компонентный анализ данного переводческого случая, то можно будет заметить, что число совпадающих сем в русском и английском именах будет невелико. Однако некий минимум общих сем у русского слова “мезонин” и английского mansard есть: 1) конструктивная особенность постройки; 2) надстройка здания, нечто возвышающееся над основным корпусом здания. Этот “семантический минимум” и дает переводчику основание использовать для обозначения одного предмета имя другого. Можно ли считать такую замену адекватной? Пожалуй, да. Разумеется, английский читатель не получит возможности познакомиться с особенностями русской архитектуры. Но для того, чтобы сообщение выполнило данную когнитивную функцию, переводчику пришлось бы дать описательный перевод названия сооружения, или дать какой-либо комментарий, что противоречило бы реализации основной функции художественного текста — поэтической. У английского читателя, не знакомого со старой русской архитектурой, вряд ли возникли бы какие-нибудь ассоциации при упоминании о данном типе сооружений. То есть эффект, аналогичный тому, какой мог бы вызвать данный образ у русского читателя, в любом случае достигнут бы не был. Это и позволяет считать утрату малосущественной.

С точки зрения теории переводческих преобразований, данная замена предстает именно как дифференциация, ведь значения столкнувшихся в переводе русского и английского слов различаются своими дифференциальными семами, однако оба понятия подчинены, как мы видели понятиям более высокого уровня, то есть объединены архисемами.

Дифференциацию иллюстрирует еще один пример из того же перевода рассказа Чехова:

“Я легко перелез через изгородь и пошел по этой аллее, скользя по еловым иголкам, которые тут на вершок покрывали землю”.

“ I climbed easily over some railings and made my way along this walk, my feet slipping on the carpet of pine-needles which lay an inch thick on the ground”

Русские еловые иголки в английском переводе превращаются в сосновые. В основе данной транспозиции с изменением дифференциальной семы (переводческая парабола) лежит архисема “хвоя”. В русском языке словосочетание “еловые иголки” столь же возможно, как и словосочетание “сосновые иголки”. Эти словосочетания предполагают соотнесенность с различными ситуациями реальной действительности. В английском же языке, как нам представляется образ сосновых иголок (pine-needles) доминирует над образом еловых иголок. Выражение “сосновые иголки” принимает на себя собирательно-обобщающую функцию обозначения опавшей хвои и сосны, и ели. Английское pine-needles оказывается неким речевым штампом, который и используется переводчиком как естественный эквивалент. Данный пример убедительно показывает, что дифференциация, о которой можно было бы говорить в данном случае никак не связана с конкретизацией. Напротив данный тип дифференциальной транспозиции скорее тяготеет к генерализации. Обратимся теперь к другому виду переноса, нередко практикуемому в переводе, а именно, метонимии. С точки зрения производимых логических операций над понятиями метонимия существенно отличается он метафоры. Сами понятия, об объектах, уподобляемых в ходе метонимического переноса, как и в случае метафорического переноса, оказываются в отношениях внеположености.

Вернемся к примеру описания римского легата Булгаковым и переводам этого фрагмента текста на английский и французский языки.

“Затем перед прокуратором предстал стройный, светлобородый красавец со сверкающими на груди львиными мордами, с орлиными перьями на гребне шлема, с золотыми бляшками на портупее меча, в зашнурованной до колен обуви на тройной подошве, в наброшенном на левое плечо багряном плаще”.

“Next to appear before the procurator was a handsome, blond-bearded man with eagle feathers in the crest of his helmet, gold lion heads gleaming on his chest, gold studs on his sword belt, triple-soled sandals laced up to his knees, and a crimson cloak thrown over his left shoulder”

“Ensuite se présenta devant le procurateur un bel homme à barbe blonde. Des plumes d’aigle ornaient la crête de son casque, des têtes de lion d’or brillaient sur sa poitrine, le baudrier qui soutenait son glaive était également plaqué d’or. Il portait des souliers à triple semelle lacés jusqu’aux genoux, un manteau de pourpre était jeté sur son épaule gauche”.

В переводах этого фрагмента в результате синекдохи (замены названия части названием целого) “львиные морды” превращаются в “львиные головы”. Данное преобразование вряд ли может быть определено в полном смысле слова как переводческое, так как в английском и французском языке украшения в виде морд животных, то есть передней части головы, где расположена пасть, традиционно передаются синекдохой — голова. Так, во французском языке словом tête (голова) обозначаются профили, изображенные на медалях, м пр.: Tête d’une médaille. В результате только метонимичечского переноса слово tête превращается в обозначение черепа (Forme de la tête, букв. форма головы, tête de mort, букв. голова мертвого), лица (Une tête sympathique, букв. симпатичная голова), выражения лица (Une tête d’enterrement, букв. похоронная голова), волос (Chercher des poux* dans la tête à qqn, букв. искать вшей в голове у кого-либо),маски (Un bal de têtes, букв. бал голов), , разума (Une tête pensante, букв.думающая голова), психологического состояния (Avoir la tête chaude / froide, букв. иметь горячую / холодную голову), человека (Prendre une chose sur sa tête, букв. брать что-либо на свою голову, то есть “принимать на себя ответственность”. Une tête couronnée, букв. коронованная голова) и даже жизни (L’accusé a sauvé sa tête, букв. осужденный спас свою голову).

Нетрудно заметить, что аналогичные метонимические переносы есть и русском, и в английском, и в других языках. Разумеется не все они симметричны. Так, при переводе на русский язык таких, например, выражений, как une tête sympathique une tête d’enterrement, une tête couronnée нам придется устранять менонимические переносы французского языка, то есть нейтрализовывать образные высказывания, придавая им естественную логическую форму — “приятное лицо”, “похоронное выражение лица”, коронованные персоны”.

Английское выражение the wine went to my head мы можем передать симметричной метонимическое формой “вино ударило мне в голову” (head ≈ голова), а вот при переводе выражения blood rushed to his head мы, пожалуй, осуществим метонимическую трансформацию “кровь бросилась ему в лицо”, кровь прилила к лицу” (head → лицо). Мы можем передать симметричной метонимией выражение a clear head — “светлая голова”, но произведем метонимическую трансформацию выражений to count in one’s head — считать в уме (head → ум), he has a strong head for drink — он может много выпить (head → свойство человека, его устойчивость к алкоголю) on your head be it — пусть это будет на твоей совести (head → совесть) и др.

Вспомним фрагмент из повести Мопассана “Пышка”, который мы приводили в качестве примера повторной номинации.

“Mais Loiseau dévorait des yeux la terrine de poulet. Il dit: “A la bonne heure, madame a eu plus de précotion que nous. Il y a des personnes qui savent toujours penser à tout.” Elle leva la tête vers lui. “Si vous en désirer, monsieur? C’est dur de jeûner depuis le matin.” Il salua: “Ma foi, franchement, je ne refuse pas, j’en peux plus. A la guerre comme à la guerre, n’est-ce pas, madame?”

“Но Луазо пожирал глазами миску с цыплятами. Он проговори:

- Вот это умно! Мадам предусмотрительнее нас. Есть люди, которые всегда обо всем позаботятся.

Пышка взглянула на него.

- Не угодно ли, сударь? Ведь нелегко поститься с самого утра.

Луазо поклонился.

- Да… по совести говоря, не откажусь. На войне как на войне, не так ли, мадам?”

Переводчик осуществляет метонимическую трансформацию: Elle leva la tête vers lui (букв. она подняла к нему голову) → Пышка взглянула на него. Автор оригинального текста обращает внимание на движение головы героини: она поднимает ее, чтобы взглянуть на собеседника, то есть до того ее голова должна была быть опущена к еде. Переводчик производит одновременно несколько трансформационных операций: 1) она подняла к нему голову → она подняла на него глаза (метонимический перенос); 2) она подняла на него глаза ≈ она устремлана него глаза ≈ она взглянула на него (семантическое перераспределение). Он не показывает движения головы, но описывает действие глаз, которые так и не возникают в русском тексте, они избыточны в связи с тем, что глагол взглянуть содержит в себе сему глаза, ведь взглянуть — это “устремить глаза”.

Рассмотрим другие случаи переводческой метонимии, для чего обратимся к фрагменту из рассказа Хемингуэя “Белые слоны”.

“The girl looked at the ground the table legs rested on”

“Девушка посмотрела вниз на ножку стола”

“The girl looked at the bead curtain, put her hand qut and took hold of two of the strings of beads”

“Девушка взглянула на занавес и, протянув руку, захватила две бамбуковые палочки”

В первом случае переводчик избирает ножку стола в качестве объекта, на который смотрела девушка. У автора оригинала девушка смотрела, скорее на пол, на то место, где стояли ножки стола. Но такая неуклюжая парафраза “место, где стояли ножки стола”, справедливо кажется переводчику неприемлемой для художественного текста. Поэтому переводчик производит метонимическую трансформационную операцию, и в тексте перевода возникает “ножка стола”. Как мы видим переводчик уходит и от формы множественного числа legs → ножка. Полагаю, что и эта трансформация также спроведлива, так как в противном случае создалось бы впечатление, что взгляд девушки рассеян. Но переводчик понял из высказывания оригинала, что ее взгляд был сосредоточен, как он бывает сосредоточен у людей, которые напряженно думают о чем-то другом.

Во втором примере мы видим, что две ниточки бамбуковой занавески превращаются в переводе в две бамбуковые палочки. Здесь мы снова встречаемся с переводческой синекдохой — вместо нитей бамбуковых палочек (целое) в переводе возникают только палочки (часть). Видимо, переводчик посчитал, что понятие “бамбуковая нить” оказывается размытым, его содержание не совсем ясно, Парафраза “нить бамбуковой занавески” — неуклюжа и неуместна, ведь в тексте уже говорится о том, что она смотрела на эту занавеску. Поэтому и происходит синекдохическая трансформация.

Все объекты, которые фигурируют в приведенных выше примерах отражены в понятиях, находящихся друг с другом в отношении внеположенности. В самом деле, не может быть голова глазами, ножка стола — полом и т.п. Однако они возможны не только в силу образности человеческого мышления, но и потому, что внеположенные понятия могут замещать друг друга в результате довольно сложных логических опереций, но уже не с понятиями, а с суждениями, и представлять собой результат силлогизмов, то есть умозаключений. Такие логические операции вполне возможны как в пределах системы понятий, выраженных одним языком, так и при переходе от одной лексико-понятийной системы к другой, то есть в переводе. Переводчик, столкнувшись с понятием, которое по тем или иным причинам не может бвть эквивалентно передано лексическими средства переводящего языка, производит трансформацию понятия по одной из описанных моделей, а затем облекает это новое понятие в соответствующую языковую форму.

Мы видели также, что метонимические трансформационные операции могут осуществляться в двух направлениях: переводчик может либо осуществлять метонимический перенос strings of beads → beads ≈ бамбуковые палочки, либо, напротив, нейтрализовывать метонимию, произведенную авторов исходного произведения, заменяя менее строгое понятие более строгим, то есть с содержанием, более соответствующим объекту: un visage sympathique (→ une tête sympathique, внутриязыковая синекдоха) ≈ “приятное лицо”.

В некоторых случаях метонимическая трансформационная операция имеет целью уточнение описания. Это происходит тогда, когда в исходном языке метонимический перенос настолько закрепился в сознании носителей языка, что уже и не воспринимается как таковой.

Так, французское высказывание Madame Colette examina l’heure à son poignet (M. Brice. Brigade mondaine. La panthère des palaces. P. 155) содержит сообщение о том, что некая мадам Колет внимательно посмотрела на время, на своем запястье. Во французском высказывании

Мадам Колет взглянула на часы на руке.

Рассмотрим первую фразу из романа “Мастер и Маргарита” и ее переводы на разные языки:

“В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан”

- перевод на английский: “One hot spring evening, just as the sun was going down, two men appeared at Patriarch’s Ponds”.

- перевод на немецкий: “Frühlingsabend erschienen bei Sonnenuntergang auf dem Moskauer Patriarchenteichenboulevard zwei Männer”.

- перевод на французский: “C’était à Moscou au déclin d’une journée printanière particulièrement chaude. Deux citoyns firent leur apparition sur la promenade de l’étang du Patriarche”*.

- перевод на чешский: “V dusném jarním podvečeru se vynořili na Patriarších rybnících dva muži”.

В русском языковом сознании выражения “на пруду”, “на море”, на реке” уже давно не воспринимаются как метонимические формы. Все понимают, что быть “на пруду” — это не только находиться на самой глади воды, но и на берегу, рядом с прудом. Аналогичным образом воспринимается, видимо это понятие и носителями английского и чешского языков. Мы видим, что они не производят никакой трансформации понятия “на Патриарших прудах”. При сравнении русского текста с немецким и французским переводами эта стертая метонимия отчетливо проявляется. В немецкой и французской версии переводчики устраняют двусмысленное понятие и нейтрализуют метонимию. У них возникает “бульвар Патриарших прудов” или “набережная Патриарших прудов”. Данные трансформационные операции обусловлены асимметрией лексико-понятийных систем языков. Французский и немецкий языки описывают действительность иначе, нежели русский и другие языки, приведенные в качестве примеров. В них четко разделяется то, что происходит на воде, и то, что происходит около воды. В Интересный пример обратной трансформации, то есть собственно метонимии, в обозначении данного фрагмента действительности мы обнаруживаем в переводе на русский язык названия рассказа Мопассана “Sur l’eau” (букв. “на воде”), где речь идет о любителе гребного спорта, который находился “всегда у воды, всегда на воде, всегда в воде” (toujours pres de l’eau, toujours sur l’eau, toujours dans l’eau). Этот человек рассказывает историю, которая с ним приключилась, когда он однажды плыл на лодке по реке, то есть находился на воде. В переводе на русский язык рассказ называется “На реке”. Переводчик предпринимает метонимическую трансформацию именно по тому, что русское выражение “не реке включает в себя оба метонимически связанных понятия: “на воде” и “у воды”.

Рассмотрим еще один пример дифференциации, которая может быть квалифицирована как метонимическая замена.

“В конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу” (Достоевский. Идиот)

“At about o’clock one morning in late November, during a thaw, a train on the St. Petersburg-Warsaw railway was approaching St. Petersburg at full speed”.

Пример № 1 на всех парах — at full speed

В английском переводе происходит стилистическая нейтрализация: образное выражение в русском тексте, в основе которого лежит перенос причинно-следственного характера, что можно рассматривать как отношение смежности, то есть метонимию (количество пара — причина, скорость — следствие) заменяется формой прямого выражения скорости. Приведем пример из перевода рассказа испанского писателя Камило Хосе “Галисиец и его квадрилья” (Galiego y su cuadrilla): “El Gallego pide permiso y se queda en camiseta” — “Галисиец, попросив разрешения, снимает куртку”.

В испанском высказывании содержится информация о том, что персонаж просит у публики разрешения остаться в рубашке. Такое высказывание представляется переводчику недостаточно логичным: как можно остаться в рубашке, если до того матадор был в куртке? Переводчик восстанавливает логическую последовательность действий и заменяет “остаться в рубашке” на “снять куртку”. Данный пример в сочетании с примерами модуляций при переводе с русского языка на английский показывают интересную закономерность переводческих решений: переводчики, независимо от того с какой парой языков они работают, часто стараются быть более логичными, более полными, чем сам автор. Иначе говоря, на первом, герменевтическом этапе перевода, выявляя смыслы, зашифрованные в тексте оригинала, переводчик строит для себя некую объективную, нейтральную модель описываемой в тексте ситуации. В этой модели восстанавливаются все логические связи, существующие между действующими в той или иной референтной ситуации актантами и сирконстантами. Затем на втором этапе, то есть уже при создании текста на языке перевода, часть этих связей оказывается выраженной, то есть эксплицированной.

Отношения внеположенности понятий иногда выходят за рамки метафорических или метонимических переносов.

Приведем еще один пример уточняющей метонимии. Вновь обратимся к рассказу Моэма “Источник вдохновения”. Миссис Булфинч предлагает проводить гостя до парадного, сопровождая свое предложение следующим объяснением: “One has to be careful of the carpet if one doesn’t exactly know where the holes are”. В переводе на русский язык это объяснение выглядит следующим образом: “Там дорожка рваная. Недолго и споткнуться”. Переведенное буквально английское высказывание могло бы выглядеть следующим образом: “Тот, кто не знает точно, где дырки, должен быть осторожен с ковром”. Переводчик уточняет, что дырки были в ковре, но они могли быть и в полу, так как речь идет об очень ветхом жилище, то есть, прикрыты ковром, ведь слово holes вполне может обозначать и то и другое. Переводчик снимает двусмысленность английского выражения и переносит дыры на ковровую дорожку, хотя такие дыры посетитель и сам смог бы увидеть, просто глядя себе под ноги.

В этом же произведении мы встречаемся еще с одним примером использования внеположенных понятий.

Один из персонажей, мистер Форрестер был одет в брюки, расцветка которых определена как pepper-and-salt, то есть брюки в черную и белую крапинку. Во французском языке аналогичная метафора (poivre et sel) обозначает черные волосы с проседью. Сочетание белых и черных крапинок создает впечатление серого цвета. Переводчик “стирает” метафору и предлагает более строгое понятие — серые брюки, но неожиданно добавляет “в полоску”. Брюки в крапинку превращаются в брюки в полоску, а персонаж начинает напоминать традиционного “Дядю Сэма” в полосатых брюках, хотя автор показывает его совсем иначе.

Такая трансформация, в процессе которой понятие, содержащееся в оригинальном тексте, заменяется внеположенным понятием, скорее может быть отнесена к переводческим ошибкам, деформирующих систему смыслов оригинала, так как в этом случае объекту приписывается признак, которым он не обладает.

Однако внеположенные понятия довольно часто встречаются при сравнении текстов оригинала с переводом. Это свидетельствует о том, что переводчики активно используют внеположенные понятия для создания метафор или выбора метафорического обозначения, уже закрепившегося в языке перевода, для обозначения тех или иных понятий. Но в метафорах построенных только на внеположенности, отношения между понятиями иные, нежели в метафорах, построенных на перекрещивании. В метафоре с перекрещиванием понятий, как мы видели, внеположенные понятия (человек — заяц) оказываются в пересекающейся области не между собой , а с третьим понятием, не покрывающим полностью их объемов. В метафоре, построенной на отношении внеположенности, третье, объединяющее, обозначает предметную область класс, полностью покрывающий объемы внеположенных понятий.

Рассмотрим следующие примеры из того же рассказа Моэма:

“Now I see what a gulf separates us, she said…

There is an abyss between us”.

“Теперь я вижу, какая пропасть нас разделяет, — сказала она…

Мы живем на разных планетах”

Эти два высказывания говорят об одном и том же о невозможности преодолеть нечто, что их разделяет. Вторая фраза является усилением первой: степень разделения нарастает. В английском тексте мы видим последовательное использование метафор, традиционно обозначающих это “нечто разделяющее — gulf (залив, пропасть) ≤ abyss (пропасть, бездна). В переводе понятие “пропасти” сохраняется в первом случае gulf ≈ пропасть. Во втором высказывании переводчик также усиливает степень разделения, но “бездна” после “пропасти” кажется ему неспособной выразить это нарастание, и он использует метонимическую конструкцию, закрепившуюся в русском языке “жить на разных планетах” значит быть разделенным огромным, непреодолимым расстоянием (метонимический перенос: две планеты → расстояние между ними). Все эти понятия находятся в отношении внеположенности, но все они входят в один класс: нечто, что создает непреодолимое препятствие.

Внеположенность понятий не позволяет переводчику добиться эквивалентности, так как при подобных переносах референты исходного высказывания и переводного не совпадают. Но эти референты объединяются в некую предметную область, которая и составляет основу их взаимозаменяемости.

Частными случаями отношения внеположенности понятий являются отношения контрарности и контрадикторности. Эти подтипы отношений между понятиями также лежат в основе некоторых трансформационных операций.

§10. Отношение контрарности и контрадикторности. Антонимические преобразования

Особый интерес для теории перевода представляют частные случаи отношения внеположенности — контрарность и контрадикторность. Эти отношения связывают между собой понятия, в содержании которых содержатся взаимоисключающие признаки. Степень противоположности признаков может быть различной. Контрарностью называют отношение между такими понятиями, которые содержат предельно противоположные признаки. Контрарность объединяет понятия, фиксирующие два предельных класса в некотором упорядоченном множестве, часто на одной шкале оценки. Так, контрарными будут понятия “умный” и “глупый”, “красивый” и “уродливый”, “горячий” и “холодный”. Между этими понятия на шкале оценки могут располагаться иные понятия, обозначающие не предельные, а промежуточные классы, например: горячий — теплый — тепловатый — прохладный — холодноватый — холодный.

В переводческой практике учет отношения контрарности оказывается важным при выборе синонимов. Может быть предложена следующая процедура выбора эквивалента, основанная на контрарности. Переводчик строит более или менее четко определенную шкалу оценок, разместив между некоторыми заданными понятиями, отражающими противоположные признаки, серию промежуточных понятий с тем, чтобы уяснить, какое из них оказывается ближе к понятию исходного текста, принятому за одно из полярных. Максимальная близость и определяет его выбор. В качестве иллюстации приведем пример синонимической замены, о которой мы всколзь упоминали во второй главе. В переводе французского высказывания La lumière du couchant rougit la campagne мы предложили сделать синонимическую замену красный → розовый в силу того, что расположение в одном высказывании в непосредственной близости глагола окрашивать и прилагательного красный нежелательно: Свет заходящего солнца окрасил деревню в розовый цвет. Для выбора этого синонима была построена условная шкала оценки цвета красный — белый, на которой оказались размещенными промежуточные понятия: красный — красноватый — розовый — розоватый — светло розовый — светлый — бесцветный. Возникает закономерный вопрос, почему в качестве противоположного было выбрано понятия бесцветный а не, скажем, белый, зеленый или черный. Выбор контрарного понятия подсказан контекстом, то есть самой описываемой предметной ситуацией. Днем солнце не окрашивает предметы на земле, они не изменяют своих цветов. Окрашивание начинается с заходом солнца.

Но этой шкале мы сразу же отбрасываем первое промежуточное понятие красноватый, расположенное непосредственно за полярным красный, так как в нем тоже есть мешающая нам морфема крас, и останавливаемся на следующим за ним — розовый.

Разумеется, наш выбор шкалы оценок весьма субъективен и условен. Неопределенность и субъективность шкалы оценок между контрарными понятиями, ее зависимость от контекста, отмечается многими логиками. Поэтому некоторые исследования по логике ее вовсе не рассматривают. Но в речи, особенно в речи художественной, этот тип отношений во всей своей субъективности и неопределености встречается довольно часто. На нем построены такие стилистические фигуры, как оксюморон и антитеза. Авторы нередко выбирают в качестве контрарных самые неожиданные понятия, поражая воображение читателя. В качестве иллюстрации контрастирующих элементов, расположенных на полюсах оценочной шкалы, а художественной речи нередко приводят пушкинские строки, в которых поэт дает характеристики Онегину и Ленскому:

“Они сошлись. Волна и камень,

Стихи и проза, лед и пламень

Не столь различны меж собой”[24].

Интересный пример переводческого преобразования, в котором проявляются отношения контрарности, мы обнаружили в переводе на русский язык названия французского фильма “A la folie, pas du tout” (букв. До безумия — вовсе нет). Это высказывание представляет собой финальную часть французской считалки, напоминающей русскую “Любит — не любит…”. Французская считалка построена таким образом, что в ней промежуточные понятия расположены по-нарастающей: “Je t’aime un peu (я тебя люблю немножко), beaucoup (очень), passionnément (страстно), à la folie (безумно), pas du tout (совсем нет). За самым сильным, полярным, понятием о высшей степени любви — à la folie — сразу идет контрарное понятие — pas du tout.

Переводчик правильно понял предметную ситуацию, выведенную во французском высказывании, это фрейм “гадания о любви” и попытался найти формы, закрепленные русской речевой традицией за этим фреймов. Найдя считалку “любит — не любит…”, которая построена в виде серии контрарных понятий, он выбирает в качестве эквивалента французскому названию фильма первую оппозицию контрастов, а именно, “Любит — не любит…”. С таким названием французский фильм и пошел в прокат в России. Эквиваленция, предпринятая переводчиком, оказалось весьма удачной, хотя и не смогла в полной мере передать смысл “трагической развязки”, угадываемой во французской считалке.

Несколько иначе выглядит логическое отношение контрадикторности. Контрадикторность связывает между собой понятия, если одно из них содержит признаки, которые подвергаются отрицанию в содержани другого. Этот тип отношения внеположенности не предполагает выделения полярных классов. Для того, чтобы составить оппозицию контрадикторных понятий, достаточно осуществить операцию логического отрицания. Если мы имеем какое либо понятие P, то контрадикторным окажется понятие не-P. В речи логическому отношению контрадикторности соответствует антонимия, а в переводческой практике — так называемый антонимический перевод.

Анализ переводов показывает, что антонимический перевод является довольно распространенным типом трансформационных операций. Разумеется, антонимический перевод — это средство достижения эквивалентности. Поэтому антонимический перевод выполняется по формуле двойного отрицания, двойной контрадикторности. Допустим, что в тексте оригинала использовано понятие P, Переводчик, по тем или иным причинам, о которых мы скажем чуть позднее, в качестве его экввивалента рассматривает понятие Q (Q ≡ не-P). При этом он производит операцию логического отрицания над этим вторым понятием не-Q. Таким образом логическая формыла антонимического перевода может быть представлена следующим образом: P ≡ не-Q, где Q ≡ не-P.

Причины, вызывающие необходимость антонимического перевода, могут быть различными. Антонимический перевод может быть обусловлен асимметрией лексико-семантических систем, проявляющейся в том, что какое-либо понятие не имеет средств выражения в одном из языков, сталкивающихся в переводе. Например, английскому глаголу keep off в русском языке могут ссответствовать глаголы противоположных значений с отрицанием не подпускать близко: the police kept the fans off the pitch — полиция не подпускала болельщиков к полю; keep off the grass — по газонам не ходить. Такие антонимические замены не вызывают особых трудностей, так как зарегистрированы в словарях.

Выбор антонимической формы может быть продиктован узусом, то есть привычным употреблением в речи тех или иных форм. Приведем в качестве примера несколько фрагментов из перевода “Мастера и Маргариты” на английский и французский языки.

1. Невысокая стена белых тюльпанов — A low wall of white tulips — Un petit mur de tulipes blanches.

2. Нет, мало, мало — No, not enough, not enough — Non, non, ce n’est pas assez.

3. Молчу, молчу — I say no more, I say no more — Je me tais, je me tais.

Мы видим, что в первом случае и английский и французский переводчики производят антонимическую замену, трасформировав понятие, в котором отрицается признак большой высоты, в противоположное: невысокий → низкий, маленький. Во втором примере, наоборот, в переводе осуществляется отрицание признака противоположного, тому, который есть в содержании исходного понятия: мало → немного. В третьем примере антонимическое преобразование предпринимает только переводчик на английский язык.

В переводе рассказа испанского писателя Камило Хосе “Галисиец и его квадрилья” (Galiego y su cuadrilla) читаем фразу: “El Gallego se calló”. Испанский глагол “callarse” имеет значение замолчать. Но переводчик осознает, что предшествующая реплика принадлежит другому персонажу. А раз Галисиец до того молчал, то он и не мог замолчать. Поэтому переводчик считает более логичным использовать в переводном тексте слово, более соответствующее ситуации — “не ответил”, хотя, на мой взгляд, в этом случае возможно использование глагола несовершенного вида “молчать”, т.е. без приставки, свидетельствующей о начале действия: “Галисиец молчал”.

Этот пример иллюстрирует еще один важный аспект антонимического перевода. Переводчик связывает противоположные понятия логической связкой “следовательно”. Если персонаж молчал, значит (следовательно) он не ответил.

Отношение контрадикторности проявляется при сопоставлении некоторых пословиц и поговорок, которые могут использоваться переводчиками, предпринимающими эквиваленцию, например, нет худа без добра — every cloud has a silver lining; не верь ушам, а верь глазам — il vaut mieux se fier à ses yeux, qu’à ses oreilles.

Особый интерес представляет антонимическое преобразование, обусловленное разным видением мира, находящим свое отражение в языках. В “Собачьем сердце” есть фрагмент, описавающий перевое знакомство Шарика с профессором Преображенским. Там есть два высказывания, расположенные относительно близко друг от друга:

1. “Чувствую, знаю, в правом кармане шубы у него колбаса”.

2. “Загадочный господин наклонился ко псу, сверкнул золотыми ободками глаз и вытащил из правого кармана белый продолговатый сверток”

Мы видим, что в обаих высказываниях автор говорит о правом кармане профессоской шубы. В одном из переводов на английский язык читаем:

1. “I feel it, I know it — in the left pocket of his fur coat there is a stick of salami”

2. “The mysterious gentleman bent over the dog and… pulled from his ringht-hand pocket a long, white packet”

В первом высказывании правый карман превращается в левый, а во втором — в карман у правой руки. Это удивительное, на первый взгляд, явление объясняется тем, что первое высказывание относится к внутренней речи пса, который видит приближающегося к нему человека и чувствует запах, который доносится до него с левой (для пса) стороны. Второе высказывание принадлежит автору, описывающему действия профессора. Это описание объективно. Но, чтобы избежать двусмысленности, переводчик использует не простую форму ringht — правый, а ringht-hand — у правой руки профессора. Таким образоо, английское видение мира отличается от русского. То, что несущественно для русского мироощущения, оказывается важным для английского. Читая русскую фразу, мы даже не заметили ее нелогичности, но нелогичность оказалась неприемлемой для англичанина.

Следует подчеркнуть, что антонимический перевод возможен только тогда, когда переводчик оперирует контрадикторными понятиями, и не возможен при оперировании полярными классами контрарных понятий. Контрарным понятиям в речи также соответствуют антонимы, в частности те, что обозначают противоположную направленность действий, признаков и свойств (открыть — закрыть, зажигать — гасить, входить — выходить и т.п.). Понятия, обозначенные этими антонимичными парами не могут оказаться эквивалентными при проведении логической операции отрицания. Понятие открыть не эквивалентно понятию не закрыть.

Таким образом, различение контрарности и контрадикторности оказывается полезным для теории перевода не только для построения условной шкалы оценки между контрарными понятиями, помогающей, как мы говорили, найти синоним на некоторой шкале оценок. Оно показывает также что контрарные понятия, находящиеся на полюсах шкалы, не могут быть использованы для антонимического перевода. Умение отличать контрарные понятия от контрадикторных может уберечь переводчика от ложных трансформаций.

Итак, мы попытались показать, каким образом известные типы логических отношенияй между понятиями могут составить основу для объяснения механизма переводческих преобразований. Типология переводческих преобразований, построенная на единых логических основаниях позволяет объединить между собой одни трансформационные операции и отделить их от других. Разумееется, представленные типы не исчерпывают все многообразие переводческих трансформаций, однако они достаточны для того, чтобы дать общее представление о процессах переводческого преобразования системы смыслов, заключенной в исходном тексте. Более подробно механиз перевода может быть рассмотрен в рамках частных теорий перевода каждой конкретной пары языков.

В этой главе мы рассмотрели переводческие операции с общими понятиями, но для теории перевода не меньший интерес представляют и операции с единичными понятиями.

[1] Рецкер Я.И. Указ. соч. с. 57

[2] Леонард Эйлер (1707–1783) — крупнейший математик и логик 18 века, член Петербургской Академии наук — широко использовал круги для изображения отношений между объемами понятий. Английский логик Джон Венн (1834–1923), опираясь на графическую систему Эйлера и некоторых других логиков И.Ламберта (1728–1777), Жергонна (1771–1859), Б. Больцано (1781–1848), предложил графическое изображение отношений между объемами понятий посредством пересекающихся кругов — «диаграммы Венна». Однако первоначально обозначение отношений между объемами понятий посредством кругов было применено еще представителем афинской неоплатоновской школы Филопоном (VI в.), написавшим комментарии на «Первую Аналитику» Аристотеля” (См.:Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник М. 1975.С.142, 675).

[3] Рецкер Я.И. Указ соч. с. 53

[4] Там же

[5] Там же, с.54

[6] Кондаков Н.И. Указ. соч. С. 557

[7] Там же. с. 403

[8] Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить замешательство переводчиков, продемонстрированное на весь мир, когда во время переговоров Президента России и Премьер-министра Великобритании им пришлось переводить фразу, произнесенную Путиным, “Аллах над нами — козлы под нами”. Замешательство, впрочем, не совсем понятное, ведь даже в Библии, значительно предшествующей мусульманским догмам и переведенной на многие языки мира, есть близкий по значению пассаж, в котором говорится: “И соберутся перед Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; И поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую” (От Матфея. Гл 25: 32,33). Ассоциативная связь между высказыванием, использованным Путиным, и библейским текстом очевидна. Во всяком случае, эта ассоциация, помогла бы найти нужный, адекватный эквивалент для перевода слова “козлы”, которое, видимо, и привело переводчика в замешательство.

[9] СРЯ, 1, 115

[10] СРЯ, 4, 168

[11] Гак В.Г. Языковые преобразования. С. 524.

[12] Термины “идентичная повторная номинация” и “вариативная повторная номинация” предложены В.Г. Гаком. См.: там же.

[13] Рецкер Я.И. Указ. соч.С. 40–41

[14] Там же, с. 40

[15] Эти термины с аналогичным значением, но во французском звучании (généralisation / particularisation), мы находим уже в работе канадских исследователей теоретических проблем перевода Ж.-П. Вине и Ж. Дарбельне, вышедшей в свет в 1958.

[16] СРЯ,1, с. 28.

[17] Le Nouveau Petit Robert électronique CD-ROM.

[18] Petit Robert II / Dictionnaire universel des noms propres. P. 1987 p. 705

* Можно предложить следующий перевод этого фрагмента текста: Как только у него выдавался свободный день, а это случалось пять-шесть раз в год, он забирал всю семью и устраивал завтрак на траве, в пятидесяти метрах от акведука через реку Гар. Пока бабушка готовила поесть, а дети плескались в реке, он поднимался на платформы древнего сооружения, что-то измерял, изучал стыки, оценивал, как отесан камень, поглаживал его руками.

[19] Цит. по: СРЯ. 1. 182

[20] Там же

[21] Гак В. Г. Языковые преобразования. С. 471.

[22] Там же

[23] См. напр. Свинцов В.И. Логика. М. 1987. С. 45

* Не следует обращать внимание на то, что в немецкой и французской версиях возникает В том или ином виде топоним Москва. Дело в том, что в разное время разными издательствами были опубликованы разные варианты романа. Один из вариантов содержит первую фразу в следующем виде: “Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина”. Переводчики могли основываться либо на одном, либо на другом варианте.

[24] См. напр.: Свинцов В.И. Указю соч. С. 48.