Карусель
Один рассказ каждый уикенд
Крохотная человеческая ручка чуть искрит от соприкосновения с граверной машинкой. Еще пара деталей, и она станет идеальным завершением медного туловища. Я наслаждаюсь этой ювелирной работой — давно мне не удавалось заняться чем-то изящным. Они поручали мне масштабные механизмы, которые должны были обеспечивать выживание, а не минуты созерцания. От такой работы не получаешь удовольствие, ее делаешь по необходимости, потому что больше некому.
Куколка получилась как живая. Точь-в-точь девочка, послужившая моделью для нее. Краснощекое акриловое личико, ручки и ножки во все стороны гнутся, и дрожит, подергивается механическое тельце, потому что нет ничего удивительного в том, что ребенок, рожденный здесь, становится не вполне нормальным.
Раскрашиваю куколке башмачки. Пусть будут серебряные как у Дороти, попавшей в страну Оз. Надо же, какая книжка пришла в голову! Будто начинаю вспоминать что-то из прошлой жизни.
Когда они нашли меня в подземных туннелях, в которых перед вспышкой укрылись немногие счастливчики, я был словно одичавший зверь, весь оборванный и дикий, не помнил даже собственного имени. Они прозвали меня Гомером, ведь я оказался почти слеп. Среди них был бывший театральный режиссер, это он придумал про Гомера. Его почему-то тогда так и не взяли в бункер —якобы человечеству не до искусства.
Глаза мне, кстати, потом вылечили. Был у них хирург с золотыми руками. В прошлом он специализировался на операциях брюшной полости, аппендициты вырезал, но после вспышки узкопрофильные специалисты оказались не востребованы, так что хирург быстро переквалифицировался просто в лекаря. К сожалению, он рано нас покинул, несмотря на все предосторожности. Заразился чем-то — никаких вакцин, лекарств у них не было — и умер. Но я буду вечно ему благодарен за свои глаза. Без них не видать мне бункера как своих ушей.
Тогда как получилось… Они меня нашли и привели в порядок, так что спустя некоторое время я вернулся в человеческое состояние. Из-за слепоты меня не брали в разведывательные походы по подземным туннелям, не заставляли искать продукты или инструменты, поэтому от скуки я стал на ощупь мастерить разные штуки: рычажки, мини-насосы, примитивные механизмы. Они подумали, что раньше я работал каким-то очень хорошим слесарем или даже инженером. Мне повезло — под землей я был единственным с подобными навыками.
А отбирали они очень тщательно и имели на это право, потому что раньше других обнаружили бункер, оборудованный на несколько десятков человек. Они сразу встали на вершину подземной иерархии спасшихся, ведь могли либо даровать выживание, либо лишить единственного шанса. Туннели от последствий вспышки спасти не могли — рано или поздно радиация достала бы всех. Тем временем бункер при максимальной заполненности обеспечивал электроэнергией, съестными запасами и кислородом на пять лет.
Они были прагматичны — брали исключительно полезных. В основном тех, кто мог что-то делать руками или знал как. Я помню в редкой толпе грустную девушку-поэтессу. Она ничего не могла им предложить и, понимая это, даже не лезла в очередь на отбор.
Поэтесса стояла в стороне и смиренно смотрела на тех, кто будет строить этот мир после конца света — агроном, химик, повар, программист…
Была, правда, одна женщина — психолог. Не знаю, как ей удалось заполучить место в бункере. Наверное, они хотели предотвратить возможное помешательство людей в замкнутом пространстве. Либо такие, как эта женщина, просто всегда получают, что хотят. И психологом-то она в итоге оказалась неважным, только раздражала всех своими глупыми советами и истериками, зато всегда знала все лучше других.
Башмачки тем временем готовы. Осталось лишь немного доработать каркас, где предстоит расположить моих куколок, и можно включать. Отставляю механическую девочку к другим фигуркам, они столпились на углу стола, словно родственники на свадебном фото.
А из нас тогда семьи не получилось. Оказавшись в бункере, многие показали свой характер, но речь шла о выживании, поэтому мы кое-как приспособились друг к другу и к своему добровольному заточению. Устраивали быт, распределяли обязанности, искали способы продлить свое существование. Например, пытались что-то выращивать из имевшихся у нас семян. Агроном экспериментировала с картошкой, кабачками, луком. Но в первые пару лет вообще ничего не получалось, так что пользовались консервами и машиной, которая перерабатывала органические отходы обратно в пищу (на вкус отвратительно, но что уж поделать). Однако пропитание было не самой большой нашей проблемой.
Больше всего они боялись отключения электричества, потому что перестали бы работать все системы, включая те, что обеспечивали бункер кислородом. Они хотели найти вечный источник энергии и поручили его разработку мне. Они понимали, что человечество не просто так не создало подобную технологию до вспышки, но какой у нас был выбор? И что я мог возразить? Ведь каждый из нас продал свои профессиональные навыки ради места под железным куполом бункера.
Очень скоро я почувствовал себя в шкуре того хирурга, который спас мои глаза. Когда он еще здравствовал, жители бункера подходили к нему по сто раз на дню, все время просили помочь. Его имя повторяли словно мантру, хотя я на удивление не помню, как же оно звучало. Хирург стал нервным, пугался любого шороха, почти перестал спать. Это его, скорее всего, и погубило. Но какая на нем лежала ответственность! Единственный врач для пары десятков выживших, возможно, единственных выживших. Цена ошибки велика как никогда. В какой-то момент я ощутил то же самое.
Они хотели, чтобы я гарантировал им выживание. Но я не знал, как это сделать, хотя работал по 18 часов в день, и мне не с кем было посоветоваться.
Хорошо, что сейчас я могу немного отвести душу с этими цветастыми куколками. Каждая с лицом одного из моих здешних соседей — я решил продублировать их в виде медных подвижных фигурок, чтобы в этом новом теле они продолжали жить. Это, видимо, так заведено во Вселенной, что жизнь всегда случается перед смертью.
Наша психолог оказалась беременна. Они были в бешенстве, потому что это означало перераспределение всего, что у нас было, — пищи, света, воздуха. И это сокращало срок нашего пребывания в бункере на месяцы. Однако женщина наотрез отказалась делать аборт. Вместо этого она кричала о тех, кто занимал чужое место в бункере, уверяла, что, избавившись от них, остальные имели бы шанс. Под таким самозванцем подразумевался, например, я, потому что был не способен выполнить ту работу, которую на меня возложили.
В свою очередь, ребенка психолог называла невероятной удачей для нового мира. Они все верили, что однажды выжившие выйдут на поверхность, которая за несколько лет очистится от последствий вспышки. Просто думать, что все закончится в этом бункере, было слишком страшно. Но надежда изменила им после появления на свет девочки.
Они скоро смирились с ее существованием, тем более тогда как раз умер хирург, и перераспределять ресурсы не пришлось. Но девочка росла отсталой и больной. Она не говорила и не ходила, вообще почти не двигалась, только дергалась от любого шороха. Она была хорошенькая, но неправильная. А через три года ее не стало. И нам ничего не оставалось сделать, как бросить маленькое холодное тельце в машину для переработки органических отходов. Все были в ужасе, словно забыли, что раньше мы то же самое сделали с телом хирурга.
После этого смерти пошли одна за другой. Была это радиация или эффект бункера, только кислорода у нас становилось все больше, как и страха того, что рано или поздно он закончится. Я работал как проклятый, потому что видел, что они в отчаянии и ждут чуда. Но после вспышки все чудеса, наверное, погибли. Под конец единицы, оставшиеся в бункере, просто бродили, словно звери по вольеру. Они даже не обращали на меня внимание, потому что были опустошены и желали прекратить это мучительное ожидание конца. Но они просто не знали, что чувствую я.
А я после сотен неудачных попыток создать вечный двигатель, или источник энергии, или что-нибудь, что спасет нас, стал сомневаться, что в прежней жизни вообще был инженером. Вдруг я, например, писал художественную литературу и знал строение некоторых механизмов в силу профессиональной необходимости, потому что этого требовала фабула моих произведений? Это бы означало, что я и впрямь все это время занимал чужое место. Поэтому я не стал говорить им о своих смутных воспоминаниях, начинавших проступать на фоне железной пустоты и замкнутости бункера, да и, кажется, уже было все равно.
Они умирали, а я сидел за столом и делал расчеты, они перерабатывали в нашей машине очередного беднягу, а я чертил на бумаге, они плакали, а я мастерил модели. Так продолжалось семь лет. Семь вечно тянущихся мгновений. Они показались мне райским временем, когда я вдруг обнаружил, что некому загрузить последнее тело в машину для переработки, когда придет его время. Мое тело.
Расставляю фигурки на барабане. Каждому я придумал свое место. Хирурга спрятал в закрытой карете, там никто не сможет его побеспокоить. Девочка лихо сидит в седле на пегой лошадке. Рядом с ней на ступеньке — мама. Многие застыли на втором этаже, ведь они должны свысока следить за всеобщим благополучием. Я еще добавил девушку-поэтессу и театрального режиссера, как будто они были с нами эти семь лет. Эти двое расположились рядышком в белом лебеде. Думаю, им будет, что обсудить.
Когда все они покинули меня, я вдоволь надышался и наелся.
Мне оставалось еще года два просидеть в бункере и обрести свободу в том или ином виде. Внутренняя киберсистема показала, что мы расходовали ресурсы очень неравномерно, вопреки всем прогнозам. Смерти не помогли, потому что мы эгоистично не следовали собственным расчетам. Они ничего не могли с этим сделать, ведь они были обычными людьми, такими же, как и все. Они просто нашли бункер.
Часы и кислородные баллоны отсчитывают мне последние минуты. Скоро жизнь в железной коробке закончится. Я либо выйду в новый чистый мир, либо умру спустя несколько часов. Впрочем, я не специалист по радиации и не знаю, как быстро это происходит. Я всего лишь писатель-фантаст, который раньше ничего не сочинял про атомные взрывы. Хотя я и карусели раньше не делал, а получилось что надо: традиционный узор, красный с золотом, лошадки с наездниками, кареты и лампочки повсюду. Нажимаю заветный рычажок — посмотрим, работает ли моя игрушка.
О да! Заиграла цирковая музыка, вспыхнули лампочки, завертелся барабан, лошадки медленно поднимаются и опускаются на изящных шестах. Хоть что-то я оставил после себя. Жаль, что никто не увидит эту красоту. Впрочем, карусель будет работать очень долго, возможно, до скончания времен. Есть надежда, что когда-нибудь человечество все же возродится и решит узнать историю своего падения. Тогда они придут сюда и увидят мою карусель, и узнают лица тех, кто ушел навсегда, до последнего надеясь на будущее. Я тоже надеюсь и страшусь этого будущего. Становится тяжело дышать, так что пора запускать протокол разгерметизации. Набираю код на панели и подхожу к тяжелой железной двери. Она открывается.
