Приведите спинки кресел в вертикальное положение

Один рассказ каждый уикенд

В серо-черном от скопившейся воды облаке борт хорошенько тряхнуло. Несколько багажных полок открылись, и оттуда вывалились чьи-то сумки. Но пассажиры даже головы не подняли от своих пайков. А стояльцы, любившие каждые полчаса вставать и разминаться, равнодушно ухватились за спинки сидений, как уткнувшийся в телефон студент хватается за поручень в автобусе, который подбросило на кочке.

От этого космического спокойствия Еве становилось не по себе. Хотя летели они уже давно, девушка никак не могла побороть аэрофобию. От каждого подрагивания крыла, мигания лампочек или просто слишком отстраненного взгляда стюарда Еву начинало колотить. У нее был небольшой запас таблеток гидроксизина, но тратить их приходилось экономно — кто знает, сколько еще времени им придется провести в воздухе.

Слева от Евы через проход сидела парочка, и когда они не спали, то сосались без перерыва. Закидывали друг на друга разные части тела и целовались, должно быть, до мозолей на губах. Ева успокаивала себя тем, что еще меньше повезло их соседу с другой стороны, которого от влюбленных не защищал даже проход.

Вообще на их этаже было тесно, и с каждым часом воздух становился все более спертым. Кресла стояли плотно — в каждом ряду по 14 мест: по два кресла с краю, через проход — по три и, наконец, посередине салона еще четыре места. И так 60 рядов. Поговаривали, что этажом выше, где размещался бизнес-класс, в распоряжении у каждого пассажира была площадь целого грузового лифта, а на этаже ниже — для тех, кто покупал билет без места, — кресел не было вообще и люди сидели прямо на полу. Они напоминали пассажиров третьего класса на «Титанике», которых не пускали на верхнюю палубу во время крушения. Почему-то никому не приходило в голову пересадить кого-то с нижнего этажа на пустующее сиденье рядом с Евой.

Ева и сама не решалась пересесть к окну, потому что это место было как бы занято. За пять часов до рейса Женя переслал ей посадочный и сказал ждать в самолете, потому что он приедет к самому окончанию посадки. Но то ли он не успел, то ли не собирался лететь, только самолет выехал на взлетно-посадочную полосу, разогнался, тяжело поднялся, подобрал шасси, а Женя так и не появился. Был бы тут интернет, Ева могла написать Жене и узнать, что его задержало, а так она лишь надеялась, что он догонит их на дозаправке.

Но сколько часов оставалось до дозаправки и где она произойдет, не объявляли. Пассажирам вообще ничего не объявляли с тех пор, как самолет взлетел три дня назад. Только механически улыбающиеся стюардессы и стюарды развозили по салону еду и на все вопросы отвечали: «Информация будет позже».

Ноги у Евы затекли, поэтому она решила составить стояльцам компанию. В этот момент до нее донесся запах ладана и низкий мелодичный голос: «Кадило тебе приносим, Христе Боже наш…». Девушка сразу ушла с прохода, неудобно встав между своим и передним креслом. Вдоль рядов «плыл» священник в черной рясе, размахивая бронзовым кадилом. Он уже не в первый раз проводил службу за время полета. Стюардессы относились к этому безразлично, поэтому и пассажиры скоро перестали обращать на батюшку внимание. Только Еве становилось жутко от нелепого обряда.

Девушка стала терять равновесие, поэтому облокотилась рукой на спинку своего кресла, развернулась вполоборота и впервые увидела соседей сзади. Ими оказались мужчина лет сорока и девочка-подросток. Мужчина был в брючном костюме, с огромными отполированными залысинами. Он что-то без умолку твердил себе под нос, но девочка не реагировала, безучастно разглядывая серые облака в иллюминаторе. Ева прислушалась и стала узнавать членораздельную речь в торопливом бормотании мужчины: «Ну ты представь, пух и все. Было все, стало ничего. Вспышка. Как будто кто-то нажал на затвор фотоаппарата. Улыбнитесь, пожалуйста, сейчас вылетит птичка! Но никаких тебе больше птичек. Одна только птичка теперь на свете — та, на которой мы летим».

Ева поморщилась. Мужчина был не в себе: глаза у него ходили ходуном, руки без перерыва хлопали по коленкам, а каждая нога отбивала самостоятельный такт.

В это время священник прошел мимо, чуть не задев голову мужчины раскачивавшимся из стороны в сторону кадилом. Ева шмыгнула в проход и быстро пошла в хвост самолета, бесцеремонно расталкивая стояльцев. Запах ладана становился более горьким, и начинало неприятно першить в горле.

«Вот теперь мы точно в жопе», — раздалось из-за шторки за туалетами. Но Ева не успела уяснить смысл этих слов, потому что сразу заглянула внутрь и произнесла заготовленную фразу: «Извините, там, кажется, человеку нехорошо, может быть, дать ему успокоительное?»

Стюардессы недовольно уставились на непрошенную гостью. Одна из них курила. Лицо у нее было заплаканное, и в руке она держала платок, на котором остались черные следы от туши и теней. Ева растерялась.

— Разве на самолете разрешено курить? — спросила она, сжимая в руке шторку.

— Девушка! — грубо осадила ее другая стюардесса без признаков печали на лице. — Вам не рекомендуется покидать свое место. Если вам что-то нужно, попросите бортпроводника подойти с помощью кнопки вызова над вашим сиденьем.

— Там просто человек, кажется, с ума сошел, — начала испуганно оправдываться Ева. — Он летит с несовершеннолетней девочкой, поэтому я подумала, что лучше вам сказать…

— Какое место?

— Трид-дцать пятое вроде.

— Сторона какая?

— Правая. Тут прямо пройти…

Стюардесса устало вздохнула и протиснулась мимо Евы в салон. Теперь за шторкой остались две девушки. Одна грустно уставилась на свои туфли. Все ноги у нее были в пластырях, а по колготкам пошла стрелка. Другая потушила свою сигарету о корпус самолета, и там осталось темное пятнышко.

— А сколько нам еще лететь? — спросила Ева.

— Вы тут одна или с кем-то? — поинтересовалась заплаканная стюардесса неожиданно твердым голосом.

— Со мной должен был лететь мой жених, но не успел вовремя. Наверное, сел на следующий рейс.

— Ясно.

Стюардессы скорбно переглянулись. Ева почувствовала неловкость и захотела сразу уйти.

— У нас тут батюшка есть, видели? — остановила ее стюардесса с рваными колготками. — Может вас исповедовать, если нужно.

— Да нет, я… — Ева собиралась сказать, что она некрещеная, но не решилась.

В это время вернулась грозная стюардесса.

— Это оказался Леонид Борисович, который из правительства. Он наш рейс организовывал, — объявила она. — С катушек съехал, похоже. Я ему дала снотворное, а дочку пересадила.

Тут стюардесса обнаружила глазами Еву и запнулась.

— Вы бы шли на свое ме…

— Но не можем же мы вечно быть в воздухе?! — воскликнула Ева.

Все молчали. Наконец, строгая стюардесса тихо сказала:

— С землей связи нет. Так что лететь будем, пока горючее не кончится.

— А когда оно кончится?

— Послезавтра.

Ева не нашлась с ответом. Стюардесса в рваных колготках взяла ее руку и неловко сжала в своей.

— Вы только не рассказывайте никому, пожалуйста.

Ева почувствовала жжение в глазах от надвигающихся слез.

— Но что случилось? — спросила она, изо всех сил стараясь звучать спокойно.

— Мы точно не знаем. Взрыв? Глобальная катастрофа? — стюардесса в рваных колготках словно пыталась узнать у своих коллег правильный ответ. — Кое-кто называет это вспышкой. В правительстве успели организовать единственный рейс для высших чинов и их родственников. У вас жених кто, военный?

Ева не ответила. Она аккуратно освободила свою руку и вышла в салон. В проходе почти не осталось стояльцев — минуту назад по громкой связи объявили, что скоро пассажирам подадут прохладительные напитки и обед. Ева прошла мимо спящего Леонида Борисовича и с облегчением опустилась на свое место. На соседнем кресле, у иллюминатора, сидела дочь Леонида Борисовича. «Здравствуйте», — поздоровалась девочка. Ева опустила голову на колени и стала тихо всхлипывать.

Самолет почти все время летел сквозь дождевые тучи, и бывало сложно определить момент наступления ночи. Но в нужный момент экипаж оставлял в салоне приглушенный свет, словно ночник в детской комнате, так что пассажиры всегда засыпали по расписанию.

Наступающая по ночам тишина пробуждала в Еве новые приступы аэрофобии, потому что она словно оказывалась один на один с приближающейся катастрофой. Обычно девушка выпивала таблетку, но этой ночью ей почти не было страшно.

Еву успокаивал вид девочки у иллюминатора. Та тихо сопела, уперевшись головой в стенку самолета и дополнительно придерживая ее рукой, закрепленной на подлокотнике. Днем она читала книжку, которая теперь торчала из кармана впереди стоящего кресла.

Глядя на этого неудобно скрючившегося ребенка, Ева думала про «третий класс» пассажиров, которые, вероятно, спали, привалившись друг к другу или прижимаясь щеками к грязному полу. А в бизнес-классе, наоборот, должен был царить комфорт: каждый пассажир — в своем кресле-кровати под толстым уютным одеялом. Но, может быть, других этажей в самолете вообще не было, а были только их 60 рядов. Ева уже не помнила, как выглядел самолет снаружи. Ей казалось, что она села в него много лет назад.

Тишину нарушил скромный шорох на заднем сидении. Ева обернулась и увидела, что Леонид Борисович встал со своего места и направился в хвостовую часть самолета. Он мог захотеть в туалет или стакан воды, но Ева все равно расстегнула ремень и пошла следом за ним. Леонид Борисович не обратил на девушку внимания. Он медленно переставлял ноги в измятых брюках, продолжая бормотать: «Ну ты представь, пух и все. Вспышка. И никого, и ничего. Кто не успел, тот опоздал. Только птичка взлетела, и мы в ней».

Леонид Борисович зашел за шторку. Ева остановилась снаружи. Она ожидала, что там стоят эти три стюардессы — строгая, заплаканная и в рваных колготках — сейчас они дадут мужчине таблетку, и он успокоится. Но не было слышно возмущенных голосов, только шорох и бормотание. В горле начало першить, запахло горьким ладаном. Ева отдернула шторку и шарахнулась к двери туалета.

Перед ней стоял Леонид Борисович с коробком спичек в руках, который принадлежал, наверное, той заплаканной стюардессе. За спиной Леонида Борисовича горела обшивка самолета. «С землей связи нет. Горючего нет. Земли нет», — твердил он, не замечая, как пламя перекинулось на его штанину. Ева оглядывалась, словно в поисках датчиков дыма, которые должны сработать, но ничего не нарушало мирного течения их продолжительного перелета. «С землей связи нет. Горючего нет. Земли нет», — бормотал Леонид Борисович, поджигая еще одну спичку. Ева посмотрела ему в глаза и увидела в них свое растрепанное отражение.

Задернув шторку, Ева пошла обратно. В салоне по-прежнему было тихо, пассажиры спали, съёжившись в креслах, на полу вдоль прохода тускло мерцала дорожка искусственного освещения. Ева заняла свое место и пристегнула ремень.

«С землей связи нет. Горючего нет. Земли нет», — пробормотала она и закрыла глаза.