Расставание грохочет в кромешной тишине

Был у меня коллега — Сергей. Вежливый, добрый, красивый, как капитан футбольной команды из молодежных сериалов. Тем не менее, никто Сергея не любил. Он всего лишь скромно проходил до своего места, а люди опускали глаза и напрягались, будто в вагон метро, крича матом, заползал безногий бомж. Я сидел рядом — это и правда было странно. С его стороны сквозило холодной неуютностью, как будто он не снял верхнюю одежду в теплом помещении. И, признаюсь, я вздохнул с облегчением, когда Сергей больше не пришел.

Работал он плохо. Точнее медленно, а надо было быстро. Пока мы создавали видимость решения проблем, Сергей хотел их решать, вникал. Подходил к каждому случаю с вниманием. Внимание это на деле никому не было нужно, и только тормозило работу. Сергей, наверное, понимал, обещал исправиться. Однажды он скинул мне картинку-комикс — там из человека высасывали душу, а потом принимали тело на работу. Тогда я хотел послать его грубо и далеко, а сейчас — когда он уже давно ушел — ненадолго залипаю прежде чем снять куртку и зайти в офис.

Его судьба была мутная и загадочная как он сам. И без того странный, Сергей зачем-то подался в музыканты. Хотя это момент из разряда “курица или яйцо”. По выходным он бренчал в барах невнятную ерунду. Пара сумасшедших его даже хвалила, говорила “ни на что не похоже”, а дальше умными словами, которых я не запомнил. По-моему, успех в музыке — это нераспроданный забугорный хлам. За ненадобностью его разослали по странам третьего мира, и юнцы отравились просроченными тридцать лет назад надеждами.

Я тоже по юности строчил стишки в блокнотик. Но мы же взрослые люди. Должны понимать, где дело делать, а где ерундой страдать. Поэтому у меня все хорошо. Машина, квартира, детишки. А тот субботний вечер, когда Сергея понесло в пучину— я хотел бы забыть.

Все началось вот как. Была пятница, конец рабочей недели. Я задержался в офисе — не по делам, скорее лень было вставать. Сергей тоже не уходил, и я боялся, как бы мы случайно не засобирались в одно время. Наконец, я поднялся, пошел к вешалке с одеждой. Вдруг он меня окликнул по имени.

“Слушай, я завтра вечером играю в баре. Приходите с женой, послушаете”, — сказал он как всегда вежливо.

Кажется, это была его первая фраза в мой адрес длиннее двух слов. Мозг с растерянности сам выбросил первый случайный ответ. К моему счастью — отказ.

“Жаль. А то вот два пригласительных. По ним, кстати, бокал пива на баре в подарок. Возьми, вдруг передумаешь”.

И я взял. Нелепо улыбнулся, махнул ему этими же билетами на прощание и вышел. Наверное, надо было выкинуть — но не так уж легко разбрасываться поводами выпить в выходные. Я бы, конечно, и так выпил — но тут хоть не совестно.

Ближе к вечеру субботы хитрый умишко взялся за свое: нарисовал в голове атмосферу полупустого бара (не придет же на этого Сергея много людей), барную стойку из грубого дерева, отражения огоньков в скрипящих от чистоты бокалах. Холодный бокал в ладони. Жена восприняла затею с недоверием. Сказала “никуда не пойдешь”. Я может и не хотел, но разве после таких слов можно остаться дома. Немного поссорились, она осталась с ребенком, я ушел туда, куда идти не стоило.

Что я про Сергея знаю. Гораздо меньше, чем стоило бы. Знаю, что он почему-то не доучился в университете, хотя ни глупым, ни тем более раздолбаем его не назовешь. Знаю, что у него проблемы с родителями. Что он рано ушел из дома, при этом ни хулиган, ни шпана. Слышал сплетни, якобы его бросила жена, хотя у них был маленький ребенок. Дочка, вроде бы. Естественно, жена забрала ее с собой. Удивительно — если эту бедную девушку что-то толкнуло на столь радикальный поступок, неужели она не замечала ничего раньше. Одни вопросы.

Даже бар он выбрал черти-какой. Хотя где их только сейчас не открывают, где только не устраивают концерты. Карта на билете указывала в самое сердце старого рабочего района. Советские развалины, огромные фабрики, площадью с космодром. Раньше вокруг них росли города, сейчас от одного вида одновременно и хочется сдохнуть, и страшно быть убитым. Угадай теперь, что там делали раньше — танки, диваны с гитарами, патроны, скафандры для космонавтов или катушки с тканью. Стоят, угрюмые и ветхие. Каждую украшает противный желтый плакат “сдаётся в аренду” — приглашение вымести из этих лабиринтов ошметки разбитых надежд.

И вот я почти там. Навстречу лениво разбредается толпа рабочих. Где-то сохранились цеха. Нужное здание самое обшарпанное и странно красивое, будто готический собор. Среди грубых кирпичных коробок стены с лепниной, кованые витиеватыми узорами железные решетки и перила. Окна большие, диковинные. Темнота, грубое окружение и грязь под ногами делают красоту жуткой, будто в фильме про вампиров.

Я иду на тусклый неоновый свет из закоулка. Там у входа в здание курит пара хмурых модников. Значит, не заблудился, хотя, по вестибюлю не скажешь. Кривой пол, штукатурка сыпется со стен. Грязная лестница, как в старых подвалах, ведет на несколько этажей вниз. Иду и иду, спускаюсь и спускаюсь. Кажется, так низко здание уходить просто не может, а я угодил в петлю бесконечных ступенек. Но желтые стрелки-указатели подсказывают — все правильно. Наконец, зеленоватым светом выдает себя вход. Слишком низкий для меня, поэтому вхожу согнувшись.

Переделывать подвал под бар не особо старались. Это просторное темное помещение. Необработанные деревянные перекрытия, голый бетон на полу, на стенах грубый кирпич и фанера. Кофейные столики, кресла-мешки, черно-белые фотографии показывают фокус и превращают индустриальный хаос в элегантный лофт. От людей стены визуально раздвигаются, бар распухает, как японское полотенце от воды. В мягком зеленом свете и дыму витают люди с бокалами в руках. Я иду к барной стойке и меняю билет на кружку пива. Спрашиваю бармена, можно ли будет обменять и второй — он молча кивает. Отлично. Здесь вполне уютно и атмосферно. Если уронить в таком месте пустую пачку сигарет, кто-нибудь точно спутает ее с искусством. Да и пиво не противное. Напротив меня копошатся на сцене люди. Таскают стойки, колонки, тянут провода.

Чуть позже музыка затихает. Зеленые лампы гаснут. Остается только свет над сценой. Туда скромно поднимается Сергей. Странное все-таки он навевает ощущение. Вроде обычный парень, даже одежду не сменил с работы. Но есть в нем нечто от человека, разорванного на части и склеенного заново. Стоит стрункой, топчет ногой гитарные педали на полу. Затем свет гаснет над сценой. Подвал погружается в тишину. Люди медленно стягиваются к сцене, ждут начала выступления. Мой бокал почти заканчивается. Я ищу взглядом бармена. Глаза уже немного привыкают к темноте.

Где-то над стойкой слабые островки неона наполняют подвал приятным мягким светом. Свет рассеивается и тает в тишине, превращаясь в легкое, едва уловимое стрекотание электричества. Такое тихое — его не всегда услышишь даже в глухую бессонную ночь. Иногда кажется, это звук самого существования, опровержение абсолютной тишины. Перед ухом разлетаются радиоволны и вибрации частиц. Шепот сигаретной дымки рядом с ними кажется запредельно громким. Ее, спрятавшуюся в темноте, разоблачают островки света. Густой запах табака, словно придуманного природой, чтобы его сожгли и напитали дымом легкие, как землю семенами. Так умиротворяюще, так красиво и спокойно. Хочется растянуть этот момент навсегда. И не важно, почему звука нет. Подвал тонет в зеленоватой тишине, все хорошо.

Вдруг хлопок. Громкий, как взрыв.

Как лопнул атом, и это подзвучили самым чувствительным микрофоном. Из колонки вырывается свист. Сначала тихий, затем нарастает все сильнее и сильнее. Монотонный, он становится невыносимым. Громче и громче. Я вижу, как люди закрывают уши. Кто-то кричит. Сердце встрепенулось, вскочило, сорвалось в безумный бег. Паника. Звук все громче. Что есть мочи я открываю рот, чтобы от давления не лопнули перепонки. Со всей силы. Так сильно, что сводит челюсть. Не помогает. Я роняю бокал и пытаюсь бежать к выходу в темноте. Не понимаю, где он.

И тут вспыхивает свет. Звук замертво стихает. Остается глухая тишина размером с космос и безумный звон в голове. На сцене стоит Сергей все в той же позе. Из его ушей идет кровь.

Словно ничего не случилось, он перебирает струны. Я не знаю, как описать то, что услышал тогда. Слов для этого не придумали. Даже существуй язык, где тридцать нот вместо букв — и тогда бы я не смог описать эти звуки. Они были, будто зуд, когда не можешь понять, где именно чешется. Забрались иглой в самый центр головы, и все зазвучало одновременно изнутри и снаружи. Они щекотали нервы. Это отдавало болью в пятках. Самое жуткое, я понял, о чем этот звук. Он говорил со мной.

Я увидел ее. Ту, что Сергей встретил очень давно. В ее облике мелькало что-то старомодное, давно забытое но чрезвычайно важное и живое.

Она была необычной, нелюдимой, слегка высокомерной. Таинственной. И она открылась Сергею, как только он потянулся навстречу, разглядела в нем нутро и пообещала то, что — как он думал — он хотел сильнее всего от жизни.

Она льстила Сергею, тешила самолюбие, почесывала эго, требуя взамен лишь песен. На все подкидывала ответ. Он почувствовал себя уверенно, слишком уверенно для сопливого школьника. Она стала его щитом, оружием, манифестом, ответом миру, бунтом, звуком подростковых гормонов. И конечно, он её полюбил безумно.

Пока не понял, что влюблен в Монстра. Все, что он хотел дать, было ей не нужно. Не нужен пафосный образ на сцене. Не нужны аплодисменты, уважение и популярность. Ей не нужны деньги, не нужны дорога в высшее общество, беззаботный образ жизни, лучший рок-альбом года и место в музее славы. Ее взгляд наполнился презрением. Сергей почувствовал себя ничтожеством.

Она не дала ему учиться. Поссорила с близкими, разлучила с женой, отобрала дочь. Скандалила, кричала. Она вышибала из его головы все, кроме музыки. Требовала больше и больше. А когда он играл, она уже не отвечала восторгом. Она критиковала, унижала, бесилась. В ответ на новую песню обливала помоями, от которых разъедало бетонные стены.

Но затем стало еще хуже — он понял, что ей нужно на самом деле. Она требовала не просто песен — она ждала выпотрошенных на пол кишок, изнеможения, вырезанных из сердца звуков, способных перевернуть мироздание. Таких, что сам Бог услышит и поперхнется.

Путь к этим звукам — дорога босиком по стеклу между петель для повешения, в конце которой либо неизбежные, неразрешимые парадоксы и смерть. Либо выход. Она была непоколебима, он засомневался, но было уже поздно.

Вдруг все скомкалось. Музыка переросла в гул. Сергей упал на пол — его ударило током. Ошеломленные люди вновь закричали. Но не прошло и секунды, как Сергей поднялся. С нечеловеческим усилием он дотянулся до гитары. Замахнулся

и махом обрушил ее на пол.

Раздался адский грохот. Он замахнулся снова, ударил переломанной деревяхой с торчащими во все стороны струнами по колонке. Смешалось все — бомбежка басов, гудение, свист, треск. Казалось, звук ломает кости, а сердце разбухает и рвет грудную клетку изнутри. Я был уверен, что мои уши напоминают жареный бекон. Молился, лишь бы поскорее оглохнуть.

Наконец, я выбежал. И бежал, и бежал, и бежал не останавливаясь, пока фабрика не осталась далеко позади. Я не помню, как вернулся домой. Если это не было сумасшедшим наваждением, то я знаю что видел этим вечером. Поэтому немедля выпотрошил на пол ящики с бумагами. Нашел свои старые глупые стишки, которые не хватало духу выбросить, порвал и смыл в унитаз.

В понедельник Сергей пришел на работу. Просто прошел и сел на свое место, как обычно. Неуютной атмосферы за ним больше не тащилось. Я боялся спрашивать о чем-то, но должен был.

“Что там произошло”, — наконец решился я.

Он не повел и бровью. Сказал так обыденно, как говорят о заметке в спортивном журнале.

“Мы расстались. Теперь точно”.

Большего мне было и не надо. Я прекрасно его понял. Потому что смог это пережить, а он нет.

Скоро он ушел от нас, не знаю точно почему. Работать вроде стал лучше. То есть, быстрее. Выплатил долги за сорванный концерт и побитый зал, потом уволился. Но больше всего мне запомнился один вечер перед его уходом.

Я задержался на работе, спустился на кухню посмотреть, не оставил ли кто с обеда еды. Рядом с кухней у нас комната отдыха. Там есть гитара, которую никто не доставал уже лет сто. Сергей сидел один. Он подключил ее. Гитара раздалась негромким вибрирующим аккордом. Это было очень странно - я вновь увидел Ее. Звук напоминал разговор, неловкий и короткий. В хвосте затухающего звука теплилась надежда и неуверенное предложение “начать все сначала”. Но вот палец запнулся об струну, некрасиво оборвав аккорд, как будто играл полный профан. Было понятно — они оба в это не верят. Раны болят сильнее всего, когда только начинают заживать.

Так Сергей расстался со своей Мечтой. И вы ничего не знаете о расставаниях, если не переживали подобное.