«В отделах только и разговоров, что об Алексее Навальном». Интервью с Виталием Серукановым

Виталий Серуканов — заместитель начальника штаба Навального в Москве, юрист и оппозиционный политик.

3 августа Виталий Серуканов провел открытие нового московского штаба и встретился с волонтерами, пока Ляскина, Волкова и Навального судили.

Протестная Москва поговорила с Виталием о том, почему Навальный уже не просто человек, во что верит молодежь в протесте, в каком московском ОВД самые лютые полицейские и кем он станет в Прекрасной Росиии Будущего.

— Каждую минуту я живу в ожидании того, что диктофон всегда где-то включен.

— Часто интервью берут у вас?

— В основном, когда что-то случается. Прессе всегда что интересно? Задержания, кровь, кишки.

— Сейчас будет немного более мило. Как вы пришли в протест?

— Знаете, как Глуховский в последней книге написал? Почему заключенные не могут голосовать? Потому что это протестный электорат, они априори против системы. Так и нормальный российский человек, который сталкивается с действительностью.

Ты получаешь образование, воспринимаешь правильно окружающую действительность, и в тебе это постепенно копится. У тебя есть ненависть к мусорам, к очереди в поликлинику, к тому, что ты учишься в коммерческом вузе, а не в государственном, потому что тебя прокатили в 2002 году. У тебя есть ненависть, что ты не можешь найти нормальную работу. Ты приходишь к обычным клеркам в страховую компанию и видишь, что на высших должностях работают твои ровесники, которые там оказались потому что. Вот это «потому что» в России никуда не девается. Человеку нужен какой-то выход.

— Коммерческий вуз, работа клерком — это вы и о себе говорите?

— Да. Я в жизни кем только не работал: курьером, грузчиком, репетитором по истории и обществознанию, юристом.

— По образованию вы юрист, но сейчас не занимаетесь этим. Почему?

— Юриспруденция — это стало очень скучно. Не понимаю моих родителей, которые сделали решили сделать меня юристом. У меня совершенно нет терпения и чувства такта. Я очень рад, что в последние два года отошел от этого. В России очень сложно быть юристом. Нашим электоральным юристам даем установку: вы каждый раз должны идти в суд, как в первый раз. Не нужно забивать голову, что все определено, постановление есть. Я снимаю шляпу перед Ждановым и Гимади. Они несмотря ни на что ходят, добиваются, грызут, хотя понимают, что победы в российских судах не будет. Особенно тяжело мне было после 26 марта. Я все-таки приехал в суд, хотя практику не вел. В Тверском суде не хватало юристов-адвокатов. Я сижу с парнем, он спрашивает: «Ну что, у нас есть шанс? Судья ходатайство приобщила, все идет так неплохо». У меня дилемма: что ему сказать? Человека в первый раз привлекают к административной ответственности. Я объясняю ему, что это российский суд, и даже если ты сейчас говорил правду, и мы привели доказательства твоей невиновности, это не значит, что ты отсюда не поедешь в спецприемник.

— Вы прошли путь от волонтера ФБК до заместителя начальника штаба Навального в Москве. Расскажите об этапах вашей жизни в оппозиции.

— После мэрской кампании я работал в ФБК с сентября до декабря 2013 года. Потом я ушел. Это был переходный этап. Нынешний ФБК — это продолжение той штабной электоральной структуры, которая была в 2013 году. Потом у меня был ряд кампаний — в 2014 кампания Ляскина, он хотел стать депутатом Мосгордумы. Я тогда помогал ему собирать подписи. Определяющим стал 2015 год, зародилась Демкоалиция. Верил ли я тогда в Демкоалицию? Сам себе задаю вопрос. Наверное, тогда — да. Казалось, сейчас мы обретем эту платформу, эти праймериз. Помните первые праймериз? Я помогал проводить их в Калужской области, это была первая проба. Но нужен был более объединяющий бренд, чем Парнас. Все случилось в марте-апреле 2016 года, когда Михаил Касьянов настаивал на том, что он должен быть первым номером в списке. Все равны, идем по европейскому пути, проводим праймериз, и тут первое место отдают чуваку, который в то время «поплыл», простите. Я был в пуле кандидатов, которые готовились к Госдуме. В личном плане меня это немного поломало. Ты готовишься к этим праймериз, проводишь каждую неделю буквально титаническую работу, поднимаешь свой паблик, ищешь повестку, колотишь команду на чем свет стоит. А потом это все как карточный домик падает. Навальный тогда принял абсолютно верное решение, что мы выходим из этой штуки и просто развиваемся сами. Слава богу, что потом была кампания Николая Ляскина. Я был у него руководителем кампании. Мы заняли с копейкой за душой четвертое место. Мы понимали, что будут постоянно эти разговоры: вы сели играть в карты с шулерами, вам ничего не дадут. Мы из принципа выбрали очень сильный протестный лозунг «они охренели», но тем не менее технология была социальной. Мы помогали людям решать проблемы. Политика как сервис. Ходили по дворам, собирали жалобы, потом юристы писали, и это давало огромный результат: за нас голосовали даже и сторонники Путина. Важное открытие: если разговаривать с людьми на языке социальных проблем, то они забывают о своей ватности, Крыме и Путине.

— Почему именно Алексей Навальный?

— Это очень хороший вопрос. Последние пять лет я помогал только Навальному. Навальный — это сейчас шанс для тридцатилетних. Если мы свой шанс профукаем в 2018 году, то многие потухнут. Старик Навальный — мега-открытый человек. Он всегда смотрит в глаза, никогда не юлит и совершенно честно все скажет. Вокруг Навального никогда нет тусовки. Если ты работаешь, то да, если нет, то выход там. Я очень надеюсь, что 2018 год будет для нас определяющим в положительном русле. Сейчас ни КПРФ, ни Единая Россия, ни эсеры — никто не создает собственную повестку в регионах. Алексей Навальный приходит со своими антикоррупционными мероприятиями и агитсубботниками и создает повестку. Делает так, что силовики в каком-либо регионе только и начинают думать, что об Алексее Навальном. Как из того самого кино. В отделах только и разговоров, что об Алексее Навальном.

— Раз в жизни надо выбрать Навального президентом.

— Да. Но сейчас вся наша политика стала полярной. Есть Владимир Путин, человек, который заарканил все, царь и бог. За ним все силовые ведомства. С другой стороны тоже обозначился человек, и он тоже один, это Алексей Навальный. Ситуация очень российская получается. В этом ее непредсказуемость. За Алексеем Навальным вся независимая политика, все люди, которые хотят перемен.

— Вы хотите сказать, что Навальный будет тем же Путиным, раз вы сравниваете это с битвой двух личностей?

— Навальному сложно будет это сделать, потому что он не ФСБшник, и у него нет своего кооператива «Озеро». Навальный — смелый человек, который не идет на компромиссы и знает, чего хочет. Это русский человек с европейскими ценностями. Поэтому его многие воспринимают. Нет таких больше людей у нас. Он умеет рисковать, при том что уже находится в сложной ситуации, брат сидит. Он просто берет и делает. У нас был эпизод в прошлом штабе, пришли какие-то люди и спрашивают: «А вы согласовали эту табличку возле штаба? Это сложная процедура». Нет, мы просто пришли, повесили и все. Проблема российской оппозиции: пока все будут договариваться, ни до чего не договорятся, а мы пока делать будем. Этим позиция Алексея Навального отличается от всех остальных. Это как Зыгарь написал в книжке «Вся кремлевская рать»: это человек как будто с другой планеты.

— Вам уже доводилось разочаровываться в политиках?

— На прошлых президентских выборах я поддерживал Прохорова. Я оказался лохом. Был эпизод, мы ехали с Алексеем Анатольевичем на поезде в Киров, и какой-то журналист возьми да и скажи «Как теперь к Прохорову относиться?». Навальный тычет в меня пальцем и говорит: «У него и спроси, как к нему относиться, он его поддерживал». Я сижу как будто на меня ведро говна вылили. В России так бывает. Прохоров обеспечил легитимность президентских выборов, потом аккуратно ливанул, заморозив кластер независимой политики. Номер прошел на ура.

— Когда и где вы познакомились с Навальным?

— Я его видел на Болотной. А лично — это было в поезде Москва-Киров. Он стоял то ли со сломанной, то ли с порезанной рукой, и сказал: «Обор, едете тоже в Киров? Поддержать?». Я был тогда в другой, прохоровской, движухе. Я говорю: «Да там конец, давайте будем помогать». Поговорили потом, и какие-то точки соприкосновения нашлись.

— В Барвихе на выборах вам с товарищами пришлось снять ваши кандидатуры, но были ли какие-то результаты у той кампании?

— В Барвихе мы те выборы-то жулью сорвали. Они уже думали, что сидят в этом муниципальном собрании, все в ажуре. Мы хорошую инициировали встречу с Памфиловой, я посмотрел ей в глаза. Это были глаза такого человека, который все понимает. Она делает страшные вещи, и этот избирательный цикл будет сфальсифицирован, и будет очередной пиздорез. Но мне кажется, что она не сволочь. Ее не нужно демонизировать, хотя мне наверно по шапке прилетит за то, что я пытаюсь обелять ее в личном плане. Мне рассказывал историю один человек, тоже из независимой политики, но старше меня. Когда были похороны Гайдара, люди лезли вперед, а Памфилова очень скромно отошла в сторону и подошла одной из последних. Очень жалко, что она вписалась в эту дрянную историю после Чурова. Теперь она войдет в историю, как человек, который пытается ливануть президентские выборы 2018 года.

— Чем уличные протесты 2011–2013 годов отличаются от современных акций?

— В 2011–2012 году было очевидно одно: есть Алексей Навальный, есть Борис Немцов. Если Навальный двигался по европейскому пути строительства структуры — был уже Фонд борьбы с коррупцией, зарождалась Партия Прогресса — то Борис Ефимович оставался уличным политиком, политиком вдохновения. Поэтому вся молодежь еще тогда шла к Навальному. Это был единственно правильный путь в то время.

Сейчас мы видим две точки: 26 марта и 12 июня. Мы перешли от стихийных, абсолютно неуправляемых уличных протестов, с хорошим месседжем, но с никакой организацией, с интригами между кучей лидеров, к выверенному технологически процессу. 26 марта само по себе не появилось. Есть куча людей, которые пять лет делали так, чтобы вы появились.

— Вы обозначаете 26 марта как очень важный день, когда все поменялось. А что в оппозиции происходило до этого и что именно изменилось?

— 26 марта политика стала другой за один день. У всех были гораздо более низкие ожидания. 26 марта мы как-то выбились за пределы тусовоньки — одни и те же лица из года в год, что-то все стареют. Каждого молодого чувака, который приходил, все сразу начинали подгонять: «Давай-давай, делай, включайся!» После 26 нежданно-негаданно оказалось, что молодых чуваков очень много, и всех не знаем. Мне всегда казалось, если кто-то пришел незнакомый — это провокатор. Потом поняли, что нифига. YouTube творит чудеса, и там уже сформировалась армия сторонников. Это люди, которые «не верят ни в бога, ни в черта, ни в советскую власть», а верят в соблюдение своих прав. Люди, для которых слоган «коррупция ворует будущее» — фундаментальный. Возможно, мы уже забыли, что такое верить в будущее, потому что нас постоянно ломали, а эти люди — нифига — они хотят жить по-другому. Они только и жили при Путине. Для них уже взгляд на политику — совершенно иной. Сформировались такие организации, как Протестная Москва, и это круто.

— В 2012 году протест «слили». Как сегодня избежать прошлых ошибок?

— Все будет развиваться, пока не начнется дележка и конкуренция между лидерами, пока эта движуха будет оставаться горизонтальной и с разностью взглядов. Я уверен, среди этой новой волны есть и левые, и правые, и черт его знает. Универсализация дает дополнительные шансы. Раньше все друг с другом враждовали. Я знаю людей, которые до сих пор не подадут друг другу руку при встрече, даже работая в одной команде. Но сейчас этого уже нет, это очень хорошо.

Нужно прекращать играть в эти субкультурные игрушечки, сжимать волю в кулак и работать на общую цель. Открытая политическая система в будущем уже разрулит, кто попадет во власть, кто не попадет.

— В чем заключаются ваши обязанности как заместителя начальника штаба?

— Я отвечаю за граундворк, за коллектив, кадровые отношения, технологии взаимодействия с электоратом и агитацию. У нас в штабе все очень ситуативно распределено. Тут нельзя прийти, выполнять свою должностную инструкцию от «а» до «я», не только это.

— А как проходит ваш обычный рабочий день?

— Я прихожу где-то в пол-одиннадцатого. Все надо проверить. Мы проводим очень короткую летучку перед открытием, сверяем процессы, прувим. Смотрим, какие ключевые задачи сделаны за вчерашний день, быстро делаем вводные задачи на сегодняшний. С 11 до 12 приходит всегда много людей, это добрая традиция. Потом чуть-чуть поменьше, вечером — снова. В 16–17 летучка по более серьезным вопросам. После закрытия тоже летучка, нужно разобрать фидбек за день, поставить новые задачи. Вот такая жизнь. Даже уже не замечаешь. Конечно, стареешь. Это очень сильно выматывает — находиться в водовороте активной независимой политики. Мне кажется, что если бы машинами торговал, я бы выглядел гораздо моложе, и мыслей бы меньше в голове было. Надо понимать, что это не просто работа.

— Сколько волонтеров постоянно участвует в работе штаба и агитации? Николай Ляскин в прошлом интервью говорил, что в Москве есть 16 тысяч человек.

— 16 тысяч волонтеров — это на тот момент люди, которые зарегистрировались на сайте. Понятно, что одно дело — зарегистрироваться на сайте, а другое дело — прийти и поучаствовать в какой-то активности в штабе. Сейчас можем тысячу волонтеров на какую-то единовременную акцию типа агитсубботника поднять. 16 тысяч придут, когда, видимо, час икс настанет. Или если будет совсем прямой месседж из разряда «Чуваки, сегодня мы собираем подписи» или «Сегодня мы Алексея Навального в Кремль провожаем». Тут уже не 16 тысяч выйдет, а миллион. Все зависит от того, какой месседж мы им предлагаем. А на ежедневную агитацию по-разному выходят. Вчера около 100 человек участвовали, сегодня поменьше.

— Как выглядит типичный волонтер московского штаба Навального?

— Студент. Не последние курсы, конечно. Где-то с первого по третий. Человек из хорошего вуза, с хорошей системой ценностей. Человек, который постоянно сомневается в чем-то. Чем отличается нынешний волонтер от прошлого? Он все время приходит и задает вопросы. Видимо, это черта нового поколения, что нужно постоянно разбираться в детатях. Ну и это веселый человек, который хочет какого-то дружеского общения. Это очень и упрямые люди. Их задерживают, они не ломаются нифига. У нас есть активисты, которых задерживали, а они тут же приходили за новым шаром и опять шли агитировать. У них нет страха никакого. У людей есть запас прочности очень серьезный. Они понимают, на что идут.

— Штаб недавно занялся новым способом агитации, «от двери к двери». Вам это нравится?

— Сейчас скажу очень непопулярную вещь, возможно, меня многие за это возненавидят, но я дикий сторонник «от двери к двери».

Мы хотим сделать так, чтобы в России была нормальная политика. Когда появятся нормальные технологии из западных трендов, тогда появится какая-то всеобщая конкуренция. Посмотрите на все избирательные кампании: Хилари, Сандерс, Трамп — это все ОДД. Они создают огромный колл-центр, который бомбит людей холодными звонками, цепляют тех, кто хоть как-то реагирует, и посылают туда точечно свои агитационные команды. Никто и никогда в России по-настоящему не пытался внедрить эту технологию.

Мы приходим домой к избирателям и показываем, что уважаем их, что нас много, мы активны и готовы говорить откровенно, конструктивно и долго. Стоять на улице тоже важно, это визуальный охват. Но настоящий голос получается в результате существенного контакта.

ОДД — это возможность разумно подходить к расходу агитматериалов. Газеты и листовки остаются у человека дома, их будет читать его семья, а на улице часть агитки оказывается в соседней урне. У нас бюджет кампании очень ограничен. Как говорится, нам Аллах деньги не дает. У нас есть только деньги обычных людей, а им они даются очень сложно, у нас постоянно сидит это в голове.

Ноябрь-декабрь — ключевые (итоговые) этапы кампании за выдвижение. В это время в Москве заниматься уличной агитацией нереально: дождь, грязь, темнеет в пять часов вечера, люди спешат, никто ничего не берет.

— В прошлом вы занимались агитацией в Костроме и Калуге. А в Москве, наверное, по-другому все?

— Я уверен, что поквартирный обход в любом другом регионе, где я это делал, гораздо проще. В маленьком городе можно перезнакомиться со всем населением, как было в 2015 году в Шарье в Костромской области.

Мы сами с Ляскиным пошли в Кузьминках на поквартирный обход. Хотя я в нем миллион раз до этого участвовал, в Москве совершенно другая специфика: люди умудряются делать вид, что они очень заняты, когда они из ванной выходят с вафельным полотенцем на голове и в халатике только что накинутом. Сейчас в Москве просто вирус занятости. Поэтому все гораздо тяжелее, но нужно привыкнуть — это наш шанс расширить свою агитацию.

— Как дела с агитацией обстоят в России в целом?

— Все еще остается на колхозном уровне. Есть телевизор, есть газеты. Как мыслит типичный проправительственный кандидат? Давайте сделаем сто пятьсот миллионов бесплатных газет, потом раскидаем их через платных распространителей. Они, правда, все это украдут или не раздадут, но так или иначе. У нас институт политтехнологов уничтожили. Помните отмену губернаторских выборов? Политтехнологи стали исчезать. Даже те жулики, которые были в начале двухтысячных годов, о которых много писала Хакамада и говорил Немцов. Появились только эти — правительственные — жулики. Раньше он был помощником главы управы, а теперь крупный политтехнолог.

— Уже есть результаты кампании от двери к двери?

— Навскидку, для нашего сторонника это правда сложно. Может, просто сейчас нет прямого месседжа — почему именно сейчас надо агитировать, когда основная цель — собрать и верифицировать подписи.

Сейчас мы находимся на этапе громадного теста. Нам нужно понять, сколько тратится времени на обход подъезда, понимают ли волонтеры, чего мы от них хотим, сколь безболезнен для них переход от классической уличной агитации, к которой они привыкли. Нужно понять универсальный скрипт: как разговаривать с консьержами, как реагирует на это полиция.

У нас ключевая задача — к осени чтоб все было готово. Чтобы у нас в голове собиралось полное понимание, как должен в идеале выглядеть поквартирный обход.

— Есть ли какие-то риски при проведении ОДД?

— Мы же в России живем. С заклеенными ртами даже задерживают и с пустыми листами. Тут недостаточно просто найти классную технологию и все, она полетела, и все рады. Здесь будет куча мудаков, начиная от управ, которые начнут работать с консьержами напрямую, с ментами, которые начнут пастись не возле метро, а во дворах и выпаливать наших волонтеров.

Но ОДД — это очень хорошая возможность. Ходить по квартирам — безопаснее, людей всегда поймать можно, в нашем климате это будет комфортно. И предъявить что-то — ну совсем сложно. С точки зрения закона тут уже абсолютно выверено, не нужно плести, как уж на сковородке, что это — одиночный пикет, 202-й закон, какой то указ или 212 статья…

— Они придумают.

— Серьезно, я уже не удивлюсь. У нас была ситуация в 2016 году, Николай Ляскин был уже зарегистрированным кандидатом, и сотрудники полиции не знали, что с нами делать, как то на одной из встреч с жителями в Сокольниках они задержали за бродяжничество! Две статьи вменяли: приставание к людям и бродяжничество. О чем тут еще говорить? Голь на выдумки хитра, а тут она еще и беспредельничает…

— Может быть, что надавят на человека в квартире, чтобы он подписал, что волонтер незаконно проник к нему?

— Может быть все что угодно. Могут, например, выгнать нас из штаба прямо сейчас. Я даже уверен больше: возникнут ситуации, когда непонятные чуваки в наших майках что-нибудь натворят в поквартирном обходе. Пойдут липовые сообщения по НТВ, Рен-ТВ, что банды гастролеров под видом каких-то общественных активистов ходят по квартирам: у бабы Вали уже украли три кожаные куртки, у дяди Пети — два портсигара.

От этого никуда не уйти, это избитые технологии, все равно что спойлера запускать с одинаковой фамилией — все уже проходили, и прекрасно понимаем, что это будет. В России противодействие нам только так и строится — какими-то сраными фейковыми ситуациями. Но нужно пробовать. Если есть шанс из 10, из 100, из 1000 — его нужно использовать. Потому что другой путь — ничего не делать, сидеть и думать: «Оно само как-то образуется». Нет, это хреновый путь. Жизнь у нас одна и нужно что-то пытаться делать.

— Вы упомянули, что самое важное сейчас — сбор подписей. Как продвигается это дело?

— Нужно собрать больше 300 тысяч подписей: по семь с половиной тысяч с региона по этой путинской норме. Задача суперсложная, но решаемая. Я знаю, что такое собирать подписи. Это полный ад. Нет худшего процесса. Это изматывает людей, это чудовищное напряжение, надо объяснять людям, для чего подпись. Они думают, что отдают голос на выборах, что вы не имеете права собирать персональные данные и зачем паспорт, это вы сами придумали.

Ответить откровенно — решаем ли мы задачу по сбору хоть миллиона подписей? решаем. Но вопрос в том, какой уровень противодействия будет в то время, когда мы будем собирать подписи. Вы же понимаете, что могут посадить полштаба в спецприемник, а потом сказать: «Ой, а они подписи не собрали». Но нам нужно сделать так, чтобы те люди, которые готовы поставить за нас подпись, знали, что мы эти подписи собрали. Это политическая война. Они сейчас административными мерами стараются просто гасануть кампанию. Каждый день — как сводки с полей. Человека на Дальнем Востоке сегодня увезли по подозрению, что у него есть оружие, в Казани чуваку дали 15 суток, в Краснодаре бабки ломают головой окна, пытаются пролезть где-то на уровне пола. Это все говорит о том, что все потихоньку сходят с ума с той стороны и скоро дойдут до абсолютного абсурда.

— А зачем именно в Москве собирать так много подписей?

— Москва — это универсальный электоральный хаб, где можно найти людей из любого региона, и здесь мы будем добирать их подписи. Мы будем работать с людьми из мест, в которых вообще нет штаба, или он есть, но затрудняется выполнить норму в семь с половиной тысяч подписей.

— В прошлом штабе произошла эта очень неприятная история с Туровским. Как так получилось, что он на ночь остался один?

— У нас это было так построено: «– Ты можешь сегодня остаться? — Да, я могу». Мы не оставим никогда никакого человека насильно: «Чувак, вот ты сегодня останешься в штабе! Ты плохо себя вел». Нет, конечно. Я сам оставался там часть ночей. То, что он был один, ну… Двери были все закрыты. Я согласен полностью с Николаем Ляскиным, что от судьбы не убежишь. Если они хотели это сделать, они бы это сделали.

— На открытии второго штаба вы говорили, что уже как-то усовершенствовали его. А что именно было сделано? И что сделано для обеспечения безопасности?

— Мы подошли с другой стороны, конечно, чтоб потом не было таких вопросов, что пострадали люди. Сейчас мы усовершенствовали все. Теперь штаб больше защищен технологически. Но его можно защитить от воров, от бандитов, но когда захотят сюда влезть какие-нибудь ФСБшники, что им помешает? Они отключат нахер… Если будут люди — они людей отключат, если надо — они сигнализацию отключат, камеры отключат. Все, что можно сделать в законных рамках, мы сделали. Но мы живем в России. Красная страна абсолютно. Менты — они везде. Наша задача сделать так, чтоб было сложнее попасть, чтоб мы о таких действиях узнали и могли это максимально растиражировать и создать резонанс. Жизнь покажет, насколько это все эффективно было. Или неэффективно.

— Как думаете, долго ли штаб продержится в этом помещении?

— Пока штиль, ничего не происходит. В том помещении сразу, как мы открылись, начали приходить какие-то непонятные мужики с бумагами и выгонять нас. Потом свет выключился. Я надеюсь, что очередной собственник все-таки останется предпринимателем. Хотя могут прийти к любому и раздавить. Я надеюсь, что есть у этого человека какие-то основания продержать нас здесь подольше. В это надо просто верить. Посмотрим. Вот мы сейчас с вами разговариваем, сюда зайдет какой-нибудь мужик и скажет: «Пошли нахер отсюда! Это мое помещение, а вы в нем находитесь незаконно». Мы с вами встанем, я побухчу на мужика, скажу: «Ты что, охренел? Вот у нас тут договор…». Тут выйдет сотрудник полиции и скажет: «Этот договор себе в задницу засунь, пошел вон из помещения и журналистов своих забери». Такое тоже может быть в современной России/

— Вы сказали о борьбе административного ресурса против кампании. Недавно Навального, Ляскина и Волкова обязали выплатить большие штрафы, многие ожидали арестов. Что это было?

— Возможно, они ближе к осени они начнут пугать: чуваки, у вас за полгода два привода, сейчас будет третий, и мы вас затаскаем проверками и уголовными делами. Все мы прекрасно помним: 212.1 УК РФ, Ильдар Дадин. Теоретически, именно по этой статье, хотя там куча правовых нюансов, но мы же все понимаем, мы в России живем. Все эти нюансы очень легко нивелируются невнимательностью судьи на каком-то этапе. У Николая Ляскина уже два таких привода. Может быть и третий. Могут сделать громкую кампанию в СМИ и постоянно запугивать этим: ага, третий привод, постоянные нарушители, уголовная статья. С другой стороны даже у них должен быть какой-то солевой баланс в голове, невозможно людей постоянно гноить в спецприемнике. Я не удивлюсь, если сейчас дали штраф, придут через два дня и дадут административный арест.

— Как эта история со огромными штрафами могла отразиться на волонтерах штаба?

— У нас люди в России богато не живут, наш сторонник — это человек средних финансовых возможностей и, может, студент. Для многих 10 суток проще отсидеть, чем платить штраф 300 тысяч. Лучше я отсижу 30 суток, чем буду где-то искать 300 тысяч рублей. А если сейчас всем начнут давать по 300 тысяч рублей? У нас был агитационный уикенд 8–9 июля. Там повязали примерно 120 человек, и у этих людей 20.2 КоАП, часть пятая. Сейчас их задерживают, и уже часть восьмая, штраф 300 тысяч. Сейчас кто-то из них, и они имеют на это право, уже задумается: если я сейчас пойду, то у меня будет часть восьмая, и что?

Власть этого и хочет, потому что понимает, что Навальный уже не просто человек. Он становится обобщающим брендом, это протест против существующей коррупционной реальности. Будем судиться, отбивать эти штрафы.

— С Николаем Ляскиным вы друзья или просто вместе работаете?

— Коля больше, чем коллега. Это чувак, от которого я научился очень многому. Николай Ляскин рожден быть политиком. Я научился у него спокойно говорить с сотрудниками полиции, быть медиатором. Научился какой-то мудрости, что не всегда нужно шашки наголо. Я темпераментный человек и не всегда умею что-то правильно сделать. Вот у Коли как раз можно поучиться быть политиком. Быть человеком, который все очень правильно позиционирует, взвешивает и не делает дурацких ошибок. Потому что любая политика не терпит экспрессии.

— Вы были вместе с Ляскиным в «Кактусе» 7 июля, как раз перед агитсубботником. В эфир пришел вопрос: «А что будет, если координаторов всех повяжут?». И Ляскин ответил, что полицейские ничего не смогут вменить. Они могут назвать это одиночным пикетом, но это, конечно, не так. Вы поддержали его. Потом за несколько часов до агитсубботника в чате штаба «Москва 20!8» стали рассылать памятку, как стоять в одиночном пикете. Памятку написал юрист штаба Дмитрий Волов. При этом, эту памятку очень тихо рассылали, не запинивали в чате…

— Вот вы эти. Маленькие конспирологи просто (смеется). «Конспирологическая Москва».

— Не, так это выглядит просто.

— Не протестная, а конспирологическая Москва! (Смеется)

— Послушайте, Волов в памятке написал, что предстоящая агитация — это одиночный пикет, но под действие 202 указа не попадает. Но, мне кажется, он не мог не знать, что активисты Протестной Москвы выходили с одиночными пикетами, и нас задерживали как раз во время действия этого указа. Получилась большая проблема с информированием людей. Кроме того, на участие в субботнике записывали несовершеннолетних, а несовершеннолетним нельзя в одиночный пикет выходить, раз это уже стали называть одиночным пикетом. Как вы это прокомментируете?

— Очень просто. Нет позиции у штаба, что сейчас то, что происходит, это одиночный пикет или массовый пикет. Мы считаем это информированием к предстоящим президентским выборам, это просто общественная кампания за выдвижение. Дмитрий Волов… Юристы — это такие очень хитрые люди. Они всегда со своей стороны находят какие-то удобоваримые формы, которые могут облегчить человеку вероятный диалог с сотрудником полиции. Потому что, когда ты стоишь один, и к тебе подходит сотрудник полиции и говорит: «Что здесь у тебя происходит?», тебе всегда проще сказать, что одиночный пикет, он быстрее отвалит от вас.

— Но вы же понимаете, что по закону это не одиночный пикет, когда ты раздаешь листовки.

— Почему?

— Потому что у одиночного пикета есть определение в законе.

— Хорошо. Задам вам встречный вопрос, если позволите. Когда человек просто ходит один и раздает листовки — что это тогда?

— Просто раздача листовок. Если в период выборов, то это называется агитацией.

— Конечно, агитация. А когда не в период?

— Просто раздача.

— Просто. Вот поэтому у нас позиция штаба, я начал именно с этого, что это просто информирование граждан, ведение общественной кампании. Я всегда рекомендую какой скрипт: « — Что у вас здесь происходит? — Ничего не происходит. — Что вы здесь делаете? — Я хожу и разговариваю с людьми. У меня сейчас нет никаких лозунгов, требований, гарантий я никому никаких не даю. Я просто разговариваю с людьми, если им нужно будет, я дам им эту листовку. Хотите взять листовку почитать?»

— Получается, юрист Волов не транслировал позицию штаба?

— Нет, он транслировал позицию. Мне сейчас очень сложно сказать, какой пост вы конкретно имеет ввиду.

— Я могу показать этот пост с памяткой.

— Да, поищите между делом, а я пока поговорю. Поэтому Дима, конечно, мог считать, что один человек стоит — можно трактовать в свою пользу, что это одиночный пикет. Если закон дает нам дополнительные возможности в общении с сотрудником полиции, эти возможности нужно использовать.

— В тех условиях, когда действовал 202-й указ, сказать сотруднику полиции «Я провожу сейчас одиночный пикет, извините» — это означало подписать себе 20.2 КоАП РФ.

— Смотрите. Что такое 202-й этот приказ? В нем нет ни строчки, что нельзя проводить одиночный пикет…

— В федеральном законе «О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетированиях» есть определение, что такое пикет. Пикет — мероприятие без передвижения, с плакатами, без звукоусиливающего оборудования, есть пикетируемый объект. Затем там есть указание, что одиночный пикет — это пикет, проводимый одним человеком, не требующий согласования. Получается, в этом законе есть определение, что одиночный пикет — все равно пикет, и пикет — это массовое мероприятие, тогда одиночный пикет — это тоже массовое мероприятие, а 202-м указом запрещены массовые мероприятия.

— Я понял вашу позицию, что наша юридическая позиция была немного уязвимая, что мы людям, когда они одни, рекомендовали говорить, что это одиночный пикет…

— В условиях этого указа.

— Да, с вашей стороны это показалось уязвимым, но со своей могу сказать, что штаб хотел использовать все возможности. Если человек один, и к нему подходит сотрудник полиции, то в такой момент можно аргументированно высказывать позицию с помощью этой нормы.

Но, как мы знаем на практике, задерживали всех и везде. Они посчитали, что стоит чувак где-нибудь на Щукинской и стоит чувак на Выхино, и у них общая тематика, поэтому мы будем считать это массовым пикетом. Анализируя эти административные материалы, мы пришли к выводу, что они реально считали, что все люди, которые вышли в тот день в Москве, проводили один общий массовый пикет. Это с ума сойти, кретинизм чистой воды. А организовали это все с помощью видеохостинга YouTube Ляскин, Навальный и Волков. Как складно все у них звучит, и они уже не стесняются идти на какие-то абсурдные штуки. Поэтому тут все очень условно.

— Как информировать волонтеров так, чтобы они знали, на что идут, но при этом не распугать людей?

— Здравый принцип в политике: люди должны знать о рисках. Что важно сказать? Ходить и просто раздавать листовки — это законно, но это кампания Алексея Анатольевича, и жулики нас боятся, поэтому вас могут задержать, выписать вам 20.2 КоАП РФ. Мы знакомим волонтеров с нашим юристом Дмитрием Воловым. Если происходит задержание, у нас есть протокол действий: мы сразу создаем отдельный ситуативный чат с задержанным волонтером, где он сразу либо онлайн помощь получает, либо, если у него есть возможность, мы ему звоним. Моя позиция простая: все нужно говорить. Меня часто обвиняют в паникерстве из-за этого (смеется). Когда ты официальное лицо и ты говоришь о рисках, люди начинают воспринимать это так: «Так и будет, скорее всего». Поэтому надо делать все очень разумно, но говорить всегда откровенно. Идеальная формула, которой я стараюсь придерживаться: «Законно, но могут задержать, потому что…».

— Когда вас в первый раз задерживали?

У меня были задержания и не по политической теме. Назовем это так: общественно-активная позиция против мусоров. ACAB. ACAB он везде, не только в политике.

— А за политику?

Первый раз был сентябрь 2013 года, очень резонансное задержание. Я был тогда юристом ФБК. Кампания Навального закончилась, я приехал на нашу информационную точку на Третьяковской, уже агитации не было. Зато там были эти самые пизданутые менты из ОВД Замоскворечье. Они до сих пор наглухо отбитыми и остаются. Вижу, что они ходят с ножницами и режут наш куб, раскидывают волонтеров. Стоит какой-то мужик в хреновом костюме и всеми командует. Я подхожу и говорю: «Ну вы что творите, а?!». Здесь уже беспредел, выстраивать правовой диалог бесполезно. Они берут на полном серьезе и заламывают мне руки. Я поцеловался с асфальтом сразу. Причем я в пиджаке, в галстуке. Меня уводят, начинают запихивать в автомобиль, я выхожу из него назад. Они меня за шиворот тянут, пиджак где-то там на асфальте, рубашка рваная. И тут полицейский берет и бьет нашу активистку в глаз! Локтем. Прямо при мне. Я говорю: «Ты что сделал, скотина?!», он говорит: «Это ты ее ударил!». Просто кошмар! В итоге всю нашу честную компанию увозят в ОВД Замоскворечье. Оттуда я уже сам по телефону вызываю скорую. Эта девочка уезжает на скорой в больницу, менты едут за ней. В итоге у них это дело еще длилось там, по-моему, два года. Какие-то бесконечные проверки. Я очень надеюсь, что полицейский был уволен.

— Многие волонтеры штаба Навального в последнее время сталкиваются с беспределом полицейских. Что с этим делать?

— Наверное, читали историю, как с мальчика в ОВД Замоскворечье сняли футболку, он там с голым торсом щеголял. Сегодня ему выдали постановление, в котором сказано, что он проводил агитационное несогласованное мероприятие, потому что надпись на футболке читали прохожие. Но факт в том, что мы с вами те люди, которые иногда мусоров хоть как-то в чувство приводят. По бытовым ситуациям у них полное раздолье. В политике еще все относительно хорошо. У человека, который попал в политическую беду, будет адвокат и какая-никакая общественная кампания вокруг него.

Мы тот кластер гражданского общества, который может иногда информационными палками потыкивать полицейских. Чего они боятся больше всего? Они боятся скандала, резонанса. Полицейский боится, что его рожа попадет на видео и фото, а потом вскроется, кто он сам такой. Бесполезно пугать его УСБ. В споре между ним и тобой система всегда встанет на его сторону.

— В интервью «ОВД-Инфо» от марта 2016 вы рассказали историю своих непростых взаимоотношений с орловской полицией. А в июне 2016 написали в свой твиттер, что из Орловской области приехали полицейские за вами и повезли туда. А чем в итоге дело кончилось?

— Кончилось дело тем, что они выписали мне штраф. Они переквалифицировали с организации на участие. Надо сказать спасибо резонансу. Если бы не правильная истерика, которую подняли правозащитники, то, уверен, я бы кормил комаров в орловском спецприемнике. Резонанс для их области был гигантский. Когда меня повезли в суд, у меня были очень плохие ощущения, потому что мы вышли, и там стоит вся королевская рать. Стоят какие-то толпы серых мужиков, бесконечно подъезжают иномарки, раскрашенные в ментовские цвета. Там собрался весь бомонд области посмотреть, как привезли какого-то ноунейм чувака откуда-то из Москвы, которого они сейчас накажут.

Ощущение складывалось, что это для них было делом чести. Вот они привезли, показали, вот мы можем, вот ты здесь получил, ты понял? Судья даже в ходе процесса задавала мне вопрос «Вы еще будете проводить какие-то мероприятия?», мол, «Ты все понял?». Это дикая история, потому что меня украли буквально с пикета по Чайке. Меня задерживал Окопный, потом он меня им же и передавал, помахал ручкой. Очень трогательная история.

Мы с ним сидим, он говорит: «Сейчас друзья твои из Орловской области приедут». Я, конечно, поник духом, ехал и чувствовал себя просто эдаким Эдвардом Сноуденом. Ехал в голубой рубашке, как он любит носить, но в какой-то газели. И говорю: «Ребят, вы вообще откуда все?». Один говорит: «Я из прокуратуры областной», «А я из центра Э», а другой сидит молчит… ФСБшник, наверное. И вот они едут, сборная силовиков такая, и сижу я чуть ли не в тапочках, в расстегнутой рубашке на задних сидениях. Я понимаю, что уже нечего теряться, снял ботинки там, у меня еще ноги пахли (смеется), потому что было неистово жарко. А они знаете, что? Вот прямо селюки. Достали колбасу какую-то в этой газели, давай ее каким-то ножом резать, бутеры делать.

— Поделились?

— Не, я уж не стал. Сидят какие-то девушки по административному производству. Все они это едят, обсуждают… Лучок там, огурчики, колбаска. Я лег на задний ряд и лежал там всю дорогу. Ушел в мысленное отрицалово от их компании. В какой-то момент, пока мы ехали, а это около 10 часов, мне уже казалось, что мы уже выйдем большими друзьями с ними, потому что это невозможно! Тикают 10 часов, и они ко мне уже никакого интереса не питают, потому что заарканен зверек, чего уже с ним цацкаться. Ужасно.

Я говорю: «Вы меня поймали, за опасным чуваком съездили, я сижу здесь перед вами. Вы считаете, это серьезно? Что собрали группу и послали за мной по какой-то херне, которая была больше чем полгода назад?» Отвечают: «Да нет, конечно, шляпа какая-то, ты вроде и не мракобес». Они наверняка из серьезных ведомств. Не знаю, кого они там ловят. Говорю им: «Посмотрите, есть Кадыров, давайте мы сейчас съездим с вами в Президент-отель. В башку сначала выстрелят мне, а потом выстрелят вам. А потом везде напишут, что мы друг друга убили. Вы же понимаете, что вы служите этим людям?» Они раз такие: «Ну, да, типа… Что ты на Кадырова тут переводишь стрелки?». Я говорю: «Все, вы все поняли, и я вас понял».

Ужасный был суд. Полный разброд и шатание. Когда меня уже привезли во второй раз, там было, все как мы любим. Дело — вот как кирпич. Там был даже диск, правда они очень быстро, сволочи, его оттуда тюкнули прямо на суде. Диск с записью телефонных переговоров. Это офигеть! Инспектор по административному производству встает и говорит: «Виновность привлекаемого к ответственности подтверждена записью телефонных переговоров». Типа я там все это организовал. Тут адвокат сразу: «Вы что, чуваки, это административный процесс, какая нахрен запись телефонных переговоров?!». Там были два человека из какой-то местной прессы и все из журналистов. Тут же судья не удовлетворяет, диск из материалов куда-то пропадает. Начальник уголовного розыска давал свидетельские показания по делу — вот так вот люди в Орловской области работают. Регион — лидер по количеству насильственных преступлений, по их хреновой раскрываемости. А тут они испугались, что будут последователи ездить к этой колонии. Это говорит о том, что в России очень быстро можно столкнуться с действительностью. Достаточно с пикетом постоять где-нибудь в Орловской области.

— В интервью Протестной Москве Николай Ляскин еще говорил, что ему не нравится вся эта истерия в СМИ про протест школьников, которая началась после 26 марта. Но, скажем, на открытии нового штаба в пятницу, было очень много несовершеннолетних. Может и правда то, что сейчас происходит, это протест школьников?

— Скажу очень просто. Природа не терпит пустоты. Полный! Полный провал путинской России в отношении молодежной политики. Все эти бутафорские нашисты, мгеры и хер его знает. Это какая-то попытка себе сменку подрастить, все это искусственно и блевотно. Нормальный человек от 16 лет не пойдет в это говно. Он хочет какую-то стихию, конкурентную политику. Когда человеку 16 лет, он бунтарь, он хочет вокруг себя все менять.

Я помню себя в 16 лет. Если бы мне кто-то сказал в те времена: «Пойдем сейчас сделаем что-нибудь такое, «менты козлы» напишем на школе», я пошел бы и написал. В 16 лет человеку просто велено заниматься политической активностью и реализовывать себя в том числе и так. Я очень надеюсь на то, что вы придете на выборы, потому что, если вы не придете на выборы, вы, конечно, кинете тех людей, которые сейчас в вас поверили. Все в независимой политике сейчас, кто хоть как-то понимает конъюнктуру, переориентированы на вас.

— Только на молодежь?

— В онлайне — да. Вы сейчас никому ничего не должны. В этом ключевое ваше преимущество. Дальше действовать будете вы. Это ваш путь. Возможно, вы — те, кто сформируют эту нацию политически. Сейчас политической нации нет, сейчас есть админресурс и чуваки, которые вразнобой бьются в закрытые двери. Поэтому, я думаю, нас ждет очень веселое время, потому что вас будет становиться больше. У вас будет формироваться частная повестка. И у вас нет авторитетов. Там, где нет авторитетов, есть шанс на то, что действительно будет демократия, потому что авториторизм — это всегда плохо.

— Алексей Навальный выступает за люстрации. А где вы будете искать новых чиновников, если всех старых люстрируете?

— В нынешней кампании очень важно то, что это гигантская кадровая фабрика. В Москве и регионах она соткана из множества людей. В такие короткие сроки и в таких условиях мы открыли 70 региональных штабов, где работают специалисты, юристы, управленцы, люди, которые могут работать с волонтерами. А волонтеров-то сколько! Очень неправильный упрек: «Алексей Навальный набрал своих чуваков, которые тянут лямку». Нет, совершенно не так. Очень-очень много новых людей. Когда я прихожу в федеральный штаб, 90% людей я не знаю. Хотя я уже давно в команде Навального. Абсолютная меритократия, и у всех есть шанс. Любой человек может прийти и попробовать что-то сделать. Главное, чтобы наши взгляды совпадали. Если бы еще не было этих административных тисков, то ситуация была совершенно иной.

— Сейчас вы работаете в штабе Алексея Навального, а кем вы мечтали стать в детстве?

— Отвечу так, что все подумают: врет или специально задумал (смеется). Хотел стать политиком. В детстве смотрел на Горбачева, смотрел, как все меняется. Хотел еще стать ветеринаром. И археологом. Мальчик, выросший в 90-е: Индиана Джонс, красивые девушки вокруг него, он с кнутом ищет загадки древности. Хотел поступать на археологический, но прогнулся под мнение родителей, которые говорили: «Вот ты сейчас выучишься на юриста, а потом можешь идти учиться куда хочешь: иди бабочек лови, иди грязные камни обтирай, насмотрелся кино». Прям обращение ко всем вашим подписчикам: не разводитесь на уговоры! Потому что, когда вы закончите вуз, который вам навязали, вам уже ничего не захочется. Поэтому жалею, честно говоря. Если б вернуть все назад, все-таки пошел бы археологом. Это 100%.

— Как ваша семья относится к тому, что вы в протесте?

— У меня всегда есть опасения, что что-нибудь с родственниками случится. Жена все понимает, у нее наклейка на телефоне «Навальный 2018». Но она старается дистанцироваться, потому что будет очень плохо, когда ты втянешь всю свою семью в это, особенно когда у тебя есть ребенок. Если в семье два человека и ребенок, то известным чуваком в политике пускай будет кто-то один, а второй пускай его поддерживает. Потому что вдвоем сидеть будет совсем плохо. Кто-нибудь батон с напильником должен же мне будет прислать. Вот я жуткий параноик (смеется).

— Как это?

— У меня очень плохие отношения стали с обычными людьми, потому что я всех начинаю во всем подозревать. Мне в каждом третьем журналисте что-то мерещится. Сейчас живу один, семья на даче, недавно произошел случай. В семь утра я слышу: кто-то замок ковыряет. Я быстро встаю, думаю: «Ну все, пипец, приехали!» То ли идти молотком бить по ноутбуку, то ли в окно выбрасывать телефон, что делать? Лучше пойти дверь эту держать или, наоборот, притаиться? Потом человек положил палец на звонок и звонит. Что делать? Оказалось, что я просто пришел уставший и забыл ключи выдернуть из замка, а это просто сосед.Торопился на работу, хотел сказать, что я ключи оставил. А я подбегаю к этой двери, вижу, какой-то лысый мужик, и смотрит прямо в глазок, и так очень нетерпеливо… Просто человек на работу торопился, не более того. Он говорит: «Вы ключи забыли», я говорю: «Что-то я не знаю такого соседа, как вы. Он говорит: «Я квартирант». «Не знаю никаких квартирантов здесь, кто вы? Кто вас послал?». Он говорит: «Да вот ключи, все, я оставлю, я поехал». Человек понял, что я не в себе как то, может только глаза открыл. Он уехал, я открываю дверь, смотрю, а там действительно ключи. Крыша едет. И от этого никуда не уйти. У меня телеграм взламывали за последнее время 3 раза.

— Николай Ляскин, да и другие сотрудники штаба, и сам Навальный, все постоянно говорят, что нужно работать в правовом поле, и мы должны действовать в рамках закона. Но мы постоянно сталкиваемся с нарушениями закона со стороны властей: нападение на штабы, избиение волонтеров, несправедливые суды. Это повторяется много-много раз в самых разных ипостасях. Как победим, действуя только в рамках правового поля, если власти постоянно поступают вот так?

— Это очень хороший вопрос. Я такой человек, что, когда я разговариваю с ментом, мне очень сложно оставаться юристом. Часто, особенно когда он подходит и хамит мне или угрожает, хочется его толкнуть. Но я не могу этого сделать, потому что понимаю: Николай Ляскин получал 25 суток за какую-то хрень. Ударить в прямом эфире по морде журналиста НТВ — это получить 5 суток, выйти на пикет — получить все 25. Или, как Дадин, вообще уехать в карельскую колонию. В политике не всегда можно говорить то, о чем ты думаешь, к сожалению. Даже тем людям, даже тем СМИ, которым ты доверяешь. И поэтому, если я сейчас скажу, что у меня вообще в голове сидит, то я боюсь, что я уеду, а вы будете свидетелями, и я поставлю вас в очень неловкое положение (смеется). Это вот лично моя позиция и надеюсь, что я не буду говорить за других.

— Как мы уже обсудили, в нашей стране полно проблем. Есть страны, где их меньше. Может, просто уехать?

— Валить не выход. Если уж так получилось, что ты родился в России, валить — выход только тогда, когда ты понимаешь, что уже все, пиздец, завтра закроют и привет-поехали. Валить глупо: если у тебя есть какие-то возможности что-то изменить, то надо пытаться. Самый простой способ: у меня есть такие знакомые, собрали чемоданчики, бизнес продали и все. Сидят в Испании, в фейсбученьку пишет умные советы. Такую позицию тоже надо уважать. Но мне было бы очень скучно и грустно.

— Чем вам нравится заниматься в свободное от работы время?

— Ох, вам рассказать, что я делаю по пятницам? У вас же молодежный портал? (Смеется) давайте я расскажу вам честно. Я, как и обычный человек, могу пойти выпить с друзьями. В субботу, если выходной, погуляю с дочкой. У меня очень мало свободного времени. Если есть возможность, то можно встретиться с друзьями и посидеть, чуть-чуть подумать, поговорить. Раньше у меня очень много было хобби, что я только не делал. Бегал по утрам, ходил в зал, собирал книги. Я очень люблю чтение. Нет ничего лучше, чем чтение. Я все время ротирую: читаю какие-нибудь исторические мемуары, художественную литературу, фантастику, Стругацких вместе с Пушкиным. Чтение — это лучший способ уйти от действительности и стать чуточку лучше. Из последнего, что я прочитал, Стругацких дочитал всех.

— Кто входит в круг ваших друзей? С кем пойдете в бар в пятницу?

— Институтские, со двора, разные люди. У меня круг знакомых очень маленький. Сейчас есть пять человек, с которыми я могу общаться и которые меня не будут грузить. Когда ты занимаешься публичной профессией, все тебе задают один и тот же вопрос. Ты с ними пьешь вискарь сидишь и бывает так «Чувак, я даже забыл, как тебя зовут, но ты меня уже полчаса грузишь, как там у Навального дела, что мы делаем неправильно и почему я козел». Поэтому проще общаться со сложившимся кругом.

— На какой фильм сейчас больше всего похожа российская действительность?

— Сплошные «Ширли-Мырли». Все ищут какой-то алмаз, аферизм вокруг. Есть люди, которые все понимают, отходят куда то в сторону. Если серьезно ответить, то скажу шаблонно: «Левиафан». Для меня самый сильный момент в этом фильме, когда он выходит из магазина, покупает бутылку водки, просто стоит и пьет ее. Он понимает, что ничего не поделаешь. Он убить никого не сможет, у него рука не поднимется, и никакой ответки он не сделает, и все его кинут.

— Назовите, пожалуйста, ваш любимый фильм, вашу любимую книгу и вашу любимую музыкальную группу.

— О, как сложно. По музыкальной группе черт знает что приходит в голову… Пускай Offspring будет. Книга, очень тенденциозно, местами грязно, но пускай «Источник» Айн Рэнд. Фильм, неожиданно, глупо, но «Умница Уилл Хантинг».

— Кем вы видите себя в прекрасной России будущего?

— Я хотел бы жить где-нибудь в Рязанской области. Я знаю, дурацки звучит, но я устал от города. Сделать свое маленькое туристическое агентство, возить людей, показывать Старую Рязань и Константиново.

Telegram-канал | VK | Twitter | Помочь нам