Оставьте свою жизнь себе

Машина остановилась мягко, близко к тротуару, ровно так, чтобы создать как можно меньше неудобств для пассажира.

- Коля, у тебя не будет мелочи? Монетами.

- Конечно, Виктор Федорович, — Коля для активности начал ощупывать карманы быстро и обеими руками. — Только два рубля. Хотите сбегаю и разменяю? Вон в ларьке.

- Не надо, хватит этого. И езжай домой уже.

- Может, подожду? Или подъеду еще позже, если Вы надолго.

- Нет, сегодня уже не надо. Завтра заберешь меня из дома, как обычно.

- Понял Вас. До завтра тогда, — не скрывая больше радости ответил Коля и от души добавил: — шеф.

Автомобиль скрылся так же плавно, как и показался в этом мятом жизнью месте. Виктор Федорович в дорогом, длинном пальто не спешил отходить от дороги. Здесь, на грани, еще можно было передумать, вызвать Колю или вспомнить, как ловить такси. Если сделать три-три с половиной шага вправо, развернуться и пройти еще десять шагов вперед, останется дорога только вниз. Но у Коли оказалась ведь монета, так что это знак. У затеи есть какой-то смысл.

Виктор Федорович медленно прикрыл глаза и сделал первый шаг в том направлении, где еще два часа назад, наверняка, катились волны офисной толпы. Впереди был переход метро.

Выбор пал на старую “Вокзальную”, потому что здесь мало ларьков, нет милиции и бабушек с вязаным и закатками. Попрошаек тоже мало, но они здесь старые и настоящие, а не такие, что гостюют в современных ульях для кебаба и кофеен.

Напрягая память, Виктор Федорович свернул направо. Указателей не появилось с тех времен, когда он первый раз здесь заплутал, шлепая по этим самым плитам от платформы электрички в поисках заветного метро. Страхи и волнения гордого первокурсника мешали думать о будущем глобально. Были и мечты высокого полета — заработать много денег, купить первую машину и стать поводом для гордости родителей, — но все они меркли перед суетой непривычно плотных толп, плохо различимых указателей и зудящего напоминания в мозгу, что общежитие закроется в одиннадцать. Спустя пятьдесят лет он шел тем же путем и уже с требованием ощущал отсутствие так и не заглянувшего сюда, неглубоко под землю, легендарного славянского гостеприимства. Покосившиеся невысокие ступени, тусклый свет и, как тогда, отсутствие перил. В таких местах казалось, что игнорирование неудобств — куда более типичная черта его народа, чем недавно всуе вспоминаемое гостеприимство.

А вот и джентльмены случая. У одного в руках картонная табличка, у второго такая же затертая картонка под ногами. Запах, способный свести с ума собаку, дыры в помнящих Советы телогрейках, иногда дубленки, растянутая и начавшая роспуск шапка, рваные перчатки — все было как надо, рядом с идеалом, но важного не хватало. Человек в дорогом пальто невольно поджал губы, но прошел еще вперед, чтобы проверить, не осталось ли кого-то за углом.

Если бы не легкое разочарование несколько секунд назад, возможно, радость бы не обнаружила себя наглой до неуместности улыбкой. Быстро и решительно идя навстречу цели, Виктор Фёдорович щупал и вертел в кармане одинокую монетку. Два рубля. Она тяжёлая и должна звенеть. Попрошайка был всего лишь атрибутом, настоящей целью была его жестяная банка. Не блестящая, как от недавно выпавшей тушенки, а затертая, липкая от грязи и человеческих выделений. Банка, над которой кто-то трясся больше, чем художник над кистями — все-таки рабочий инструмент, как ему когда-то пояснили.

К сожалению, хозяин жестянки не спал, а зорко следил за ногами и поднимал взгляд, если видел, что кто-то мешкает и чувствует сомнение. Таких клиентов банка сочувствия следовало дожимать до сделки, и бездомный медленно оживал, лениво шевелил рукой и наводил на них свинцовые глаза, иногда демонстрировал отрепетированный будоражащий оскал, натужно кашлял, а в минуты озорства даже сморкался — для прибыли хорошо все, что пробуждает раздражение, чувство вины и желание сбежать.

Вызывающие блики обуви и брюк сулили теплый ужин, если последний на сегодня фарт не пройдет мимо. Чувствуя азарт и голод, просящий не выдержал и начал атаку раньше, чем ноги притормозили на условной отметке у разбитой плитки. За азартом накатила волна страха: вдруг идущий заметит жадную надежду в его взгляде? Как неопытный юнец, просящий подать первый раз, бездомный заерзал, даже крякнул и поспешил спрятать непослушные глаза. Сочувствие — маска для вины, но никто не будет чувствовать вину перед тем, кто обнажает тайную надежду. Что ж, если ноги пройдут мимо, будет всем понятно почему. Облажался. И с его-то опытом. Вечер холодной трезвости преподаст урок. В любом случае, через полчаса будет смена и обход, ему придется выбираться на поверхность, так что лучше подремать последние минуты без самокопаний. Бездомный, приняв поражение как профессиональный промах, опустился ниже для удобства, сложил руки на груди, будто укрылся ими, и сомкнул глаза. Теперь без кусающей печень надежды и по-настоящему.

- Дзинннь!

Не понимая, это звук реальности или начало сна, бездомный затаил дыхание, на всякий случай медленно приоткрыл один глаз, затем второй. Рядом стоял высокий, худощавый мужчина в дорогом пальто. Все-таки мимо не прошел. На сколотой плитке возле жестянки лежала одинокая монета. Два рубля. Негусто.

Монета остается на земле. Бездомный полулежит, выжидая. Человек в пальто неловко стоит рядом.

- Кхм, Вы… не поднимите ее?

Бездомный ответил с паузой и без фантазии:

- Не твое дело.

- Тогда, если позволите, я брошу еще раз, — Виктор Федорович решил не ждать очередного грубого ответа, нагнулся, ощущая возрастную стянутость в спине, и со второго раза подцепил упрямую монету. Он не спешил, вначале дал спине возможность осознать возврат в привычность вертикали, затем прицелился и бросил снова.

- Дзинь! Дззинннь!

- Глаза совсем подводят, — расстроенно оправдал себя перед бездомным Виктор Федорович.

Из любопытства и давно не ощущаемого им желания смеяться, бездомный потянулся к отскочившей от края банки и закатившейся под картон монетке и автоматически протянул ее бросавшему.

- Спасибо! С Вашего позволения, я попробую еще раз, — Виктор Федорович, казалось, не брезговал коснуться походившей больше на рептилию, чем конечность, руки человека.

- Дззинь! Жжж-дзинь-дзинь-блям, — монета неудачно пала на ребро, покатилась по треснувшим плиткам и нырнула сквозь канализационную решетку.

- Послушайте, — бездомный незаметно для себя перешел на “Вы”, — может, Вы купите очки и придете завтра? Моя смена закончилась, но я с радостью понаблюдаю за Вашими упражнениями снова. Особенно, если каждый раз для броска Вы будете доставать новую монету.

- Н-нет, что Вы… Понимаю, что должно быть это занимательно, наблюдать за такими тщетными попытками…

Но бездомный не собирался выслушивать заунывные оправдания. Казалось, что он уже потерял интерес к неудавшемуся спонсорству. Без лишней суеты, он для верности взглянул на часы подающего, после чего неуклюже встал и хозяйственно занялся сборами. Под левым плечом он зажал добротную картонку, на которой просидел весь день, в левую руку перед собою взял жестянку, затем посмотрел вниз, по сторонам, будто проверяя, не забыл ли чего из своего бесценного имущества.

- Приходите завтра, — словно клиенту в офисе, протяжно-безразлично распевал бездомный.

Виктор Федорович не уходил. Он несмело, но настойчиво переминался рядом, ожидая особого внимания. Бездомный почувствовал, что война еще не проиграна. Если повезет, этого странного человека можно будет разжалобить на ужин и пачку сигарет. Поэтому, когда рабочее место было убрано, он чуть более важно, чем обычно, задрал щетинистый подбородок и сказал:

- Пойдемте, тут недалеко.

Без лишних уточнений Виктор Федорович поплелся следом.

- Наверное, Вам любопытно, почему я оказался в этом переходе, — спонсор ужина самонадеянно решил, что жующий привокзальный чебурек собеседник жаждет объяснений.

- Ме-а, — ответил тот и, проглотив содержимое рта, для уверенности повторил: — не-а.

- Позвольте узнать почему? Или Вас часто… приглашают клиенты? — Виктор Федорович почти с обидой пожалел, что его широкий жест не оценили, а пальто придется отдавать в химчистку ни за что.

- Вы первый, — после очередного комка ответил безымянный. — Но на улице я слышал слишком много историй. Много раз рассказывал свою, и иногда сам с трудом верил тому, что выдавал мой рот. И хоть я никогда не врал, не приукрашивал, с годами история становилась все более причесанной, а люди редко верят красоте и всему идеальному.

Виктор Федорович решил не спешить и закурил. Пять минут вполне достаточно, чтобы понять, есть ли смысл оставаться в этой странной компании. Да и дым здорово отвлекал от запахов подземки, вокзала и чебурек. Последние, вместо аппетита, пробуждали подавляемые дутой воспитанностью и роскошью хорошего питания позывы тошноты.

- Сейчас Вы уже думаете, а не говорите, — безымянный без стеснения облизывал пальцы. — А еще Вы чувствуете. Мерзко, правда? Я ем этот… славянский эчпочмак, в котором может быть мясо чуть ли не летучей мыши, и мне хорошо. Но знаете, почему мне хорошо? Не потому, что я просто ем, не потому, что делаю это за Ваш счет, а потому что делаю это, пока Вы пытаетесь обмануть себя. Вы не уходите, хоть и хотите. Вы остаетесь здесь и прячетесь от запахов, от жира, который летит во все стороны. Вы даже стараетесь не смотреть под ноги — вдруг там окажется неубранный плевок. А он там есть, не сомневайтесь. Может быть, когда вернетесь в свою чистую квартирку и снимете весь свой кутюр, Вы увидите плевок даже на своей спине. И снимайте туфли лучше у порога, чтобы не нести в свою квартиру жизнь. Потому что она мерзкая, и грязная, и нет ничего хуже жизни, если попытаетесь нырнуть в нее поглубже, — безымянный без спроса взял неубранную пачку сигарет, будто плату за свою озвученную мудрость, и по-хозяйски сунул ее глубоко в карман.

Виктор Федорович решил уйти молча. Он не знал, что сказать на прощание тому, для кого правила социума не работают. Словно бы людей на эшафоте приглашали сделать реверанс толпе и судьям.

Сегодня Коля подготовился, ведь он всегда старался быть чуточку лучше, чем вчера. Прочитал где-то, что именно так идет развитие — через сравнение с собою прежним. Идея ему так понравилась, что он спросил у шефа, что тот думает на эту тему. Виктор Федорович, впрочем, как почти всегда, разочаровал. Он выслушал восторженные умозаключения, кивнул и сказал, что рад слышать о стремлении человека к развитию. Как будто речь шла о некоем абстрактном человеке, а не том живом, что поделился с ним своим открытием. За эти годы Коля так и не нашел ответа на вопрос, настолько ли его шеф умный, что его сложно понять, или он просто слишком странный, и понять его себе дороже. Но даже если второе, человек он хороший, а потому можно свое “лучше чем вчера” тратить время от времени и на него. Сегодня Коля весь день собирал мелочь, а в конце дня великодушно предложил ее шефу, но тот отказался. Сказал, что уже сам “озаботился”.

Когда шеф начинал использовать эти словечки прошлого столетия, Коля знал, что тот о чем-то сильно думает. Так сильно, как Коля не умеет. Но ему не очень-то и нужно. Может, он не такой умный, он водитель и живет в хрущевке, но через пару лет дом должен пойти под снос и государство ему выделит новое жилье, а от работы за рулем он в жизни не откажется. Что бы ни думал себе даже самый умный в мире пассажир, в пути ему приходится полагаться на водителя.

Да и не думал Коля, что от большого ума его начальник был счастливее. Однажды, когда их занесло на нерасчищенной сельской дороге и пришлось три часа ждать эвакуатор, Виктор Федорович разоткровенничался. Делился не историями, хотя ехали они, видно, туда, где некогда была его деревня, а заунывными сожалениями. Говорил, что так стремился создать новые воспоминания, что старые его уже не признают. Чудной он все-таки, а может, просто так заумно выразился, что теряет память. Возраст как-никак.

Коля работал у Виктора Федоровича почти восемь лет. Попал к нему сразу после армии, когда Наташка забеременела. И надо же, чтобы случилось это, когда оба были без работы. Другая бы устроилась, скрыв состояние, чтобы получить хоть какие выплаты, но Наташка не такая. Честная она. До злости. Но за это ведь и полюбил. Так что понял: решение искать ему. Да и работы Коля не боялся. Поспрашивал по недавним сослуживцам: стройки, шабаши, разгрузки — все сгодилось бы. Но тут опять Наташка. Чтоб не убивался, чтоб не пил, чтоб дома ночевал. А такую работу без блата и образования не получишь. Сам дурак, что не пошел учиться. Хорошистом не был, но, когда хотел, мозги напрячь умел не хуже многих. Может, если б мать подсказала, взялся бы за ум, но она уже решила, что сын вырос и ее покинет (знала про Наташку), так что занималась больше личной жизнью. А ему в семнадцать было точно не до перспектив.

Но теперь чего-то жаловаться? В армии, конечно, думал, что вот закончит службу и пойдет на автослесаря. Когда долго не спалось, даже мечтал о том, что отучится на инженера на заочке и откроет автосервис. Диплом инженера больше для Наташки, чтобы им гордилась. Ну, и дети чтобы знали уровень. А получилось, как обычно в жизни, все не так.

Этот месяц Коле уже не забыть. Каждый день состоял из чая с батоном и яичницей, обивания уже до него стертых плит на лестницах в очередные коридоры, чтения сморщенных, как вяленые помидоры, губ усталых рекрутеров, иногда звонков от сослуживцев с готовой, только сказать “да” работой и вечерних гормональных слез Наташки, уговоров “не ходи туда”. В те минуты, когда можно было понадеяться, что он один, без спросу заваливалась мысль, какой он неудачник и как сильно портит жизнь той, кто его любит ни за что. Самым соблазнительным было сказать Наташке, что устроился в шиномонтажку, и пойти на стройку. Вскроется, конечно, и будет скандал, может, даже сильный, но хотя бы будут деньги. И все же не мог он просто так из-за несогласия ее обманывать. Совестно было, что ли.

Виктор Федорович проводил собеседование сам. Коля не раз задумывался, получил бы он ту работу, если бы еще раз пришлось разговаривать с рекрутером, или нет. Скорее, нет. Не нравился он им. Точнее, не знал, как нравиться, да и не особенно хотел. Ему нужна была работа, а не игры с самолюбием людей, которые думают, что решают что-то в мире с восьми до пяти, пять дней в неделю. Виктор Федорович не спрашивал про опыт и рекомендации. Ведь видно же, что их не может быть у парня, у которого из документов только паспорт и военник. Он только спросил, почему тот не остался в армии, если предлагали. Коля рассказал про Наташку, все, как было. Виктор Федорович понял и повел смотреть машину. Через неделю выдал деньги на “рабочую одежду” и аванс. А через месяц познакомился с Наташей.

Сейчас, даже если бы хотел, то не смог уйти бы на другое место. Даже за зарплату в два раза больше, хотя здесь его не обижали. Много не платили, но на жизнь хватало, да и справедливо все, как говорит Наташа. А она многое в жизни измеряет справедливостью. Как была принципиальной, так и остается. Значит, настоящее это в ней, если с годами не уходит. Еще она людей понимает как себя. Только взглянет на человека — и уже готова рассказать, чего тот боится, чего хочет, от чего страдает.

Когда шеф ушел, Коля в нетерпении подбежал в жене, чтоб выдала что-нибудь из своих наблюдений. Там всегда ведь что-то неожиданное. Вот и в этот раз сумела удивить. “Да не поняла я. Он хороший человек, можно сказать, добрый. Но, вот знаешь, будто у него дыра внутри. Не в том смысле, что он бессердечный. Сердце есть и бьется, как положено. Но вот рядом пустота. И такая бесконечная, что не слышно даже эхо от ударов”.

Коля испугался, что жена его попросит поискать другую работу, но она наоборот приготовила на завтра пироги и сказала передать один Виктору Федоровичу. Женщин мало что манит больше проблем. И секрет спокойной жизни в том, чтобы не мешать им ими заниматься.

Виктор Федорович был не только идеальным начальником, он еще был идеальным пассажиром: всегда точно знал, где и во сколько ему нужно быть, не опаздывал и отвечал на банальные вопросы, когда Робинзону Коле очень уж хотелось пообщаться. Никаких тайных передач, озирающихся персонажей или вызовов в середине ночи. Иногда Коле даже хотелось сделать нечто большее для шефа, удивить его предусмотрительностью, как с монетами, или по-человечески порадовать, когда у самого было хорошее настроение. Но Виктор Федорович всегда имел то, что ему могло понадобиться, а в том, что другие люди называют простыми радостями, проявлял железный аскетизм. Исключение он делал только для Наташкиных пирогов. Но и тут понятно: сложно устоять, если хоть раз попробовал.

Восемь лет стабильности и продуманных маршрутов очень сильно контрастировали с той растерянностью, что заметил Коля на прошлой неделе. И с тех пор он видел эту отрешенность каждый день по пути к метро. Сегодня у него опять рабочий день закончится пораньше, а на душе вместо радости те самые кошки. Может, стоит уже рассказать Наташе? Ну, или чуть позже, ведь сейчас проблемы нет. Или зря он вообще думает о том, что его не касается?

Виктор Федорович погружался в переход уверенно. Его ноги чувствовали покосившиеся, местами полуистертые ступеньки и опытным шагом исподволь поддерживали своего хозяина: все в порядке, безопасно, под контролем. Виктор Федорович с мастерством опытного управленца перенес внимание на самый ненадежный орган — сердце. Тот чертяка слишком умен и наблюдателен для подвального пропойцы, наверняка заметит и сбившееся дыхание, и неморгающие глаза, и даже раскрасневшееся — в его-то возрасте! — лицо. А виной всему будет капризно бьющееся сердце. Впрочем, есть еще и худший вариант — разочарование. Может быть просто не та “смена”, могут быть превратности судьбы. У бездомных они в много раз непредсказуемее. Но пока ему везло, и все встречи проходили по часам.

Последний глубокий вдох и протяжный выдох. Бесполезные попытки сосредоточиться на движении живота. Или носа. Только бы не сердца. Странный орган, если вдуматься. Когда его игнорируешь, оно словно обижается, звучит тише и сжимается, как ребенок, которого ставят в угол.

- От души приветствую! На правах карманного искупителя вины позволю себе спросить: о чем задумались? — бездомный заметил пешехода в пальто первым.

- Думаю, может ли сердце умереть внутри человека, а он дальше жить и даже не догадываться об этом. Добрый вечер, — не чувствуя времени, прошедшего после их расставания, ответил Виктор Федорович.

Бездомный, будто участник клоунады, сложил губы трубочкой, демонстративно посмотрел на появившиеся у него откуда-то часы, причмокнул, будто подтвердив себе же свою инициативу, и, разгибая затекшие от сидения ноги, начал собираться. Как и всегда, вначале он надел на себя все, что было возможным надеть, затем зажал под плечом картонку, жестянку и жестом указал будущему кормильцу на ближайший выход. Виктор Федорович без вопросов последовал за ним к вокзальной закусочной.

Сегодня разговор не начинался дольше. Бездомный молча ел, человек в пальто неуверенно размешивал зачем-то купленный для себя чай. Если убрать чванливость, то можно признать, что это кафе ничем не отличается от десятка тех, которые он много лет назад посещал в первую неделю после стипендии, от тех, где назначали свидания, и куда еще несколько лет после выпуска неразвеянная ностальгия загоняла выпить кофе. Никаких грязных столов и плевков под ногами, которыми его пугал этот необычный человек при первой встрече. Даже продавщица, вопреки искаженным воспоминаниям, не хамила, а настолько мило улыбалась, что незапланированный чай согревал его сейчас запахом бергамота.

Сделав усилие, Виктор Федорович перевел взгляд на бездомного. Вдруг и его образ отличается от того, что он нарисовал в своем воображении заочно? Сальные волосы, щетина, близкая к змеиной, огрубевшая и почти зеленая, болезненная кожа. Но перед едой он вымыл руки. От него не пахнет алкоголем, лишь дешевыми, погаными сигаретами, возможно, только их остатками.

- Кажется, Вы начинали говорить о сердце? Ну, о том месте, где его не чувствуешь? — бездомный сделал паузу в еде и перешел к отработке своей части контракта. Виктор Федорович неуверенно кивнул и уставился на сложенные лодочкой под столом руки. В переходе говорить казалось проще. Сытый до вальяжности собеседник понял это и вступил с поддержкой:

- Знаете, почему я прихожу в это кафе?

- Из-за чебурек? — Виктор Федорович не хотел оскорблять собеседника намеком, что в другие места им путь будет закрыт.

- И это тоже, — ухмыльнулся бездомный. — Но еще это лучшее место для тех, кто начинает думать, что жизнь ему не нужна, что он все знает наперед, что все бессмысленно и не зависит от него. В круглосуточном кафе вокзала ритм жизни не зависит от установленных нами солнечных или биологических часов. Те, кто живет по графику железнодорожных расписаний, живет с другой амплитудой. Вы заметили, как нам улыбалась та мадам на кассе? Во-от. Она знает, что сейчас перед ней шанс, что время замедлилось, и она может сделать выбор. И она его не упускает. Через полчаса придет очередная электричка, и тогда уже у нее не будет возможности для знакомства или просто репетиции новой себя. Возможно, посетители будут получше нас, но плотность времени не даст ей этого проверить. Люди здесь умеют чувствовать эту амплитуду, знают, когда они на вершине, а когда нужно пригнуться и тихонько переждать.

- Порой мне кажется, что я полжизни просто жду…

- Может быть. Ведь амплитуда-то у каждого своя. Главное ее чувствовать, — бездомный передвинул пустую пластиковую тарелку на край стола и добродушно откинулся на спинку дерматиновой скамейки. — Но я все-таки обязался выслушать про сердце. Ведь у него же есть история?

-Конечно, — Виктор Федорович, как и чувствовал бездомный, был готов ответить откровенностью на откровенность.

Первый бизнес он начал с друзьями. Небольшой строительный подряд, который со временем и спонсорами превратился в генподрядчика строительства жилых домов. Появились новые коллеги и партнеры, люди со своими интересами, а масштабы работы просто вынуждали каждого вникать только в свою часть обязательств. Проектов было много. Вся его жизнь больше десяти лет состояла из одних проектов. До Виктора Федоровича иногда долетали слухи про очередные недовольства по переселению жильцов старых домов, но подобные вопросы есть везде, куда вовлечены люди и их притязания, поэтому деталями он никогда не интересовался. Он искренне считал, что каждый должен заниматься своим делом, и, как архитектор, уделял внимание лишь чертежам, сметам и своей помощнице Алине.

Девушка пришла к ним в фирму для прохождения практики, но сразу обратила на себя внимание усердием, а после окончания практики продолжала звонить бывшему начальнику, чтобы узнать, как она говорила, о развитии их будущего чуда. Уже молодой только в самоощущениях архитектор чувствовал то же самое, но не мог высказать этого вслух так же просто, как это делала Алина. Он бы завидовал ей, если бы не восхищался. Во время очередного звонка он предложил ей подработку на несколько часов в неделю в офисе, за что был вознагражден радостным восклицанием на другом конце провода. Наверное, тогда он и влюбился.

Алина его никогда не разочаровывала. Внешним видом, ловкостью и даже неприступностью. Никогда прежде ему не встречалась настолько притягательная и пугающая девушка одновременно. А ведь ей едва исполнилось двадцать лет. Вряд ли она могла изучить все эти женские штучки к этому возрасту. От мысли, что такая она настоящая, можно было сходить с ума по десять раз на дню. И он сходил.

Три месяца, которые он проводил в ожидании Алины, наблюдений за Алиной и воспоминаний об Алине, прошли незаметно. Но, как оказалось, незаметным для него осталось не только время. Коллективный иск о незаконном выселении стал настоящим шоком. Бизнес строил он сам и был уверен в людях, которых считал друзьями. Да, он мало занимался коммерческой и юридической частью, но ведь не было громких скандалов, публикаций в прессе, даже протестующих у них под окнами. Не было причин вдруг начать сомневаться.

Адвокат сказал, что у истцов появились документы, подтверждающие незаконность сделок, подкупы и нарушения. Все кричали друг на друга, подозревая сговор, тыкали друг в друга и рябящие длинными цифрами бумаги. Он один молчал, потому что знал наверняка, кто своим обаянием мог получить здесь доступ ко всему.

При первой же возможности он покинул офис, взял такси и отправился по адресу, указанному в рабочей анкете практикантки. Он даже не знал, что коммунальные квартиры еще существуют, но не удивился, а расстроился, когда на вопрос с фамилией Алины некая нетрезвая рука уверенно замахала в сторону одной такой двери.

Ему повезло. Девушка была дома и открыла дверь. Она молча провела его к пустому, но чистому столу, по пути поправив покрывало на отсыпающемся на диване родственнике, чай не предложила. Тихо села и сложила руки на груди. Начинать разговор вживую было сложно. По пути он много раз проиграл сцену громовержца и молящей о покаянии неразумной девы. Иногда он ее прощал, иногда грозно хлопал дверью, но ни в одной версии их общения не было тишины и почти робости.

Алина собралась с мыслями первой. Она была первой, кажется, во всем, всегда делала то, на что у других не хватало смелости. Она молча встала, развернулась к притесняющему стул серванту, белому, дешевому даже во время своей популярности, отодвинула стеклянную ширму и достала оттуда жестяную банку.

- Знаете, что это? — ее голос не дрожал, не звучал выше, чем обычно. — Это рабочий инструмент моего отца последние семь лет. Он всегда был слабым, но хорошим человеком. Настолько хорошим, что не смог бороться, когда кто-то ему сказал отдать свою квартиру просто потому, что она понадобилась кому-то еще. Взамен ему дали эту комнату. Сказали, временно. Прошло семь лет, а он все еще ждет. Он не верит, что его могли вот так вот просто обмануть, использовать и выбросить.

Видимо, держать себя в руках девушке было все-таки не просто. Она встала, не рассчитав расстояния, ударила стулом о сервант, коленкой зацепила стол, но далеко не пошла, а стала выискивать что-то в кармане. Дальше ее рассказ сопровождал звон падающих вместо слез монет.

- Родители уже были в разводе, но мы общались и с отцом, и с мамой. Когда жилищные условия отца ухудшились, у мамы появилось основание запретить нам видеться. Мы узнали, что он переехал, не оставил адреса. Вот и все, что было мне известно. Подростковые обида, гордость и эгоцентризм помешали все узнать самой.

Я уже была студенткой, когда мы случайно встретились. Радостная и веселая, я шла с друзьями в кино. Кто-то из мальчиков споткнулся о ногу попрошайки в переходе. Началась возня, мальчики хотели пошутить, схватили того за шапку, начали дразнить. Наверное, Вы уже догадались, кто был этот попрошайка.

Вначале я не хотела верить, потом стала убеждать себя, что это его выбор, что он спился сам, не захотел работать. Да и сам он повторял, что вина на нем, что он-де не боролся, что он неудачник и истратил свою жизнь. Но я приходила иногда в тот переход, чтобы его проведать.

Постепенно я начала понимать, что дело не в судьбе, а в тех, кто думает, что может ее творить за других. Я узнавала детали у соседей, спрашивала о “гипотетических” ситуациях преподавателей, и все твердили мне о несправедливости, молчать против которой было проще.

Но не для меня. Я нашла работу, начала копить деньги и искать адвоката, который бы ввязался в это со мною. Самым сложным было устроиться к вам на практику, но и это получилось сделать, потому что появилась цель. Благодаря Вашей помощи и покровительству, я получала доступ практически ко всему. Концовку Вы знаете, или догадываетесь, что Вас ждет. Обидно только, что отец в меня не верит. Я ведь говорила ему, что мы победим, но он каждый вечер, как и прежде, ходит в переход с этой банкой и радуется каждой капле унижения, которое слышите и Вы сейчас.

- Да уж… Понял я, — наглый, зевающий голос вырвал рассказчика из воспоминаний. — Но я не понял, зачем ты сюда пришел. Неужто ищешь ту красотку или ее отца? — от плоскости собственной догадки слушатель даже хмыкнул.

Виктор Федорович посчитал нужным показать степень своей обиды:

- Если бы Вы дослушали, то поняли бы сами. А сейчас я уже не уверен, что смогу все объяснить.

- Да ладно тебе! Говори, кого искал.

Виктор Федорович покрутил стакан на голой деревянной столешнице. Странно, но в таких дешевых местах часто неплохая мебель, крепкая, живучая, оплот стабильности для тех, кто потерял ее в себе.

- Я не могу забыть тот звон монет, которые она бросала. Поверите ли, он мне даже снился. Менялась картинка, а звук оставался. Он преследовал меня, чудился во всем и всегда. Пока шли разбирательства, суды, нападки журналистов. Адвокаты говорили, что я могу не присутствовать на всех тех сборищах, но я не мог оставаться в стороне, ведь в любой из тех кошмарных дней я мог встретить ее.

- И не встречал?

- Ни разу. Я больше никогда ее не видел. Наводил однажды справки и узнал, что она уехала куда-то за границу. Думаю, так даже лучше. А тот звон… Я помню, как он снился мне, как он звучал, когда я вошел в новый офис, дав себе слово, что не совершу такой ошибки снова. Я работал, и работал, и работал. Еще больше, чем тогда, когда еще не было страха. А потом словил себя на мысли, что я одинок. И одиночество — единственное, что я чувствую уже много лет. Когда я это понял, звон пропал, и теперь одиночество стало полным.

- Но… это ж хорошо?

Собеседник лишь пожал плечом и, через силу подняв голову, беззвучно уточнил:

-Я все равно в нее бы не попал? В жестянку.

-Нет. Ее нет.

Коля остановился в дверях кухни, на негласной границе его решимости. Куда проще было говорить с женой в коридоре или спальне, где они были на равных, но во все важные моменты Наташа оказывалась именно на кухне, где только она знала, как двигаться, куда смотреть и как не спотыкаться обо все вокруг. Иногда ее нахождения на кухне было достаточно, чтобы передумать и не заводить разговор вообще. Вот как в случае с разбитой фарой. Не сказал, хоть и хотел, а потом решил все сам. И даже радовался, что поступил по-мужски. Но Наташа все равно о чем-то догадалась, еще неделю спрашивала, что это он ходит такой гордый и про себя улыбается. Пришлось рассказать и выслушать лекцию о хрустальном сплаве доверия.

А сегодня вопрос важный. С шефом что-то странное творится, и тут без Наташиных мозгов ему никак не обойтись. Потянувшись, как бы почесать затылок, Коля затаил дыхание и перешагнул порог. Наташа без лишних слов уменьшила огонь на плите и села за стол, готовая выслушать все, что муж принес для обсуждения сегодня.

Пауза обозначила конец исповеди.

- Знаешь, мне не нравится, когда ты так поглаживаешь скатерть. Все серьезно? Я угадал?

Наташа глубоко вдохнула и перевела взгляд со своих рук на руки мужа. Несколько мгновений вынесли решение, и, щелкнув языком, Наташа подняла глаза до уровня глаз Коли.

- Блиииин… — никто из них не отреагировал на запрещенное по уговору слово.

- Дай мне три минуты и жди у машины, — Наташа уже суетилась, пока Коля переваривал правильность своей догадки. — Хотя нет, семь минут. На всякий случай отведу детей к соседке. Вдруг задержимся.

Без слов Коля пошел в коридор за обувью.

Метро в этом районе засыпало рано. Продавцы редких кафе с тоской поглядывали на часы и злились на бессмысленную по своей сути отработку пустых часов.

- Простите, Вы не видели здесь человека лет шестидесяти, худощавого, в костюме и длинном пальто? Обычно у него клетчатый шарф, вся остальная одежда темная. Нет, не хромает… Да, спасибо. Извините, Вы ведь здесь работаете? Может, Вы случайно заметили здесь пожилого человека… Да, конечно, понимаю, что людей проходят тысячи за день. Но он очень выделяется… Дозвонился? — в адресованном Коле вопросе прозвучала почти злость, а за ней угроза: — И не говори, что это бесполезно.

- Это вход в метро, он мог уехать куда угодно. Да и возвращался он всегда после таких прогулок сам. Может, зря мы это все? — Коля уже давно сожалел, что не сдержался так, как с фарой. Все ведь тогда само собою разрешилось.

Наташа задумалась.

- Возможно, ты и прав. Иногда я надумываю всякого. А теперь отчет квартальный, воспитательница отругала Сеньку за плохое поведение, потом он капризничал всю дорогу до дома… Давай сделаем последнюю попытку и домой, хорошо? — уловив благодушный кивок от довольного победителя, Наташа перешла к инструкциям: — Я опросила всех, кто здесь работает, кроме тех двоих. Ну, тех, что на земле…

- Бомжей что ли? Прости.

- Спроси у них, — Наташа решила сейчас не обращать внимание на все, что не касалось поисков, но Коля знал, что при случае его ждет разговор на тему “уважения”. — Если окажется, что Виктора Федоровича они не видели, значит, ничего здесь не случилось. Значит, он просто не хотел сообщать тебе что-то, сел в метро и уехал по своим делам.

Звучало правдоподобно и почти что пахло ужином. Коля прибавил шагу и решимости. Но скорое “Наташа, подойди сюда” прозвучало не самым обнадеживающим образом.

- Послушай, они говорят, что видели Виктора Федоровича и не раз. Говорят, что он “того” и странный”, заходил всегда за угол, разговаривал сам с собой, потом шел наверх.

- В ту сторону он почапал, — откликнулся второй. — Рассеянный был какой-то и все смотрел под ноги.

- Дай им денег, — Наташа дернула невнимательного мужа за рукав и первой поспешила к указанному выходу.

Коля догнал ее уже на поверхности. Бег был нелегким, как у человека, давно отвыкшего от этого занятия.

Несмотря на близость вокзала, подсветка в этой части города была на редкость скромной. Цветочный магазин, пару свернувшихся ларьков и ничуть не вдохновляющее поздней работой окна офиса — все молча говорило о том, что с поисками нужно идти дальше.

- Как думаешь, он сказал правду? Или просто хотел денег? — неосторожные слова Коля решил попридержать, пока Наташа так неспешно всматривалась в окружающую серость. Пользуясь паузой, Коля решил договорить то, на что не решался: — Наташ, послушай, был еще один момент…

Теперь все напряжение, исходящее от жены, уперлось в его тело, и грозило перекрыть дыхание, будто охватив свинцовым покрывалом, но отступать было поздно. Чтобы дышать было легче, Коля отвернулся и пошел вперед, зная, что жена последует за ним.

- День закончился, он сел в машину, я подумал, что едем домой или сюда. Ну, как всегда. Я не успел отъехать, как он мне: “Николай, у меня к Вам предложение”. А он же никогда и ничего не обсуждает. Все и всегда решает сам. Я напрягся, слушаю. А он просто так вышел из машины, подошел к моей двери и говорит: “Давайте поменяемся местами”. Я его вообще никогда не видел за рулем, да и возраст уже, зрение, реакция. Говорю, давайте выедем на какую-нибудь площадку, попробуете там, я подстрахую. А он мне: “Нет, давайте поменяемся вообще. Работою, домами”. Попросил не отвечать, обсудить с тобой. Будто это так просто, рассказать тебе такое. Времени он дал до завтра. Сказал отвезти сюда, ну и сгинул, как обычно.

Заметно смягчившимся голосом Наташа уточнила:

- А ты бы хотел? Жить так, как он? Работа в офисе, водитель, обращения на “Вы” и секретарша с кофе?

- Нет! И я сразу и сказал ему: “Оставьте Вашу жизнь себе”. Даже чуть стыдно стало, что сказал так грубо. А он будто и не слышал, все настаивал, что нужно спросить тебя. Но, если честно, я не собирался спрашивать. Рассказал только потому, что ничего не понял. Вдруг я что-то упустил?

Наташа молча взяла его под руку, так, как много лет назад, и, сделав несколько шагов по направлению к светящимся оранжевым витринам, медленно остановилась. Там одинокий посетитель плакал над стаканом чая.