Гватемала. Строгие правила волшебства и смерти.
Мигель Астуриас о легендах народа Майя.
Гватемала в начале XX века не знала поводов для веселья. С 1898 по 1920 президентом крупнейшей республики Центральной Америки был Мануэль Эстрада Кабрера. Режим тех лет считается диктатурой, а легитимность президентских выборов вызывает серьёзные сомнения из-за преследования оппозиционных политиков государственной тайной полицией.
Мир переживал Первую мировую войну. Гватемалу разъедали землетрясения, масштабная инфляция и политическая нестабильность. Мигель Анхель Астуриас рос в недоброе время. Свою взрослую жизнь он проведёт в основном за границей, находясь на дипломатической службе в соседних государствах. Но важно кое-что другое. В 1920-х Астуриас жил в Париже, где изучал этнологию. Там же он присоединился к движению сюрреалистов. А спустя несколько лет мир увидел прозу подобную слоёной яшме, соединяющую литературный авангард и гватемальские легенды, буйство формы и волшебство содержания. В землю попало зерно, а из его зародыша появились ростки магического реализма. Повествовательная эстетика Мигеля Астуриаса стала стержнем бума латиноамериканской литературы в 1960-х и 1970-х.
Он придумывал технику, чтобы поселить внутри текста живой и опьяняющий миф. И мир полюбил ее. В 1967 Шведская академия удостоила Мигеля Астуриаса Нобелевской премии по литературе. В этот же год был опубликован сборник Гватемальских легенд “Зеркало Лиды Саль”.
В него входит семь рассказов. Некоторые истории воссоздают мир мифов центральноамериканских индейцев Майя. В других легенды перемешиваются с жизнью колониальной и постколониальной Гватемалы. Трудно назвать композицию рассказов Астуриаса новаторской. Но едва ли вы от этого заскучаете.
Астуриас рисует мир, в котором маги отвечают за движение звёзд, над умершими поют, чтобы их кости наполнились музыкой, а лошади повинуются мысли, а не поводьям. Героями историй становятся колокольные мастера из Испании, загипнотизированные убийцы и поэты в масках летучих мышей.
Как хороший художник, Астуриас не пишет ни строчки просто так. Волшебство не подозревает о том, что не существует. Вокруг этого крепко сплетаются лианы текста. Иногда Астуриас ослабляет их, чтобы сказать о простом и смертном. От замечаний о семейной жизни до рассуждений в духе Мишеля Фуко.
Хорошо смеются одни неженатые.
Творить — значит красть, красть то тут, то там, красть отовсюду, где только можно, красть осторожно и с размахом. Столько, сколько необходимо для произведения искусства. Произведения же самобытного, оригинального просто нет, его не существует… Произведение искусства не принадлежит его создателю, оно — дар кого-то другого, существующего внутри нас, и как бы мы ни уверяли себя, что то или иное творение — поистине наше. На самом деле оно — лишь отзвук тайного эха, украденного или взятого в долг, и мы гордимся им, пока длится наш век.
И все же этот текст скорее завораживающий, чем понятный, скорее красивый, чем полезный. Открывая его, вы попадаете в атмосферу, в которой ощущается аромат инжира и табака. Воздух наполнен янтарной крошкой. Метафоры поражают яркостью, как осенний гербарий.
Ноги на камне не пускают корней. На камне, на извести, на песке. Поэтому я и смог убежать из Панпетака. Только из живых городов никто не может уйти. Вот почему отсюда я уйду, стряхну сырой песок со своих грязных ног и уйду, да, теперь, когда крабы и пауки начинают думать, что мои пальцы — это части их тела. А моё тело — снаружи. Внутри меня уже нет ничего. И тут может селиться смерть, которая уже тащит свои одеяла для сна.
Сюрреализм и представления Майя об устройстве мира завязываются в крепкий узел, напоминая о том, как близки полюса истории.
Пьяные реки выписывают зигзаги. Покачиваются пьяные деревья. Пьянея, растение становится минералом. Минералы и есть пьяные растения. Опьянев совсем, растение становится животным. Животные — это растения в горячечном бреду…
В каждой культуре приняты свои способы работы со смертью. Из рассказов Астуриаса можно кое-что узнать о том, как с ней обходились индейцы Майя. О смерти в книге написано много, от этого текст становится терпким. И это приближает его к предмету. Книга заканчивается, как и жизнь. Но не совсем. Потому что мир задержавших дыхание рек остаётся зеленее самой зелёной яшмы.
