ЮАР. Пост-апартеид или некоторые причины ставить крест раньше.
Джозеф Кутзее об истерике и расизме.
Когда читаешь о политике апартеида в Южно-Африканской Республике, испытываешь несколько странное желание. Скажем, так и хочется примерить на место чернокожих население солнечной российской провинции. Но тут же спохватываешься и понимаешь, что придумал, наверное, первую несмешную расистскую шутку в мире.
Во всяком случае, несмешную под стать “Бесчестью” Джозефа Максвела Кутси, с которого и следует начинать разговор. Уроженец Кейптауна, Джей Кутзее (так часто произносят его фамилию, отдавая дань благозвучию) родился в 1940, начало жизни провёл в городе и его окрестностях, пока не перебрался в 1962 в Великобританию, а позже и в США. Получил научную степень в 1969 в Техасском Университете, защитив диссертацию о творчестве до поры непризнанного модерниста, мастера драматургии абсурда Сэмюэля Бэккета. До этого даже успел поработать программистом в Лондонском офисе IBM. И в литературу пришёл сознательно, написав первый роман в 1974, когда ему было 34 года.
Намного позже, в 1999 публикуется “Бесчестье”, роман о жизни Южной Африки после апартеида. Текст, позволяющий представить как бы писал Фёдор Достоевский, будь он на несколько порядков сдержаннее. История сделала Кутзее первым (но сегодня уже не единственным) лауреатом двух букеровских премий, а спустя четыре года, в 2003, принесла ему Нобелевскую премию по литературе.
Роман начинается атмосферой кондитерской фабрики. Ощущение, как будто читаешь идеальный торт. Безукоризненный баланс рефлексии, диалогов и культурологических штрихов. Что справедливо, ведь историю нам рам рассказывает Дэвид Лури, профессор Кейптаунского университета.
Кутзее не без повода иронизирует над системой образования, предписывая своему герою место на кафедре способов передачи информации в техническом университете. Конечно, ничего подходящего специалисту по поэзии Уильяма Вордсворта реальность переиначенного утилитаризма не предлагает. Герой признаёт авторитет времени и обороняется разве что саркастичными замечаниями, иногда предпочитая о них промолчать. Например, лёжа в постели с проституткой.
Ирония происходящего не ускользает от него: тот, кто приходит учить, получает горчайший из уроков, а те, кто пришёл учиться, не научатся ничему. Об этой особенности своей профессии он с Сорайей не говорит. Он сомневается, отыщется ли в её профессии ирония под стать.
Кутзее ставит в книге две точки, вокруг которых разворачивается перелом сюжета и трансформация стилистики текста. Первая точка — это сексуальная связь Лури с Мелани, студенткой его курса о поэзии. До последней страницы так и не получается определиться, справедливы ли последовавшие за этим обвинения в изнасиловании. Конечно, из описания ситуации этого не следует, а Дэвид видит себя едва ли не в роли служителя эроса. Но за этим пафосом могут прятаться и рационализация, и морализация. Во всяком случае — самооправдание, пусть даже неосознанное. Поэтому не исключено, что взгляд Лури на произошедшее, — продукт вытеснения. Присмотритесь и заметите как эти термиты выедают куски и вашей памяти.
— Сначала профессор Лури должен сделать заявление. А уж потом мы бы решили, довольно ли его, чтобы смягчить наказание… Заявление должно исходить от него, и формулировка должна принадлежать ему. Тогда мы сможем понять насколько оно искренне.
Течение текста после первой точки становится шире и мелководнее. Какое-то время Кутзее намеренно топчется на месте, описывая процесс рассмотрения случившегося дисциплинарной комиссией. Реплики участницы обсуждения, Фародии Рассул, в этом смысле соответствуют дискурсу истерички. Она как-будто постоянно чувствует провал между тем, что хочет услышать и тем, что Лури ей отвечает. Даже если провала нет. Она заявляет, что хочет, чтобы он раскаивался и был честным. Но после раскаяния сразу обвиняет его в неискренности. Возможно, потому что интенция её требования объясняется скорее желанием всегда иметь право на обвинение. А желание справедливости с таким требованием несовместимо.
В одном из разговоров, Дэвид хочет сказать, что они собирались его кастрировать. В отношении Фародии Рассул это будет скорее заблуждением. Очевидно, что её требование обосновано только до тех пор, пока Лури обладает известным органом (следствие комплекса кастрации). Кастрированный субъект потеряет все права быть объектом её истерики. Но предпочтёт ли она действительно избавится от него?
Дэвид Лури теряет место в университете и перебирается в Восточный Кейп (во времена апартеида был заселён чернокожими) к своей дочери. Здесь Кутзее решает поставить вторую точку. До этого мы имели дело с неочевидным преступлением и однозначным обвинением. Теперь нам предлагают очевидное преступление со странными и неоднозначными обвинениями. Буквально, с отказом от них. И вот текст сворачивается в клубок вокруг отношений отца и дочери. Он становится просторнее и тише.
В такой манере Кутзее ведёт историю о разных лицах бесчестья к завершению. Так он напоминает, что человек создан в конечном счёте не для наслаждения, но для транспортировки и сжигания трупов. Лури с этим, похоже, соглашается. Хотя, может быть, только мирится.
