Существуетъ-ли южно-русскій стиль?

Афанасій Сластiоновъ

Этотъ принципіальный вопросъ о существованіи южно-русскаго стиля возникъ и сталъ предметомъ обсужденія по совершенно случайному, частному поводу — по поводу постройки новаго зданiя полтавской губернской земской управы. Нѣкто г. Обыватель, говоря о постройкахъ помянутаго зданія, высказалъ на страницахъ «Полт. Вѣстн.» мысль, что «созданіе фасада въ стилѣ южно-русскаго творчества было-бы несомнѣнно самымъ лучшимъ, оригинальнымъ и наиболѣе цѣннымъ въ художественномъ отношеніи». Въ отвѣтъ на это письмо на страницахъ той же газеты (№№ 138, 147 и 149) послѣдовали три довольно обстоятельныя статьи извѣстнаго художника А. Сластіонова. Статьи эти настолько инте­ресны, что мы считаемъ нужнымъ познакомить съ ними нашихъ читателей.

Г. Сластіоновъ, вполнѣ соглашаясь съ мнѣніемъ г. Обывателя, говоритъ, что зданіе земской управы, какъ «общественное учрежденіе цѣлой огромной и весьма оригинальной губерніи, должно имѣть свое типичное лицо, въ которомъ отразились бы всѣ краски юга; оно должно выйти изъ обыденнаго унылаго шаблона, изъ подражанія тому доморощенному «разнесансу», который примелькался на каждомъ шагу». Г. Сластіоновъ указываетъ на примѣръ Западной Европы, гдѣ муни­ципалитеты городовъ содержатъ особыя спеціальныя художественныя комиссіи исключительно для разсмотрѣнія проектовъ каждаго вновь строящагося зданія съ чисто художественной стороны, что эти комис­сіи могутъ воспретить любую постройку если найдутъ данный проектъ негармонирующимъ съ сосѣдними зданіями, или нарушающимъ кра­сивую линію группы, силуэта или невыдержанности стиля, а то и простой окраски. Эти комиссіи безпощадны ко всякаго рода шаблон­ным и неоригинальнымъ постройкамъ и часто требуютъ пересоздавать проекты вновь; онѣ настоятельно рекомендуютъ обращаться къ старымъ стильнымъ постройкамъ своей родины или же, наконецъ, къ новому стилю. Указавъ на тщательныя заботы нашихъ западныхъ сосѣдей о художественной внѣшности своихъ городовъ, г. Сластіоновъ говоритъ о невозможности игнорированія подобной заботы и у насъ, такъ какъ такое игнорированіе никогда не выведетъ нашей творче­ской мысли изъ того духовнаго плѣна, въ которомъ она находится вотъ уже цѣлыя сотни лѣтъ. «А развѣ не тяжело, — спрашиваете ав­тореъ, — проводить жизнь подъ чужой личиной и стыдиться быть самими собой? А между тѣмъ кто изъ насъ во всеуслышаніе осмѣлится возразить противъ того, что мы должны смотрѣть на природу глазами индивидуальности, что въ разнообразныхъ воззрѣніяхъ передаваемая природа только и начинаетъ жить и блистать чудными цвѣтами и пе­реливами творческаго духа націй, что эта передача воззрѣній, эта работа, выражающаяся потребностью нашего духа объектировать свой міръ идей и облекать его въ опредѣленную, родную ему форму, и есть тотъ внутренній импульсъ, который придаетъ творческой дѣятельности живое видѣніе и ту сумму разнообразныхъ впечатлѣній, и если можно такъ выразиться, нашептываній, которыя, будучи искренно реализованы, все равно — въ картинѣ, музыкѣ, зодчествѣ, чарують художественно чуткихъ соотечественниковъ и заставляють восхищаться пытливыхъ, ищущихъ новыхъ впечатлѣній иностранцевъ? Таке въ чемъ же дѣло? Почему же мы, все-таки, продолжаемъ питаться пада­ющими отъ сосѣдей крохами? Назовите же хотя одну культуру въ свѣтѣ, которая была бы основана на отрицаніи творческаго духа своего народа, вѣдь нѣтъ таковой — не правда-ли? А мы считаемъ себя тоже народомъ культурнымъ и однако же почти не пытаемся обращаться къ этому духу творчества. Монументальныя зданія, какъ и другіе виды творчества, должны носить на себѣ отпечатокъ не только даннаго народа, но и данной мѣстности, ибо они также продуктъ условій самой природы».

Предвидя со стороны составителей проекта новаго зданія управы возможность возраженій въ такомъ родѣ, что «неужели послѣ того, какъ египтяне изобрѣли колонну, римляне — арку, а византійцы — куполъ, неужели возможно въ архитектурѣ сдѣлать что-нибудь новое? — г. Сластіоновъ говорить: «Можно, отвѣчу я и теперь, и всегда, всегда надо смотрѣть впередъ, а не назадъ: пусть основы будуть старыя, но трактовка этихъ основъ будетъ вѣчно новая. Готика, ренесансъ, рококо, бароко, ампиръ, новый стиль и безчисленное множество мелкихъ чертъ, внесенныхъ въ сокровищницу архитектуры большинством культурныхъ народовъ, — прямое тому доказательство.

Наконецъ, лѣтъ 40–50 назадъ отвергалось русскими же людьми какое бы то ни было русское искусство и сколько упорнѣйшей борьбы и силъ надо было потратить разумѣвшимъ и, такъ сказать, провидѣвшимъ это искусство, съ мракомъ невѣжества и огульнаго отрицанія, чтобы, наконецъ, добиться нѣкоторыхъ правъ на признаніе этого во­проса. Надо было, какъ и во всемъ у насъ, вмѣшаться въ эту борьбу какому-либо знатному иностранцу, который бы отдалъ дань уваженія предмету спора и призналъ бы существованіе того, въ чемъ сомнѣвались; мало того, — чтобы онъ написать интересный трактатъ о немъ, тогда только дѣло могло стать на серьезную почву. Знаменитый французскій архитекторъ Віоле-де-Дюкъ и сдѣлалъ это; онъ написалъ настоящій панегирикъ русскому искусству, за что, впрочемъ, и былъ награжденъ россійскимъ орденомъ со звѣздой.

Для опредѣленія чертъ самобытности русскаго искусства и собиранія остатковъ его немало потрудились такіе знатоки, какъ Рихтеръ, Горностаевъ, Даль, Леоновъ, Веселовскій, Павлиновъ, Сусловъ, Соловьевъ, Преображенскiй и т. д. Послѣ ихъ трудовъ въ Россіи по­явилось много интересныхъ зданій въ русскомъ стилѣ. Пусть этотъ стиль есть смѣшеніе всего, чего угодно, пусть онъ «художественный винигретъ», окрошка азіатско-византійско-норманскихъ и безчисленнаго множества другихъ чертъ и всякихъ бродячихъ мотивовъ, но онъ есть, какъ есть, напр., медъ, который пчелы, эти трудолюбивые архи­текторы-художники, собираютъ со всевозможныхъ цвѣтовъ и разнообразныхъ деревьевъ — что, однако-жъ, не мѣшаетъ ему быть медомъ, такъ и отдѣльныя черты этого стиля, собранныя архитекторами и ху­дожниками съ неизмѣримаго поля человѣческаго творчества, во всей ихъ совокупности и общей гармоніи выражаютъ собой новый, само­стоятельный типъ, то, что мы называемъ «русскій стиль». Да кромѣ того, — совершенно самостоятельной культуры нѣть вѣдь нигдѣ: она всегда лишь наслѣдіе предыдущей. Каждый народъ только пользовался элементами, унаслѣдованными отъ предшествующихъ цивилизацій, и приспособлялъ эти элементы къ своимъ вкусамъ, нуждамъ и потребностямъ».

Послѣ этихъ общихъ разсужденій г. Сластіоновъ переходитъ къ разрѣшенію вопроса о томъ, существовалъ ли когда-нибудь южно-русскій стиль хотя бы въ видѣ такихъ же «обломковъ», какіе извѣстны и собраны въ Руси сѣверной. Отвѣчая на поставленный вопросъ, г. Сластіоновъ говоритъ: «Что они были и существуютъ это вамъ скажетъ всякій, кто пытался собирать или даже интересовался ими. Да почему бы имъ и не быть, если Южная Русь до половины XVIII в. жила несравненно высшей культурной жизнью, чѣмъ сѣверная? Ученость, образованность, живопись, музыка –всѣмъ этимъ Южная Русь щедро дѣлилась съ сѣверною; то же, хотя и въ маломъ масштабѣ, было и съ архитектурой (ниже мы это увидимъ), но обратнаго, подобнаго теченія не было».

Въ подвержденіе своихъ словъ Г. Сластіоновъ проводить выдержки изъ извѣстныхъ сочиненій путешественниковъ по южной Россіи.

Вотъ двѣ-три выдержки: «Въ извѣстномъ путешествіи московского старца Леонтія (1701 г.) вотъ что читаемъ о «преславномъ градѣ Кіевѣ» — Церквей каменныхъ зѣло много. Строенie узорочное, тща­тельные люди…», а старецъ Леонтій началъ свое путешествіе съ Мос­квы, гдѣ, конечно, видывалъ не мало всякихъ строєній. Ужъ если «тщательность и узорочность» бросились ему въ глаза, то и не даромъ. А вотъ и другое свѣдѣніе приблизительно изъ того же времени, но важно оно потому, что говорится уже не о Кіевѣ, а о городѣ Кролевцѣ, черниг. губ. Вотъ что читаемъ въ запискахъ датскаго посла Юста Юля, бывшаго два года (1709 -1711) при Петрѣ Великомъ и возвращавшагося черезъ Украину: «Жители козацкой Украины благоденствуютъ и живутъ припѣваючи. Козаки продають и покупають разные товары, занимаются ремеслами и, чѣмъ хотятъ, промышляютъ. Козаки ходятъ въ церковь съ молитвенниками въ рукахъ, тогда какъ московиты, даже бояре, не грамотны и даже не знають начатковъ вѣры, какіе въ Даніи знаютъ дѣти… Кролевецъ городъ большой и красивый. Улицы въ немъ прекрасны, какихъ я въ Россіи нигдѣ не видывалъ; дома прекрасные, прочные, опрятные, выступаютъ на улицу, какъ въ Даніи, а не стоятъ въ глубинѣ дворовъ, какъ въ Россіи. Все населеніе козацкой Украйны отличается большою вѣжливостью и опрятностью, всѣ одѣваются чисто и чисто содержать дома»…

Еще болѣе поразительны и интересны параллели, приведенный въ дневникѣ Павла Алепскаго, въ 1652 году путешсствовавшаго черезъ Украйну въ Москву. Очень подробно онъ описываетъ разные го­рода и что въ какомъ его поразило: такъ, напр., въ Васильковѣ онъ восхищается изображеніемъ Богоматери въ церкви Антонія и Ѳеодосія Печерскихъ: «Козацкіе живописцы заимствовали красоты живописи, лицъ и цвѣта одеждъ отъ франкскихъ и ляшскихъ живоиисцевъ-художниковъ и теперь пишуть православные образа, будучи обученными и искусными. Они обладають большою ловкостью въ изображеніи человѣческихъ лицъ съ совершеннымъ сходствомъ, какъ мы видѣли это на портретахъ Ѳеофана, патріарха іерусалимскаго и другихъ». Въ описаніи Кіева онъ говоритъ, что въ этомъ городѣ «среди изображеній козацкихъ живописцевъ есть много искусныхъ мастеровъ, ко­торые обладаютъ большою изобрѣтательностью ума въ изображе­ніи людей, какъ они есть»… Кіевскую лавру онъ описываетъ осо­бенно подробно. Это описаніе является единственнымъ описаніемъ ея до великаго пожара 1718 г., которымъ она уничтожена. О на­родномъ образованіи при Хмельницкомъ онъ пишетъ: «По всей землѣ козаковъ мы замѣтили возбуждавшую наше удивленіе пре­красную черту: всѣ они, за исключеніемъ немногихъ, даже большинство ихъ женъ и дочерей, умѣютъ читать и знають порядокъ церковныхъ службъ и церковные напѣвы: кромѣ того, священники обучаютъ сиротъ и не оставляють ихъ шататься по улицамъ невѣждами». Вос­торгаясь украинскими напѣвами и голосами монахинь Вознесенскаго монастыря, Павелъ отвѣчаетъ, что большинство монахинь этого мона­стыря происходило изъ богатыхъ и знатныхъ фамилій и что находив­шіяся тамъ дѣвицы умѣли не только читать, но были знакомы съ философіей, логикой и занимались сочиненіями… Не знаю, есть ли даже теперь такіе женскіе монастыри, въ которыхъ бы монахини занима­лись логикой, философіей и сочиненіями?… О настоятеляхъ кіевскихъ монастырей ІІавелъ говоритъ, что между ними есть «люди ученые, законовѣды, ораторы, знавшіе логику и философію и занимавшіеся глубокими вопросами». О кіевской типографіи читаемъ: близъ великой церкви есть превосходный, знаменитый печатный домъ для этой страны. Изъ него выходять всѣ церковныя книги удивительной печати, разнаго вида и цвѣта, а также рисунки на большихъ листахъ, примѣчательности странъ, иконы святыхъ, ученыя изслѣдованія и проч.»… Церковное пѣніе особенно понравилось Павлу Алепскому: «Пѣніе козаковъ радуетъ душу и исцѣляетъ отъ печалей, ибо ихъ напѣвъ пріятенъ, идетъ оть сердца и исполняется какъ-бы изъ однихъ устъ. Они страстно любятъ нотное пѣніе, нѣжныя и сладостныя мелодіи».

Возвращаясь къ архитектурѣ, можно привести еще свѣдѣніе о томъ, что австрійскій посланникъ графъ Кобленцъ упоминаетъ о кіевскомъ деревянномъ дворцѣ Разумовскаго, бывшемъ на Подолѣ и стоившемъ ему въ тѣ времена болѣе 30.000 руб. Объ этомъ же дворцѣ говоритъ и Вигель, прибавляя, что дворецъ этотъ висѣлъ надь стрем­ниной. Послѣ приведенныхъ справокъ надо сказать, что было время, когда извѣстныя трехглавыя церкви, самостоятельное слово южно­-русской архитектуры, проникли въ сѣверную Русь, и при Алексѣѣ Михайловичѣ эта форма шатровыхъ церквей Украины такъ быстро стала распространяться, что извѣстный духовный соборъ изъ соображенія, чтобы не образовалось новыхъ ересей, запретилъ ихъ строить, и шатровыя церкви одноглавыя, трехглавыя и пятиглавыя были строго воспрещены, но въ глухихъ мѣстахъ Россіи они еще долго появля­лись, особенно въ деревянной архитектурѣ. Какъ живой свидѣтель этого вліянія юга на сѣверъ, въ Москвѣ стоять еще церкви “Рож­дества въ Путинкахъ”, “Тройцы въ Гончарахъ”, церковь Ивановскаго монастыря въ Вязьмѣ и др. Что касается оставшихся архитектурныхъ памятниковъ южно-русскаго искусства, то ихъ есть не мало, хотя никѣмъ еще этотъ вопросъ не разработанъ. Нѣкоторые архитекторы, писавшіе изслѣдованія по россійской архитектурѣ, не могли, разумѣется, не остановиться и на южно-русскихъ церквахъ, но… (люди какъ люди). Желая представить сѣверно-русскую архитектуру особо чистой, безъ вліяній (да еще Украйны!), начали твердить о томъ, что формы типа трехглавыхъ церквей (продолговатая базилика съ тремя куполами, иначе корабль), вѣроятно, несамостоятельны, а откуда-нибудь, позаимствованы. Начались поиски… одни, какъ Л. Даль, прямо говорили, что «это форма, очевидно, некатолическая, иначе была-бы изгнана да и не употреблялась-бы даже уніатами, у которыхъ всѣ на­ружныя формы сохранялись въ неприкосновенномъ видѣ, что и на западѣ эта форма неизвѣстна, что есть только какой-то слѣдъ ея на одной скульптурной двери въ Гнѣзно и что, вѣроятно, эта форма за­имствована изъ Сиріи, откуда занесена крестоносцами… Удивительно, право: простѣйшее соображеніе (если бы не предвзятая мысль) могло подсказать, что если южно-русскій народъ, жизнь котораго сложилась на свой особый ладъ, по всей Украйнѣ рубилъ эти церкви и строилъ ихъ изъ камня, видоизмѣняя отъ одной главы до девяти и болѣе, если онъ исключительно развивалъ только этотъ, милый его сердцу и вкусу типъ, то мыслимо-ли, чтобы подобная форма была навязан­ной, чужой; не проще-ли было южно-русскому народу не искать по свѣту какихъ-то новыхъ формъ, а брать лишь то готовое, что было рядомъ уже у единовѣрнаго, нравославнаго же братскаго народа? На повѣрку оказалось, что и сами то французскіе крестоносцы оставили по себѣ всего лишь три храмика, а все совпаденіе состоитъ лишь въ томъ, что планъ тѣхъ и другихъ нѣсколько напоминаютъ другъ друга (базилика). Если бы подобное архитектурное новшество было зане­сено къ намъ съ береговъ Адріатики, то самое вѣроятное, что народъ сталъ-бы бороться съ этимъ новшествомъ, а не культивировать его во всей своей толщѣ. Гораздо вѣроятнѣе предположить другое — эта архитектура есть наслѣдіе ранняго, доисторическаго христіанства; намъ извѣстно, что деревянныя церкви существовали еще до Владиміра, не греки же ихъ тогда строили; какой формы онѣ были? Да вѣроятнѣе всего подобной же, по крайней мѣрѣ, существуетъ предположеніе и легенда, что трехглавыя церкви строились во имя Тройственности Божества — Отца, Сына и Святого Духа, и въ первые вѣка христіанства церкви строились въ видѣ корабля, а не креста, что явилось уже позднѣе. Такимъ образомъ древность этого типа несомнѣнна. Не только въ Польшѣ, но и во всей католической Европѣ никогда купола не распо­лагались по длинѣ храма. Если же католические храмы трехкупольные, то непремѣнно два меньшихъ купола устраиваются на углахъ передняго фронтона. Нѣть основаній не признать вышеприведенную легенду. Вполнѣ понятно станетъ и толкованіе другихъ не принимающихъ ея; они говорятъ: «Скорѣе всего 3 купола въ рядъ, по длинѣ церкви, соотвѣтствуюгь внутреннему расположенію ея, а именно: олтарь (малый куполъ), средина церкви (большой куполъ) и, наконецъ, притворъ — мѣсто оглашенныхъ и кающихся, въ Малороссіи “бабинецъ” (малый куполъ), а потому они имѣютъ естественное происхожденіе тамъ, гдѣ церкви строились въ видѣ корабля. Какъ бы тамъ ни было, но важенъ тоть печальный фактъ, что прошла цѣлая четверть тысячелѣтія, какъ Южной Руси запрещено московскимъ соборомъ культи­вировать и развивать любезный ея сердцу стиль и за эту четверть тысячелѣтія изнашивались и уничтожались слѣды его. Надо уди­вляться тому обстоятельству, что осталось еще кое-что, а между тѣмъ, приходится часто слышать изъ устъ неосвѣдомленныхъ людей — “ка­кой тамъ еще южно-русскій стиль? — ничего не было и нѣтъ!». Люди рѣшаются съ удивительной увѣренностью отрицать то, о чемъ имѣютъ весьма смутное представленіе, и только на основаній той уважитель­ной причины, что сей вопросъ имъ неизвѣстенъ. Здѣсь, кстати, не­вольно приходитъ на мысль вопросъ — что бы осталось отъ тѣхъ «разрозненныхъ остатковъ» сѣверно-русскаго стиля, если бы они не обе­регались, а 250 лѣтъ подрядъ только уничтожались? Замѣчательно, что Алексѣй Михайловичъ легко уступилъ собору архитектуру юга, живопись, какъ извѣстно, тоже подверглась гоненіямъ, но когда дошло дѣло до церковнаго пѣнія, принятаго изъ Южной Руси, и семинотной системы, то и онъ, и патріархъ Никонъ настояли таки, чтобы эта система южно-русскаго пѣнія была принята. Слишкомъ ужъ очевидно было это преимущество. Впослѣдствіи вошло въ обычай брать изъ Южной Руси и самихъ пѣвчихъ, которымъ при Елизаветѣ Петровнѣ велѣно навсегда носить украинскіе дворянскіе, шитые костюмы (съ откидными рукавами), а наборъ пѣвчихъ продолжается, кажется, и до нашихъ дней; даже великій Глинка былъ спеціально командированъ для этого въ Малороссію)».

Въ послѣднемъ письмѣ г. Сластіоновъ говоритъ о цвѣтущемъ періодѣ южно-русскаго искусства, хотя дошедшихъ до нашихъ дней образцовъ архитектурныхъ памятниковъ этого искусства сравнительно не такъ много, съ одной стороны вслѣдствіе запрещенія культивировать свой стиль а съ другой — вслѣдствіе того, что Южная Русь часто превра­щалась въ руину, даже въ «великую руину». Достаточно сказать, что на всю полтавскую губ. сохранилось каменныхъ церквей южно-русскаго стиля всего четыре: превосходная церковь въ м Лютенькѣ, гадячскаго у., церковь Даніила Апостола въ м. Б. Сорочинцахъ и др.

«Цвѣтущимъ періодомъ южно-русскаго искусства было время XV, XVI и XVII вѣковъ, когда архитектура, живопись, горельефъ, гравированіе и орнаментика развились до степени изящныхъ искусствъ, отличаясь духомъ національнаго творчества. Въ XVII в. распростра­нилась портретная живопись, («контерфекты»), бытовая и пейзажная и, въ концѣ вѣка, аллегорическая. Гравюра стояла такъ высоко, что для награвированія портретовъ царей Іоанна и Петра Алексеевичей и царевны Софіи пришлось обращаться въ Украйну и пригласить от­туда славившихся вполнѣ заслуженной извѣстностью мастеровъ-художниковъ Леонтія Тарасевича и Иннокентія Щирскаго; и такихъ мастеровъ-граверовъ до сихъ поръ отмѣчено около сотни. Центромъ ху­дожественной дѣятельности былъ, разумѣется, Кіевъ, но школы искусства, съ нимъ соприкасавшіяся, находились въ Черниговѣ, Новгородъ-Сѣверскѣ, Почаевѣ, Батуринѣ, Переяславѣ и другихъ значи­тельно населенныхь городахъ Южной Руси. Мы наслѣдовали массу памятниковъ но живописи, рѣзьбѣ, вообще орнаментикѣ. Отличіе этихъ памятниковъ — яркое по краскамъ письмо, реальное направленіе въ изображенін лицъ, одежды и цѣлыхъ сценъ. Живопись украшалась золотомъ, серебромъ и вставными самоцвѣтными камнями, фонъ иконъ и самыя матеріи на одеждахъ святыхъ чеканились затѣйливыми изящными орнаментами. Самыя изображенія святыхъ принаравливались къ типичнымъ особенностямъ рассы, народности святыхъ. Не­ рѣдко всѣ святые и даже Божія Матерь и Іисусъ Христосъ изобра­жались въ украинскихъ костюмахъ XVI и XVII в. Изъ раскопокъ мы знаемъ, что изразцы въ Южной Руси были извѣстны еще во времена великокняжескаго періода, когда Европа и понятія даже не иміла о «цѣнинномъ дѣлѣ» (кстати, орнаментика этихъ изразцовъ не иміетъ ничего общаго съ византійской),– керамика въ этотъ періодъ была такъ высока, что изготовлялись рельефные, глиняные, хорошо обожженные образки, дошедшіе до нашего времени. Не буду останавли­ваться на чудесныхъ эмаляхъ, ювелирномъ дѣлѣ, чеканкѣ по металламъ, рѣзьбѣ по дереву, тканью и шитью цвѣтными шелками и пр. Скажу только, что эти отдѣлы искусства доведены до высокой степени со­вершенства и изящества».

Давъ вышеприведенныя историческія справки, г Сластіоновъ говорить: «такимъ образомъ, почему бы, кажись, намъ, «народу тщательному», и не попытаться сдѣлать еще одно, свое «преузорочное строеніе» до­стойное того, чтобы имъ восхищались путешественники, какъ восхи­щались они двѣсти слишкомъ лѣть тому назадъ? Путь ясенъ — онъ тотъ же, что и всюду при возрожденіи. Я умышленно подольше оста­новился на пути, по которому шли русскіе архитекторы и художники: они начали собираніемъ остатковъ, а кончили творчествомъ. Они отъ робкихъ попытокъ и опытовъ достигли, наконецъ, того, что имѣютъ полнѣйшую возможность создавать строенія въ своемъ родномъ стилѣ, не затрудняясь примѣненіемъ тѣхъ или другихъ формъ и комбинацій.

Въ постройкѣ зданія земской управы г. Сластіоновъ видитъ «исключитель­ный случай и широкое поле, гдѣ бы можно было проявить строите­лям, художникамъ и декораторамъ свое искусство и поработать надъ возрожденіемъ мѣстнаго южно-русскаго стиля. Есть, говоритъ онъ, та­лантливые архитекторы и художники, которые взялись-бы за это дѣло со всѣмъ пыломъ влюбленныхъ въ свое искусство фанатиковъ и въ результатѣ могло-бы быть въ вашемъ симпатичномъ городѣ свое «Па­лаццо Дожей»… Я вторично напоминаю объ этомъ розово-бѣломъ чудѣ искусства, чтобы оттѣнить ту мысль, что всѣ стѣны и вашего палаццо, вмѣсто цвѣтного мрамора, могли быть убраны цвѣтными изразцами и чаровать своими сочетаніями тоновъ, какъ и тамъ въ Венеціи… «При этомъ г. Сластіоновъ рекомендуетъ только при стремленіи осуществить данную, какъ и всякую новую мысль, не забывать того, что какъ бы ни была ясна, логична и даже удобоисполима какая-либо новая мысль, для того, чтобы ее осуществить, провести въ жизнь, воплотить въ извѣстныя формы, надо вести настойчивую, упорную борьбу, чтобы протестующіе, относящiеся недовѣрчиво люди, успѣли привыкнуть, присмотрѣться и постепенно ознакомиться съ предметомъ отрицанія, т. е. разобраться — что же въ новой мысли есть положительнаго), кромѣ лишь предполагаемаго отрицательнаго), — только тогда успѣхъ обезпеченъ и отвергавшееся становится обычнымъ, а далѣе и общепризнаннымъ.

Результатомъ этихъ статей явилось печатное приглашение со стороны члена губернской управы, завѣдывающаго строительнымъ отдѣломъ, Е. Саранчова, представить въ засѣданіе комиссіи, назна­ченное на 23-е іюня, наброски и конкретно выразить защи­щаемую симпатичную идею». Г. Сластіоновъ, въ своемъ отвѣтѣ (№ 156) г. Саранчову, указавъ на невозможность выполненія въ теченіе двухъ-трехъ дней такой сложной и трудной задачи, сообщаетъ, что видѣлъ въ Харьковѣ у одного талантливого художника-архитектора изготовляющійся къ 23-му іюня цѣлый сложный проектъ въ южно-русскомъ стилѣ. Несмотря на всю трудность изготовленія такой серьезной работы въ столь короткое время, этотъ проектъ, безъ всякаго сомнѣнія, явится серьезнѣйшимъ конкуррентомъ имѣющимся уже тремъ сестрамъ ренесансамъ. Это, безспорно, очень оригинальное и красивое зданіе, въ которомъ каждая часть, каждая деталь этой части, взята, несомнѣнно, съ чисто южно-русскихъ архитектурныхъ памятниковъ; это, такъ сказать, картина творческого духа нашихъ предковъ, наглядная лѣтопись южно-русскаго зодчества и даже живой эгнографіи полтавщины. И какъ умно выражена идея «земскаго дома»: на всемъ главномъ фасадѣ, между прекрасно задуманными отдѣльными частями его, прихотливо разсыпана живая этнографія уѣздовъ, пере­плетающаяся съ гербами этихъ уѣздовъ, а надъ ними уже доминируетъ гербъ самой губерніи, все это отдѣлано узорчатой изразцовой полихроміей. На такомъ зданій будуть переливаться и преломляться свѣтовые лучи, порождая капризные отблески какъ-бы огня и солнца… Это работа одушевленнаго идеею человѣка, потому она такъ и оста­навливаетъ васъ и захватываетъ своею прелестью новизны и, въ то же время, чего-то знакомаго, родного. Взглянувши на подобное зданіе, никому и въ голову не прійдеть спрашивать себя — что бы сіе могло быть — вокзалъ, банкъ, курортъ или гостиница? Наоборотъ, всякій только и можетъ сказать одно, а именно: это зданіе, несомпѣнно, есть губернській земскiй домъ полтавской губерніи.

[Сластіоновъ А. Г.] Существуетъ-ли южно-русскій стиль?: [Документы, извѣстія и замѣтки] // Кіевская Старина : Ежемѣс. ист. журналъ. - К.: Тип. Имп. Ун-та св. Владиміра Акц. о-ва Н. Т. Корчакъ-Новицкаго, 1903. - Т. LXXXII. - Іюль - Августъ. - С. 5-15.