Сталин, коллективизация, индустриализация и контрфактическая история.
Выражаю благодарность Даниилу Шестакову, общение с которым погрузило меня в мир контрфактической истории. Эта короткая статья основана на той литературе, которую он мне порекомендовал. У нас разные взгляды, но мы при этом способны поддерживать хорошие взаимоотношения и критиковать друг друга без ухода в ad hominem.
Говорят, что у истории нет сослагательного наклонения. Мол, что было, то и было, а обсуждать альтернативы попросту глупо. Но экономисты и профессиональные экономические историки так не считают.
В введении к сборнику статей «Virtual History: Alternatives and Counterfactuals», посвященному контрфктической истории, британский экономический историк Нил Фергюсон рассуждает:
Что было бы, если бы в Англии не было гражданской войны? Что бы произошло, если бы не случилось американской войны за независимость? А что если бы Ирландия не была бы разделена? Если бы Британия осталась в стороне от Первой мировой войны? Или если бы Гитлер вторгся в Британию? Если бы он победил Советский Союз? Или если бы русские выиграли холодную войну? Что если бы Кеннеди остался в живых? А если бы не было Горбачева?
Очевидное возражение против таких гипотетических или «контрфактических» вопросов звучит просто: зачем вообще их задавать? Зачем заботиться о том, чего не было? <…>
Одним из простых ответов на это возражение является то, что мы постоянно задаем такие «контрфактические» вопросы в нашей повседневной жизни. Что было бы, если бы я соблюдал ограничение скорости или отказался от последнего напитка? А что если бы я никогда не встречал свою жену или мужа? <…> Кажется, мы не можем сопротивляться воображению альтернативных сценариев: что могло бы произойти, если бы у нас было это или этого не было… Мы представляем, что избегаем прошлых ошибок или совершаем грубые ошибки, которых нам едва удалось избежать. И такие мысли — вовсе не простое фантазёрство. Конечно, мы прекрасно знаем, что не можем путешествовать во времени и сделать нечто иначе. Но производство нашим воображением таких контрфактов — жизненно важная часть пути, на котором мы учимся. Поскольку решения о будущем, как правило, основаны на взвешивании потенциальных последствий альтернативных действий, имеет смысл сравнить фактические результаты того, что мы делали в прошлом, с возможными результатами того, что мы могли бы сделать.
Короче говоря, несмотря на кажущуюся бессмысленность таких рассуждений, на деле они выступают крайне значимой стороной нашей жизни. А если мы этим постоянно занимаемся в обычной жизни, то почему бы подобный подход не применить к историческому процессу? В конечном итоге все необходимые методы у нас для этого есть, а если подобрать подходящие данные — дорога в альтернативное прошлое открыто. И такое мысленное путешествие во времени помогает нам лучше понять значимость тех или иных факторов конкретного исторического процесса. Кроме того, наше желание не «сослагать» историю во многом вызвано тягой к детерминизму. Но ведь мы действительно можем рассматривать альтернативные сценарии.
Применительно к Сталину контрфактический анализ часто используют для того, чтобы дать оценку его «заслугам». Нет, я вовсе не про «войну выиграл», а про «принял с сохой, а оставил с атомной бомбой». Короче говоря, про форсированную индустриализацию.
Опуская нюансы моделирования и работу над данными, кратко изложу результаты работ, посвященных альтернативным сценариям развития экономики СССР. В моей подборке период разными авторами выбирается различный, но всегда охватывает 1928–1940 гг. Короче говоря, все авторы пытаются ответить на такие вопросы: «Что было бы, если экономика СССР была бы рыночной? А что если бы продолжилась политика НЭПа? Или что бы произошло, если бы были устранены ключевые искажения экономики царской России, а Революции при этом не случилось бы?»
H. Hunter, J. Szyrmer. Faulty Foundations. Soviet Economic Policies, 1928–1940. Холланд Хантер и Янош Ширмер, используя модель KAPROST, приходят к выводу, что, если бы политика коллективизации не проводилась бы, а экономика СССР пустилась бы по рыночным рельсам, в 1940 году запас капитала был бы больше на 29,2–35,6%, а тяжелая промышленность в долевом секторальном отношении была бы выше, чем в реальной ситуации. Такие результаты ставят под сомнение необходимость индустриализации по сталинскому сценарию и уж тем более подрывают убежденность в том, что такая политика была нужна, чтобы выиграть войну. Следует отметить, что поначалу работа была принята крайне положительно, но затем были опубликованы статьи, критического содержания, отмечающие методологические и теоретические недостатки проведенного Хантером и Ширмером контрфактического анализа.
Allen R. C. Farm to Factory: A Reinterpretation of the Soviet Industrial Revolution. Роберт Аллен демонстрирует «шаткость оснований» экономики царской России, отмечая её аграрный характер. Историк стремится показать, что развитие железных дорог и промышленности во многом были вызваны бумом цен на зерно, а, значит, сам по себе источник развития был крайне неустойчивым. Российская Империя, таким образом, становится своего рода евразийской Аргентиной, экономикой третьего мира, зависящей от благоприятной сырьевой конъюнктуры. Сталинская же модернизация — есть ничто иное, как логичное продолжение политики Петра I. Низовые институты в царской России были плохо развиты, а экономика модернизировалась во многом благодаря той самой жесткой руке. Из всех рассматриваемых сценариев (рынок, НЭП с мягкими бюджетными ограничениями, коллективизация с мягкими бюджетными ограничениями) Аллен склоняется ко второму и третьему варианту по простой причине: капитализм с жёсткими бюджетными ограничениями может привести к безработице, а это в свою очередь приводит к удару по потреблению и по росту. Мягкие бюджетные ограничения решают эту проблему. Коллективизация же способствует перетоку рабочей силы из аграрного в промышленный сектор (именно этот аспект Аллен считает ключевым). При этом, если бы НЭП смог бы осуществить этот переток без коллективизации разница в росте ВВП была бы несущественной (менее 5%).
Неудивительно, что подобный результат вызвал шквал критики. Аллена ругали и за манипуляцию с индексами при оценки наиболее значимых параметров для экономики, и за низкий уровень внимания к тем данным, которые увидел свет после открытия архивов, и за занижение оценок потребления в дореволюционной России, и за много что ещё. Однако, ключевой работой, где Роберт Аллен предстает в качестве главного оппонента, является статья А. Черемухина, М. Голосова, С. Гуриева и О. Цывинского «Индустриализация и экономическое развитие России в неоклассической экономической модели».
Об исследовательской задаче авторов статьи, их методах и использованных данных, можно прочитать в замечательном канале Econ Papers, который я уже ранее рекомендовал у себя в канале. Я ограничусь лишь результатами, однако замечу, что Гуриев и соавторы, во-первых, являются не экономическими историками, а макроэкономистами, а, во-вторых, рассматривают более длительный период — 1885–1939 гг., указывая на факторы долгосрочного экономического роста. Ключевым параметром у авторов выступают искажения равновесия или «клинья» (wedges).
Отклонения от эффективного распределения ресурсов (от общественного оптимума) можно разбить на три составляющие — искажения в потреблении, в производстве и в мобильности. Первая компонента показывает монопольное искажение на рынке товаров: завышенные цены и заниженное предложение. Вторая компонента показывает искажение монопсонии на рынке труда: заниженный спрос на рабочих и заниженные зарплаты. Третья компонента показывает ограничения на свободный переход между секторами (когда каком-то секторе доход сильно больше, но не все идут в него работать, это значит, что не все могут пойти). В русской экономике вторая компонента была самой большой, и именно она исчезла в советское время: ограничения, приносившие прибыль монополистам, исчезли. Искажение потребления, наоборот, сильно увеличилась в советское время. Впрочем, индустриализации это никак не помешало.
Если бы институты оставались в положении 1913 года, доля рабочей силы в сельском хозяйстве продолжила бы снижаться очень медленно. Доля добавленной стоимости в экономике, производимой аграрным сектором, не опустилась бы ниже 40% к 1939 году. ВВП на душу населения рос бы медленно и был бы ниже советского уровня уже в 1935 году. Напротив, если бы монополизация рынков исчезла бы в 1913 году, ВВП на душу населения в 1940 году был бы на 55% выше, чем в предыдущем сценарии. Общее потребление было бы на 47% выше советского уровня, доля рабочей силы в сельском хозяйстве подошла бы в 50%, а доля аграрного сектора в добавленной стоимости опустилась бы до 20%.
Подход Гуриева и соавторов мне представляется намного более точным. Также мне представляется значимым их этический акцент на недопустимость политики, которую проводил Сталин. Так, в статье отмечается:
Сталинская эпоха была одним из самых страшных эпизодов в российской истории, когда миллионы людей погибли в результате голода в начале 30-х годов и репрессий в конце 1930-х годов. Любой расчет благосостояния должен обязательно учитывать стоимость потерянных жизней.
К сожалению, такой значимый параметр учитывается далеко не всеми. Ничто не может оправдать невинных жертв. А парадокс сталинской индустриализации заключается ещё и в том, что у нас, во-первых, есть весомые основания полагать возможность альтернативных сценариев модернизации (без Сталина, расстрелов и голода — кровожадный король на поверку голый), а, во-вторых, наглядно и на самих себе ощутить последствия подобных решений (проблему перетока рабочей силы Сталин решил репрессивными методами).
Смерть тиранам!