Виктор Франкл “Человек в поисках смысла”

В век, когда десять заповедей, по- видимому, уже потеряли для многих свою силу, человек должен быть приготовлен к тому, чтобы воспринять 10000 заповедей, заключенных в 10000 ситуаций, с кото­ рыми его сталкивает жизнь. Тогда не только сама эта жизнь будет казаться ему осмысленной но и сам он приобретет им­ мунитет против конформизма и тоталитаризма — этих двух следствий экзистенциального вакуума.

Страдание имеет смысл, если ты сам становишься другим.

Человек как единство вопреки многообразию

Опасность заключается … в той кажущейся тотальности, которую приписывают своим познаниям столь многие ученые в заявляемых ими претензиях на «тотальное знание» (Ясперс). Тогда, когда это происходит, наука превращается в идеологию. Что ка­сается, в частности, наук о человеке, то биология превра­ щается при этом в биологизм, психология — в психоло­гизм и социология — в социологизм.

Один и тот же предмет, спроецированный из своего из­ мерения в низшие по отношению к нему измерения, от­ ображается в этих проекциях так, что различные проекции могут противоречить друг другу… Человек так­ же, если у него редуцировать специфически человеческое измерение и спроецировать его на плоскости биологии и психологии, отображается в них так, что эти проекции противоречат друг другу. Ведь проекция в биологическое измерение обнаруживает соматические явления, тогда как проекция в психологическое измерение обнаруживает явления психические. Человека можно обнаружить его можно лишь в высшем измере­ нии, в измерении специфически человеческих проявлений. Допустим, я проецирую не просто трехмерное изо­ бражение на двумерную плоскость, а такие фигуры, как Федор Достоевский или Бернадетт Субиру, — в плоскость психиатрического рассмотрения. Тогда для меня как пси­ хиатра Достоевский — это не более чем эпилептик, подоб­ ный любому другому эпилептику, а Бернадетт — не более чем истеричка со зрительными галлюцинациями. То, чем они являются помимо этого, не отражается в психиатри­ ческой плоскости. Ведь и художественные достижения од­ ного, и религиозное обращение другой лежат вне этой плоскости… Вчерашний нигилизм провозглашал «ничто». Нынеш­ний редукционизм проповедует «не что иное, как».

Только в человеческом измерении лежит «unitas multiplex», как определял человека Фома Аквинский. Это единство на самом деле не в многообразии, а скорее несмотря на многообразие.

В моей любимой истории к рабби обращаются за сове­том два прихожанина. Один утверждает, что кошка дру гого украла и съела пять фунтов масла, другой это отри­цает. «Принесите к о ш к у » , — приказывает рабби. Ему при­носят кошку. «Теперь принесите весы». Ему приносят весы. «Сколько, ты говоришь, фунтов масла съела ко­ шка?» — спрашивает рабби. «Пять фунтов, рабби». После этого рабби взвешивает кошку, и она весит точно пять фунтов.«Итак, у нас здесь есть масло, — говорит рабби, — но где же кошка?» Это как раз то, что происходит, когда редукционисты обнаруживают в человеке все условные рефлексы, процессы обусловливания, внутренние спус­ ковые механизмы и все остальное, что они ищут. «У нас есть все это, — говорят они, как рабби, — но где же чело­ век?»

Быть человеком — это нечто боль­ шее, чем быть полем битвы, на котором сталкиваются притязания эго, ид и суперэго, как насмешливо сказал од­ нажды Фултон Э. Шин; и большее, чем быть заложником или игрушкой процессов обусловливания или побуждений и инстинктов. Быть человеком означает постоянно сталки­ ваться с ситуациями, которые одновременно — шанс и вызов, которые дают шанс осуществить себя, не ук­ лонившись от вызова осуществить смысл. Каждая ситуация — это призыв: сначала — услышать, затем — от­ветить.

Ценностям мы не можем нау­ читься — ценности мы должны пережить.

Подобно тому как бумеранг возвращается к бросившему его охотнику, лишь если он не попал в цель, так и человек возвращается к самому себе и обращает свои помыслы к самоактуализации, только если он про­ махнулся мимо своего призвания.

Быть человеком — значит всегда быть направленным на что-то или на кого- то, отдаваться делу, которому человек себя посвятил, че­ловеку, которого он любит, или богу, которому он слу­жит. Такая самотрансценденция выходит за рамки всех тех образов человека, которые в духе монадологизма представляют человека не как существо, выходящее за пределы самого себя, тянущееся к смыслу и ценностям и ориентированное тем самым на мир, а как существо, ин­ тересующееся исключительно самим собой..

Если человек хочет прийти к самому себе, его путь лежит через мир.

Лишь невротик уже не ориентирован, как нормальный человек, на предметы, а интересуется лишь своими состояниями.

Лишь существование, трансценди-рующее само себя, лишь человеческое бытие, выходящее за пределы самого себя в «мир», в «котором» оно «суще­ствует», может реализовать себя, тогда как, делая само себя и соответственно самореализацию своим намере­нием, оно лишь теряет себя.

В норме, наслаждение никогда не является целью чело­веческих стремлений. Оно является и должно оставаться результатом, точнее, побочным эффектом достижения це­ ли. Достижение цели создает причину для счастья. Если есть причина для счастья, счастье выте­кает из нее автоматически и спонтанно. И поэтомунеза­чем стремиться к счастью, незачем о нем беспокоиться, если у нас есть основание для него. Иначе это невротиче­ское искажение первичной человеческой мотивации. Фрейдовский принцип удовольствия является ведущим принципом поведения маленького ре­ бенка, адлеровский принцип могущества — подростка,
а стремление к смыслу является ведущим принципом по­ ведения зрелой личности взрослого человека.

Человека, приговоренного к смерти, просят за несколько часов до казни выбрать меню для своей послед­ ней трапезы. Вероятнее всего, он ответит: имеет ли смысл перед лицом смерти ублажать себя вкусовыми ощущения­ ми? Коль скоро организм превратится в труп через каких- нибудь два часа, не все ли равно, будет он иметь или нет еще одну возможность пережить то состояние мозговых клеток, которое называется удовольствием? Так и вся жизнь постоянно сталкивается со смертью, которая не­ избежно перечеркивает этот элемент удовольствия. Лю­бому несчастному, для которого вся жизнь сводится к по­ гоне за удовольствием, пришлось бы усомниться в каж­дом моменте такой жизни, будь он хоть сколько-нибудь последователен.

В чем различие между причиной и основанием? Основание всегда имеет психоло­ гическую или ноологическую природу. Причина, напро­тив, — это всегда что-то биологическое или физиологиче­ ское. Когда вы режете лук, у вас нет оснований плакать, тем не менее ваши слезы имеют причину. Если бы вы бы­ ли в отчаянии, у вас были бы основания для слез. Другой пример: если альпинист, взобравшись на высоту десять тысяч футов, чувствует себя подавленно, это чувство мо­ жет иметь либо основание, либо причину. Если он знает, что он плохо экипирован или недостаточно подготовлен, его тревога имеет под собой основание. Но возможно, что она имеет всего лишь причину — недостаток кислорода. Представьте себе, что человеку, переживающему смерть любимого или любимой, предлагают успокоительные та­ блетки, которые могут принести ему облегчение от де­ прессивного состояния. Если не принимать во внимание случаи невротического эскапизма, мы можем быть увере­ ны, что он откажется таким способом избавиться от свое­ го горя. Он скажет, что этим ничего нельзя изменить, нельзя оживить того, кого уже нет. Другими словами, со­ хранится основание для депрессии. Если он не невротик, то волнует его именно основание, причина его депрессии, а не депрессия как таковая. Ему хватит реалистичности понять, что закрыть глаза на какое-либо событие не зна­ чит уничтожить само это событие. И, я думаю, ученый должен быть по меньшей мере столь же реалистичным, что и обыкновенный человек, и изучать поведение челове­ ка в контексте его предметной отнесенности.

Карл Ясперс: «Человек стано­ вится тем, что он есть, благодаря делу, которое он де­лает своим».

Лишь в той степени, в какой я сам отступаю на задний план, предаю забвению мое собственное существование, я приобретаю возможность увидеть нечто большее, чем я сам.

Проект мира в действительности является не субъективным проектом субъективного мира, а фрагментом, хоть и субъективным, но фрагментом объ­ ективного мира.

Всякое познание селективно, но не продуктивно; оно никогда не создает мир, даже среду, но оно лишь постоянно их фильтрует.

Любая среда представляет собой один из аспектов мира, и каждый из этих аспектов отобран из всего богатства мира.

В век общества изобилия, большинство людей страдают не от избытка, а от недостатка требований. Об­щество потребления — это общество с пониженными тре­ бованиями, которое лишает людей напряжения.

В Осло с вандализмом успешно борются бывшие ванда­лы. Больше половины из них — это бывшие хулиганы. «Быть на стороне закона, — говорится в соответствующем отчете, — оказывается для них таким же захватывающим делом, как и быть против него». Они искали возбуждения и напряжения, того напряжения, которого лишило их общество.

Год спустя польские психиатры попросили меня сде­лать им доклад по логотерапии. В своем докладе я проци­ тировал этого американского психоаналитика. «У вас меньше неврозов, чем у американцев, — сказал я и м , — потому что перед вами стоит больше дел». Они довольно улыбнулись. «Но не забывайте, — добавил я, — что у аме­ риканцев остается также свобода выбирать свои дела, сво­бода, в которой, как мне кажется иногда, вам отказано». Они перестали улыбаться…Как было бы прекрасно синтезировать Восток и Запад, объединить дело и свободу. Тогда свобода могла бы по­ лучить полное развитие.

Человеческая свобода подразумевает способность че­ловека отделяться от самого себя.

…Психоз, пора­зивший его, имеет биохимическое происхождение, но то, как он реагирует на психоз, что он вкладывает в него, со­держание, которым он его наполняет, — это его личное творение, человеческое произведение, в которое он офор­мляет свой недуг.

Я видел параноиков, которые из своих иллюзорных идей преследования убивали своих мнимых врагов; но я встречал также параноиков, которые прощали своих предполагаемых противников. Эти пара­ноики действовали, исходя не из своего психического рас­ стройства, а скорее реагировали на это расстройство, ис­ходя из своей человечности. Я не устаю цитировать Йоханесса Ланге, кото­рый рассказал о случае двух братьев-близнецов. Один из них стал изобретательным преступником, другой — изобретательным криминалистом. Изобретательность могла быть передана по наследству, но стать преступни­ком или криминалистом, как в этом случае, — это вопрос отношения. Наследственность — это не более чем мате­риал, из которого человек строит сам себя. Это не более чем камни, которые могут быть использованы, а могут быть отвергнуты строителем. Но сам строитель — не из камней.

Особен­ности характера никоим образом не являются решающи­ми; решает всегда в конечном счете позиция личности.

Cознанию открыто су­щее, совести же открыто не сущее, а скорее, напротив, то, что еще не существует, а лишь должно существовать.

Дело в том, чтобы стремиться всякий раз не к возможному, а к должному.

ОТЕТСТВЕННОСТЬ

Я люблю говорить, что статуя Свободы на восточном по­ бережье США должна быть дополнена статуей Ответ­ственности на западном побережье.

… он не несет ответственности за свой невроз, однако он, пожалуй, несет ответственность за отношениек своему неврозу.

Быть человеком — это значит быть сознательным и ответ­ственным.

Пациент был госпитализирован в психиатрический ин­ ститут с подозрением на суицидные намерения, которые и сам он не отрицал. У него, однако, не было внешних пси­ хиатрических симптомов. Доводы, которые он предста­ вил директору института, казались логически безупречны­ ми. Он утверждал, что всякий человек обладает свободой принять решение: стремиться продолжать жизнь или нет. Полный достоинства и убедительности, он протестовал против того, что его лишили свободы, в то время как ни­ какого психического расстройства у него не было обнару­ жено. Директор клиники распорядился внести в историю болезни этого пациента диагноз «психически здоров» — и выписал его. Пациент уже собирался покинуть больницу и саму эту жизнь, когда один из психиатров, убежденный в том, что за психическим здоровьем может скрываться душевное смятение, вызвал его на разговор. За удивитель­но короткое время врачу удалось объяснить этому па­ циенту, что человеческая свобода — это не «свобода от», а «свобода для» — свобода для того, чтобы принимать от­ветственность.В ходе их дальнейшего разговора все псев­ дологические основания для самоубийства у этого челове­ ка рассеялись.

В любой данный момент мы несем ответствен­ ность за все, что за ним последует; каждое решение — от мельчайше­ го до самого крупного — это решение навеки; что каждый раз мы либо реализуем, либо упускаем возможность, имеющуюся только на данный конкретный момент.

Из постоянного делания добра вырастает доброде­тель.

Суицидент не боится смерти — он боится жизни.

Смерть — этот чистей­ший образец необратимого события — никуда не исче­ зает, даже если ее вытеснять из сознания, даже если сам скорбящий находит прибежище в бессознательном за­ бытьи.

Для выполнения своего предназначения человек то должен действовать, то — предаваться очарованию переживаемого. Испытывать радость может быть также «обязанностью» человека. В этом смысле можно обви­ нить в пренебрежительном отношении к своим обязанно­ стям человека, который, сидя в трамвае, имеет возмо­ жность созерцать великолепие заката или вдыхать бла­гоухание цветущих акаций, а вместо этого продолжает, не отрываясь, читать газету.

УРОКИ

Больной предложили по­ зволять состоянию подавленности пройти мимо, подобно тому как облако проплывает мимо солнца, скрывая его от наших глаз. Она должна помнить, что солнце продолжает существовать, даже если в какой-то момент мы и не ви­дим его. Так же продолжают существовать и ценности, хотя больной, находящийся в состоянии депрессии, вре­ менно не в состоянии воспринимать их.

Человек должен остерегаться соблазна преждевременно сложить оружие, сдаться, слишком легко приняв ситуацию за судьбу и склонив голову перед всего лишь мнимой своей участью. Лишь когда он не имеет бо­лее возможности реализовывать созидательные ценности, когда под рукой действительно нет средств, чтобы воздей­ ствовать на судьбу, тогда лишь наступает время реализовывать ценности отношения, тогда лишь ему имеет смысл «взвалить на себя крест». Сама суть ценностей отношения проявляется в том, как человек приговаривает себя к неиз­бежному; поэтому ценности отношения могут быть пол­ностью реализованы, только когда доля, выпавшая чело­ веку, оказывается в самом деле неизбежной. Брод назы­ вал это «благородным несчастьем», в отличие от «несча­стья неблагородного», представляющего собой ситуацию, которую можно избежать либо в которой человек повинен сам. Различие подобно тому, кото­рое альпинисты проводят между опасностью субъективной и объектив­ ной. Для альпиниста не является зазорным сдаться объективным опасно­ стям (таким, как, например, падающая каменная глыба), в то же время стыдно, если тебя тормозят неполадки субъективного характера (такие, как изъяны снаряжения, недостаток умения или же отсутствие достаточ­ ного опыта хождения в горы).

Работа — лишь часть жизни, не надо сводит к ней все. Смысл и наполнение необходимо получать от каждого деяния. Удовлетворение, которое человек может получить от работы, не тождественно тому созидательному чувству удовлетворения, которое дает жизнь в целом. Тем не ме­ нее невротик нередко пытается «уйти» от жизни вообще — от пугающей широты ее просторов, находя прибежище в работе, в своей профессиональной деятельности.

Блез Паскаль одна­ жды сказал: «Сердце имеет доводы, которых разум не знает». Поистине есть то, что называется мудростью сердца.

Эмоциональная «логика сердца»всегда заставляет человека стремиться к тому, чтобы оставаться «духовно живым»,

Ли­шить жизнь горя, смерти, судьбы и страдания — значит ли­ шить ее присущих ей формы и содержания. Ибо лишь под ударами молота судьбы, в горниле страданий обрета­ет жизнь свои содержание и форму.

Неизбежность смерти может испу­ гать лишь человека, у которого не чиста совесть по отно­ шению к собственной жизни.

…люди, не имеющие цели в жизни, несу­ тся по ней с такой быстротой, что не замечают ее бесцель­ ности

Моло­дость должна исследовать, искать и находить «правильно­ го» партнера. Молодость должна также вовремя «научи­ться» быть верной. Эти требования нередко противо­речат друг другу. С одной стороны, для того чтобы раз­вить способность выбирать партнера, молодой человек должен приобрести практику. С другой стороны, при развитии способности быть верным молодой человек должен научиться не поддаваться переменам в настрое­нии, придерживаться одного партнера и сохранять имею­ щиеся отношения. В некоторых случаях он (местоимение «он» здесь относится и к мужскому, и к женскому полу) может оказаться в сомнении, бросить ли данную конкрет­ ную связь для того, чтобы испробовать как можно боль­ ше «других связей для выбора в конце концов единственно правильной», или же сохранять имеющуюся связь как мо­ жно дольше, с тем чтобы научиться супружеской верности как можно скорее. На практике лучшим советом является предположение, что он неверно формулирует сам вопрос. Пусть спросит: желает ли он «бросить» существующие значимые для него отношения из-за боязни быть связанным и пытаясь избежать ответственности; или же в противоположном случае ему следует спросить, не цепляется ли он неистово за уже отживаю­шую связь из-за боязни оказаться вынужденным пробыть в одиночестве несколько недель или месяцев. Если он посмотрит на свои субъективные моти­вы так, совсем нетрудно при­ нять объективное решение.

Презирать себя (сверхсовестли­ вость) или следить за собой (сверхсознательность) далеко не так важно, как уметь в конечном счете полностью забыть себя. Но не как Кант, которому пришлось однажды уво­лить вороватого лакея. Он, однако, не мог оправиться от боли, которую вызвало у него это событие, и, чтобы за­ ставить себя забыть его, повесил на стену своей комнаты табличку с надписью: «Мой лакей должен быть забыт». С ним случилось то же, что и с человеком, которому обе­щали раскрыть секрет превращения меди в золото при условии, что он во время соответствующей алхимической процедуры десять минут не будет думать о хамелеоне. В результате он был не в состоянии думать ни о чем дру­гом, кроме этого редкого животного, о котором он рань­ ше никогда в жизни не думал.

Иегуда Бэ­кон, один из ведущих артистов Израиля: «Я помню одно из моих пер­вых впечатлений после войны; я увидел похоронную про­ цессию с огромным гробом и с музыкой, и я начал смея­ться: „Что они, с ума сошли, что поднимают такой шум по поводу одного трупа», «Мальчиком я думал: „Я расскажу им, что я видел, в надежде, что люди изменятся к лучшему”. Но люди не менялись и даже не хотели знать. Гораздо позже я понял смысл страдания. Оно может иметь смысл, если оно ме­няет к лучшему тебя самого».

Я называю их ценностями творчества, ценностями переживания и ценностя­ ми отношения. Этот ряд отражает три основных пути, ка­ кими человек может найти смысл в жизни. Первый — это что он дает миру в своих творениях; второй — это что он берет от мира в своих встречах и переживаниях; третий — это позиция, которую он занимает по отношению к свое­ му тяжелому положению в том случае, если он не может изменить свою тяжелую судьбу.Человек отвечает за то, что он делает, кого он любит как страдает.

Если он реализовал ценность, если он осуществил смысл, то осуществил его раз и навсегда.

Человеческая свобода — это не всемогу­щество.

Человек свободен в ответе на вопросы, кото­ рые задает ему жизнь. Но эту свободу не следует смеши­ вать с произвольностью. Ее нужно понимать с точки зре­ ния ответственности. Человек отвечает за правильность

Истинная совесть не имеет ничего общего с тем, что я бы назвал «псевдоморалью суперэго».

Смысл — это нечто, что нужно скорее найти, чем придать, скорее обнаружить, чем придумать.

Ибо еще не ясно — существует ли и в каком смысле прогресс в исто­ рии человечества. Единственный прогресс, о котором мы знаем наверняка, — это технический прогресс, и, возмо­ жно, он впечатляет нас как продвижение вперед только потому, что мы живем в техническом веке.

Незадолго до того, как Соединенные Штаты вступили во вторую мировую войну, я получил приглашение из американского посольства в Вене прийти и получить визу для въезда в Штаты. В то время я жил в Вене с мои­ ми родителями. Они, разумеется, не ждали от меня ничего иного, нежели что я получу визу и поспешу уехать. Но в последний момент я начал сомневаться, спрашивая себя: «Следует ли мне делать это? Могу ли я так поступить?» Потому что мне внезапно пришло в голову, чем это бу­ дет для моих родителей, а именно: через пару недель — такова была ситуация в то время — они будут брошены в концентрационный лагерь, то есть в лагерь уничтоже­ ния. И должен ли я оставлять их на произвол судьбы в Ве­ не? До сих пор я мог избавить их от этой участи, посколь­ ку возглавлял отдел неврологии в Еврейском госпитале. Но если бы я уехал, ситуация тут же изменилась бы. Размышляя о своей ответственности, я почувствовал, что в такой ситуации естественно просить совета у неба. Я от­ правился домой и, когда пришел, заметил кусок мрамора на столе. Я спросил отца, откуда он взялся, и отец сказал: «О, Виктор, я подобрал его на месте, где стояла синагога» (она была сожжена национал-социалистами). «А почему ты взял его с собой?» — спросил я. «Потому что это часть двух плит, на которых написаны десять заповедей», — и он показал мне сохранившуюся позолоченную еврейскую букву на мраморе. «Я могу сказать тебе больше, если хо­ ч е ш ь , — продолжал о н . — Эта буква является сокраще­ нием одной из десяти заповедей». Я в нетерпении спросил: «Какой же?» Ответ был: «Почитай отца своего и мать свою, и пребудешь на земле». Тут же я решил остаться в стране вместе с родителями, отказавшись от визы. Вы будете правы, утверждая, что это — проективный тест, что я, по-видимому, принял решение в глубине души еще до этого и лишь проецировал его на подвернувшийся кусок мрамора. Но если бы я увидел в куске мрамора все­ го лишь карбонат кальция, это тоже было бы результатом проективного теста, то есть выражением чувства бессмы­ сленности, той внутренней пустоты, опустошенности, ко­ торую я называю экзистенциальным вакуумом.

Происходит что-то неладное, когда сознание пытается регулировать действия, которые обычно осуществляются автоматиче­ ски. Заика чаще всего напряженно следит за тем, как он г о в о р и т , — он концентрирует свое внимание на акте гово­ рения, а не на том, что он хочет сказать. И поэтому он по­ давляет сам себя — так, как будто его речь — это мотор, в который он пытается залезть руками, вместо того чтобы просто запустить его и дать ему работать самостоятель­ но. Часто бывает достаточно научить заикающегося пере­ключаться на «мысли вслух». Если только он будет ду­мать вслух, рот будет говорить сам по себе — и тем сво­боднее, чем меньше за этим следить. Если его удастся на­ учить этому, он обязательно избавится от заикания.

Любовь видит человека таким, каким его «предполагал» при со­ здании бог. Любовь, можно сказать, раскрывает перед нами ценностный образ человека.

Раскаяние и скорбь служат для того, чтобы «исправить» про­шлое. Они решают проблему — которую никакие отвлечения и наркотики не решат. «отвлечься и не думать» о несчастье или притупить свои чувства никак не помогает прими­риться с несчастьем; все, что достигается — избавле­ ние от непосредственного воздействия этого несчастья: от неприятных ощущений. Пытаясь развлечься или «забы­ться», человек заставляет себя «не замечать» случившегося, как будто не знает более о нем, пытается убежать от действительности. Поступать так — совершать ошибку: «притупление» не­приятных чувств не приводит к устране­ нию самого предмета переживаний; к все, что от­теснено в область подсознательного, не вытесняется и из действительности. Взгляд на какой- то предмет не создает еще самого этого предмета — точно так же, как и взгляд в противоположную сторону не при­ водит к его исчезновению. Аналогично этому вытеснение нахлынувшей скорби не избавляет нас от того, что заста­ вило нас так горевать.

Смысл «тревоги» в том, что она напоминание. В области биологической, как известно, боль является полным смысла стражем и хранителем. В духовной сфере она выполняет по­добную же функцию. Страдание своей целью имеет убе­речь человека от апатии, от духовного окоченения.