Рациональный разговор про прошлое и настоящее российской игровой индустрии. Episode4. Сергей Орловский.
Gadji: Я нас с тобой отношу к бумерам/милениалам. Считаешь ли ты, что поколение зумеров в российской игровой индустрии более талантливо, чем наше?
SO: Каждое поколение должно быть умнее и круче предыдущего. Так эволюция устроена. Я был бы готов принять тот факт, что они круче.
Gadji: Сейчас это так?
SO: Нет.
Gadji: Что тебя не убеждает?
SO: Не вижу результата. Где те люди, которые в свои условно 24 года сделали офигенный проект, который порвал несколько рынков? Что-то я не вижу.
Gadji: Я тебе отвечу: потому что бумеры и милениалы скупают всё на корню! Приходит MRGV, приходят Бухманы и могут всех уговорить деньгами.
SO: Конечно, во всем бумеры виноваты, как обычно.
Gadji: Давай к нашим реалиям. Является ли то, что произошло 24 числа, завершением этапа в российской игровой индустрии? Был ли он единый, условно с 2006 года по 2022, или внутри этого этапа тоже были какие-то стадии?
SO: Это однозначно граница между этапами. Была стадия до 2012 года, когда Путин решил пойти на третий срок. На тот момент в России была достаточно либеральная экономика, которая активно интегрировалась с мировой. В стране существовали институты какие-никакие. А в 2012-ом он объявил, что пойдет на третий срок. И в моей картине мира это было рубиконом, явной демонстрацией изменения мотивации власти. Вместо построения более-менее современного общества на первый план вышло удержание власти. И мне стало очевидно, что после этого начнется этап разрушения институтов, которые, очевидно, мешают консолидации власти в одних руках.
Gadji: Либо они должны были подстраиваться под эту задачу.
SO: Институты, которые подстраиваются, — это отсутствие институтов. Потому что, либо у тебя в обществе есть распределенная система принятия решений, либо решения принимаются одним лицом. И стало понятно, что с этого момента система будет деградировать. Я очень хорошо помню то лето.
До этого момента я все свои основные планы связывал с Россией. Я начинал строить дом, планировал дальше пускать корни. Но тем летом я все остановил и понял, что, к сожалению, скорее всего, ничего хорошего ближайшее время в России не будет.
И, соответственно, начал искать другие страны, где можно продолжать свою деятельность, уже за пределами России.
Gadji: Сколько человек из индустрии или из твоего круга разделяли твой пессимистичный взгляд на те же события, которые происходили?
SO: За пределами компании мало кто еще так думал в то время. Я не помню, чтобы кто-то активно эту тему обсуждал. Но для меня это было очевидно, и я принял эти очень болезненные на тот момент решения. Это очень сложно, отрезать себя от корней, когда снаружи явных предпосылок для этого еще практически не было.
Gadji: Это было с точки зрения бизнеса или с точки зрения человеческих каких-то моментов?
SO: Бизнес связан же. У нас же бизнес про людей, а мне сложно находиться в другом месте по отношению к команде. Я пробовал, не получается. Поэтому я начал активно искать страны, где можно заново отстроить компанию. Какое-то время я пытался делать это в Штатах — не очень успешно, прямо скажем. Достаточно быстро стало понятно, что очень мешает сочетание большой удаленности от основной команды, и по времени, и по расстоянию, большая сложность в получении рабочих виз, высокие налоги, и в целом Штаты — очень дорогая страна для жизни, и так далее. Я мотался раз в две недели туда-сюда и реально очень надоело этим заниматься с учетом того, что там от 8 до 11 часов разницы во времени, то есть ты живешь всё время в некоем тумане из-за джет-лага. Но неважно. Через пару лет я понял, что Америка все-таки не лучший вариант, и начал искать альтернативы в Европе, хотя Азию тоже рассматривал. В общем, поездил по разным странам, поразговаривал с массой людей чтобы понять, где лучше строить компанию. И, собственно говоря, где-то к концу 2015 года я определился, что это Кипр.
Gadji: Я так понимаю, что эти пару лет, пока ты ресерчил, убедили тебя в том, что это решение правильное, потому что за это время как раз Крым и случился?
SO: Да. По дороге случился Крым — очередная демонстрация разрушения институтов. И после этого большинство западных компаний и фондов очень резко притормозили свои инвестиции в Россию. ЕБРР был очень наглядный пример. Если до этого они очень активно вкладывались в Россию в надежде на ее трансформацию, то начиная с 2014 года они это всё остановили. Они ещё не выходили из проектов, которые у них были, но в новые уже не заходили.
Gadji: Это сигнал по факту того, что…
SO: Это по всему фронту пошел такой сигнал, что Россия ещё не токсична, но уже на грани. А потом приняли закон о КИК и стало понятно, что дальше тянуть нельзя, и в начале 2016-го я переехал на Кипр. А дальше уже с каждым годом я получал всё больше и больше подтверждений правильности своего решения. Это можно было бы списать на психологическое оправдание сделанного выбора, если бы не последующие события. После этого мы начали перевозить на Кипр людей, активно строить здесь студию. Сейчас здесь начинать все было бы гораздо сложней.
Gadji: Я правильно понимаю, что в твоей пока цепочке, которая до 24 февраля была, это был относительно спокойный период развивающегося рынка до 2012 года. Дальше для тебя явно сигнал о том, что институты будут подстраиваться под текущие задачи политической элиты. И ты уже в этот момент, с 2012 года, ты себя не мыслил как часть российского геймдева, а ментально перебрался сразу на…
SO: Мыслил себя как часть, но стало понятно, что смена локации необходима. Понятно, что пока всё тихо, но, собственно говоря, лучший способ куда-то переезжать — пока все тихо. Потому что переезжать после 24 февраля — это явно очень сложная в реализации идея.
Gadji: Я наблюдал воочию случай, когда люди переехали после 2014 года и пытались перестроиться, и перевезли с собой ключевых людей в Европу, и пытались перестроить майндсет этой команды с российского на западный. Они делали глобал продукты, они пытались отключать российские телеканалы в телевизорах, которые стояли в офисе, минимизировать фб-бабл, общаться на английском в почте. Но это всё не возымело эффект, потому что у людей остались бабушки, дедушки, родители, друзья, контекст остался российский. Люди потратили три года и признали, что не работает схема, когда ты перевозишь ключевых людей уже достаточно взрослых и дальше пытаешься перестроить им майндсет. Вот с этим ты не сталкивался в своём случае?
SO: Сталкивался. И понял, что это бесполезно. Мы сфокусировались на работе на зарубежных рынках, потому что там 98% рынка. А вот полностью поменять майндсет людей, работающих в компании — это нереально.
Gadji: Специально эту тему затрагиваю, потому что для меня важно мнение человека, который мыслит командами, рынками и перспективами, что сейчас люди, которые тоже для себя в каком-то смысле девелоперы, перекидывать этот мостик, типа я уеду или я уехал, у них должно быть осознание, что очень тяжело перестраивать голову. Ты всё равно открываешь ФБ, ты всё равно комментируешь или читаешь, ты всё равно в этом плане очень сильно зациклен. Насколько это, с твоей точки зрения, мешает профессионально и насколько это преодолимо с какого-то времени проведенного вне? В 2016 году ты окончательно поселился на Кипре. За 6 лет твоих наблюдений эта часть ослабевает или, наоборот, она укрепляется?
SO: Кипр в этом смысле локация очень удобная в силу того, что здесь не нужно совсем уж рвать связи, в отличие от Америки, где это необходимо просто физически, потому что 90% контактов у тебя с местными.
Если переезжать в Штаты ребенком — это ОК, можно полностью интегрироваться в среду. А если взрослым, то полностью интегрироваться не получится. Это иллюзия.
А Кипр в этом смысле очень удобный, потому что он рядом. В Лимасоле, например, 30% русскоязычного населения. Поэтому переезд сюда сотрудников или их родственников, он гораздо мягче происходит. Раньше было больше 10 прямых рейсов в день в Россию. Если тебе что-то вдруг надо, ты можешь через два часа сидеть в самолете и лететь в Россию, а ещё через четыре часа в Москве уже встречаться с кем-то.
Gadji: Да, очень напоминает Латвию и Литву, потому что там тоже примерно такое же.
SO: Там чуть лучше, потому можно ещё на машине доехать. А здесь все-таки остров. Но погода лучше. И налоги. Так что необходимости резать совсем уж по-живому на Кипре не было и нет до сих пор. Работают у нас не только россияне, но и украинцы, белорусы, казахи, прибалты, и местные киприоты тоже. Из десяти стран всего. Но всё равно основной язык общения — русский.
В общем, полностью отрезать себя совершенно не было необходимости. Более того я считаю, что это вредно по двум причинам. Во-первых, мы в основном работаем с русскоговорящими талантами, иметь с ними связь очень полезно.
С другой стороны, в целом, что более важно даже, русскоговорящая индустрия за последние пять лет очень серьезный рывок на мировом рынке сделала, мы непропорционально хорошо представлены на мировом рынке, и росли в долях мирового рынка сильно быстрей других стран.
Gadji: Кого ты сюда включаешь, кроме Бухманов и Гайдзинов?
SO: Да одних Бухманов со всеми их дочками достаточно. В гиперкеже тоже очень много русскоговорящих ребят. А раз мы так хорошо представлены, значит мы что-то делаем правильно как индустрия. Значит, уровень компетенций по отношению к затратам в нашей индустрии в среднем выше, чем мировой. В своих сегментах, конечно. Вот почему, на мой взгляд, очень вредно отключаться от русскоговорящей индустрии.
Gadji: Сколько, с твоей точки зрения, талантливых бизнесов, людей осталось в пределах юрисдикции РФ сейчас?
SO: Был же опросник на app2top. Понятно, что выборка непрезентативная и прочее, но порядка 18% уехало и 82% осталось, хоть многие и планируют переезд ближайшее время. Но я думаю, даже около 90% осталось.
Gadji: Потому что часть вернется, скорее всего, из тех, что уехала.
SO: В силу непрезентативности выборки, в таких опросах принимают участие в основном те, кто хочет переезжать, или те, кто переезжает, а остальные в ней обычно не участвуют. Так что я думаю, что 90% возможно останется, по крайней мере, в ближайшее время. Очень многие ждут, что ситуация разрешится тем или иным способом. Конечно, если Россия будет превращаться в Советский Союз, или Иран, или в Северную Корею, то желающих уехать будет гораздо больше. Это только первая ласточка. Но пока у многих есть надежда, что вся эта ситуация за какие-то разумные сроки, за месяц или два, я не знаю, до осени закончится и будут какие-то новые правила игры, которые сейчас не очевидны, потому что они очень сильно зависят от того, как вся эта ситуация будет развиваться. И тогда уже будут приниматься решения. Будет ли поздно — это второй вопрос. Но то, что очень многие заняли выжидательную позицию, это, на самом деле, рационально во многом, если есть дети, родители, дедушки, бабушки, обустроен быт и прочее. Для бизнесменов, для которых риски на порядок выше, понятно, что рационально уезжать.
Для сотрудников, я понимаю рациональность выбора оставаться.
Я вообще за последний месяц-полтора очень много понимания в себе выработал разных точек зрения, даже диаметрально противоположных, со многими из которых будучи даже категорически не согласным, но я понимаю, откуда они берутся, и понимаю, почему они могут иметь право на существование у данного конкретного человека в данных конкретных обстоятельствах.
Gadji: При таком раскладе ты отделяешь девелоперов от бизнесменов. Насколько люди, развивающие индустрию, видят для себя перспективу внутри России? Потому что есть 2% российского рынка, у меня есть талант, я хороший бизнесмен, я делаю отличные игры, зачем мне делать вовнутрь, если можно делать на 98% рынка.
SO: Делать игры для мирового рынка было не очевидной идеей в начале 90-ых, а к концу 90-ых все это уже более-менее поняли. Другое дело, что надо уметь. Но за это время индустрия хорошо подтянулась и научилась это делать. Второй вопрос в том, нужно ли нам иметь какое-то привилегированное отношение к российскому рынку?
Условно говоря, в начале 2000-ых половина наших продаж была в России, а половина — за рубежом. Это было очень круто, и отношение к российскому рынку было очень особенное. А сегодня у нас это единицы процентов, типа три, а если весь русскоязычный, то может быть 4%. И фокусироваться туда уже не имеет никакого смысла.
Мы его рассматриваем наравне со многими другими рынками, которые занимают те же самые 3–4%. Но сейчас все эти доходы стали нулем, потому что платежи не работают, реклама не работает, ничего не работает.
Gadji: Если раньше было преимуществом то, что ты, разрабатывая игру внутри русскоязычного рынка, сразу её паблишишь на платформы глобал, это всегда было преимуществом и отличало игровую индустрию, потому что очень короткий был промежуток до…
SO: Платформы появились не так давно. Ещё в 2010 году, 12 лет назад, они только зарождались. Тогда индустрия была совсем другой, даже движков доступных не было. Был период, мы игры писали на собственных движках и для их изданиях ещё открывали офисы в Европе отдельно, в Америке отдельно. К каждому из них нужно по 25 платежек и каналов дистрибуции подключить, кучу налоговых консультаций получить и прочее-прочее, юридическую и финансовую инфраструктуру везде построить. Это огромные силы и затраты. И как только появились платформы, всё это стало возможным сократить. Это одна из причин, почему мы из Америки ушли, потому что необходимость держать там офис после появления глобальных платформ исчезла. И да, начиная где-то с периода десять лет назад, в индустрии возникла уникальная ситуация, что любой человек в любой точке мира, имеет доступ и к лучшему инструментарию на рынке практически бесплатно, и к лучшим каналам дистрибуции.
Gadji: Да.
SO: Ты можешь фокусироваться на контенте. И вот это как раз позволило русскоговорящей индустрии сделать огромный рывок вперед. Потому что раньше эти возможности были очень сильно заблокированы требованиями к огромным затратам в административно-финансовые и издательские структуры на локальных рынках.
Gadji: Вот эта наша интеграция внутрь мировых инструментов, платформ, движков, платформы как дистрибуции, она позволила нам сильно вкатиться в эту индустрию. Сейчас нас везде отменяют.
SO: Такое возможно. И поэтому сейчас предложение, типа, давайте откатимся обратно в локальный рынок — это какое-то очень странное предложение. Опять же, десять лет назад, когда мы вкатывались в мировой рынок, ситуация и с зарплатами и со всем остальным была совершенно иная по тем же самым причинам. Потому что доступа к рынку не было, притока денег с рынка не было и, соответственно, платить много было невозможно.
Теперь все интегрированы, зарплаты сравнимы с европейскими, чтобы не сказать такие же, и если отрезать мировой рынок, то нужно вернуться и к уровню зарплат десятилетней давности, а это как минимум в три раза ниже. Это какое-то странное предложение для любого рационального сотрудника или предпринимателя.
Я все время с начала разговора пытаюсь рационально разговаривать, потому что эмоциональная дискуссия нас очень далеко уведет и возможно бесперспективна.
Gadji: Я как раз в рациональной логике и пытаюсь с тобой вместе оставаться, потому что для меня вот этот сигнал, что если мы раньше были интегрированы в глобальные решения и эти глобальные решения позволяли нам делать глобальные успешные компании и успешные продукты, это была соль нашей стратегии, то сейчас что-то делать на российском рынке (внутрь или наружу) нет никакого инструментария, нет никаких предпосылок и инструментов, для того чтобы это было успешно.
SO: Я не вижу никаких, если честно.
Gadji: Почему тогда 90% людей предпочтут остаться? Ведь реализация их таланта сильно зависит от того, что у них есть под рукой.
SO: Те 90%, о которых я говорил, остаются предполагая, что ситуация тем или иным способом разрешится, и они продолжат работать из России над крупными международными проектами.
Если бы сейчас вышли и сказали: «Ребята, ситуация не разрулится никогда. Россия навсегда отрезана от мирового рынка. Вы будете всю жизнь работать только на локальный рынок», я думаю, соотношение поменялось бы на противоположное — 90% решило бы уехать.
Просто сейчас ещё есть надежда, что, так или иначе, кто-то с кем-то договорится.
Gadji: Эта надежда бессознательная?
SO: Нет, это очень рациональная надежда. Потому что в таком состоянии долго находиться невозможно ни для одной из сторон, так или иначе вовлеченных в эту всю историю, ни для России, ни для Украины, ни для Евросоюза. И даже для Америки это некомфортное состояние. И для Китая тоже не очень. И для Индии. И для массы других развивающихся стран с угрозой голода. В общем всех, кого это затрагивает по периметру, кто, так или иначе, поставлен перед выбором, который вообще не было необходимости ставить. Я имею глубочайшее убеждение, что этого конфликта можно было избежать, можно было договориться. Если у всех сторон есть адекватная оценка ситуации, то им сразу понятно, о чем договариваться. А если, например, силы сторон оцениваются неадекватно, то возникает желание ими померяться. Но всем в любом случае придется возвращается к переговорам, только с огромными потерями для всех сторон.
Gadji: От общей геополитической истории вернусь к российскому игровому рынку. Попрошу тебя прокомментировать две вещи, одну в части того, что тот же самый Варгейминг объявил о том, что он закрывает офисы, закрывает своё представительство в Беларуси и в России. Это motherland и это решение, я уверен, морально тяжело команде давалось, но что может двигать в данном случае человеком-бизнесменом к таким существенным действиям в плане видения своей собственной перспективы?
SO: Это самый сложный выбор. Он во многом эмоциональный ещё. Грубо говоря, мы можем сколько угодно говорить про рацио, но люди в массе не очень-то рациональные существа.
Какой бы не был конфликт, мы всё равно, так или иначе, воспринимаем какую-то сторону как более справедливую, и это накладывает свои отпечатки. Поэтому я не могу оценить, почему Кислый принял такое решение. Оно сложное.
Я не знаю подоплеку этих решений. Я не знаю, что там на самом деле будет происходить. Я не знаю, насколько независимой будет Леста. В общем, там очень много вопросов сначала по структуре сделки. А потом по эмоциональному состоянию участников. А мы его не знаем.
Gadji: А ты в своей практике сталкивался с подобными решениями, ходами? И насколько они успешны, если они были?
SO: Нет, не сталкивался. Офисы я закрывал в других странах, конечно же.
Gadji: Я скорее не в частном порядке, а в наблюдении, в том числе, когда ты наблюдал внутри и понимал, и дальше анализировал, что после этого происходит.
SO: Я так сходу не припомню.
Gadji: Это достаточно уникальный случай получается, когда люди оставляют 40% аудиторного рынка?
SO: Может быть действительно так, как ты говоришь. А может быть и нет. Может быть они и оставили себе какие-то мосты обратного возврата, а может и нет. Мы не знаем, что там на самом деле подписано и какие есть договоренности ещё.
Gadji: Надо смотреть документы и понимать, что за документами стоит.
SO: И ещё, помимо документов, нужно понимать, о чем они между собой устно договорились. Вот после этого можно будет это интерпретировать. А без этого — спекуляция.
Gadji: ОК. Второй вопрос относительно российского рынка. Я назвал WG, который уходит. И есть лидер рынка в лице Мэйл, и у Мэйла, как мне кажется, достаточно уникальная ситуация, когда у них есть Майгеймс, который существенную часть прибыли генерит за границей РФ, и есть статус лидера внутреннего рынка, IT гиганта, сильный GR. Ты видишь какие-то решения для топ-менеджмента игрового Мэйла, что будет правильным или эффективным для того, чтобы сама игровая индустрия, так или иначе, продолжала развиваться хотя бы в каких-то критериях? Какие решения им нужно принимать, потому что у них существенная часть доходов игровых — это Запад?
SO: Я вижу только одну разумную стратегию. Отделять зарубежную конструкцию от российской. Зарубежная продолжает жить в своем фарватере. А российская работает исходя из тех реалий, которые будут складываться. Если будет жесткий железный занавес, то ориентироваться на локальный рынок. Если ситуация каким-то образом нормализуется, то функционировать с учетом возможных международных связей. В любом случае, разрезать эти две конструкции, на мой взгляд, правильное решение для большинства, кто это может сделать. И Мэйл, в принципе, это может.
Единственное я не понимаю, как это сделать в публичной компании, кроме продажи.
Но пусть у них голова об этом болит. Сам Мэйл, как крупная российская компания, сегодня несет в себе огромное количество рисков.
Gadji: А если брать ту, что остается внутри российского рынка, и ту, которая будет заниматься разработкой и дистрибуцией внутри России своих продуктов и продуктов, взятых на паблишинг. Насколько ты считаешь наша сегодняшняя текущая реальность позволяет делать какие-то важные стратегические решения и позволяет ли действовать проактивно? Потому что очень многие говорят, типа, ничего страшного, пойдут в Китай, договорятся с Тенсентом, Тенсент отгрузит свой каталог. Какая стратегия внутри правильная?
SO: Слушай, Китай для РФ не такой уж и дружбан. Очевидно, что он будет пользоваться ситуацией. Если он и пойдет на какое-то сотрудничество с угрозой получить вторичные санкции, это будет на каких-то супервыгодных для него условиях, которые непонятно зачем вообще нужны в данном случае российским контрагентам. Ещё раз, я простую мысль сформулирую. Большинство сотрудников игровых компаний находятся сегодня в ожидании разрешения этого конфликта и формулирования новых правил игры, которые перестанут меняться каждую неделю и относительно которых уже можно строить хоть какую-то стратегию. Для большинства компаний ситуация аналогична.
Считай меня оптимистом, но я верю, что за месяц-два ситуация, так или иначе, должна разрулиться.
Уровень катастрофичности для всех будет расти по экспоненте по мере затягивания конфликта. И я думаю, что в какой-то момент это станет неприемлемым и они все-таки договорятся о чем-то.
Gadji: Кроме того, что ты девелопер от корней, ты ещё и геймер. В твоем понимании вот эти взращенные российской индустрией геймеры на очень качественном сервисе, на крутых продуктах, на постоянных амбициях и постоянном соревновательном и в целом положительном моменте интеграции коммьюнити в глобальное, мы много говорим про бизнес, про индустрию, про девелоперов, насколько в данном случае с культурной точки зрения пострадают геймеры? Понятно, что у них разный профайл…
SO: Мало кто понимает, что текущие события — это огромнейший удар по русской культуре как таковой с момента её основания и на десятилетия вперед. И вроде Пушкин здесь не причем, но и он тоже пострадает. Это несправедливо, да, но мир вообще несправедлив. И геймеры пострадают, конечно, и отношение к ним в мире будет совершенно другое. Пострадают и те, кто в этом участвовал, и те, кто не имел ни малейшего шанса на ситуацию повлиять, и даже те, кто предпринимал активные действия, чтобы это остановить.
Gadji: Игры зачастую это эскапизм, то есть это уход от одной реальности в другую. Отсутствие доступа к Steam влияет на подростка из Самары? Отсутствие доступа к сервакам WoW влияет на 35-летнего программиста из Пензы? Или наоборот эти люди будут искать какие-то другие решения, я не знаю, больше девелоперов появится, потому что все захотят делать собственные игры, потому что нет альтернатив каких-то в доступности?
SO: По сути, если в РФ железный занавес, то она отрывается от всего западного, получает толику восточного, и начинает производить очень много локального, которое, скорее всего, будет идти в пику поддержке идее железного занавеса, потому что все остальное будет невозможно получить.
Gadji: Все остальное будет иностранными агентами!
SO: Да. Вот и всё собственно.
Gadji: Мы все станем нэроу майндед персонс?
SO: Да. Одно уйдет, другое заместится и то, на что заместится, скорее всего, будет очень специфической направленности.
Gadji: ОК. Давай про культуру. Кто станет заказчиком новых смыслов и нарративов, государство или это будет органично от самих девелоперов идти, или пользователи будут формировать запрос на то, что хотим сейчас игры, построенные на исторических моментах своей страны?
SO: Я не знаю. Ты задаешь прекрасные вопросы.
Очевидно, что когда ты делаешь локальный продукт, он должен быть сильно интегрирован в локальную культуру, должен иметь большое количество локальных референсов.
Но в наше время локальные игры мало смысла имеют, если честно. Но, тем не менее, они наверняка будут. Но будут C-класс, B-класс. Трипл-A, конечно, таким образом, не сделаешь, конечно, бюджета не хватит.
Gadji: Мы в этих реалиях не сможем построить своего Ведьмака, которого дальше можно будет…
SO: Не сможем сделать. Мы в текущих реалиях Ведьмака сделать не можем, а в тех реалиях не то что Ведьмак, православный Пакман — уже будет победа.
Gadji: Я скорее про то, что если мы в текущих реалиях при очень хороших временах, жирных контрактов и всего остального, Ведьмака не сделали, но, может быть, сейчас у нас как раз соберутся внутрироссийские такие прорывные ребята и сделают, нет? Нет? Ок.
SO: А на каких компьютерах они это будут делать?
Gadji: На компьютерах из Казахстана! Есть у тебя мысль по поводу того, что может полезного сделать государство в текущих реалиях? Сейчас поясню вопрос. Если раньше мы говорили, когда государство приходило в разные наши коммуникации, мы говорили: «Ребята, нам ничего не нужно. Спасибо». И государство очень долгое время пыталось…
SO: Отсутствие вашего внимания.
Gadji: Да-да-да, отсутствие вашего внимания — идеальная помощь. В текущих реалиях, поскольку сильные игроки уходят, сильные команды переезжают, сильные девелоперы релоцируются и понятно, что в этот момент рынок с высокой вероятностью просядет, может ли что-то здесь, с твоей точки зрения, полезного (подчеркиваю, это очень важно) сделать государство?
SO: Нет. Оно все, что могло сделать, уже сделало. Спасибо. Можно воздержаться? Вот эти все разговоры про новые возможности, импортозамещение, вот эти все ушли, а мы остались, это всё прекрасно, когда ты локальный игрок. Грубо говоря, если ты был маленьким игроком на локальном рынке и тут раз, все большие ушли, а ты внезапно оказался самым большим из оставшихся, тогда, наверное, какие-то возможности появятся. А когда ты всю жизнь работал на глобальном рынке и тебе говорят: «Смотри, сколько возможностей на локальном появилось, все же ушли», и ты такой: «Подождите. Значит, в жирные года этот локальный рынок был 2% мирового, а сейчас он схлопнулся и стал 1%. Да, все ушли и на нем можно целых 0,3% от мирового отожрать и стать таким типа монополистом. Еще лучше быть госкомпанией для этого. И весь твой монополизм в 0,3% мирового рынка сводится? А можно оставшиеся 99,7%?»
Gadji: Я могу тебе контраргументировать, что эти 0,3% опять отрастут до 1,5–2% за следующие пять лет, допустим.
SO: Вот в этом основная дилемма. Или не отрастут. Или упадут еще ниже. Мы не знаем.
Gadji: У меня последний вопрос из моей повестки. Что Сергей Орловский из 2022-го сказал бы себе в 2006-ом? Именно про российскую игровую индустрию какой совет дал бы?
SO: Если бы в 2005, то я бы сказал себе не продавать Nival.
Gadji: ОК, в 2005 не продавать Nival.
SO: Скажем так, большинство ошибок или каких-то успехов, которые я делал, они слабо связаны с политической ситуацией. Это мои ошибки и мои достижения. А на политическую ситуацию я не могу повлиять, только адаптироваться. Я пробовал еще до отъезда, и понял, то это нереально.
Gadji: Это мы возвращаемся к началу разговора, я поэтому и задаю этот вопрос. Потому что ты сказал, что ты в 2012 для себя очень много представил в проекции и принял решение с этим запасом. Но получается, что и сейчас ты говоришь, что на тебя никак почти внешние обстоятельства не влияли, это всегда были внутренние какие-то твои, в том числе, продажа Нивала — это решение твоё. Но, опять-таки, внешние обстоятельства тебя вынудили…
SO: Внешние вынудили меня уехать из страны, да. Ну, сделал бы я это на несколько лет раньше или позже и ничего бы драматически не поменялось.
Gadji: Понятно. Спасибо тебе за разговор.
SO: Тебе спасибо! Было очень приятно.
