«Дурно смеяться над искренним желанием помочь больному товарищу»

Писательница Линор Горалик обсуждает с подростками рассказ израильского писателя Этгара Керета «Таинственное исчезновение Алона Шемеша» в собственном переводе

Проект «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай (Иерусалим)

Линор Горалик (Л. Г.): Давайте начнём по порядку. Весь рассказ занимает меньше страницы, но в нём просто куча народу, и со всеми что-то произошло. Он мне ужасно нравится, в первую очередь, тем, что в рассказе не просто куча народу, а весь этот народ — разный. Давайте их замечать в порядке появления. Кто появляется в рассказе самым первым? Про кого мы первым делом узнаём? Вижу поднятую руку Саши, давайте. Кто самым первым появляется в рассказе?

Александра Лейбман: Алон Шемеш.

Л. Г.: Алон Шемеш. Про него мы вообще ничего не знаем. Знаем только, что он не пришёл в школу. Кто появляется в рассказе следующим? Пожалуйста, давайте, Эмилия.

Эмилия Менде: Следующим появляется его друг Джеки. Если я не ошибаюсь, этот Джеки — рассказчик? Я немножко путаюсь.

Л. Г.: Нет, рассказчик не Джеки. В персонажах легко запутаться — в рассказе куча народу. Про Джеки мы знаем одну удивительную штуку. Давайте, какую? Фёдор.

Фёдор Скворцов: Я хотел сказать, что ещё до Джеки мы узнаём про учительницу.

Л. Г.: Совершенно правильно, второй появляется учительница, которая раздаёт прописи. И про учительницу мы узнаём очень много. Что можно сказать про учительницу. У вас есть какое-то впечатление о ней? Кто-нибудь может сказать про неё?

Давайте, я начну. Во-первых, про учительницу и про Джеки можно кое-что сказать одновременно. Вам не показалось, что Джеки всё время путают с другим чуваком? Как этого чувака зовут? Учительница называет его Яковом, потому что у Джеки есть официальное имя — Яков. Но дома его называют Джеки, и все друзья тоже, у израильтян так часто бывает. Яковов называют как попало, потому что Яков — это библейское, серьёзное, солидное имя. Их называют то Коби, то Джеки, то Яшка, то как-нибудь ещё. И то, что друзья называют его Джеки, а учительница называет его Яковом, сразу многое говорит об учительнице. Это значит, что учительница — серьёзная, формальная и очень большую дистанцию устанавливает между собой и детьми. Ей важно быть собранной, суровой и серьёзной. Это видно на примере её речи. Смотрите, все дети разговаривают нормальным языком. Они говорят, например: «Фигня, они просто прогуливают вместе с родителями и сейчас, небось, жарят шашлыки где-нибудь на Кинерете». А что говорит учительница? Как она разговаривает? Она говорит: «Тихо, дети! Кто из вас вызовется отнести домашнее задание нашим заболевшим товарищам?» Нормальный человек не говорит: «нашим заболевшим товарищам». Нормальный человек вообще не говорит «товарищам», нормальный человек говорит: «тем, кто заболел». Потом учительница говорит: «Дурно смеяться над искренним желанием помочь больному товарищу, вечером я лично позвоню и поинтересуюсь состоянием здоровья отсутствующих». Она говорит казённым официальным языком, всё время изображает из себя серьёзного человека. Об этом нигде не говорится словами, но это передаётся через её манеру выражаться. Так делают хорошие авторы — не пишут: «Наша учительница была очень строгая, и всё время вела себя очень официально», а демонстрируют это с помощью лексики персонажа. Тут Керет проделывает именно такую фишку.

Третьим появляется Джеки. Кто у нас ещё есть? Кто появляется четвёртым? Есть девочка по имени Авива Киртенштейн. Про неё мы узнаём довольно много. Во-первых, она глуховата. Во-вторых, она не разговаривает, а пищит. Видимо, она маленькая, тихая, скромная. Но при этом она всегда готова поговорить, высказать своё мнение. Эти крошечные штришки дают нам много информации о ней. Например, она первой говорит: «Может быть, они заболели». О болезни речь не идёт, пока не звучит предположение Авивы: «Может быть, они заболели тифом». Тиф очень заразная болезнь. Если все заболевают за один день, это должно быть что-то очень заразное — не простая ветрянка, не грипп, а нечто такое, чтобы люди взяли и исчезли. Может быть, — говорит Авива, — это тиф.

Но мы можем узнать ещё кое-то интересное про Авиву. Она дальше ничего не говорит, но к ней обращается мальчик по имени Гафни. Он угрожает ей: «Если ты, Авива, будешь отмазываться и не захочешь навестить Джеки, зуб даю — я съем все твои фломастеры». То есть он знает, что она из тех детей, которые могут испугаться и отказаться. Автор раскрывает характер Авивы, не прибегая к описанию, и даже не приводит её реплик. Но мы узнаём её характер через речь Гафни, и это круто сделано. Портрет Авивы соткан из ничего. Рассказ крошечный, а у нас уже есть портреты трёх героев.

Сейчас будет ещё один. Что мы знаем о мальчике по имени Гафни? Он грозит Авиве съесть её фломастеры.

Одна девочка, стараясь опередить всех остальных, говорит, что отнесёт работу Якову. «Все знают, что она втрескалась в Джеки». И другой мальчик её передразнивает. Крошечный штрих — другой мальчик передразнил её при всём классе, и сразу возникает его портрет. Мы представляем себе таких детей? Давай, Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: Да, это хулиган, главный подстрекатель класса, туповатый, но иногда добродушный, простой.

Л. Г.: Смотрите, у Марка есть своя картинка. У каждого из нас может быть своя картинка. Но Керет совершает магию — он одним словом «передразнил» создаёт портрет человека. И это фантастика. Он пользуется тем, что мы все учились в школе и узнаём типажи. Он может не описывать человека полностью, потому что мы узнаём его из собственного опыта.

Лика, пожалуйста. Вы хотите дополнить?

Лика Мотыхляева: Этот мальчик — либо хулиган, либо сам влюбился в ту девочку, и ему просто обидно думать, что она по уши влюбилась в кого-то другого. Он хочет или обратить на себя её внимание, или, действительно, задеть её перед всем классом.

Л. Г.: По Сашиному жесту вижу, что она понимает, о чём речь. У нас у всех есть собственный опыт, и Керет этим пользуется. Он дёргает за ниточки, которые привязаны к нашим собственным переживаниям. Давайте, пожалуйста, Ада.

Ада Иванова: Мне кажется, что это типичный «крутой» чувак, который пытается обратить на себя внимание, но при этом на него все смотрят как на придурка: что ты творишь? ты совсем, что ли?

Л. Г.: Смотрите, у каждого из нас возникает своя картина в голове. У Керета она, возможно, совершенно другая. Но достаточно одного слова, чтобы у нас загорелась какая-то лампочка — у каждого из нас есть что сказать и что почувствовать в этот момент. И это ужасно круто. Он одним-двумя штрихами строит целые характеры.

Теперь ещё один фокус. У нас не исчезают два человека (я специально избегаю формулировки «не заболевают»). Во-первых, рассказчик, и мы знаем почему. Потому что он не смог пойти навещать Джеки. Мама попросила его посидеть дома, чтобы он открыл дверь мастерам, которые придут ремонтировать холодильник. Это понятно. Но ещё один человек не пропадает — мальчик по прозвищу Французистый Мишель. Первый вопрос: что такое «французистый»? Почему рассказчик называет его Французистым Мишелем?

Давайте! Любая догадка будет верной! Вижу, что Илана то тянет руку, то передумывает. Илана, давайте!

Илана Алиева: Потому что он, скорее всего, из Франции приехал.

Л. Г.: Абсолютно. Он, видимо, говорит с акцентом. Что-то в его поведении напоминает о том, что он из Франции, и они знают об этом. Почему Французистый Мишель не пошёл навещать Джеки? Давайте, Марк, пожалуйста, почему он не пошёл?

Марк Гаммал: Потому что он не знал. Он ушёл и не знал, что все собрались у школы навещать Джеки.

Л. Г.: Теперь смотрите. В этом крошечном «не знал» как в хлопушке раскрывается огромная история. Это история про эмиграцию. На мой взгляд, это очень важная тема в рассказе.

Мы уже знаем, что наш рассказчик (мальчик, от лица которого ведётся рассказ) не дружил с Французистым Мишелем. Они подружились только, когда их осталось двое. И мы видим, что мальчик из Франции чего-то не знал, хотя об этом знали абсолютно все. Очень часто недавно приехавшие дети — даже в такой стране как Израиль, которая вся состоит из эмигрантов — они немножко чужие. Они могут не знать того, что знают все. Они не понимают того, что понимают другие. Им могут забыть сказать то, что не забыли сказать всему остальному классу. Такие дети оказываются слегка вне коллектива. Это обидно больно, и неправильно, но так получается.

Французистый Мишель просто не знал. Керет не пишет: «он обиделся, расстроился», потому что эти дети обычно знают, что такова их судьба. Но автор показывает это. У меня на этом месте замерло сердце. Когда ты имеешь такой опыт, ты узнаёшь ситуацию. Подобно тому, как ты узнаёшь, что Гафни — задира всего класса, или что в каждом классе есть такая девочка, как Авива. Ты точно так же узнаёшь, что в каждом классе есть ребёнок, который откуда-то приехал — и ему всегда забывают сказать что-то важное, он всегда остаётся немножко в стороне. Такой ребёнок здесь — это Французистый Мишель. Вы помните, какими словами он пытается успокаивать маму? Давайте, пожалуйста, Илана.

Илана Алиева: Что, может быть, они все на Кинерете жарят шашлыки. Вроде ситуация так себе, и всё-таки, хотя самый конец не очень оптимистичен, но перед этим что-то смешное и позитивное.

Л. Г.: Он, видимо, приятный мальчик. Когда рассказчик знакомится ближе с Мишелем — оказывается, что с ним хорошо дружить, он знает какие-то новые игры, и вообще классный. Но меня ещё одна вещь потрясла — у него вполне укладывается в голове, что все жарят шашлыки на Кинерете, а его опять не позвали. И он уже так привык, что его могут не позвать, что он не плачет, не убивается из-за этого. Он привык, что он вне коллектива, и это нормально. Ужасно грустная ситуация. Приходит в голову, что они с рассказчиком наверняка не подружились бы, если бы не вся эта история. Они не дружили раньше, и не подружились бы потом.

Теперь давайте подумаем, что происходит с нашим рассказчиком. Посмотрите на всю ситуацию, представьте себе, что она реальная. Вот у вас класс. Сначала не приходит Алон Шемеш. Потом не приходит Джеки, потом не приходят другие дети, потом не приходит учительница, потом не приходит директор школы… Но у вас появился новый друг, которого вы раньше не замечали. Вы уже неделю дома, вам очень клёво играть. Вы вообще в своём уме?

И вот тут возникает вопрос: мальчик — он вообще переживает? Вы бы переживали о том, что происходит?

Давайте попробуем посмотреть. Когда мы разбирали «Лето семьдесят шестого года», мы говорили о том, как можно не замечать сложную и страшную ситуацию. Что происходит с нашим мальчиком?

Давайте, Марк, попробуем.

Марк Гаммал: Ему стало настолько интересно с новым другом — Французистым Мишелем, что ему уже безразличны старые друзья. Точнее, не совсем безразличны, потому что он вечером дома о них вспоминает, когда мама его спрашивает: «Ну что, пришла сегодня учительница?» Тут он вспоминает про одноклассников, про учительницу, про директора, а потом засыпает — и забывает об этом. Но, приходя в школу, он играет с новым другом в игры, которые Мишель привёз из своей страны. И поэтому он как-то забывает про своих друзей, хотя, если ему напомнить, то он их вспомнит.

Л. Г.: Первая версия есть, хорошо. Он просто увлечён новой дружбой и не думает о старой. Ева, давайте.

Ева Ротшильд: Я думаю, ему клёво с Мишелем, но он про это всё-таки помнит. Возможно, даже и замечает. Но непонятно, что с ними происходит — это так стрёмно, или ему просто не хочется думать о том, что могло случиться. Поэтому он пытается отмахнуться: «Я об этом потом подумаю, не сейчас».

Л. Г.: Окей, это интересная версия. Сейчас про все версии поговорим. Пока что собираем версии. Давайте, пожалуйста, Лика.

Лика Мотыхляева: Может, они не думают, что происходит что-то серьёзное. Ведь у нас сейчас сажают на карантин, и многие не приходят. Мы, конечно, понимаем, что что-то происходит. А они, возможно, думают: ну заболел, с кем не бывает, посидим немножко дома. Постепенно, конечно, может приходить осознание, что происходит нечто слишком уж странное — то, чего не должно происходить. Но для осознания нужно время.

Л. Г.: Мне нравится третья версия. Он просто умеет думать позитивно, и думает, что, может быть, ничего ужасного не происходит, пока можно так думать. Хорошо! Пожалуйста, Эмилия.

Эмилия Менде: Мне, наоборот, показалось, что он всё замечает и видит, но пытается забыть, не думать об этом. Его, возможно, что-то пугает. Достаточно странно не замечать, что у тебя в классе пропадают люди. Я думаю, что он, скорее, пытается отвлечься с помощью Мишеля. Дети часто так делают. И взрослые, в принципе, тоже. Если случается что-то страшное или странное, они пытаются отвлечься на какую-то другую деятельность.

Л. Г.: Супер! Саша, пожалуйста.

Александра Лейбман: Мне кажется, он думает, что это не его проблемы, а проблемы мамы. Мама волнуется, а ему хорошо. Появился новый друг, он с ним играет, веселится, вместо того чтобы делать скучные уроки. Им весело, им по кайфу. Мама волнуется за его образование — это мамины проблемы.

Л. Г.: Окей, очень хорошо. Виктория, пожалуйста.

Виктория Соловьёва: У меня очень странная версия: он в этом замешан, и поэтому пытается не привлекать к себе внимания и вести себя как обычный ребёнок, играя с новым другом. Но всё это выглядит очень странно. Вокруг тебя уже нет учительницы, твоего класса. А никаких его переживаний не видно, ничего не сказано об этом.

Л. Г.: Офигенно. Вы — офигенные. Сейчас будем разговаривать обо всём по порядку.

Первая версия, которая у нас есть, это версия Марка, что он отвлёкся на нового друга и не думает про старых друзей. Эта версия заслуживает внимания. Это о том, что человек, особенно в юности, может увлечься новыми друзьями, новыми переживаниями, даже новой влюблённостью, и перестать думать обо всех, кто волновал его раньше. Мне кажется, в истории происходит слишком много странного и страшного, чтобы новая дружба так сильно его заняла, но про такую возможность мы должны помнить.

Вторая версия — это мысль, которая была у Евы, у Виктории, и даже, отчасти, у Эмилии. Она о том, что когда с человеком происходит нечто настолько странное и страшное, то у него нет сил думать об этом. Это очень важная версия. У психологов такое явление называется «отказ». Это когда наш мозг просто отказывается воспринимать, что происходит нечто страшное и ужасное. Мозг говорит: «Я об этом думать не буду, не могу, не желаю, я буду делать вид, что ничего не происходит». Не сознательно делать вид: «Мы всё знаем, всё понимаем, но будем притворяться». Нет, наш мозг просто не воспринимает травмирующую информацию, как будто ничего не происходит. Возможно, мальчик так напуган, и ему так странно и страшно, что он полностью ушёл в отказ и его мозг отказывается представить, что всё происходящее — реальность. Эта версия очень важная.

Очень интересную версию высказала Саша, что волноваться тут должна мама. Иногда, когда вокруг ребёнка происходит что-то тяжёлое и непонятное, ребёнок искренне думает: «Эту проблему должны решать взрослые, а не я. Если бы что-то серьёзное происходило — мне бы сказали. Пришли бы взрослые, посадили бы меня перед собой и сказали: „Дорогой, нам надо поговорить. У тебя в классе пропадают люди, и это очень серьёзно, ты должен об этом знать, давай это обсудим“. Но ко мне никто не пришёл». И это очень важный момент. Спрашивается — почему к нему никто не пришёл? Прошла неделя, а никто так и не поговорил с мальчиком о том, что происходит. По крайней мере, это должна была сделать мама, но мама тоже ничего не знает, и не понимает, что творится. Мальчик и Мишель — два ребёнка, которых оставили наедине с этими переживаниями. Они не знают, что думать — вот они и не думают ничего. И, в общем, имеют право ничего не понимать. А раз они ничего не понимают — то и ничего не думают.

Все эти версии кажутся мне важными и интересными. Каждая из них достойна большого сложного разговора. Давайте, пожалуйста, Яков.

Яков Шуляцкий: Я согласен. Если с ними никто об этом не говорит, потому что вообще никто этого не понимает, то у них такая реакция: «Мы не имеем своего мнения, зачем нам об этом думать».

Л. Г.: Да. И вот тут я хочу сказать важную вещь. Это часто бывает, когда происходит что-нибудь страшное, например, война или что-то ещё неприятное. Взрослые не знают, что думать, а дети видят происходящее и не понимают его. И взрослые не говорят с детьми об этом. Проходит неделя, другая, но рано или поздно ситуация догоняет каждого. Однажды этот мальчик проснётся в ужасе, когда до него дойдёт, что в его классе пропали все дети. Он больше не сможет об этом не думать, как говорила Ева, не сможет это откладывать. Но никто из взрослых до сих пор с ним не поговорил. Очень часто взрослые сами не знают, что сказать, и поэтому не говорят с детьми. Что тут можно сделать — я, будучи взрослым человеком, тоже не знаю. Я понимаю взрослых в такой ситуации, но, наверное, надо находить какие-то слова. Например, сказать: «Я не знаю, как с тобой об этом разговаривать, но давай поговорим как-нибудь».

Короче говоря, я всех понимаю. Да, давайте, Ева, пожалуйста, а потом — ещё об одной версии, которую мы не обсудили. Давайте, Ева.

Ева Ротшильд: Я хотела ответить на вопрос — на него уже ответили. Нам сказали в рассказе, что мама курит. Люди часто курят из-за стресса, а курение на какое-то время их расслабляет. По-моему, мама не понимает, что происходит, у неё стресс: все куда-то делись, никто не отвечает, что вообще происходит?! А мальчику лет десять, наверное. И мама не может просто к нему прийти и начать говорить об этом. Не может говорить с ребёнком о своих чувствах, о своём восприятии ситуации, потому что он ещё не очень понимает такие вещи. И она не знает, что делать, но она всё-таки взрослая, у неё ребёнок — надо что-то делать. Но когда ты в панике, что-то делать довольно сложно, поэтому она курит, чтобы эту панику преодолеть. Сложно представить, что она просто подойдёт к ребёнку:

– Привет!

– Привет.

– В твоём классе пропадают люди бог знает куда. Они, возможно, мёртвые…

Л. Г.: Я веду проект, в котором разговариваю с подростками о тяжёлых вещах, например, о войне. Это очень сложно, но можно попытаться. Слава богу, я не на месте этой мамы, и надеюсь, что никогда на нём не окажусь. Психологи, с которыми я советуюсь, говорят: если не знаешь, что сказать ребёнку, надо сказать именно это. Надо подойти и сказать: «Я не знаю, волнует ли тебя такая тема, но если она тебя волнует, знай — я не понимаю сейчас, что происходит, но я пытаюсь разобраться. И я буду тебе рассказывать, что я знаю, по мере того как буду узнавать. Если хочешь — прямо сейчас расскажу тебе всё, что я знаю сейчас. А если не хочешь — не буду морочить тебе голову». Вот всё, что можно сделать в такой момент. Так мне, по крайней мере, объясняли. Но про маму мы сейчас будем говорить отдельно.

Была высказана четвёртая версия, очень сильная — не замешан ли мальчик во всей этой истории. Я решила так: если вы поднимете эту тему — мы про неё говорим, если вы не поднимете эту тему — мы про неё не говорим. Но вы её подняли, и мы про неё говорим.

Надо сказать, что бывают дети, которые ненавидят своих одноклассников. И у меня есть два близких друга, они уже совсем взрослые люди, оба старше меня. Мне 47, а им 50 и 52. Я помню, как мы разговаривали об этом. Я говорила, что мне повезло — у меня был хороший класс и хорошие отношения в классе. Это было для меня важно, я ужасно рада, что так было. Но один из моих друзей сказал: «Я мечтал, чтобы все мои одноклассники умерли». А второй говорит: «У меня был период, когда я мечтал их всех просто поубивать». Так что люди бывают разные, у них бывает непростое отношение к одноклассникам. Вы, наверное, без меня знаете, что существует явление под названием «школьный расстрел» — иногда люди приходят с оружием в школу и делают чудовищные вещи. Было бы странно, если бы я этого не сказала, потому что вы наверняка и новости слушаете, и друг с другом о таких вещах говорите.

Я подозреваю, что рассказ Керета и про это тоже. Про то, что иногда ребёнок хочет, чтобы все его одноклассники куда-нибудь исчезли. Не то чтобы он планирует сделать что-нибудь ужасное. Но у ребёнка вполне может быть такая фантазия, чтобы все одноклассники взяли — и исчезли в один момент. Не у всякого такие мысли возникнут. Но бывает, например, что ребёнка обижают всем классом, это называется «буллинг». Случаются ситуации, когда весь класс нападает на кого-то одного или, наоборот, просто игнорирует.

У нас есть в рассказе мальчик, которого просто игнорируют. Это кто? Мишель. И у Мишеля всё в порядке, с ним ничего не произошло. Он не пошёл вместе со всеми, но он никуда не исчез. Если вспомнить, что Мишель не такой, как все — его никуда не зовут, ему забывают сказать что-то важное — возникает мысль, что Мишель вполне может хотеть, чтобы одноклассники уехали куда-нибудь на шашлыки.

Иногда ты можешь хотеть, чтобы все одноклассники куда-нибудь делись и перестали тебя мучать. И тебе станет хорошо — у тебя останется один-единственный любимый друг, вы будете целыми днями играть, тебе не придётся ходить в школу, и жизнь наладится. Если в рассказе Керета заложена такая мысль, то мы об этом догадались.

Ева, пожалуйста.

Ева Ротшильд: Я вдруг случайно вот о чём подумала. А что, если мальчик нам просто рассказывает свою фантазию? Может быть, он придумал всю эту историю, и теперь нам рассказывает. В самом деле, куда они пошли и исчезли? Это звучит так, будто он всё сам придумал. И чтобы сделать фантазию реалистичной, он добавляет подробности — мамино курение, фразы детей в классе. Потому что наш мозг — такая непонятная штука, которая может создавать фантазии с большими подробностями.

Л. Г.: Мне очень нравится эта версия. Я сейчас послушаю всех, а потом добавлю кое-что в подтверждение версии Евы. Эмилия, пожалуйста.

Эмилия Менде: А я подумала вот что. Если предположить, что это Мишель, то всё складывается идеально. И он, главное, всё время сглаживает ситуацию, говорит: «Да ничего страшного», и маму успокаивает, и друга своего. Это просто идеальная версия. Если это сделал Мишель, то это будет мой любимый рассказ.

Л. Г.: Хорошо! Яков, пожалуйста, давайте.

Яков Шуляцкий: Я соглашусь с Евой. Это то, как он видит. Может, Мишель как раз не такой, как все. А главному герою просто очень надоели одноклассники. И они их просто игнорируют. То есть делают вид, что их нет.

Л. Г.: Ух ты, чёрт! То есть ничего не случилось, просто они решили для себя, что одноклассников нет. Не замечают их.

Яков Шуляцкий: Они просто решили их не видеть. Эти мальчики — не такие, как все. Им надоели одноклассники, и вдруг им однажды захотелось, чтобы все уехали далеко и надолго — на шашлыки.

Л. Г.: Спасибо большое, очень красиво! Отличная версия! Ада, пожалуйста.

Ада Иванова: Мне очень нравится версия Евы. Это похоже на один из моих странных снов, которые запоминаешь на всю жизнь и не знаешь, зачем тебе они.

Л. Г.: Вот — сон пригодился. Очень здорово. Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: У меня появилась такая идея. Мы же не знаем ничего про мальчика, который первым не пришёл, с которого начался рассказ Керета. Этот первый мальчик мог что-то сделать с остальными, ведь мы ничего не знаем о нём.

Мы только знаем, что он не пришёл во вторник на занятия, и когда кто-то пошёл навестить его, то потом уже не появился в классе. Может быть, обижали не Мишеля, не главного героя, а этого первого мальчика. Мишеля, правда, тоже притесняли. Но Мишеля просто не замечали, а его задевали специально.

Л. Г.: Могли обижать, да.

Марк Гаммал: Задирали. И потом все стали приходить к нему. Может, это была шутка всего класса, они так издевались над ним.

Л. Г.: Очень круто. Пожалуйста, Саша.

Александра Лейбман: Я хотела сказать, что, по моему мнению, это точно не фантазия. Потому что в десять лет человек не может изобрести такого, чтобы это было настолько реально.

Л. Г.: Окей, принято. Виктория, пожалуйста.

Виктория Соловьёва: Мне кажется, ему так надоели одноклассники, что он в своей фантазии постепенно начал убирать каждого из своей жизни. Он жил в какой-то виртуальной реальности, и Мишель мог быть его выдуманным другом, потому что у него, по-моему, не было друзей вообще. А с Мишелем дети тоже не дружили, это как-то подозрительно.

Л. Г.: Да, Ада, пожалуйста, давайте.

Ада Иванова: Эмилия и вы говорили, что, может быть, Мишель всех куда-то дел. Спрятал, убил, закопал — неважно. Я не очень понимаю, откуда тогда об этом знает рассказчик. Лично я никогда бы в жизни никому не рассказала о таком своём действии или фантазии. Люди подумают, что я шизик. Зачем мне об этом рассказывать?

Л. Г.: Рассказываю. У меня есть версия, которая превращает весь рассказ в абсолютно нормальную историю. То есть, не в нормальную, но в очень складную.

Представьте себе, что всё это — фантазия одного-единственного человека, Французистого Мишеля. Его никто не замечает, он никому не нужен, его все игнорируют. Есть другой мальчик в классе — это рассказчик, с которым Мишель хочет дружить, но он тоже его не замечает. И Мишель придумывает себе историю, как все куда-то сгинули, и он, наконец, подружился с рассказчиком. Только излагает нам это не Мишель, а рассказчик. И всё встаёт на свои места. Ужасно крутой перевёртыш, а уж сделал это Мишель или не сделал — это другой вопрос. Может, он их всех — не знаю — съел, заколдовал, отправил на шашлыки. Но если в этой истории главное действующее лицо — Мишель, просто её рассказывает другой человек, то всё встаёт на свои места.

Но я вас так не оставлю, я вам сейчас ещё одну штуку расскажу.

Давайте, Яков, пожалуйста.

Яков Шуляцкий: Извините, а почему Мишель? Почему это не может быть рассказчик? Ведь нам не рассказывается, что он всех убивал.

Л. Г.: Потому что Мишель знает, что произошло, а рассказчик не знает. Если это фантазия Мишеля, то всё понятно — никто не сошёл с ума, всё произошло в действительности, никакой загадки нет, всё очень последовательно. Мишель всех поубивал и теперь дружит с рассказчиком. Рассказчик, конечно, в недоумении. Но чуда не произошло, никакой тайны нет. Ну да, Мишель всех поубивал. Что ж теперь поделаешь, такой детектив. Нормальная детективная история, просто рассказчик ничего не знает и делится с нами: вот, произошла такая странная штука. А разгадка детектива в том, что Мишель — преступник.

Но подождите, это ещё не всё. У нас есть ещё один персонаж — мама, Ева как раз про неё начала говорить. И мне кажется, что Ева говорила очень важные вещи. И я хочу, чтобы мы на неё вблизи посмотрели.

Мне нравится версия, что Мишель — преступник. Давайте думать, что он преступник, хотя это и не обязательно, просто все поисчезали неизвестно куда. Мама тоже ничего не знает, не понимает и, естественно, страшно переживает, так недолго и с ума сойти.

Смотрите, есть вот какой момент. Мама никуда не может дозвониться. Она пишет письма в Министерство образования — ей никто не отвечает. Ева верно отметила, что мама много курит, но, видно, это не помогает, потому что она продолжает много курить. И тут возникает вопрос. Можно встать со стула, пойти ногами в школу и выяснить, что происходит. Почему она этого не делает? Саша, пожалуйста, почему она этого не делает?

Александра Лейбман: Мне кажется, что мама — убийца. Потому что её сына не хвалят, ей не нравится, что так много домашки, приходится делать с сыном уроки. Ей так это надоело — эти мамочки, чаты, вот это всё. И почему она просто не перевела своего сына в другую школу?

Л. Г.: Это супервопрос. Давайте, пожалуйста, Федя Богуславский. Почему мама не идёт ногами, чтобы что-то выяснить?

Федя Богуславский: Мы же считаем, что это всё фантазия. Если бы она пошла — вся фантазия бы нарушилась, и ничего бы не было.

Л. Г.: Это вы говорите как специалист по литературе. А если мы погрузимся в рассказ и будем рассуждать как его участники — почему бы ей не пойти куда-нибудь и не проверить?

Страшно. Все, кто покидают эту квартиру, рано или поздно исчезают. Очень-очень страшно.

Лика, пожалуйста.

Лика Мотыхляева: А к кому идти? Учительница тоже исчезла непонятно куда, директор исчез. Все, кто хоть какое-то имел отношение к учёбе сына, исчезли. Кого ещё можно спрашивать? Можно надеяться только на какие-то вышестоящие инстанции.

Л. Г.: О! Я вижу руку Марка. Я попрошу Марка поговорить, а потом скажу одну вещь. Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: А вдруг вот как? Мама мальчика стала из-за нервов много курить, чтобы расслабиться — и у неё получается расслабиться; она расслабляется и на время забывает о проблемах. Её курение, мне кажется, создаёт такое облако, которое непостижимо мальчику-рассказчику. Мы не можем понять, что происходит у мамы, не можем дотянуться до мира, в котором она живёт. Может, у неё вообще другие мысли, и она волнуется не по поводу школы мальчика, а по поводу каких-то своих дел, из-за работы, например. И курение создаёт такую защиту, которую мы не можем преодолеть.

Л. Г.: Очень здорово. То есть у мамы могут быть свои проблемы, и поэтому она не говорит с мальчиком. Она не об этом думает. Саша, пожалуйста.

Александра Лейбман: Ей это невыгодно, так как она убийца, по моей версии.

Л. Г.: А, я помню, что она ещё и убийца, и не хочет ни о чём говорить.

Александра Лейбман: И курит она потому, что хочет, чтобы никто не узнал, и из-за этого нервничает.

Л. Г.: Понимаю, да. Яков, пожалуйста.

Яков Шуляцкий: Я как раз это и хотел сказать.

Л. Г.: Что если она убийца — то ей надо молчать, да?

Яков Шуляцкий: В принципе, это может быть её фантазия.

Л. Г.: Да. А теперь одна серьёзная мысль. Только что Лика сказала, что пропала целая школа — пропал директор, пропала учительница, и можно надеяться только на какие-то высшие силы. Керет здесь нам всерьёз сообщает: «Иногда дети пропадают». И это довольно страшная история. На кого надеяться? Когда дети пропадают — очень часто непонятно, на кого надеяться. Мы надеемся на полицию, на взрослых, на кого-то, кто придёт и найдёт наших друзей, что-то сделает. И выясняется, что в таких ситуациях дети очень часто находятся, но иногда и нет. И ты вдруг понимаешь, что надо как-то жить дальше, заводить новых друзей. Новые друзья не заменяют старых. Сложно думать, что у пропавших всё хорошо. Надеяться на высшие силы — насколько получится. И каждый раз, натыкаясь на этот рассказ, я думаю, что он ещё и об этом. И не думать об этом для меня довольно трудно.

Теперь смотрите. Важно ли нам для этого рассказа — что случилось с пропавшими детьми на самом деле? Заболели тифом, исчезли, уехали на Кинерет — это имеет значение? Ада, пожалуйста.

Ада Иванова: Мне кажется, это не имеет значения, но я хочу вернуться к предыдущему вопросу. Яков сказал вскользь, что это может быть фантазией мамы. Раз у нас тут происходит какая-то дичь, наркомания, вообще непонятно что, все на голову больные — мы можем предположить, что мама с какой-то психологической травмой находится в психиатрической лечебнице, и она это придумала, это её бред. То есть этого вообще не происходило, у неё нет, условно говоря, ребёнка, он не ходит в школу. Она это всё придумала только из-за того, что она больная на голову.

Л. Г.: Отлично. Все версии мне очень интересны. Фёдор Скворцов, пожалуйста.

Фёдор Скворцов: С одной стороны, конечно, эта версия имеет право на существование, с другой стороны — тогда правомерна вообще любая версия, и нет смысла в таком случае уже говорить. Не вижу особого смысла перечислять все версии, потому что их бесконечное количество. Надо придумывать что-то, что кажется нам правдой.

Я не критикую, я не говорю, что эта версия не имеет права на существование, но мы тогда можем поставить под сомнение психическое здоровье вообще любого персонажа, и даже не персонажа, а кого угодно, например, Керета, который придумал это. Понимаете? Я просто не вижу в этом смысла.

Л. Г.: Я поняла. Это серьёзный разговор, и я хочу кое-что рассказать.

Есть два игровых приёма, когда мы говорим о книжках. Первый приём называется «…и Гитлер». Берём любой рассказ или роман, и представляем себе, что в него приходит Гитлер. Что произойдёт? Это ровно то, о чём вы говорите. Есть какой-то предел для полёта фантазии при обсуждении книги или фильма. Это хорошее развлечение, иногда полезное. Ты вдруг видишь какие-то упущенные стороны текста. Но ты всегда помнишь, что это развлечение. Всё-таки автор пытался создать какой-то мир, и мы стараемся в этом мире находиться, иначе почему бы нам не написать собственный рассказ.

Некоторые люди ровно так и делают — берут и пишут собственный рассказ. Этот приём называется «…и зомби». Эти люди буквально так и пишут — берут известный классический сюжет, например, «Гордость и предубеждение», и добавляют туда зомби. И так и называют роман: «Гордость и предубеждение и зомби». Или «Анна Каренина и зомби», или «Таинственное исчезновение Алона Шемеша и зомби». Это прекрасная игра, но именно игра, создание другого литературного произведения, а не попытка понять, что происходит в уже имеющемся. Поэтому мы можем создавать любые версии на любой основе. Мы можем предположить, что у нас мама в сумасшедшем доме, что у нас Керет в сумасшедшем доме, что у нас я в сумасшедшем доме. Это всегда поможет нам увидеть в тексте то, чего мы не видели раньше. Но мы должны решить для себя, насколько далеко мы хотим зайти. Это наше право.

Теперь я хочу задать последний вопрос, и он кажется мне очень важным. Яков, давайте.

Яков Шуляцкий: Мне кажется, одно дело — написание фанфиков на уровне «Любовь, смерть, робот и зомби», а другое дело — когда мы сейчас пытаемся выяснить, что происходит именно в этом рассказе. Хотя, в принципе, это интересное занятие, можно как-нибудь и попробовать.

Л. Г.: Во-первых, всегда можно. Я бы предложила Аде поставить такой эксперимент: взять наш рассказ про Алона Шемеша и попробовать переписать или пересказать его исходя из того, что это полностью фантазия мамы. В нём не так уж и много придётся поменять. Но это был бы дико крутой эксперимент. Возможно, мы бы что-то поняли, чего не понимали раньше.

А во-вторых, у меня есть последний вопрос, и он кажется мне важным. Что произошло, когда исчез Алон Шемеш? Произошло несколько вещей. Алон заболел, и учительница сразу озаботилась тем, чтобы передать ему домашку. Его друг Джеки пошёл к нему домой, навестить. Девочка, которой нравится Джеки, пошла навещать Джеки. Потом весь класс пошёл навещать Джеки. Короче говоря, закрутилась цепочка событий. И у меня всё время возникает мысль: а что произошло бы, если бы в школу не пришёл рассказчик? Пошёл бы весь класс его навещать? Передали бы ему домашнее задание? Стали бы все волноваться о том, куда он делся, или нет?

Каждый из нас иногда думает: что было бы, если бы пропал я? И рассказчику от таких мыслей становится несколько тревожно, потому что, судя по всему, у него в классе до Французистого Мишеля даже друзей не было. Я, по крайней мере, ни одного друга в рассказе не вижу, а двух мальчиков он даже боится — Гафни и Собана. Он боится, поверят ли ему, что он в самом деле должен был остаться дома из-за мамы. Гафни вообще никого в грош не ставит, а Собан — противная зараза.

И я бы хотела спросить: есть ли у вас чувство, что рассказчик в этой истории беспокоится за себя, и чувствует, что если бы он пропал, то события могли бы повернуться иначе? Или такое чувство только у меня?

Пожалуйста, Эмилия.

Эмилия Менде: Если задуматься, можно предположить эту мысль. В логике и математике есть такой метод — мы предполагаем, что что-то верно, и тогда… Если мы предположим, что мальчик об этом думал, то ещё взрослее рассказ получается. Я не могу этого объяснить, но от рассказа у меня есть такое чувство. Я даже думала об этом, но как это сказать? Да, я считаю, что он так думал, определённо.

Л. Г.: Окей, спасибо вам, значит, я не одна. Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: Мне кажется, домашнее задание герою-рассказчику в любом случае бы дали, потому что без этого нельзя. Кто бы это ни был, всё равно надо делать домашнее задание. А вот насчёт того, чтобы кто-нибудь пошёл его навещать, об этом надо подумать. Если считать, что кто-то непременно должен отнести домашнее задание, необязательно кто-то из детей, то пойдёт, скорее всего, сама учительница. И если пойдёт учительница и назавтра не появится, то следующим пойдёт директор. И тогда получится, что весь класс будет предоставлен сам себе. И тогда им поставят учителя на замену. Или этого Французистого Мишеля, которого не замечают, поставят на место героя-рассказчика. Но если кто-то из одноклассников согласится к нему пойти, это будет уже другая история. Из текста не видно, что у него есть друзья в классе, поэтому не будет понятно, что они поехали на шашлыки, и тогда пойдёт кто-нибудь следующий, и он тоже. Тогда это будет как-то странно, и я думаю, что тогда уже все пойдут.

Л. Г.: Понятно. Ада, пожалуйста.

Ада Иванова: Я не уверена, что рассказчик об этом думал, хотя не исключено. Но мне кажется, что если бы всё началось с него, то учительница пошла бы ему передать задание, потом директор пошёл бы выяснять, что не так с учительницей. Собственно, мы так мыслим, что рассказчик — это обиженный ребёнок, которого никто не замечает, а одноклассникам нет дела ни до него, ни до учительницы, ни до директора. Им всё равно. Они сказали бы родителям, родители достучались бы до верхушки, им бы заменили директора, учительницу, и всё бы вернулось на круги своя, просто не было бы одного ребёнка в классе.

Л. Г.: Да. И никакого бы рассказа у нас не получилось. Александра, пожалуйста.

Александра Лейбман: Я долго думала и поняла, что если бы мальчика-рассказчика не было, то этого Мишеля перевели бы в другую школу или на домашнее обучение.

Л. Г.: Такое впечатление, что если бы первым не пришёл рассказчик, то не было бы никакого рассказа, потому что у Алона Шемеша есть друзья, а у рассказчика друзей особенно не было. Главное в этом рассказе для меня — нельзя не замечать людей, нельзя оставлять их одних, потому что в результате или им лучше без тебя, и они хотят, чтобы ты исчез, или всё заканчивается совсем плохо. Такая вот история.

Слушать, как Линор Горалик читает все 10 рассказов Этгара Керета в собственном переводе

Читать разборы всех 10 рассказов Этгара Керета из сериала «Читка»