ИзТории. Борьба или объятия?
Сериал проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Глава Ваишлах (Бытие, 32:4–36:43)
Гость выпуска: Мария Тимина — искусствовед, окончила исторический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова по специальности «история и теория искусства», в 2016–2020 гг. лектор-искусствовед, с 2021 г. старший научный сотрудник в ГМИИ имени А.С. Пушкина.
Ури Гершович (У. Г.): Сегодня мы поговорим о недельном разделе Ваишлах («И послал»). Имеется в виду — Яаков отправляет посланников к своему брату Эсаву.
Сегодня с нами искусствовед Мария Тимина.
Маша, здравствуйте.
Мария Тимина (М. Т.): Добрый день! Мы находимся в Музее изобразительных искусств, в Галерее стран Европы и Америки, и сейчас вокруг нас висят картины художников русского авангарда — это Варвара Степанова, Александр Родченко. О том, почему мы именно здесь, я расскажу позже.
У. Г.: Замечательно. Я начну, как всегда, с краткого изложения того, о чём рассказывается в недельной главе. Яаков после долгого отсутствия возвращается на родину, и его ожидает встреча с братом Эсавом, которого он обманул — обманом забрал благословение. И вот он переправляется через реку Ябок, борется с ангелом — на этом сюжете мы как раз остановимся — затем посылает гостинцы своему брату, чтобы его умилостивить. И встреча с братом заканчивается вполне благополучно.
После этого Яаков идёт в город Шхем и там случается драматическая история. Его дочь Дина была изнасилована сыном правителя Шхема, и тогда братья Шимон и Леви обманом перебили всё мужское население этого города. Довольно драматическая история. Завершает же недельную главу рассказ о том, как умирает Рахель, любимая жена Яакова.
Но мы остановимся на знаменитом эпизоде борьбы Яакова с ангелом. Я прочитаю этот загадочный текст. Он звучит следующим образом.
В ту ночь Яаков встал, взял своих двух жён и двух рабынь своих (у него четыре жены — две жены и две рабыни, тоже его жёны) и одиннадцать сыновей своих, и перешёл через Ябок вброд. Перевёл их через поток и перевёл всё, что у него было. И остался он на другом берегу один. И боролся Некто с ним до появления зари.
Некто обозначен в Писании словом Иш, то есть «мужчина». Какой-то мужчина с ним боролся.
И увидел, что не одолевает его. Коснулся состава бедра его и повредил состав бедра его, когда он боролся с ним. И сказал ему: «Отпусти меня, ибо взошла заря!»
Это говорит тот самый Некто (мужчина).
А Яаков сказал: «Не отпущу тебя, пока не благословишь меня». И сказал: «Как имя твоё?» Он сказал: «Яаков». И сказал: «Отныне имя тебе будет не Яаков, а Исраэль».
Яаков в этот момент получает имя Исраэль (Израиль), которое в дальнейшем будет его сопровождать. Собственно, его именем и будет называться народ Израиля. А почему он назван этим именем? Здесь игра слов:
«Ибо ты боролся (сарита) с Богом, и человеков одолевать будешь».
Слова сарита, сар — это формы глагола ласур («царствовать», «властвовать»). Это и есть то имя, которое было дано Яакову. Поэтому Исраэль можно перевести — «тот, кто борется с Богом», «тот, кто властвует над Богом», а может быть — «тот, кто делает Бога властным». Многозначность здесь играет, как всегда в Писании, очень важную роль. Все имена в Писании — говорящие, но зачастую говорящие о многом. И они имеют не одно значение, а несколько. Это же касается имени Исраэль.
И спросил Яаков у этого ангела: «Скажи мне твоё имя». И он сказал: «На что ты спрашиваешь об имени моём?» И благословил его там.
То есть ангел его всё-таки благословляет, но имени своего не раскрывает.
И нарёк Яаков имя месту этому Пниэль.
Пниэль переводится как «лицо Бога». Он назвал это место «лицом Бога», ибо говорил: «я видел Бога лицом к лицу, и сохранилась душа моя». В дальнейшем тексте Писания сказано, что не может человек видеть Бога и остаться в живых. Яаков даёт этому месту название Пниэль, потому что он лицом к лицу говорил с Богом и остался жив.
И взошло солнце, когда он проходил это место, и хромал он на бедро своё (потому что его задел ангел, или Некто), поэтому и доныне сыны Израилевы не едят жилы, которые на составе бедра, потому что Боровшийся (тот, кто боролся с Яаковом) коснулся жилы на составе бедра Яакова.
Как видите, текст загадочный, и с кем боролся Яаков — не очень понятно. Боролся ли он с ангелом? Боролся ли он с Богом? Этот сюжет имеет большое количество самых разных комментариев и интерпретаций. И наверняка имеет множество воплощений в истории живописи, не правда ли?
М. Т.: Да, совершенно верно. Есть несколько традиций, вариантов изображения этой сцены. Одна из них восходит к античному театру, к античной риторике. Соперника Яакова обычно изображают как ангела, и сюжет борьбы показывается с помощью разных эффектных жестов. Как правило, герой принимает неестественные позы — театральные, торжественные. Например, на гравюре Юлиуса Шнорра мы видим указующий жест — ангел указывает на зачинающуюся зарю; а Яаков жестом своей правой руки демонстрирует, что он разговаривает с ангелом.
То же самое мы наблюдаем и в других сценах. Например, когда художники эпохи Возрождения или более поздних периодов изображают сцену встречи Яакова с Эсавом, их примирение часто показывается символическими жестами. Поднесённая к сердцу рука, скажем, в композиции Рубенса передаёт искренность Яакова, его желание примириться.
У. Г.: То есть, с помощью жестов художник пытается увеличить количество информации, которую содержит та или иная работа?
М. Т.: Да, это попытка преодолеть невербальную природу живописи, изобразительного искусства. Но есть и другие, более интересные, на мой взгляд, варианты. Один из них — когда художники изображают Яакова и ангела в обнимку.
Они находятся в очень тесных объятиях, благодаря чему становится очевиден параллелизм этой сцены и сцены примирения с Эсавом; мы знаем много таких примеров. И это показывает амбивалентность взаимодействия Яакова с ангелом. С одной стороны, это борьба, а с другой стороны — желание объять Бога, приблизиться к Нему, взаимодействовать с Ним.
У. Г.: И с братом тоже, да? Забегая вперёд, скажу, что существует интерпретация, согласно которой тот ангел — это ангел-хранитель Эсава. И тогда это столкновение — не что иное, как попытка, с одной стороны, умилостивить брата, примириться с ним, а с другой стороны — возобладать над ним. Получается, в самом деле, амбивалентное действие.
М. Т.: Да. Борьба в данном случае превращается в объятие, а бывает наоборот — объятия становятся всё более похожими на борьбу; в основном, в произведениях начиная с XVII века, с эпохи барокко.
И когда мы видим гравюру по композиции Сальватора Розы, неудивительно, что ангел и Яаков сплетены друг с другом, находятся в быстром движении друг на друга, ощущается физическая телесная борьба.
Такой же подход начинает проявляться и в композициях, где Яаков встречает Эсава. Они устремляются друг на друга с такой силой, с такой мощью — возникает даже ощущение, что противостояние не окончено, что сохранилось ещё какое-то братское соперничество и обида.
Таких вариантов довольно много, каждый художник выбирал свою интерпретацию этого сюжета.
У. Г.: Если говорить об интерпретациях этого сюжета в истории еврейской и христианской экзегезы, то можно условно выделить две линии. Принято считать, что еврейские комментаторы больше склоняются к версии, что этот ангел — ангел-хранитель Эсава. Это обусловлено, с одной стороны, конечно, текстом Писания, а с другой стороны — стихами из книги пророка Осии (Ѓошеа). Действительно, многие еврейские комментаторы полагают, что Яаков боролся с этим ангелом. Почему? Потому что это обусловлено, в частности, контекстом. Он идёт для встречи с братом, он обманом приобрёл благословение, возможно, он захочет каким-то образом свой обман утвердить. Кстати, это был заодно и обман отца. Он обманул и брата, и отца. Возможно, борьба с ангелом — не что иное, как утверждение этого статуса, статуса благословенного сына.
А в христианской традиции считается, что речь идёт о богоборчестве, что он действительно борется с ангелом или с Богом. На самом деле, это не совсем верное разделение, потому что и у еврейских, и у христианских комментаторов встречаются оба мотива. Приведу пример из сборника Берешит раба, где говорится о том, что это был ангел-хранитель, сар, властитель Эсава. И затем спрашивается: на что это похоже? Это похоже на атлета, который боролся с сыном царя. Бросил атлет взгляд, увидел царя, стоящего за спиной сына, и сдался. Об этом сказано: «И увидел, что не одолевает его».
Рисуется удивительная картина — как ангел-хранитель Эсава борется с Яаковом и видит Бога за его спиной, поэтому сдаётся. То есть Бог стоит на стороне Яакова, и благодаря этому Яаков одерживает победу. Но странное дело, Яаков говорил: «Я видел лицом к лицу Бога», а здесь получается, что это ангел Эсава видел лицом к лицу Бога. Может быть, Яаков тоже оглядывался и видел стоящего за ним Бога.
Есть ещё одна удивительная притча, которая обобщает тематику борьбы с ангелом Эсава, или с ангелом-хранителем, вообще, других народов. Притча такова:
Был у царя пёс Агрийон и лев Немирон. И приучил царь сына ко льву, чтобы в случае, если вздумает пёс совокупиться с ним, царь скажет ему: «Лев не смог совокупить с ним, а ты, пёс, хочешь это сделать?» Так, если вздумают народы мира совокупиться с Израилем…
По-видимому, под совокуплением здесь имеется в виду «овладеть» или что-то подобное, хотя используется как раз именно это слово, я перевёл буквально.
…То скажет им Святой, благословен Он: ваш властитель, ваш ангел-хранитель не смог справиться с ним (с Яаковом, он же Израиль), а вы что — пытаетесь овладеть его сыновьями?
Еврейская комментаторская традиция представляет эту борьбу как борьбу народа Израиля с народами мира; Эсав понимается в еврейской традиции как прародитель Эдома, а Эдом ассоциируется с Римской империей, то есть с христианством. У отцов церкви тоже есть мотивы полагать, что эта борьба — с Эсавом. Правда, ангел понимается ими как некая божественная сущность. Например, Феодорит — епископ Кирский, богослов, представитель Антиохийской школы — говорит следующее: «Сам Бог ободрял Яакова, который страшился своего брата, поэтому он и уступил ему победу, как бы говоря: ты победил Меня, что же тебе бояться брата?»
То есть вроде бы борьба с Богом; но эта борьба — не что иное, как своеобразный тренинг, чтобы Яаков не боялся встречи со своим братом.
Иоанн Златоуст говорит примерно то же самое: «Всё это делалось по снисхождению, чтобы изгнать из души праведника страх и побудить его идти навстречу брату без всякого опасения».
У классического еврейского комментатора XI века, Раши (рабби Шломо Ицхаки), мы встречаем комментарий, основанный на талмудических источниках, что Яаков пытался добиться утверждения статуса благословенного сына. Он говорил ангелу: «Признай, что благословения, которые дал мне отец и которые оспаривает Эсав — они мои». То есть Яаков всё ещё полагает, что эти благословения не имеют полного действия; и борьба с ангелом — не что иное, как получение этих благословений.
Но в более поздней еврейской комментаторской традиции есть и другие мотивы. Например, в позднем сборнике мидрашей под названием Сехель тов говорится, что благодаря этой борьбе образ Яакова был запечатлён на престоле славы. По сути, Яаков добился соединения с Богом. А в книге Зоѓар прямо говорится, что Яаков хотел соединиться и совокупиться с Богом.
Я приведу сравнительно поздний комментарий рабби Леви Ицхака из Бердичева, хасидского автора, который говорит одновременно и об образе Яакова на престоле славы, и о таком понятии, как цимцум. Цимцум — это понятие лурианской каббалы, означающее, что Бог себя сокращает и сжимает, благодаря чему появляется мир. Бог творит мир с помощью именно этого действия, цимцума. Рабби Леви Ицхак из Бердичева немного видоизменяет это понятие. О борьбе Яакова с ангелом он говорит так: «Это было подобно тому, как отец себя сокращает, или сужает свой разум в силу того, что он любит своего сына, чтобы сын мог учиться у него, и чтобы он мог повлиять на его разум во время этой учёбы». Затем он говорит, что это величайшее наслаждение, которое Бог получает благодаря тому, что сжимает себя. Народ Израиля как бы даёт Богу возможность такого сокращения себя, которое приносит самому Богу удовольствие.
Мы видим, что в еврейской традиции тоже есть мотив борьбы с отцом, но эту борьбу отец сам навязывает сыну, и хочет в ней в каком-то смысле проиграть. То есть это богоборчество, которое угодно Богу.
Российский исследователь Фёдор Козырев в своей книге, которая называется «Искушение и победа святого Йоава и поединок Яакова», уделяет много внимания поединку ангела с Яаковом и приводит ряд цитат, позволяющих понять, как эта борьба воспринималась русскими мыслителями.
Например, Розанов говорит, что Богу нравится это буйство. Он борется как конюх с норовистой лошадью или как мать с гениальным ребёнком. А Вячеслав Иванов говорит, что есть полузабытая в христианском мире добродетель — добродетель внутреннего дерзновения. Это внутреннее дерзновение есть не что иное, как дерзновение Яакова, которое угодно Богу. И его борьба является, в каком-то смысле, борьбой за соединение с Богом, а не богоборчеством в полной мере. И Фёдор Козырев делает вывод, что «поединок Яакова, состоявшийся на берегу реки Ябок, представляет собой в символическом контексте важнейшее событие библейской истории. Это образ положительного, благословенного, богоугодного богоборчества, являющего по своей сути и форме, по своим мотивам и последствиям решительную противоположность отрицательному, разрушительному богоборчеству, символом которого является Вавилонская башня». То есть он вскрывает два вида богоборчества. Есть богоборчество строителей Вавилонской башни, а есть богоборчество Яакова, и именно последнее угодно Богу.
М. Т.: Мне кажется, это противопоставление двух сюжетов очень многое проясняет про борьбу Яакова с ангелом.
У. Г.: У нас здесь имеется два мотива. С одной стороны, борьба с братом за первородство, за благословенность, за то, кто будет продолжателем линии отца. А с другой стороны — борьба Яакова с его отцом, которого он обманул, чтобы получить благословение, борьба с Отцом с большой буквы, борьба с Богом, но борьба, которая Богу угодна. Вот такой своеобразный треугольник мы видим благодаря этим двум линиям.
М. Т.: С точки зрения противостояния Отцу сюжет о борьбе Яакова с ангелом интересно показал Рембрандт.
У него ангел с нежностью обнимает Яакова, не пытается сбросить с себя его руки, не пытается его толкнуть, а смотрит на него с некоторой грустью и мудростью. И этот сюжет с точки зрения композиции очень похож на знаменитую картину Рембрандта «Блудный сын», где сын получает благословение, принятие отца.
Интересно, что их единение в случае с блудным сыном показано чисто физически, как объятие, отец обнимает его руками за плечи. А в картине борьбы Яакова с ангелом есть важный момент — зрительный контакт. И этому, похоже, придаётся большое значение в тексте — Яаков узрел Бога, видел Его.
У. Г.: И само место называется Пниэль, то есть «лик Бога».
М. Т.: Увидев Его, он ещё не сливается с Ним, а находится в противостоянии, в состоянии борьбы. И эта тема борьбы с кем-то — с отцом, с братом — красной линией проходит сквозь всё искусство. Но когда мы говорим об авангарде, это чрезвычайно плодородная почва для размышлений.
У. Г.: Маша, я как раз хотел спросить, какое отношение ко всему этому имеет авангард? Может быть, нам пора раскрыть эту загадку нашему зрителю.
М. Т.: Да, конечно. Когда говорят об авангарде, первое, что приходит в голову — это Вавилонские башни как примеры…
У. Г.: Богоборчества.
М. Т.: Да, пример гордыни, небогоугодной попытки построить что-то до небес, возвыситься. Башня III Интернационала, которую проектировал Татлин, повторяет тему Вавилонской башни, даже сама её спиралевидная композиция об этом напоминает.
Авангардисты создавали разные утопические проекты. Некоторые из них они пытались как-то реализовывать, другие же остались только в голове или на бумаге. Скажем, Кандинский говорил о великой утопии, хотел, чтобы все деятели искусства мира съехались в какую-нибудь страну на конгресс и обсудили, как соединить разные виды искусства — живопись, скульптуру, театр, танец, музыку. Это позволит вывести какие-то единые законы и положит начало Эре великой духовности. Такая была у него грандиозная утопическая идея.
У. Г.: Все авангардисты, когда мы о них говорим, обычно так и воспринимаются — как люди, которые стремились стать Отцами с большой буквы, основать новую религию.
М. Т.: Да, традиции нового мироустройства. Они перекраивали систему художественного образования после революции, создали по всей стране сеть музеев — музеи живописной культуры. Кстати, в здании, где мы находимся, изначально располагался московский Музей живописной культуры и Институт художественной культуры, который основал Кандинский. Они пытались внедрять свои идеи в жизнь, преобразовывать окружающий мир. С одной стороны, их деятельность перекликается с темой строительства Вавилонской башни, с другой стороны — очень непросты взаимоотношения авангардистов с традицией, с корнями, с отцами. Они абсолютно отрицают искусство реализма, они себя противопоставляют даже художникам модерна и символизма. При этом они отчаянно ищут какие-то корни — в первобытном искусстве, в архаическом, даже в средневековом. Они открывают для себя иконы, увлекаются искусством Востока.
У. Г.: То есть, пытаются найти Отца в каком-то смысле?
М. Т.: Да, они пытаются найти Отца. Вспомним Блока: «Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы». Пресловутый «миф о Востоке» — что все мы происходим оттуда, что корни надо искать именно там — завладел умами авангардистов и увлёк их со страшной силой. Кроме того, если говорить о традиции, то даже довольно новые течения во французском, например, да и вообще в западном искусстве, к началу 1920-х годов стали представлять собой установившуюся традицию. И с этой традицией у авангардистов были прекрасные отношения. Малевич выводил свой супрематизм из кубизма, из футуризма, и своих учеников заставлял изучать и копировать картины Сезанна и Клода Моне. В общем, их взаимоотношения с традицией можно считать достаточно сложными, неоднозначными. То же касается и их общения друг с другом. Все знают, что в авангарде главное — успеть первым, обозначить свой приоритет.
У. Г.: То есть это борьба с братом.
М. Т.: Неслучайно Малевич изобретает название «супрематизм» — от слова «первый», «превосходящий». Дескать, он не просто первый, а превосходит всё остальное. Но, конечно, это послужило поводом для разных конфликтов и споров. Мы знаем много анекдотических историй о том, как Малевич противостоял Владимиру Татлину, или как с Малевичем соперничал Родченко, чьи картины нас как раз здесь окружают. С Родченко была своеобразная ситуация; если Татлин был примерно того же возраста, что и Малевич, не намного младше, то Родченко был младше на 12 лет. Вроде бы не такая уж большая разница, но когда мы говорим о быстрой смене стилей и направлений в ту эпоху, возрастной разрыв становится существенным, и Родченко воспринимался как младший. Не как сын, потому что Малевича он отцом никогда не считал, главным его авторитетом-отцом был всё-таки Татлин. Но Малевич — такой авторитет, с которым невозможно не считаться, и который на него, естественно, оказывает колоссальное влияние.
Вот, например, здесь у нас висит композиция с жёлтым и синим кругом.
Очевидно, что эта геометрическая абстракция не могла бы родиться без супрематизма Малевича. Родченко прекрасно это осознавал, но продолжал работать в пику Малевичу, бороться с ним.
А в соседнем зале у нас представлены его картины из серии «Чёрное на чёрном». Это была волнующая история о том, как Малевич решил завершить цикл развития супрематизма белым супрематизмом. Все цвета исчезли, стали белым цветом, белой бездной, всё растворилось в этом белом пространстве.
И Родченко, прознав, что Малевич собирается показать эти картины на одной из московских выставок, написал серию «Чёрное на чёрном».
Цели у него при этом были совершенно другие, в свои композиции он вкладывал иное содержание, но по форме это, действительно, антитеза — яркий образец борьбы, противостояния.
У. Г.: Скорее похоже на борьбу двух братьев.
М. Т.: Да, двух братьев. Но Малевич ведёт себя скорее как мудрый отец, потому что, увидев новые картины Родченко и оценив его талант, он после этой выставки предлагает ему «вместе выступать». То есть он его принимает, идёт ему навстречу.
Родченко в тот момент ещё находится в стадии отрицания и бунта. Он категорически не соглашается на это, они расходятся, и дальше каждый идёт своей дорогой. Но под конец жизни, надо сказать, Родченко будет отзываться о Малевиче с уважением и называть его в числе художников, которым он был близок, которые находились в том же круге и оказали на него влияние.
У. Г.: Можно сказать, что Малевич, таким образом, для Родченко превращается из брата в отца; происходит трансформация.
М. Т.: Да, но он всё время балансирует между отцом и братом, доминирует то одна ипостась, то другая. В итоге наступает некоторое примирение. Надо сказать, что под конец существования авангардного движения все эти противоречия в значительной степени ослабевают, и художники, которые прежде с трудом воспринимали творчество своих коллег, начинают относиться друг к другу с бóльшим пониманием.
Отношение к публике тоже меняется. Ведь авангардисты противопоставляли себя не только разным традициям, не только друг другу, но и публике. Это вечное ёрничество, это эпатаж. Мы знаем названия авангардных группировок — «Ослиный хвост», «Бубновый валет». В то время в Москве орудовала бандитская шайка «Червонный валет», то есть ассоциации были совершенно очевидные. И они выходили на публику, устраивали громкие диспуты, на диспутах дежурила полиция. Одевались они странно, носили футуристический грим. Маяковский, например, ходил в полосатой чёрно-жёлтой кофте. В общем, тормошили публику как могли, противопоставляли себя этой публике. Но, на самом-то деле, они очень жаждали признания, принятия, благосклонности публики, и взволнованно, с трепетом, следили за реакцией прессы на свои выставки, на свои новые картины.
У. Г.: Маша, можем ли мы в таком случае сказать, что мотив угодного богоборчества некоторым образом присутствует в авангарде? Обычно богоборчество воспринимается как нечто нигилистическое, неугодное Богу. А мы в нашем разговоре увидели, что возможен иной взгляд.
М. Т.: Да, конечно. Мне кажется, что в авангарде существует и чётко прослеживается линия гармонического взаимодействия, попытки получить благословение, принятие со стороны кого-то высшего, хотя на первый взгляд это и не очевидно. Мы можем увидеть это даже в образе самого художника. Художник не мыслил себя Богом. Конечно, были разные демиургические идеи, но всё-таки художник, прежде всего, это пророк. Эту идею авангард унаследовал от романтизма. Вспомним Пушкина, его стихотворение «Пророк», «глаголом жечь сердца людей». Эта тема в авангарде активно развивается, и Кандинский её придерживается. Речь о том, что есть нечто высшее — выше нас, выше художника.
У. Г.: Ну а шеллинговская концепция в философии искусства, наверно, здесь как раз является актуальной.
М. Т.: Совершенно верно. Это идея о том, что есть некая истина, которая скрыта от нас и нашей эпохи; но она себя являет, даёт о себе знать, и художник должен её почувствовать.
У. Г.: Маша, мне кажется, что мы совершили невозможное: сопоставили несопоставимое — борьбу Яакова и историю авангарда. Может быть, это и спорно — тем лучше. В этом тоже задача нашей программы. Я благодарю вас за интересный содержательный разговор, мы прощаемся со зрителями.
М. Т.: Спасибо.
У. Г.: До новых встреч!
М. Т.: До свидания, спасибо ещё раз, было очень интересно. По-моему, эта программа поставила несколько важных, очень тонких вопросов, о которых можно ещё долго размышлять.
