ИзТории. Вавилонская башня — диагноз или пророчество?
Сериал проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Глава Ноах (Бытие, 6:9–11:32)
Гость выпуска: Дмитрий Гутов — художник, куратор, выпускник Санкт-Петербургского государственного академического института живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина, автор различных образовательных проектов, связанных с историей, теорией и практикой современного искусства. Участник Венецианской (1995, 2013) и многих других биеннале, а также, десятков персональных и более сотни групповых выставок, в том числе в первых российских галереях — в Трехпрудном переулке, «Риджине», галерее Марата Гельмана и других.
Ури Гершович (У.Г.): Здравствуйте, дорогие друзья, с вами программа «ИзТории». Сегодня наш разговор посвящён недельному разделу Ноах («Ной»). У нас в гостях художник, теоретик искусства Дмитрий Гутов.
Дмитрий Гутов (Д.Г.): Добрый день. Я нахожусь в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина, в отделе графики, где хранится несколько очень интересных листов, связанных с этим сюжетом.
У.Г.: Дима, это не похоже на музей.
Д.Г.: Да, это отдел графики, и он закрыт для посетителей.
У.Г.: То есть мы находимся в недрах музея, а не в общей экспозиции?
Д.Г.: Абсолютно верно.
У.Г.: Я вкратце опишу содержание этой главы. Бог приказывает Ною построить ковчег, Ной заводит туда всех зверей по паре, и так далее.
Потом потоп кончается, Ной со своими сыновьями и всеми животными высаживается. Есть история о трёх сыновьях Ноя, драматическая, где один из них ведёт себя по отношению к отцу не очень хорошо. Ной даёт благословение своим сыновьям и проклятие одному из них. Дальше они расселяются по всей земле. И вот здесь как раз идёт знаменитый эпизод о строительстве Вавилонской башни. Я его прочитаю:
И был на всей земле один язык.
Так обычно переводят это предложение, хотя, если буквально, нужно было перевести:
И была на всей земле одна губа.
Дело в том, что здесь употреблено слово сафа («губа»), а есть ещё другое слово — лашон, это в буквальном переводе «язык». И интересно, что в предыдущей главе, когда описывается расселение потомков сыновей Ноя, говорится, что они — каждый по своему языку, то есть у них уже были разные языки. А вот сафа (то есть губа) у них была одна.
И слова одни. И вот случилось так, что, двинувшись с востока, они нашли долину Шинар и поселились там. И сказали друг другу: «Давай наделаем кирпичей, обожжём их огнём». И стали у них кирпичи вместо камней, а горная смола — вместо глины. И сказали они: «Давайте построим себе город и башню главою до небес, и сделаем себе имя (такое странное выражение), чтобы мы не рассеялись по лицу всей земли». И сошёл Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие, и сказал Господь: «Ведь народ один, и (вот эта самая) губа у них одна, и вот что начали они делать. И теперь для них не будет недостижимого, всё, что они задумали, они смогут сделать. Сойдём же и смешаем (навла в оригинале) их (эту их губу), смешаем их язык (обычный перевод) и сделаем так, чтобы они не понимали друг друга». И рассеял их Господь оттуда по всей земле, и они перестали строить город.
Перестали строить город, неизвестно насчёт башни. И поэтому наречено имя этому городу Бавель (обычно переводят — Вавилон). Почему? Потому что там смешал (балаль) Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по лицу всей земли.
Вот этот знаменитый отрывок, я его прочитал целиком с указанием тех нюансов, которые содержатся в тексте оригинала.
И сразу же дополню его цитатой из Филона Александрийского, автора аллегорического комментария к Писанию, который пишет об этом следующее:
Мы утверждаем, что слова «на всей земле был один язык и одно наречие» нам говорят о созвучии великих и несказанных пороков: они сталкивают город с городом, племя с племенем, страну со страной, и люди оскорбляют ими не только друг друга, но и Бога. Но это пороки народных толп. А нас интересуют и те бесчисленные пороки, которые присущи человеку как таковому.
Как всегда… Филон Александрийский что делает? Сначала говорит, что здесь описываются пороки, которые сталкивают народы, а с другой стороны — переносится на уровень отдельного человека и говорит, что можно понимать и так, что это сонм пороков человеческих.
В особенности когда достигло их взаимодействие созвучия нескладного, фальшивого и неизящного.
То есть сонм пороков договаривается между собой и провоцирует человека к каким-то действиям.
Иносказателен, — говорит он, — и образ обжигающих кирпичи. Здесь говорится о тех, кто закаляет страсти и пороки пылким и возбуждающим словом в надежде устоять против стражей мудрости, которые без устали оттачивают своё оружие, но ничего не могут с этими пороками поделать.
Филон Александрийский, как мы видим, предлагает аллегорическую интерпретацию. Я прочитаю ещё маленький фрагмент, про башню:
И возведём башню, в которой, как в кремле, надёжно воцарится порок. И пусть стопы его попирают землю, а голова достигает небес, ибо высоко возносит он её в своей надменности. В самом деле, башня эта не только зиждется на людских беззакониях — она посягает на самые олимпийские выси, выдвигая соображения нечестивые и безбожные.
То есть, помимо всего прочего, этот сонм пороков ещё и претендует на то, чтобы низвергнуть Бога. Именно об этом в дальнейшем говорит Филон Александрийский — такого рода провокация этого скопления пороков приводит к тому, что человек начинает отрицать Бога и приписывает себе, по сути, божественные черты.
Дима, хотел спросить относительно аллегорической интерпретации в истории живописи. Мы знаем, что Филон очень сильно повлиял на христианскую экзегезу. В дальнейшем аллегорический подход к интерпретации Писания используют самые разные авторы — еврейские и христианские. Было ли в живописи нечто подобное в связи с этим сюжетом?
Д.Г.: Да, но что такое аллегорическая живопись — она подобна этому комментарию, когда мы в одном видим совершенно другое. Мы такое знаем по очень поздней живописи, по сути — уже по распаду живописи; семнадцатый, особенно восемнадцатый век. И само аллегорическое толкование… Живопись обращается к нашему зрению напрямую, не требует включать этот символический, аллегорический комментарий, ей это чуждо. Поэтому мой подход в интерпретации этого отрывка опирался бы на совершенно других авторов и держался бы ближе к непосредственному тексту, к этим буквально пяти фразам, которые оказались настолько важными для истории мировой культуры.
У.Г.: Если я тебя правильно понял, ты говоришь о том, что есть попытки аллегорического изображения, но они не столь интересны с точки зрения истории живописи.
Д.Г.: Абсолютно. Для мировой истории искусства аллегорическая живопись — это маргинальное, тупиковое явление. Ещё раз скажу: живопись обращается непосредственно к предметному миру без излишнего, ненужного ей толкования.
У.Г.: А какие интерпретации этого сюжета ты считаешь наиболее яркими в истории живописи?
Д.Г.: Мы можем начать с самого начала, буквально разбирая этот текст по словам, потому что в нём нет ни одного лишнего слова, и каждое исполнено глубочайшего смысла. Начнём с того, что люди стали строить из кирпича. До этого, подразумевается, здания возводились из природного камня. Что такое кирпич? Вроде бы обычная вещь, всем доступная, очевидная. Но это настоящий переворот в сознании, не просто в истории архитектуры.
Кирпич — геометрически правильная форма. То есть мы уже имеем дело с людьми, которые знают, что такое геометрия, знают, что такое трёхмерное пространство. Что такое кирпич? Это концентрация трёх осей координат, которые сходятся под прямыми углами. Кирпич оказался материалом, из которого возможна совершенно фантастическая архитектура. С помощью кирпича мы можем сделать арку, свод, купол. Разработан алгоритм, с помощью которого можно сделать здание любого размера. Нам известны гигантские постройки такого рода на примере развалин императорского Рима.
Мы имеем дело с настоящей технологической революцией, которая описывается в тексте фразой, что они стали строить Вавилонскую башню и город из кирпича. Начало захватывающее, здесь мы имеем дело с зачатками технологической цивилизации. И сегодня, в наши дни, мы переживаем продолжение этой истории.
У.Г.: А то, что у них был один язык, как ты считаешь, может ли быть связано с этим изобретением, с этой технологической находкой?
Д.Г.: Что такое грандиозное строительство, которое здесь описано? Это система логистики, это система организации труда гигантских масс. Здесь обязательно должно быть единоначалие и один язык, то есть абсолютное взаимное понимание, вплоть до подчинения.
У.Г.: Ещё эта замечательная фраза, «сделаем себе имя», толкуется, конечно, не только Филоном Александрийским. Например, в талмудической литературе говорится: «Давайте сделаем башню и на вершине её сделаем идола, а в руки ему дадим меч, и будет казаться, что тот ведёт с Богом войну». Это стремление к использованию новых технологических средств, «технологическая революция», как ты сказал, ведёт к богоборчеству.
А «сделаем себе имя» в мидраше толкуется так: «Имя означает не что иное, как идолопоклонство». Мы могли бы задаться вопросом: что плохого в том, если люди объединились, совершили технологическую революцию, стали строить башню до неба, чтобы соединить небо с землёй? Ведь задача человека и состоит в соединении неба с землёй, что ж в этом плохого? Тем не менее, этот текст какими-то своими нюансами указывает на негативную коннотацию. Понятно, что Бог в итоге спускается и нарушает их взаимопонимание. Отсюда мы делаем вывод, что что-то не так. Но что именно не так — остаётся загадкой. Насколько эта загадка волновала художников, и как они её решали, изображали?
Д.Г.: О чём идёт речь в этом тексте? Что люди бросают вызов. Они бросают вызов небу. Вот эта идея построить башню именно до неба… Ещё раз скажу: в этом коротеньком тексте нет ни одного слова, которое не имело бы глубочайшего смысла. Что значит «до неба»? Нигде не сказано, что это идея соединения. Они хотят взобраться на небо своими техническими средствами.
Мы знаем, что взрыв интереса в искусстве к этому сюжету связан, прежде всего, с Брейгелями, то есть с шестидесятыми годами XVI века. Это не случайно. XVI век — это век огромного прорыва человечества, открытия европейской науки и, собственно, уже той цивилизации, в которую мы сейчас все погружены. И Брейгель нам показывает, что это вызов, который брошен человеком. Человек бросает вызов природе, а природа ему отвечает.
Что такое вызов? Ты вызываешь на себя негативные силы, вмешиваешься в органический ход вещей, поэтому ответ может быть сокрушительным, что мы и видим на картине Брейгеля, когда башня начинает осыпаться. Практически все другие художники, так или иначе, цитируют Брейгеля, которого, вероятно, знали в гравюрах. И те работы, которые хранятся здесь, в Пушкинском музее, как раз обращаются к этой теме.
Перед нами одна из гравюр Пушкинского музея. Она интересна тем, что это прямая цитата из Брейгеля. В чём чудо этого образа? Вспоминая о Вавилонской башне, мы сразу представляем круглый зиккурат, где идёт витая лента, поднимающаяся вверх, и этот верх обломан. Кажется, по-другому мы даже не можем это представить. Брейгель создал образ, который трудно изменить и невозможно улучшить. Он так увидел. Создаётся впечатление, что башня была именно такой, в чём не сомневается и автор этой гравюры. Здесь, на мой взгляд, самое ценное — расстояние, которое нашёл художник до этого образа; он стоит к нему не слишком близко и не слишком далеко. Почему это произошло именно во второй половине XVI века? Ясно, что гравюра более поздняя. Это было время того самого технологического прорыва. Самое ценное в подобных листах — они показывают, с какой скоростью образ, отчеканенный Брейгелем, стал распространяться по Европе и дальше.
У.Г.: Значит, в них проявлен тот самый мотив крушения проекта?
Д.Г.: Как можно к этому проекту подойти иначе? Здесь же главный сюжет: грандиозный замысел, оборачивающийся крушением. Собственно, все важнейшие проблемы, которые сегодня обсуждает человечество, уже намечены в этом отрывке. Что такое разрушение озонового слоя, что такое всемирное потепление? Человек своей технологической цивилизацией вызывает гнев природы, она ему отвечает, и это надо принять как данность. Такое вмешательство не бывает безнаказанным, человек должен уметь контролировать свои силы. В этом, мне кажется, глубочайший смысл этого отрывка.
У.Г.: Хочу привести цитату из комментария рабби Ицхака Абарбанеля, который жил в конце XV и умер в начале XVI века. Это примерно тот период, о котором ты говоришь, может, чуть раньше. По его мнению, грех строителей Вавилонской башни состоял в том, что, несмотря на множество природных условий, необходимых для существования, которыми Господь обеспечил человека, люди не удовлетворились этим. Они могли бы заниматься совершенствованием души, но вместо этого решили обратиться, как он говорит, к ненужным понятиям, посвятив все свои мысли и помыслы тому, чтобы найти ремёсла, позволяющие построить город. А что такое город? Город — это то, что даёт людям возможность ощутить свою значимость. «И они стали, — говорит он, — людьми полиса, вместо того чтобы быть людьми поля».
Идея Ицхака Абарбанеля — о том, что человек отходит от некой естественности, в рамках которой он мог бы совершенствовать свою душу, занимается цивилизационными открытиями, которые всё дальше и дальше уводят его от совершенствования души. Основную проблему человечества он видит в стремлении к приобретению вещей, без которых можно обойтись. Эти «не необходимые» вещи, как он говорит, собственно, ведут к чему? Это накопление имущества, это власть, это должности. Отсюда проистекает грабёж, воровство, кровопролитие и так далее. То есть все беды человеческого сообщества Ицхак Абарбанель видит в стремлении покорить природу с помощью технологических средств.
Такой вот комментарий, написанный в конце XV века.
Д.Г.: Мне этот комментарий представляется абсолютно гениальным, и я хотел бы на нём остановиться чуть более подробно. Почему? При традиционном толковании этого отрывка имеется в виду башня, штурм неба со всеми известными нам последствиями. Но автор комментария обращает внимание на ещё одно слово, которое там сказано: они строят не только башню, но ещё и город. Он противопоставляет полис полю — и это фантастически глубокая мысль. Дело в том, что человечество, начиная с определённого момента своей истории, живёт в разрыве между городом и деревней. Город оказывается квинтэссенцией всех изобретений, но в то же время — и квинтэссенцией всех пороков, связанных с цивилизацией.
Город — это место наслаждения, которое оторвано от природы, от земли, от естественного существования. И те, кому приходилось в советское время сдавать научный коммунизм, помнят формулировку: «Коммунизм — это преодоление разрыва между городом и деревней». То есть, заветной мечтой человечества было этот разрыв преодолеть. Почему? Потому что он чреват гигантскими неприятностями. Мы знаем, что мировая деревня непрерывно воюет с городом. На слишком ушедшую вперёд цивилизацию обрушиваются люди пустыни, которые оказались отрезанными от этой цивилизации. Мы можем проследить грандиозные негативные движения в мировой истории, например, иконоборчество, в контексте войны деревни и города. Поэтому приведённый тобой комментарий имеет грандиозное значение для истории культуры и вообще для истории.
У.Г.: Дима, а почему ты сидишь в запаснике, в этих недоступных простому посетителю недрах? Что мы можем обнаружить там в связи с этим мотивом? Может быть, ты расскажешь нам об этих гравюрах — что на них изображено и можно ли там увидеть что-то новое по сравнению с предыдущей эпохой.
Д.Г.: Я остановился бы на одной работе. Это не гравюра, а небольшая живописная работа примерно 1600 года, которая нас снова отсылает к приведённому тобой отрывку. Неслучайно эти тексты относятся к концу пятнадцатого, возможно, началу шестнадцатого века; в любом случае, это около 1500 года. Что это такое? Это время, когда Коперник делает своё грандиозное открытие, разрушая гелиоцентрическую систему; выясняется, что мы (человечество) находимся не в центре мира. Нет хрустального купола, который вокруг нас так гармонично вращается, вызывая музыку сфер. Мы заброшены в какие-то космические пространства, летаем вокруг Солнца; эта концепция вызывает переворот сознания у всех, кто о ней слышал. А к 1600 году, когда написана работа, о которой я сейчас рассказываю, это становится уже грандиозным мировым ощущением. Это год, когда сжигают Джордано Бруно с его идеей, что звёзды не приклеены, что есть бесконечность, в которую мы заброшены, а этой бесконечности нет конца. То, что потом сформулирует Ломоносов: «Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне — дна». И художник это изображает как апокалипсис.
Не просто крушение башни — кирпичи, там, стали сыпаться, мы не можем достроить… Он это изображает как последний день Помпеи, крушение всей цивилизации, которая на что-то такое нарвалась, как будто бы действительно происходит взрыв, какие-то молнии ударяют с неба.
У.Г.: Ты формулируешь, по сути, следующую мысль: сюжет о строительстве Вавилонской башни — это некая парадигма человеческой утопии, и эта утопия всё время себя воспроизводит. Модель остаётся той же самой — опять кто-то собирается и начинает строить эту Вавилонскую башню. Ты задавался вопросом: как можно к этому относиться положительно? А положительно к этому можно относиться, если не замечать, что мы оказались внутри этого сюжета, а не снаружи. Снаружи мы можем осудить его, а оказавшись внутри — не всегда. Любая утопическая идея, увлекающая людей, как ты говоришь, к звёздам, является не чем иным, как строительством Вавилонской башни.
Д.Г.: Именно так. Поэтому я бы не стал пользоваться фразой «утопическая идея». «Утопическая» подразумевает что-то несбыточное, нереальное, мечту. А мы находимся внутри процесса, где всё это оказалось слишком осуществимым. Но нам этот фрагмент напоминает о том, что кроме педали акселератора должна быть ещё педаль тормоза. Или, как говорили древние, «познай самого себя и смири самого себя». Ты должен внимательно контролировать каждый свой шаг, понимая, что последствия могут быть самые негативные.
У.Г.: Я зачитаю ещё один комментарий, уже XIX века, рабби Шимшона-Рефаэля Гирша, который усматривает в этом сюжете дополнительный момент, не столь очевидный. Он пишет, что одним из важнейших моментов строительства Вавилонской башни был коллективизм — «сделаем себе имя». Это напоминание о силе коллектива и его примате по отношению к индивиду. В этом грехе строителей Вавилонской башни Шимшон-Рефаэль Гирш усматривает стремление к коллективизму и ощущение силы коллектива, который нивелирует и подминает под себя индивидуума.
Единственной ценностью строителей было провозглашённое ими общественное благо.
То есть, индивидуум был задвинут совершенно.
Будущее человечества зависит от положения индивида, от придаваемой ему нравственной ценности, от неколебимости его достоинства. И над этим будущим нависла опасность (как раз в этом сюжете) в результате планов того поколения и его предводителей (которые, собственно, манипулировали этой самой коллективной массой, стирая любое проявление индивидуальности).
Таков взгляд рабби Шимшона-Рефаэля Гирша из XIX века на эту историю.
Д.Г.: Это ещё один совершенно фантастический комментарий. О чём идёт речь в этом комментарии? О критике коммунизма, о критике идеи коллектива, который, объединившись, может сделать абсолютно всё. Судя по всему, автор опирался на некие ранние коммунистические тексты, которые были подвергнуты критике ещё самим Марксом. У него есть знаменитое произведение «Экономические философские рукописи 1844 года», где целая глава посвящена грубому неосмысленному коммунизму. Маркс пишет, что коммунизм первоначально появляется как подавление личности, подавление индивидуальности, нивелировка таланта, когда общественное поражает личное.
Что меня поражает — каждая последующая эпоха находит в этом библейском отрывке новый поворот сюжета. То есть каждое столетие или даже тысячелетие, потому что — сколько этому тексту? — три, может, даже четыре тысячи лет. Его смысл начинает открываться постепенно, по мере того как человечество осуществляет этот фантастический проект строительства Вавилонской башни. А что такое наша цивилизация? Это и есть строительство Вавилонской башни. Сама система подобной организации чревата подавлением личности, возникновением тоталитарной системы. Почему? Потому что организовать такое строительство можно только когда есть жёсткое единоначалие, когда есть человек, который отдаёт приказы, все должны безропотно подчиняться, иначе будет как у людей поля. Что такое поле? Каждый может обрабатывать свой клочок земли в своё удовольствие, как это делали древние греки, создавая демократию. Там, где строятся египетские пирамиды или гигантские ирригационные сооружения, никакой демократии быть не может. Там будет жёсткое единоначалие и подавление личности.
У.Г.: Дима, можешь ли ты привести примеры из истории искусства или архитектуры, иллюстрирующие, как изображается критика строительства Вавилонской башни, или, наоборот, создаётся нечто наподобие Вавилонской башни, когда автор не замечает, что воспроизводит этот сюжет.
Д.Г.: В истории культуры и архитектуры это воспроизводится непрерывно. Сравним архитектуру Древней Греции, пропорциональную человеку, с египетскими грандиозными постройками. Мы имеем дело с двумя прямо противоположными подходами. Взять, к примеру, идею строительства Дворца Советов. Я сейчас сижу буквально в нескольких метрах от того места, где в 1930-е годы после взрыва храма Христа Спасителя началась эта грандиозная стройка.
Архитектурно, пластически, да и по сути — со скульптурой наверху — это была идея построить Вавилонскую башню.
У.Г.: Буквально, как говорит мидраш: «построим там идола, который будет стоять на вершине».
Д.Г.: Абсолютно. Рука длиной 100 метров, палец — 30 метров, какие-то умонепостигаемые фантастические цифры. То есть человечество непрерывно пытается это воспроизвести.
Возвращаюсь к комментарию, который ты только что привёл. Этого нету в классическом библейском тексте, но есть в устном предании, там, где повествуется про Нимрода, который организовал это строительство. Получается, там была фигура, которая отвечала за реализацию проекта.
У.Г.: А знаешь, как рождается этот комментарий — что Нимрод являлся вдохновителем и главой, вождём вавилонского строительства. Этот комментарий удивительным образом возникает. Про Нимрода в предыдущей десятой главе сказано следующее:
А Куш родил Нимрода, и он начал быть богатырём на земле.
Вот это «начал быть» — оно созвучно тому, как «начали строить» строители Вавилонской башни. И мидраш говорит: это один и тот же глагол, стало быть, Нимрод связан со строителями Вавилонской башни. Помимо всего прочего, само имя Нимрод может означать «мы будем протестовать», от слова меред. Меред — это восстание, борьба, и Нимрод поднимает, с точки зрения мидраша, этих людей на строительство Вавилонской башни. В Берешит раба говорится так:
Написано: и вот начали они делать (то самое сопоставление) с Нимродом. И дальше говорится, что Всевышний ударил по голове Нимрода и сказал: этот взбунтовал их всех и сказал им «нимрод» — давайте восставать.
Д.Г.: На нескольких гравюрах, хранящихся в Пушкинском музее, он находится на первом плане как важнейшая фигура.
Он присутствует и на знаменитой картине Брейгеля. Правда, ему там уделено не слишком много внимания, но, тем не менее, он там есть, и мы видим, кто руководит этой постройкой.
Эта фигура несёт в себе некое тоталитарное начало, что отражено в устном предании. Ещё раз скажу — чтобы организовать строительство такого масштаба, нужен фараон. Нужен тот, кто способен организовать массы на архитектурный подвиг, если можно так выразиться.
У.Г.: Есть ещё один момент, который мы не затронули, — это смешение языков как таковое. На эту тему есть масса комментариев, этот мотив является очень важным, особенно в современных комментариях. В мидраше есть замечательная игра слов с этим смешением языков. Дело в том, что невла звучит очень похоже на невала. Невала — это падаль, труп. И мидраш основан на этом созвучии.
Рабби Аба говорит: «Из языка их сделаю труп» — это то, что сказал Господь. Что значит «из языка их сделаю труп»? Один из них говорил другому: «Дай мне воды», а тот давал ему песок. Тот бил его и разбивал ему голову. «Дай мне кирку», — говорит один, а тот давал грабли. Ну и в ответ ему разбивали тоже голову. Об этом и написано: из языка их сделаю труп.
Вот удивительный комментарий, который звучит чрезвычайно современно, даже почти постмодернистски, когда язык сам превращается в труп и убивает тем самым, физически или буквально, убивает людей.
Д.Г.: То, что ты сейчас сказал, это и есть, некоторым образом, финал и квинтэссенция истории. С одной стороны, все объединились ради общего дела, как любили говорить в России второй половины XIX века. «Нужно общее дело» — такая была тогда любимая формула. А потом это заканчивается чудовищным взаимонепониманием. Даже когда люди говорят на одном языке — на выходе у них получается, например, гражданская война, взаимная ненависть. Это не просто незнание языка. У людей может быть один язык, но они друг друга не понимают. У них совершенно разные ценности, разные представления о том, как мир должен выглядеть. И эта угроза висит над человечеством непрерывно, вместе со всеми его технологическими усилиями — вот ещё один ключевой момент этого текста. К сожалению, это труднее передать в живописи. Живопись имеет дело не с языком, а с визуальными образами, поэтому мне трудно найти изображение, которое бы было точной иллюстрацией.
У.Г.: Дима, я, наверно, сказал бы так: этот сюжет является парадигматическим. Это не столько предупреждение, сколько диагноз. Интересно, что в самом тексте это тоже отмечено. Мы этот момент проскочили, я обратил на это внимание, но ещё раз замечу:
И рассеял Господь их оттуда по всей земле, и перестали они строить город.
Мидраш говорит: город они перестали строить, а башню — не перестали. Возможно, с этим сложно что-то сделать в принципе, потому что человечество без конца начинает заново этот проект. Единственное, что нам остаётся — вовремя распознать в том или ином социально-политическом явлении строительство Вавилонской башни и избежать подчинения Нимроду, вовремя отойти в сторону.
На этой, скажем так, полупозитивной ноте мы закончим наши сегодняшние размышления. Мы затронули целый ряд мотивов, которые возникают в связи с этим текстом. На этом мы прощаемся с нашими зрителями до следующих встреч, до следующей передачи.
