ИзТории. Иудаизм и индуизм
Сериал проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Глава Бехар-Бехукотай (Левит, 25:1–27:34)
Гость выпуска: Полина Коротчикова — кандидат искусствоведения, научный сотрудник отдела искусства народов Ближнего и Среднего Востока, Южной и Центральной Азии в Государственном музее Востока.
Ури Гершович (У. Г.): Темой нашего сегодняшнего разговора будет недельное чтение, состоящее из двух глав — Бехар («На горе») и Бехукотай («По уставам»). Название главы «На горе» берется из ее первой фразы: «И сказал Господь Моше на горе Синае». Аналогичное происхождение — у названия «По уставам»: «Если вы будете поступать по уставам Моим». Как я уже говорил, деление на главы рассчитано на високосный год. В обычные годы некоторые главы сдвоены. Сейчас у нас именно такой случай, сдвоенные недельные главы — Бехар и Бехукотай.
Сегодня у нас в гостях Полина Коротчикова, кандидат искусствоведения, старший научный сотрудник Музея Востока. Полина, здравствуйте.
Полина Коротчикова (П. К.): Здравствуйте. Я сегодня постараюсь рассказать про индийское отношение к монотеизму, политеизму и изображениям.
У. Г.: Посмотрим, насколько это будет связано с нашими двумя недельными разделами. Я, как всегда, изложу содержание этих двух разделов. Начинается все с закона о субботнем годе:
Шесть лет обрезывай виноградник твой и собирай плоды земли, а в седьмой год суббота покоя да будет для земли, суббота Господня: поля твоего не засевай и виноградника твоего не обрезывай. Что само вырастет на жатве твоей… будет… вам в пищу, тебе и рабу твоему… и скоту твоему и зверям…
То есть в седьмой год ничего не обрабатывается и все принадлежит всем. Далее рассказывается про юбилейный год:
Отсчитай себе семь субботних лет, семь раз по семи лет, и выйдет у тебя времени семи этих субботних лет сорок девять лет. И воструби в шофар в седьмой месяц, в десятый день месяца; в день искупления вострубите в шофар по всей земле вашей. И освятите пятидесятый год, и объявите свободу на земле всем жителям ее; юбилей да будет это у вас; и возвратитесь каждый во владение свое, и каждый к семье своей возвратитесь.
На первый взгляд это законы, касающиеся засевания земли, но, вообще-то, тут речь идет об отношениях между людьми. И эти годы — седьмой, и тем более пятидесятый — символизируют освобождение человека от порабощения. Поэтому далее говорится:
Если будете продавать что ближнему своему или покупать что у ближнего своего, не обманывайте друг друга.
Или говорится, что если твой брат обеднеет и продаст часть владения, то ты должен его поддержать. А если он настолько придет в упадок, что ему придется продать себя в рабство, то его должен выкупить кто-то из родственников.
Мы видим, что речь идет о регулировании взаимоотношений между людьми. Объясняется, что нельзя обманывать других, нужно друг друга поддерживать, рабство в течение слишком продолжительного времени недопустимо — надо отпускать людей на волю.
Затем второй раздел рассказывает о том, что будет, если «вы по уставам Моим будете поступать и заповеди Мои соблюдать будете». Я не буду сейчас цитировать, что будет, но будет все прекрасно. «Если же не послушаете Меня и не будете исполнять все заповеди» — приводится длинный список того, что случится с народом Израиля, если он не будет соблюдать этих заповедей.
И между нашими двумя разделами в самом конце главы Бехар внезапно появляется небольшой кусок текста, состоящий всего из двух стихов, где написано так:
Не делайте себе идолов, и кумира, и столба не ставьте у себя, и камня с изображениями (эвен маскит) не ставьте в земле вашей, чтобы поклоняться на нем, ибо я — Господь, Бог ваш.
И еще:
Субботы Мои соблюдайте, и пред святилищем Моим благоговейте.
Эти два стиха совершенно неожиданно вклиниваются в содержание обсуждаемых разделов. Про субботы еще понятно, потому что речь шла о юбилейном годе. Но причем здесь «не делайте себе идолов и кумиров»? Об этом уже было сказано в десяти заповедях. Там, собственно, и про субботу было, и о том, что нельзя делать себе изображений. Естественно, возникает вопрос: что делает этот стих в контексте того содержания, о котором я говорил.
Есть замечательный комментарий Раши (рабби Шломо Ицхаки, XI век), где говорится, что запрет делать кумиров и ставить камень с изображениями «адресован еврею, который продан в рабство нееврею, чтобы этот еврей не подумал: „Как мой хозяин предается разврату, так буду вести себя и я; как он служит идолам — так и я буду служить идолам; как он нарушает законы субботы — так и я буду нарушать“. И поэтому приведены эти стихи». (Рабби Шломо Ицхаки (Раши). Комментарий к Лев. 26:1).
Но Раши на этом не останавливается. Он говорит, что порядок изложения в этой главе очень хорошо продуман, и что, в каком-то смысле, этот стих является кульминацией. Почему? Потому что порядок изложения указывает на этапы падения, которые приводят еврея в рабство и в итоге к поклонению идолам.
Сначала следует предостережение о субботнем годе. Если еврей будет настолько алчен, что в субботний год будет продолжать работать, обрабатывать свое поле, то он обеднеет и продаст свое имущество.
По сути, в недельной главе Бехар описывается поэтапное падение такого еврея. Если он не раскается, то придется ему продать свой дом; если он и после не раскается, то придется занимать деньги под процент; а если и потом не раскается, то продаст себя в рабство нееврею.
Тут-то как раз уместно вспомнить закон о том, что нельзя поклоняться идолу, потому что теперь у него остался последний шаг. Он уже стал рабом у нееврея, и последний шаг его падения — предаться идолопоклонству.
Здесь Раши говорит следующее: «Даже если человек кланяется этому идолу во имя небес, поклон с распростертыми руками и ногами Тора запретила везде, кроме Храма».
То есть если поклонение идолу даже направлено как бы к Богу, тем не менее, это запрещенное действие, оно все равно квалифицируется как идолопоклонство.
Итак, я дал описание кульминационного, в некотором смысле, момента, и теперь передаю слово вам. По-видимому, обратившись к индийской культуре, мы увидим бесконечное количество идолов и отсутствие монотеизма.
П. К.: Действительно, когда смотришь на индийские памятники, то первое, что бросается в глаза, это обилие изображений.
Причем, даже если смотреть просто на храм, все его стены будут испещрены изображениями многочисленных божеств и полубожеств. В европейской культуре укоренилось ошибочное представление, что в Индии, мол, язычество.
У. Г.: Идолопоклонство даже.
П. К.: Да, и идолопоклонство, безусловно, тоже. Тут важно сразу осветить два момента. Во-первых, насколько в действительности можно говорить об изобилии божеств. И во-вторых, какое отношение к этим божествам имеют сами изображения.
Что касается первого момента — буквально с самых первых текстов возникают вопросы. Древнейшие духовные и самые важные сборники текстов Индии — это Веды. Условно их датируют третьим тысячелетием до нашей эры. Изначально они передавались из уст в уста, и мы не можем точно сказать, когда они были явлены миру. Но важно, что Веды состоят из большого количества текстов, свод которых постоянно пополнялся. Самые первые — это гимны богам. Считается, что когда арии пришли в Индию, они были обычными язычниками, у них был бог грома, бог ветра, бог огня и так далее. Они им поклонялись и посвящали им свои гимны. Но даже когда мы видим эти гимны, у нас возникает вопрос, поклоняемся ли мы множеству богов или можно соединить это все в одного.
Чуть позже в комплекс Вед входят Упанишады, знаменитые философские тексты Индии, и тут начинаются сложности. Упанишады, в принципе, подразумевают совершенно другие категории. Они повествуют не столько о божествах, сколько о Брахмане. Брахман — это некая высшая первооснова бытия, разлитая в пространстве, которую невозможно описать неапофатическими категориями, потому что если его назвать, то он ограничится в своих правах, а этого делать нельзя. И после появления Упанишад главной проблемой для многочисленных философов и комментаторов оказался, собственно, этот Брахман. Как его обозначить, как его вывести в человеческий мир и как вообще описать его для обычного человека? Что есть человеческая душа и где она разлита? Является ли Брахман отдельной божественной сущностью? Отличен ли он от мира или он сам и есть мир? Существуют разные школы, которые работают в рамках эстетики и этики Упанишад. Все они объединяются понятием «веданта», и их очень много. Некоторые философы настаивают на том, что Брахман и мир суть едины; некоторые, напротив, полагают, что они друг другу противоположны. Но, так или иначе, именно среди этих философов появляется идея, что Брахман может представать в облике бога, то есть его можно определить как ишвару, или великое божество. Тем не менее, его все равно пока невозможно описать. Но очень хочется.
У. Г.: Он может представать, но репрезентацией быть не может.
П. К.: Да, очень много разных вариаций, в зависимости от школы. Одни вариации подразумевают, что он включает в себя весь мир, и каждый человек несет в себе его частицу. И тогда он абсолютно непредставляем. А другие школы, напротив, противопоставляют его миру, и подразумевается, что он может каким-то образом в этот мир встраиваться.
Тут есть интересный момент. Арии вынуждены были включать многочисленные местные аборигенные индийские культы в свою систему координат. Философы и историки считают, что в какой-то момент они вынуждены были пойти на уступки и представить некоторые неперсонифицированные категории через тех божеств, которые уже существовали в аборигенной культуре Индии. Например, был культ некоего Нараяны.
Впоследствии он станет Вишну-Нараяной, а до поры до времени это просто жутковатое, местами жестокое, космическое божество, которое описывается в достаточно мрачных категориях. В какой-то момент оно возникает в Упанишадах среди гимнов в качестве варианта для замещения.
Самое забавное, что есть стихи, где просто перебираются все божества и в конце спрашивается, кто из них может претендовать на эту категорию? И напротив, есть стихи, где задается вопрос: «Если я поклоняюсь этому, правильно ли я поступаю или нет?» Философ, облекая в слова идею, говорит, что неважно, кому ты поклоняешься, потому что через него ты все равно поклоняешься единому Брахману.
У. Г.: Полина, а какой это период времени? Когда возникает эта попытка соединения непредставимого и, наоборот, множественности представлений?
П. К.: Мы можем говорить о том, что примерно к первому тысячелетию до нашей эры складываются такие категории. Дело в том, что Упанишады, в принципе, это винегрет из достаточно разномастных вариантов. Тут сложно понять, что было первично, что вторично, что было встроено туда в более позднее время. Самый яркий пример — знаменитая Бхагавадгита («Песня бога»), которая встроена в знаменитый индийский эпос Махабхарата. Европейцы называют ее «библией индуистов». Она строится на разговоре бога и человека, только человек до какого-то момента не знает, что перед ним бог. Он находится в духовном кризисе, не хочет воевать со своими родственниками, собирается отказаться от последнего шага, который он должен сделать. И его возничий, которого он считал просто возничим, вдруг является ему в облике высшего божества, в данном случае Кришны или Вишну, и наставляет его на путь истинный.
У. Г.: Значит, этот облик существует, несмотря на то, что высшее божество непредставимо.
П. К.: Да! Но интересно, что внутри этого текста сам Кришна говорит, что Брахман опирается на него. И тут философы совсем теряются. Кто-то из них трактует это как то, что Брахман — одно, а бог — другое; а кто-то находит способ объединить их вместе. Но если мы говорим об изобразительности, то именно Арджуна, главный герой эпоса, просит, чтобы божество явилось ему в истинном облике. И на секунду он видит достаточно жуткую космогонию — перед ним тысячеглавый, тысячерукий, с разверстыми пастями бог, облика которого он боится и в который он даже не может поверить.
Это к вопросу о том, что здесь уже возникает облик, о чем невозможно было говорить раньше.
У. Г.: Я бы в этом контексте вспомнил о видении Йехезкеля — все эти животные, колеса, глаза, «вол, исполненный очей» и так далее.
Он видит что-то странное — так называемую «божественную колесницу», которая тоже является, в каком-то смысле, непредставимой.
П. К.: Да, это выглядит очень странно. Философ по имени Шанкара, который был основателем одной из школ веданты, говорит, что здесь мы сталкиваемся с переходом к изобразительности. Брахман может быть познан только через отрицательные категории, и это значит, что люди могут вообще забыть о его существовании. Они могут решить, что его не существует в принципе, потому что мы можем говорить только о том, чем он не является.
У. Г.: То есть апофатическая теология может привести к безверию.
П. К.: К абсолютному безверию. Очень интересен такой поворот событий. Собственно, именно поэтому божество представляется нам в этом тексте уже в своей визуальной оболочке. Далее мы видим своего рода монизм, потому что в зависимости от направления индуизма главным назначается тот или иной вариант персонификации Брахмана. Все остальное уходит на второй план. Возникает вопрос, почему в этой сложной системе не происходит путаницы.
Но, тем не менее, это именно так работает и воспринимается. То есть назначается некий бог. Связано это, в частности, с появлением направления под названием бхакти, которым славится раннесредневековая Индия, когда личные отношения человека с божеством выходят на первый план. Не ритуалы, которые проводили брахманы прежде, а твое личное устремление к нему; твои разговоры с ним; твоя поэзия, посвящаемая ему; твои отшельнические подвиги.
У. Г.: И, возможно, какие-то визуальные образы.
П. К.: Безусловно.
У. Г.: Получается, когда я начинаю бороться с негативной, апофатической теологией, и говорю, что она опасна, это ведет, в каком-то смысле, к экспансии образов. То есть я начинаю представлять конкретный образ или пытаюсь его представить, потому что без подобной репрезентации нет веры, так получается?
П. К.: Получается так. Более того, репрезентация позволяет передавать некоторые очень сложные категории, хотя бы то же самое космическое божество, через достаточно простые визуальные образы. Она позволяет изобразить тысячерукого и тысячеглавого бога и через него таким образом изобразить космогонию, которая в Упанишадах передавалась слишком сложным образом, с философской точки зрения, и была непонятна простому смертному. Видимо, в какой-то момент такой переход и случился. При этом тот же Шанкара говорит, что предлагать людям визуальный облик божества в качестве вариации великого Брахмана — это то же самое, что давать алмаз слепому, который не может добраться до его сути. И нужно снимать очень много слоев, что, вероятно, доступно человеку глубокого философского убеждения, чтобы добраться до слоя, абсолютно отключенного от визуальности. Большинству он недоступен. Получается так.
У. Г.: Получается удивительная история. С одной стороны, мы говорим, что верховное божество, Брахман, которого можно было бы назвать в монотеизме трансцендентным богом, непредставим. О нем ничего нельзя сказать, его нельзя увидеть, и так далее. Это апофатическая теология, которая сообщает о том, чем он не является, но не говорит о том, чем он является. На самом деле, так и нужно. А с другой стороны — к чему это ведет? К тому, что человек теряет почву под ногами, то есть просто отказывается от всего. Тогда мы ему вручаем некую репрезентацию. Но эта репрезентация тоже опасна. Почему? Потому что он может зациклиться на этой фигурке. Как вы сказали, это алмаз, который у него в руке. И он должен опять пройти по пути очищения этого образа. Получается своеобразная диалектика: я должен отказаться от репрезентации, а отказавшись от репрезентации, я снова возвращаюсь к ней же, потому что без нее плохо. Что-то в этом роде.
П. К.: Да, да, да.
У. Г.: Полина, я хотел бы попросить вас привести примеры таких образов.
П. К.: Наверное, самый яркий образ подобного рода — это танцующий Шива Натараджа, иконография которого сложилась, видимо, на юге Индии.
Он как бы демонстрирует внутри себя разрушительные космические процессы. Связано это, безусловно, с течением времени в индуизме. Оно циклично, поэтому мир не может умереть, а может лишь двигаться от рождения к концу. После того, как бог его разрушает, он его творит заново, и таким образом проходит полный цикл. Акт одновременного разрушения и творения передается в индуизме чаще всего через танец. Поэтому божество изображается танцующим в ореоле огня; оно держит в руках инструменты, которые позволяют ему задавать ритм разрушения. Иногда Шива держит в руках фигурку убегающего оленя, символизирующую человеческое эго, которое мешает ему снять те самые слои, о которых мы с вами только что говорили. И он попирает изображение карлика, который, в свою очередь, символизирует невежество, возникающее в результате того, что человек зацикливается на себе, своем маленьком мире, и не выходит в мир познания. Знание — это такой основной рефрен.
У. Г.: Понятно. Божество было редуцировано до статуэтки.
П. К.: Да, да! А статуэтка должна передавать куда более сложные и мощные процессы. Возникает вопрос: способен ли среднестатистический адепт держать в голове всю эту символику в тот момент времени, когда он стоит перед этой скульптурой.
Можно говорить о том, что в те времена, когда эту иконографию придумывали и создавали, она работала на полную катушку. А что происходит сейчас — вопрос открытый.
У. Г.: Полина, в продолжение ваших слов я вернусь к иудаизму. В иудаизме человеком, который развивал апофатическую, негативную теологию, был рабби Моше Бен Маймон (Маймонид, XII век). Он является наиболее радикальным с этой точки зрения среди средневековых теологов, философов — христианских, мусульманских, еврейских. И в своем произведении «Путеводитель растерянных» он утверждает, что ничего позитивного о боге сказать нельзя. Интересно, как он описывает идолопоклонство и его происхождение. В книге Мишне тора он пишет следующее:
В дни Эноша (это один из персонажей первых глав Писания) люди впали в великое заблуждение — мудрецы того поколения потеряли разум, и в их число входил сам Энош. Вот в чем было их заблуждение: они решили, что раз Господь создал звезды и небесные сферы для управления миром, и поместил их в небесах, и наделил их почетом, и это верные слуги Его, приближенные к Нему, то достойно их восхвалять, и возвеличивать, и воздавать им почести. И это якобы соответствует желанию Господа, благословен Он, — возвеличивать и воздавать честь своим приближенным, ибо желает Царь, чтобы почитали его слуг и придворных, что умножает славу самого Царя.
Мы могли бы сказать: Его представить нельзя, Он непредставим, Его не видно. Зато есть Его представители в виде звезд и сфер, давайте поклоняться им.
Как только в их сердцах зародилась эта мысль, начали они строить звездам храмы и приносить им жертвы, восхвалять и возвеличивать их словами, простираться ниц пред ними — все это с целью исполнить желание Создателя.
«Создателя» с большой буквы — то есть они остаются монотеистами, а вот построили храмы звездам.
И так утверждают язычники, знающие суть идолопоклонства. Они не утверждают, что нет Бога, а есть только эта звезда. Нет, они все знают, что только Ты — Бог, но по ошибке и по глупости люди считают эти ненужные действия выполнением Твоей воли.
Какие действия? Действия служения этим самым представителям. А затем Маймонид говорит следующее:
По прошествии многих дней появились среди людей лжепророки и стали говорить, что Господь приказал им передать людям: «Служите некоей звезде или всем звездам, приносите ей жертвы и возлияния, постройте ей храм, сделайте идола, чтобы поклоняться ей, — весь народ, и женщины, и дети, и все простые люди». И показывали людям некий образ, выдуманный ими самими, и говорили: «Вот образ данной звезды, который мне поведали в пророчестве».
Здесь даже звезда не представлена в ощущениях, ее нужно изобразить. И весь этот процесс, по сути, — экспансия способов представления. Нерепрезентируемое заменяется каким-то объектом, а тот, в свою очередь, заменяется все более ощутимой репрезентацией, и так далее.
Так начали создавать изображения — в храмах, под деревьями, на вершинах гор и на холмах, собираться там и поклоняться им. Народу же внушали, что это изображение может принести зло или благо, и следует ему служить и бояться его. Служители культа убеждали их: умножайте служение — будете иметь успех; делайте так-то и так-то и не делайте так-то и так-то.
Мы могли бы задать вопрос: что же в этом плохого? Раз люди не могут без репрезентации — им дали репрезентацию. Все понятно и конкретно. Говорят им: смотрите, служите и так далее. Маймонид говорит:
И по прошествии многих дней стерлось великое и страшное Имя из уст всего сущего, и забыли Его (того, кто непредставим). И все люди земли, и женщины, и дети знали только изображение из дерева или камня и капище, построенное человеком, — то, чему они с детства были приучены поклоняться и служить, и чем привыкли клясться.
И даже мудрейшие из них — например, жрецы и им подобные — воображали, что нет Бога, кроме звезд и сфер, в честь которых были созданы эти изображения.
(Маймонид (Рамбам). Мишне Тора. Законы об идолопоклонстве, 1)
Маймонид рисует нам процесс погружения в идолопоклонство, как постепенно от нерепрезентируемого, непроговариваемого, неизображаемого Бога люди приходят к изображениям и забывают о Нем. Обратный путь он не рисует.
Есть ли в индуизме какие-то способы просветить того, чей взгляд уперся в изображение или в идола, и вернуть его к неизобразимому и непредставимому?
П. К.: Мне кажется, что там это устроено немного иначе. Есть народная религия, которая функционирует на уровне ритуала, и люди, находящиеся в этих рамках, меньше всего задумываются о том, сколько слоев они сняли и дошли ли они до середины, где алмаз.
И есть люди, которые посвящают себя Богу, их достаточно много. Отшельничество, умерщвление плоти, уход от мира — в современном индуизме это до сих пор очень распространенные практики, и каждый выбирает свой путь. Люди, которые вступают на этот путь, отказываются от изобразительности в принципе. Они чаще всего уже не имеют ни фигурок, ни изображений. А если изображения каким-то образом попадают в их систему координат — ведь они могут жить в городах, где идет обычная жизнь, — то воспринимаются ими достаточно равнодушно.
Они выбирают отказ от всего, чтобы соединиться с неким неперсонифицированным божеством. По сути, это даже не поклонение божеству. Это, скорее, путь познания. Знание в Индии всегда связано с отказом от иллюзий, а весь наш мир воспринимается как иллюзия, в каком-то смысле. Пока ты всю эту шелуху от себя не отведешь, ты не осознаешь себя частью настоящего мира, и не осознаешь, что есть Брахман. Собственно, это довольно слабо ощутимая и трудно понимаемая система координат.
Идеальной иллюстрацией того, о чем вы сейчас говорили, можно считать трансформацию, которая произошла с буддизмом. Вероятно, вашему философу и мыслителю это очень бы понравилось. Буддизм появился, собственно, как философское учение. Будда как историческая личность и как учитель всех предупреждал от изобразительности. Он предостерегал, чтобы его не изображали с целью наладить с ним контакт после его смерти. И одновременно он развивал философскую идею Брахмана. Правда, она была не основной в буддизме, но, тем не менее, существовала «на задворках» — то есть некая высшая сущность в учении Будды всегда присутствовала.
Но после его смерти ситуация стала меняться. В 78 году н. э. состоялся Четвертый буддийский собор, на котором произошло разделение, и возникло направление под названием Махаяна («Большая колесница»).
Собственно, две трети буддистов в мире сейчас принадлежат к этому направлению. Было решено, что Будда достоин того, чтобы его изображать.
Потом буддисты пришли к мысли, что у Будды несколько тел — тело историческое земное, тело космическое небесное и так далее. Его земная природа изначально изображалась только для того, чтобы ученикам было комфортнее с ним общаться, но в итоге он был наделен чертами божественными, космическими. По сути, если мы возьмем не мыслителей, погруженных в религиозно-философский контекст, а людей простых, то именно Будду и его изображения они будут воспринимать как божество, которому они поклоняются.
То есть изначальная идея, которую Будда сам внес в свою философию, растворилась полностью.
У. Г.: Растворилась, превратилась в свою противоположность. Интересен метод, который предлагает Маймонид в «Путеводителе растерянных». Собственно, это и есть метод очищения представлений. Поскольку в иудаизме изображения запрещены, Маймонид борется не с изображениями, а с воображением. Иудейская культура — это культура текста, но на основе прочитанного ты можешь что-то вообразить.
Согласно Маймониду, тот, кто понимает Писание буквально, — он идолопоклонник. И даже у женщин и детей нужно выкорчевывать представления о том, что Бог — это нечто вроде большого человека, который гневается, что есть рука Бога, нога Бога, и так далее. Все это совершенно недопустимо.
Ладно, изображения нет, но в воображении-то оно все равно возникает. Вот с воображением и надо бороться. Как бороться? Необходимо изучать, как устроен мир. Человек, который хоть чуть-чуть продвинулся в познании, не будет воспринимать все буквально. Хорошо, тогда мы прочитываем все эти моменты иносказательно. И Маймонид говорит: если человек на этом успокоился, то он идолопоклонник. А что же делать? Ему нужно дальше продвигаться в познании, тогда он увидит, что и этот комплекс словесных презентаций, с помощью которого идет речь о Боге, никуда не годится, нужно отказаться и от него. Собственно, только такой последовательный отказ и может привести к идеальному апофатическому представлению о Боге.
Естественно, такое возможно лишь для единиц, а вовсе не для масс, поэтому свою книгу «Путеводитель растерянных» Маймонид посвящает любимому ученику. Он обращается в предисловии к своему ученику, который что-то уже изучил и теперь пришел в растерянность. Растерянность при этом, с точки зрения Маймонида, это и есть главный импульс продвижения. Если человек — не растерянный, то он идолопоклонник, в некотором смысле он построил себе идола. А вот растерянного человека не устраивает ни один из идолов и ни одно из представлений. Это и есть человек, который способен двигаться к идеальному постижению Бога.
П. К.: Получается, что индуизм во многом очень похож на то, о чем вы говорите. Настоящий йог в первоначальном смысле этого понятия, отшельник, который пытается познать мир через непознаваемое, через отказ от постоянно возникающих перед ним слоев бытия, движется по тому же самому пути.
У. Г.: Да, как ни странно. Видите, мы начали с противоположности индуизма и монотеизма, а в итоге у нас получился полный унисон.Я думаю, что на этом можно закончить наш сегодняшний разговор. Может быть, имеет смысл побеседовать еще два-три раза, чтобы окончательно очистить наши представления об индуизме, иудаизме и их сходствах и различиях, но сделаем это в следующий раз. Полина, спасибо.
П. К.: Да. Спасибо.
У. Г.: Да, пока останемся в растерянности. Надеемся, что наши зрители достаточно растеряны после нашей передачи.
