ИзТории. Как рассказать о собственной смерти?
Сериал проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Глава Дварим (Второзаконие, 1:1–3:22)
Гость выпуска: Александр Архангельский — кандидат филологических наук, профессор Школы медиа НИУ ВШЭ, почетный профессор Российско-Армянского университета (Ереван). В прошлом — автор и ведущий телевизионных программ «Против течения», «Хронограф», «Тем временем». Соучредитель Академии русской современной словесности. Автор научных и научно-популярных книг.
Ури Гершович (У. Г.): тема нашего сегодняшнего разговора — недельный раздел Дварим. Так это называется на иврите, и это название всей пятой книги Пятикнижия. Переводится слово дварим как «слова». Ну и действительно, книга начинается: «Вот слова Моисея…» Сегодня у нас в гостях писатель Александр Архангельский, который в представлении особо не нуждается. Саша, здравствуйте.
Александр Архангельский (А.А.): Здравствуйте. Я еще и читатель.
У.Г.: Ну, тем более. Это я забыл подчеркнуть. Я начну, как всегда, с изложения недельного раздела, а потом мы поговорим о той теме, которую выберем.
Недельный раздел включает в себя слова Моисея, он говорит народу о том, что было после того, как они получили Тору на горе Синай, и дальше рассказывает о грехе разведчиков и наказании за него.
Почему он это делает? Моисей обращается к народу, который должен войти в Землю Израиля, который 40 лет скитался по пустыне, и эти 40 лет скитаний были обусловлены как раз грехом разведчиков. Поэтому понятно, что он начинает именно с этого греха. Он говорит: вот, была такая история, и поэтому мы 40 лет скитались, а теперь двигаемся, наконец, в сторону Земли Обетованной. Помимо этого он рассказывает и о том, что произошло буквально в последние времена, то есть в тот момент, когда народ Израиля одолел Сихона и Ога — царей, с которыми в Заиорданье им пришлось столкнуться.
И наконец, он рассказывает о том, что колено Реувена, Гада и половина колена Менаше получили в Заиорданье свой надел.
Это, собственно говоря, содержание нашего недельного раздела. Но я предлагаю, Саша, поговорить не столько о недельном разделе, сколько вообще о книге Дварим — что это за книга. Она, на самом деле, чрезвычайно удивительна, и здесь есть целый ряд самых разных вопросов. То есть у нас есть рассказ Писания от сотворения мира, получения Торы и так далее. И вдруг — пятая книга, которая в синодальном переводе называется Второзаконие.
А.А.: У меня будет, Ури, вопрос по поводу Второзакония.
У.Г.: Давайте, задавайте сразу же вопрос.
А.А.: Вообще-то говоря, это Третьезаконие. Потому что была первая, неудачная попытка вручить народу скрижали — буквы Завета исчезли со скрижалей, они были разбиты за бесполезностью, так же как Телец.
У.Г.: Да.
А.А.: Вторая попытка — удачная, когда Моисей опять получил скрижали, вернулся и все сообщил, и это стало нормой — нормой в высоком смысле слова. И получается, это третий раз рассказывается.
У.Г.: Не совсем так. На самом деле сейчас речь не идет о получении Закона. Возможно, перевод «Второзаконие» — не совсем корректный. Это связано с тем, что слово «Тора», вообще-то говоря, нужно переводить как «указание», а не «закон», но в греческом переводе Тора понимается как закон. Поскольку Моисей повторяет все это, то это повторение Торы. На иврите соответствующее словосочетание — Мишне Тора («повторение Торы»). Вот это словосочетание присутствует в самой этой книге, и так ее и называют. И почему нужно включать в Пятикнижие, в главную каноническую книгу, рассказ о тех событиях, которые уже были и уже описаны все, и Моисей просто их повторяет?
А.А.: И заповеди уже даны.
У.Г.: И заповеди уже даны, вообще все, вся история уже описана, осталось только что? Осталось этому народу перейти в Землю Обетованную. И вот перед тем, как они переходят, Моисей рассказывает им все, что произошло.
А.А.: Как опытный педагог, он предлагает работу над ошибками.
У.Г.: Да, если бы я был автором этого текста, то мог бы сказать: «И перед тем как народ Израиля вошел в Землю Обетованную, Моисей повторил все то, что произошло».
А.А.: Ну не все, Ури, не все, потому что редакторы Библии, редакторы — в смысле составители и те, кто текст канонический определял, — не потрудились (или, наоборот, потрудились) привести все в полное соответствие с тем, как это рассказано в книге Исход.
У.Г.: Да, это один из вопросов. На самом деле, когда Моисей рассказывает, пересказывает все эти события, он пересказывает их не совсем так, как они произошли, есть расхождения. Ну, например, главное расхождение. Как я уже сказал, он начинает с пересказа вот этого самого греха разведчиков. Как это описывается в предыдущей книге, в книге Чисел?
И Господь сказал Моисею: «Пошли от себя людей, чтобы они высмотрели Землю Ханаанскую, которую я даю сынам Израиля (то есть вроде Бог поручает Моисею); по одному человеку от колена отцов их пошлите, главных из них».
И Моисей послал. А теперь как в нашем разделе Моисей рассказывает это: «Но вы все подошли ко мне». Кто «вы»? Сейчас перед Моисеем стоят совсем не те, кто совершил этот самый грех разведчиков. Когда был совершен грех разведчиков, Бог сказал, что все это поколение вымрет за сорок лет в пустыне, а войдут те, кто младше двадцати лет. То есть стоят те, кто успел состариться, скитаясь по пустыне. Там, наверное, есть те, кому под шестьдесят.
А.А.: Моисею 120, если мы правильно понимаем?
У.Г.: Еще нет, но вот-вот исполнится. И какая-то молодежь, которая родилась во время скитаний по пустыне. И он им говорит:
Но вы подошли ко мне и сказали: «Пошлем людей перед собою, чтобы они разведали нам землю эту, и расскажут нам о дороге».
То есть получается, что теперь Моисей рассказывает это так, как будто бы народ попросил эту разведывательную операцию, а вовсе не Бог. Это одно только из изменений, есть и другие. Это действительно один из вопросов — почему пересказ Моисея не точный, хотя, как вы правильно сказали, можно было бы почистить и сделать все идеально.
А.А.: Ну тут несколько, как мне кажется, возможных вариантов ответа. Один из них — это педагогический, тот, с которого вы начали. Когда мы подводим итог учебного года, мы должны собрать учеников и заставить их вспомнить.
У.Г.: И их в чем-то обвинить обязательно, чтобы они почувствовали свою вину.
А.А.: Да, и сказать: «В следующем году учитесь лучше!»
У.Г.: Да, что-то в этом роде.
А.А.: Тем более это момент, когда Моисей понимает, что дальше его судьба земная заканчивается и народ, стоящий вокруг него, — это не тот народ, который будет с ним идти по пустыне, а тот народ, который уйдет туда, где его не будет.
У.Г.: Его там не будет, да.
А.А.: И он, как хороший учитель, благословляет и делает замечания, что «смотрите, учитесь хорошо, так как я уже не смогу вас учить, но вы ошибки делаете по-прежнему». Это одна версия.
УГ: Ну да, а вторая?
А.А.: Перейдем ко второй версии сразу?
У.Г.: Ну, сразу перейдем, почему нет.
А.А.: У меня литературная версия, и это, мне кажется, очень важно, потому что Моисей в одно и то же время и рассказчик, и герой. Он рассказывает о том, кем он был.
У.Г.: Да, это еще одна странность, про которую надо было сказать. Что у нас происходит с этой книгой Дварим? Меняется рассказчик. До этого у нас все рассказывалось в третьем лице, кто рассказчик — неизвестно, а теперь это слова Моисея. То есть происходит смена рассказчика.
А.А.: И я, может быть, путаю что-то, но мне кажется, что роль Аарона в данном случае — как переводчика на обыденный человеческий язык всего, что говорил косноязычный Моисей, — не подчеркнута.
У.Г.: Нет, здесь не подчеркнута. Это вы сейчас, Саша, коснулись еще одной странности, которую я хотел упомянуть. Она состоит в том, что, когда Бог посылает Моисея к народу Израиля, еще в книге Исход, Моисей говорит: «Я не речистый человек, я тяжелоуст и тяжелоязычен. Пошли кого-нибудь другого вместо меня». Тогда Бог говорит: «Вот будет Аарон, он будет твоим переводчиком». То есть получается, что за время, пока они скитались по пустыне, Моисей изжил это свое косноязычие каким-то образом и теперь прямо целую книгу пересказывает на прекрасном выученном иврите.
А.А.: Ну и у меня есть некоторая гипотеза, что, конечно, он поступил как люди заикающиеся. Есть люди тяжело заикающиеся, которые в конце концов от заикания не избавляются, поскольку это тяжелый недуг, но привыкают говорить как бы напевно, читают так лекции. Вот такой был Михаил Леонович Гаспаров — человек, изучавший древность. Он читал лекции блестяще, но разговаривать с ним было очень тяжело. Он как Моисей в данном случае. Мне кажется, что к концу жизни, насытившись долготой дней, Моисей научился напевно преодолевать барьеры. Если бы я ставил, если бы это была режиссура, например, в кино, я бы сделал это напевно. Напевно, напевно, напевно.
У.Г.: Ну, кроме всего прочего, в конце книги Дварим есть просто песнь. Действительно, заканчивается все песней Моисея. Мидраш (Дварим рабба, 1:1) отвечает на этот вопрос несколько иначе. Как всегда, в талмудических источниках есть несколько ответов. Один ответ такой, что Тора, которая была получена Моисеем, излечила его язык. Вообще Тора — она лечит язык. Поэтому он, может, действительно был косноязычным, а приняв Тору, разговорился.
В этом же мидраше (Дварим рабба, 1:1) говорится о том, что в конце времен вообще язык человеческий будет вылечен, (буквально — «освобожден»), благодаря Торе, когда она распространится среди народов — видимо, так надо полагать. В том числе благодаря переводу Торы на греческий язык, как это ни странно. Мидраш — вот тот, о котором я говорю, — подчеркивает необходимость перевода Торы на греческий язык, на язык Иафета, язык красоты (мы могли бы сказать — язык искусства), который должен зазвучать и излечить язык всего человечества.
А.А.: Хотя не все принимают перевод греческий.
У.Г.: Нет, далеко не все.
А.А.: Ури, это тот же самый, который «перевод семидесяти толковников»?
У.Г.: Да-да. В тех же талмудических источниках у нас есть и другая точка зрения, которая говорит о том, что, когда Тора была переведена на греческий — это ой-ой-ой, вся Вселенная содрогнулась. Это катастрофический день, есть даже пост — евреи по сей день постятся в день, когда Тора была переведена на греческий. Но это талмудические источники, там есть и такая точка зрения, и альтернативная — что вот надо перевести Тору на греческий для того, чтобы все народы узнали.
А второй ответ в талмудической литературе довольно смешной. Там приводится история с человеком, к которому обращается царь и говорит: «Есть у тебя аргаман?» (Аргаман — дорогая материя красного цвета). Он отвечает: «Нет, нету». Царь заглядывает в лавку и говорит: «Так вот же, вот же аргаман, что ж ты врешь, что ж ты говоришь, что у тебя нет аргамана?» Тот говорит: «Ну, для тебя это не аргаман, а вот аргамана, который я бы мог предложить царю, — его нет». И мидраш говорит: «Так и Моисей. Он говорит «я косноязычен» в том смысле, что «с Тобой говорить я пока не могу, у нас нет общего языка, я заикаюсь; с людьми я нормально могу разговаривать». (Дварим раба, 1:7). Это второй ответ мидраша.
А.А.: Возвращаясь к тому, что мы сказали выше о выборе между педагогическим предназначением прощальной речи Моисея и выбором художественным. Ну я, во-первых, сторонник перевода. Я не богослов, я не понимаю каких-то тонкостей, и мне кажется, что перевод на новый язык — это невероятно важно. Это невероятно важно и с точки зрения распространения истины. Да, она искажается по пути, любой перевод искажает (это мы прекрасно знаем из художественной литературы, не только из священных текстов) — но и создает. И вот на этом слове «создает» я бы сделал акцент, потому что в том, что мы читаем во Второзаконии (ну так будем уже называть, на привычном русском языке), там происходит вещь удивительная. Ни Моисей, ни его редакторы не стремятся привести всё к однозначному ответу.
Искажение — это не искажение, это память. Нам показывают, как память о прошлом, о сорокалетней давности событиях, и даже еще более далеких, живет в Моисее. И она, эта память, меняется вместе с ним.
У.Г.: То есть сама трансформация, трансформация памяти.
А.А.: Сама трансформация. Нам рассказывают о том, как менялась память, нам рассказывают о том, что истина живет — а что значит «живет»? Все, что живет, меняется.
Все, что живет, не может скачком превратиться в нечто иное. Гусеница превращается в бабочку — медленно, но она превращается. Что такое явление, что такое предмет — бабочка или гусеница? И то, и другое. И мысль, которую доносит до еврейского народа Моисей, это мысль очень старого человека, стодвадцатилетнего, и мысль относительно «юного», восьмидесятилетнего энергичного вождя народа.
У.Г.: Ну да, как это обычно бывает в автобиографиях.
А.А.: Да-да-да.
У.Г.: Когда мы читаем автобиографию, она, на самом деле, написана уже пожилым человеком, но он помнит себя молодым. Или, например, когда мы читаем Пруста, то мы понимаем, что здесь одновременно присутствуют в каком-то смысле два персонажа, и работа памяти именно это и показывает.
А.А.: И еще раз, почти биологически: память, меняясь во времени, подчеркивает, что истина живет. Истина дана, но она и живет — она меняется во времени, не меняя сути, не меняя своего вечного ядра.
Она вот эту плавящуюся периферию космическую меняет на протяжении жизни. И не случайно я тут начал с вопроса о том, почему Второзаконие, — вы мне объяснили. Ну хорошо, в первый раз мы можем понять, что скрижали оказались лишенными буквиц, что эти красивые буквы, как в одной из притч рассказывается, улетели. Но я бы еще раз подчеркнул, что Моисей, помимо того что дает нам педагогический урок, понимает, что следующие поколения будут жить без него. А значит, истину им предстоит, с одной стороны, хранить, а с другой стороны — развивать. Показывает, как он хранил и развивал, он не просто дает.
У.Г.: Саша, то, что вы хотите сказать, я попробую немножко переформулировать. Это, действительно, мысль очень важная для еврейской традиции в целом. То есть получается, это не Моисей, а редакторы, кто бы ни был редактором этого текста, намеренным образом вставляют в этот текст речь Моисея. Если до этого у нас непонятно, кто говорит, какой-то рассказчик небесный, то теперь говорит Моисей, который в каком-то смысле перерабатывает все то, что было. И эта переработка является чрезвычайно важной, эта переработка в еврейской традиции называется Устная Тора (Мишна, то есть «повторение»). Сама практика по воспроизведению этой устной традиции является повторением. И тогда получается, что вставка в канон Моисеева повторения как бы подталкивает к тому, что вы должны адаптировать все время, то есть вы должны заниматься актуализацией, адаптацией. И это истина, которая не является истиной, забитой гвоздями, а которая является живой истиной, которая в каждом поколении и в каждой ситуации становится новой, обновляется.
В этой связи я вспоминаю об одном мидраше (Вавилонский Талмуд,
Менахот, 29б). Моисей видит, как Бог привязывает к каждой буквочке коронки и спрашивает Бога: «А что ты делаешь, зачем ты привязываешь эти коронки?» И Бог ему отвечает: «У меня в будущем родится один человек, который будет толковать эти коронки, будет извлекать из них глубокий смысл». Моисей говорит: «А покажи мне, что это за человек, хочется посмотреть на него». И он перемещается во времени, попадает в аудиторию, где преподает рабби Акива (рабби Акива известен тем, что он толковал вот эти самые коронки). И он слушает — и ничего не понимает. Сидит на задней парте и чуть не плачет, потому что он вообще не понимает, о чем идет речь. И тут, в конце своего спича, рабби Акива говорит: «И все это нам было передано через Моисея на горе Синай». И у Моисея отлегло, что да, наверно. То есть иногда измененная вплоть до неузнаваемости речь на самом деле является не чем иным, как длительностью этой самой традиции.
Так вот, Маймонид, рабби Моше бен Маймон, один из крупнейших авторитетов Средневековья, который составляет кодекс еврейского закона, он называет его Мишне Тора, то есть буквально (если на русский переводить) — Второзаконие.
Почему он так назвал? Потому что он теперь повторяет этот закон. То есть он повторяет что? Он повторяет закон, но устный закон, который, согласно его словам, тоже был передан Моисею. Он пишет так:
Все заповеди, которые даны были Моисею на горе Синай, были даны с объяснениями, как сказано: «И дам Я тебе эти каменные скрижали, и этот закон, и эту заповедь»; «закон — это письменная Тора, а заповедь — это объяснения к ней».
(Рамбам. Мишне Тора, Предисловие).
Это и есть вот эта самая Устная Тора. И вот Маймонид пишет свой труд, называя это Мишне Тора, так же как называется вот эта последняя книга Дварим. То есть связь с этим устным преданием, которое постоянно адаптирует Слово Божье к той или иной ситуации, она, получается, заложена в структуре Пятикнижия, вот в этой самой книге Дварим.
А.А.: И в педагогике, а я по образованию школьный учитель, есть такой прием (не смейтесь только, пожалуйста), называется «усложненное списывание». Имеется в виду — когда вы читаете текст и близко к этому тексту воспроизводите его в качестве учебного задания в тетрадочке. Это не изложение, потому что это близко к тексту; это не сочинение, потому что в основе лежит готовый, не вами написанный текст. Усложненное списывание — творческое списывание, как ни смешно это звучит, оказывается очень важным приемом. Почему? Потому что я вношу не искажение, а изменение, не отменяющее смысла изначального и навсегда заложенного в первоначальном высказывании. И это закон, мне кажется, не только религии, но и культуры, потому что Моисей в данном случае, вы правильно сказали, предсказывает не только мемуарную литературу, где «я» — одновременно и тот, о ком рассказывают, и тот, кто рассказывает. И этот «я» менялся на протяжении долгих лет. Герцен, когда пишет «Былое и думы», как ни странно это может показаться, действительно работает в традиции. Он прощается с жизнью, он завершает свой путь — ну путь не религиозный совершенно, далекий от религии, но тем не менее путь. Вспоминает свою молодость, и не просто вспоминает, а проживает ее заново. И недаром на Воробьевых горах, когда они клянутся в верности с Огаревым, это почти религиозный жест.
И они хранят верность тому юношескому порыву на вершине холма, между прочим. Да, это не Синай, но это вершина холма — Воробьевы горы.
У.Г.: Но возвышенность.
А.А.: Возвышенность. И там им открывается истина, которую они пронесли через всю жизнь. Но в конце жизни он пишет про то, как жизнь шла. И вместе с жизнью, не отказываясь от изначального порыва юношеского, они приобретали новое и новое. И в этом смысле открыта перспектива у Моисея для человечества в целом. Это не только то поколение, которое дожило до вхождения в Святую землю, но это то поколение, которое понесет дальше, не просто сохраняя, но и не отменяя, а включая свой опыт.
У.Г.: Ну да, здесь удивительным является еще то, что Моисей, обращаясь к тем людям, которые перед ним, говорит: «Вы попросили послать разведчиков». Но они точно не просили, там перед ним стоят люди, которые точно этого не делали, даже независимо от того, кто поручил, — точно не они. Или, когда он будет говорить о даровании Торы, он говорит: «Мы стояли там». Что значит «мы стояли»? Там мало кто из них остался, то есть никто, два-три человека осталось — это сам Моисей, Йехошуа бен Нун и Калев бен Иефуне. Это те, кто остались от того поколения.
Но он подчеркивает, что это для нас: это вы, это вы там стояли, то есть в каком-то смысле закладывая сюда вечность происходящего.
А.А.: Вечность. И через них — мы стоим и слушаем его.
У.Г.: В каком-то смысле — да. То есть получается, что мы — читатели (недаром, Саша, вы, наверно, это подчеркнули все-таки), потому что мы, с одной стороны, читатели, например, Библии. Но, как говорит немецкий философ Ауэрбах в своем знаменитом эссе «Мимесис», в отличие от греческой литературы, Библия не пытается нас развлечь, она не пытается нас посадить в зал, чтобы мы посмотрели, что там красивое и интересное происходит. А она пытается нас поработить, то есть она пытается нас заставить быть героями этого повествования, а вовсе не читателями. Поэтому хорошо, что вы и писатель, и читатель, то есть вы в этом смысле находитесь в тенденции вот этого.
А.А.: Ну да, мой маленький опыт позволяет мне что-то такое уловить в великом тексте. Но я бы хотел сказать, что русская литература довольно поздно столкнулась с библейским текстом. Вообще, многие думают, что она такая, традиционно считается, — христианская, консервативная. Но, вообще говоря, только в 20-х годах XIX века появилось Евангелие по-русски, а Библия, весь корпус, по-русски (не по-славянски, а на живом языке) — к концу 50-х годов XIX столетия, и это было колоссальным прорывом. Так что Пушкин читал французскую Библию, по-русски читал только Евангелие, потому что оно было переведено, но страшно интересовался. Я к чему? К тому, что русская литература (по тому, как развивалась эта традиция не только религиозная, но и в культуре) соединяет античное — то развлекательное, о котором говорите вы, и библейскую метафорику, и русскую тематику. Вот у меня тут есть исток русской литературной традиции — Пушкин. Стихотворение «Гнедичу». Ну мы понимаем, Гнедич кто такой? Переводчик «Илиады».
Это, разумеется, не Библия. Внимание:
С Гомером долго ты беседовал один,
Тебя мы долго ожидали,
И светел ты сошел с таинственных вершин
И вынес нам свои скрижали.
И что ж? Ты нас обрел в пустыне под шатром,
В безумстве суетного пира,
Поющих буйну песнь и скачущих кругом
От нас созданного кумира.
Смутились мы, твоих чуждаяся лучей.
В порыве гнева и печали
Ты проклял ли, пророк, бессмысленных детей,
Разбил ли ты свои скрижали?
О, ты не проклял нас. Ты любишь с высоты
Скрываться в тень долины малой,
Ты любишь гром небес, но также внемлешь ты
Жужжанью пчел над розой алой.
…
И так далее, многоточие. Разумеется, Моисей ничего подобного не имел в виду, когда решил еще раз вернуться к основаниям и еще раз их рассказать. Но он задал традицию, которая боковым каким-то путем, боковым ответвлением русла утекла в сторону. И оказалось, что можно соединять античную метафорику. Но это, конечно, Исход здесь имеется в виду, вряд ли Пушкин добрался до Второзакония. Но именно во Второзаконии история вольного (сравнительно вольного) пересказа была заложена и подхвачена впоследствии литераторами, в том числе и теми, которые глубоко в библейской традиции не разбирались.
У.Г.: Саша, еще один парадокс этой книги, то есть даже два, назову еще два парадокса этой книги. С точки зрения еврейской традиции, Тора была дана Моисею на горе Синай. То есть Пятикнижие все было дано? Включая эту его речь — или нет? Вот эта его речь — она уже была или нет? И вообще — когда было записано Пятикнижие? Мидраш говорит о том, что на самом деле Тора предшествовала сотворению мира, потому что она является в каком-то смысле моделью, по которой Бог этот мир создает. Если это так, то получается, что слова Моисея, которые повторяют Тору, они тоже там были заложены. Как сочетать повторение Торы с тем, что это, в общем, был уже законченный текст? Вот такой вот парадокс. Еще один парадокс, на который обращают внимание и комментаторы, и, начиная с талмудической литературы, средневековые авторы, — это то, что в конце книги нам говорится: «и умер Моисей». А кто написал это — «и умер Моисей»? Сам Моисей написал — повторяя, повторяя, он дошел до того, что «и умер Моисей». В Вавилонском талмуде, в трактате Бава Батра говорится следующее:
Йехошуа написал свою книгу и восемь стихов в Торе (вот эти последние стихи — Йехошуа, Иисус Навин, наследник Моисея). Это соответствует мнению тех, кто говорит, что восемь последних стихов в Торе записал Йехошуа. Там ведь сказано: «И умер там Моисей, раб Господа» и так далее. Возможно ли, чтобы Моисей умер и написал «умер там Моисей»? — спрашивает Талмуд. До этого места писал Моисей, а дальше Йехошуа, — так говорит рабби Йехуда, а некоторые говорят, что рабби Нехемия. Возражает ему рабби Шимон. Он ему говорит так: «Может ли быть свиток Торы, в котором не хватает хоть одной буквы? Нет, не может быть. Значит, до этого места Святой, благословен Он, говорит, а Моисей произносит вслух и записывает. А с этого места и далее Святой, благословен Он, говорит, а Моисей записывает слезами».
(Вавилонский Талмуд, Бава Батра, 15а).
Последние восемь стихов Моисей записывает слезами и в третьем лице, а не в первом. В любом случае, перед нами вот такие два парадокса: с одной стороны, этот текст вроде бы законченный, а с другой стороны — происходит смена говорящего, смена героя. И этот герой еще, кроме всего прочего, пишет о самом себе, что он умер.
А.А.: И это потом мировая литература подхватит. Конечно, я еще раз говорю: Моисей не думал ни разу о том, что он закладывает традиции мировой литературы, ее приемы, которые будут раскрыты уже в XIX, XX, XXI веках. Но я приведу просто навскидку пример, казалось бы, предельно далекий от Второзакония — книгу Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки». Хотя, если внимательно читать, там глубинный богословский пласт присутствует.
У.Г.: Безусловно, да.
А.А.: Но там загадка: герой в конце концов погибает, но кто же нам все это рассказывает? И литература постоянно использует этот прием, и чем глубже эта литература, тем ближе она к этому метафизическому содержанию приближается. И нет ответа на самом деле; этот парадокс и должен жить как парадокс. Мы возвращаемся к тому, что смысл, сохраняясь, меняется. Не просто сохранение и не просто обновление, а развитие, сохраняющее изначальный посыл. Так и здесь — прием не требует четкого ответа на вопрос: каким же образом? Есть ответ одного учителя, ответ другого учителя, третьего учителя, но выбор за нами. Нам предлагается выбрать одно из множества объяснений — как то, за которое мы будем держаться, и литература это будет эксплуатировать блестяще.
У.Г.: Ну или, может быть, будем иметь в виду все объяснения вместе, потому что в каком-то смысле каждое из них является определенным аспектом этого. То есть получается своеобразная глубина или стереофоничность этого текста, где присутствует и рассказчик как герой, и рассказчик как рассказчик, и герой, который умер, но на самом деле о себе помнит.
А.А.: И бесконечно меняющийся во времени текст. Мы можем вспомнить, наверное, главный рассказ Борхеса «Пьер Менар, автор „Дон Кихота“».
Я коротко напомню, что там главный герой сочиняет «Дон Кихота».
Он хочет написать слово в слово тот же самый текст, который написал когда-то Мигель де Сервантес Сааведра, но с тем чтобы это было другое произведение. И кладет на это всю жизнь, и за всю жизнь успевает написать две или три главы уже написанного Сервантесом. В этом есть ирония, но в этом есть и глубокий метафизический смысл, намеченный тоже впервые, наверное, во Второзаконии.
У.Г.: Ну да. В самой этой композиции, по сути дела, в композиции Пятикнижия, где последняя книга является не чем иным, как таким вот странным жанром смены рассказчика. Один средневековый авторитет, тоже очень известный, Рамбан, рабби Моше бен Нахман, задается этими вопросами в своем комментарии и говорит о том, что, действительно, в Талмуде есть спор относительно того, каким образом была дана, дарована Тора. Она была дарована по кусочкам или целиком?
Есть мнение, что по кусочкам. «Если по кусочкам, — он говорит, — тогда понятно. Тогда, значит, он сначала получил законы, скрижали; потом, до сооружения скинии, еще какие-то указания, а все остальное записал в конце сорокалетнего скитания». Тогда получается, что последняя книга была написана в это время.
Но есть точка зрения, что она была дана целиком, то есть он получил целиком Пятикнижие. Когда? На горе Синай. И в этом Пятикнижии было написано, что он будет говорить народу после сорока лет все эти слова. То есть все это уже есть, все это уже есть тогда.
А.А.: Ури, прошу прощения, что я перебиваю. Уж точно то, про что не думал Моисей (хотя кто его знает, никогда не говори «никогда»), но это то, о чем думают физики, которые часто бывают и неверующими, и верующими, и мыслящими. А метафизики, в частности Эйнштейн, который обдумывает вслед за Спинозой, детерминирован ли мир, производен ли он от начального проявления.
Ну, либо творческий замысел Бога, если это говорит верующий, или от большого взрыва, как это будет говорить материалист. Но если мир детерминирован, и тогда только возможна физика, все, что было потом, заложено в первую милидолю секунды большого взрыва. И соответственно, наш с вами разговор уже состоялся в момент, когда…
У.Г.: Уже состоялся, хотя бы на горе Синай — уж точно.
А.А.: На горе Синай, да.
У.Г.: И возможно, Моисей слушает сейчас нас и не понимает, о чем это говорят ребята. Но мы, так же как рабби Акива, ответим: «Все это было даровано нам на горе Синай».
А вот тот самый рабби Моше бен Нахман (латинское его имя Нахманид), разбирая нюансы того, как была написана Тора, говорит: «Почему же Тора не была написана как все книги пророков?» А как написаны книги пророков? Пророк говорит: «Явился ко мне Господь и сказал…» и так далее. «И поэтому, — он говорит, — наверное, если вот этого канона придерживаться, то начало Библии должно было быть написано так: «И сказал Моисей, что ему явился Бог, и рассказал, что вначале было создано…» и так далее. Но вот этого вступления нет, он как бы в третьем лице ведет повествование. А потом вдруг переходит на повествование в первом лице в книге Дварим. И, наблюдая за вот этими сменами рассказчика, Рамбан говорит следующее. Он говорит: «И смысл того, что Тора была написана таким языком, связан с тем, что она предшествовала сотворению мира. И Моисей на самом деле слышал на горе Синай и видел все, что написано в Торе, черным огнем по белому огню». (Рабби Моше бен Нахман. Комментарий к Торе, Предисловие).
Черным огнем по белому огню — он наблюдал за этим текстом, он слышал, как этот текст звучит, и спокойно записывал. Неожиданно Моисей превращается у нас уже не в говорящего, и не в действующую фигуру в каком-то смысле, а в переписчика просто, который воспроизводит то, что он слышит. И это то, что вы сказали, это… сложное изложение или как?
А.А.: Творческое списывание.
У.Г.: Творческое списывание, вот-вот. Он скорее оказывается таким творческим переписчиком этого текста, который уже перед ним. И он, собственно говоря, предшествовал сотворению мира.
Вот такая парадоксальность — она проявляется как раз в книге Дварим, которую переводят обычно как Второзаконие. Если бы ее не было, то вроде бы и никакого парадокса нет, то есть тогда все нормально — записано все, что происходило. Тогда это получается нормальная историческая хроника без всяких недоразумений. Благодаря книге Дварим мы сталкиваемся с целым рядом недоумений, и мы сегодня попробовали их как-то объяснить, по крайней мере о них поговорить. Но наш разговор бы не состоялся, если бы не книга Дварим.
А.А.: Благодаря книге Дварим мы творим!
У.Г.: Саша, спасибо большое, мне кажется, у нас получился интересный разговор. Надеюсь, что нашим зрителям он тоже понравится. Спасибо, и надеюсь, что до новых встреч.
А.А.: Я, Ури, тоже прощаюсь с вами, надеюсь, ненадолго, и со зрителями. Мне, по крайней мере, было очень важно и очень интересно. Я, конечно, согласен — Библия не для того, чтобы было интересно, а для того, чтобы было важно. Но и для того, чтобы было интересно, тоже.
