ИзТории-Пророки. Магия и шантаж
Сериал проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Ки тиса || 3 Царств, 18:1–39
Гость выпуска: Дмитрий Антонов — доктор исторических наук, профессор кафедры истории и теории культуры РГГУ, старший научный сотрудник Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС, директор Центра визуальных исследований Средневековья и Нового Времени РГГУ.
Ури Гершович (У. Г.): Тема нашего сегодняшнего разговора — недельный раздел «Ки тиса» — «Когда поднимешь» (в значении «Когда исчислишь», имеется в виду исчисление народа Израиля); Бог говорит Моисею исчислить количество народа Израиля. И соответствующий фрагмент из Первой книги Млахим (это Третья книга Царств) с замечательным описанием конкурса, который устраивает пророк Элияху. У нас сегодня в гостях Дмитрий Антонов, историк, специалист в области культурной антропологии, профессор РГГУ. Дима, здравствуйте.
Дмитрий Антонов (Д.А.): Добрый день, Ури.
У.Г.: Как всегда, начнем с изложения содержания недельного раздела и того, о чем говорится в дополнительном фрагменте, в хафтаре. Очень насыщенный недельный раздел. Сначала рассказывается об исчислении народа Израиля — с помощью половины шекеля, считать по головам запрещено. Дальше речь идет о различных предметах в скинии: умывальник, елей, фимиам. Бецалелю поручают сделать всю эту утварь. Дальше говорится о заповеди соблюдения субботы, она появляется еще раз. После этого Моисей получает скрижали, а народ поклоняется золотому тельцу.
Следует описание того, что делали евреи, пока Моисей был сорок дней на горе Синай. Народ видит, что Моисей не спускается, и говорит Аарону: «Нужно что-то делать, необходимо, чтобы у нас был бог, который поведет нас дальше». У них получается золотой телец, после этого Бог говорит: «Народ развратился, спускайся, ты сам увидишь». Моисей спускается, видит, действительно, весь этот праздник, который устроили вокруг золотого тельца. Он разбивает скрижали, наказывает виновных, некоторых убивает. И в конце концов Моисей уничтожает, испепеляет этого золотого тельца, а потом поит его пеплом, размешанным в воде, народ Израиля. Ну а Господь тоже не очень доволен, хочет уничтожить народ и начать с Моисея создание нового народа. Моисей просит Бога этого не делать. Дальше Бог говорит Моисею, что он должен сделать новые скрижали; перечисляется тринадцать качеств милосердия Бога; рассказывается о трех праздниках восхождения. И заканчивается наш недельный раздел тем, что Моисей спустился с горы Синай уже во второй раз, его лицо сияет.
А в качестве дополнения к этому разделу читается фрагмент из Первой книги Млахим (это Третья книга Царств). Начинается он словами:
И прошло много дней. И на третий год сказано было пророку Элияху: «Иди, появись перед Ахавом, и я дам дождь на землю».
Имеется в виду — засуха, нет дождя. Это правление Ахава, царя израильского, который царствовал в IX веке до н.э. При этом он описывается как грешный царь, в чем виновата его жена Иезавель, которая насаждала культ тирского Баала (или Ваала) и притесняла пророков, пыталась их уничтожить. В результате случается засуха. Пророк Элияху, который остался в живых, должен пойти к этому Ахаву, и после этого Бог говорит: «Я дам дождь».
А дальше рассказывается о том, каким образом пророк Элияху решил устроить своеобразный конкурс. Он сказал: «Пусть 450 служителей Баала придут и принесут жертву, не зажигая огня, и пусть попросят, чтобы с небес сошел огонь и пожрал эту жертву. А потом я сделаю то же самое. Посмотрим, у кого получится свести огонь с небес». Естественно, Элияху выигрывает этот конкурс, а эти самые 450 служителей Баала ничего не могут сделать. Он говорит: «Ну, за кого вы? За Баала или за Бога?» Конечно, весь народ говорит: «За Бога, за Бога». Кончается засуха, и начинается дождь. А царь Ахав оказывается пристыжен.
Это содержание недельного раздела и соответствующей хафтары. Ну, поскольку у нас и там, и там речь идет об идолопоклонстве, об идолослужении, наверное, мы начнем с этой темы наш разговор.
Д.А.: Да, если уж мы начнем с идолов и, конечно же, с золотого тельца, который просто идол идолов, он стал у разных народов нарицательным, то очень интересен прежде всего способ, с помощью которого от него избавляется Моисей. Что обычно делали с идолами? То, как это описывается, явно соответствует реальным практикам уничтожения сакральных скульптур, ложных изображений, неправильных, чужих богов.
Как правило, когда мы встречаем нехорошего бога в виде изваяния, мы бросаем его наземь и разбиваем вдребезги. Это модель, которая и в Библии присутствует, когда, к примеру, филистимляне теряют Дагона, своего почитаемого бога, который, просто дезинтегрируется, разваливается на части, как только истинная святыня — ковчег Завета — оказывается в непосредственной близости от него.
Это посрамление бога через уничтожение его скульптуры.
У.Г.: Посрамление идола.
Д.А.: Да, посрамление ложного бога — его идол, во-первых, падает наземь, во-вторых, разбивается вдребезги. Тот же самый колосс на глиняных ногах из сна Навуходоносора, не менее известный библейский сюжет.
Ну и совершенно понятно, что, когда в Средние века кипели многочисленные войны образов, идолы, точнее те изображения, которые конкретная группа определяет как идола, — что с этими идолами делали? Их разбивали, их ослепляли, демонстрируя их бессилие через нанесение увечий их земным телам, отлитым из металла или высеченным из камня.
Но совсем другая модель в эпизоде с Моисеем. Он не бросает золотого тельца наземь, он не отрубает ему голову…
У.Г.: Он как раз скрижали бросает наземь.
Д.А.: Да, это совсем другое дело, и по совсем другим причинам он это делает. Это отдельный интересный сюжет, но вот с золотым тельцом он поступает не так, как часто мы это видим в описаниях. Он его не унижает символически, а производит с ним ряд каких-то очень любопытных процедур.
Сначала его сжигают, то есть он уничтожается просто до пепла. Потом пепел растворяется в воде, то есть даже физически носитель этого бывшего идола как бы растворяется; потом эту воду еще и выпивают — то есть полное исчезновение этого ложного бога. И как ни удивительно, такая цепочка действий характерна в религиозных традициях как раз не для сакрально нечистых, плохих, негодных предметов, каковым был золотой телец, а, наоборот, сакрально значимых и святых объектов. Почему так происходит?
У.Г.: Я говорю, здесь как будто все наоборот: он разбивает скрижали, т.е. сакральный предмет.
Д.А.: Да, да, да, да.
У.Г.: А тельца, наоборот, уничтожает так, как будто бы это сакральная вещь.
Д.А.: Вот в чем интересная идея. В любой религиозной традиции образуется некоторое количество святых значимых предметов, которые дальше нельзя использовать. В христианстве это разные литургические объекты, или образы святых, или изображения Господа. В еврейской традиции это, естественно, списки, свитки Торы и так далее. То есть то, что несет на себе имя Господа или изображение Господа в иконических культурах, или то, что было освящено каким-то образом, но уже не может использоваться в религиозном обиходе. Вот с этими объектами нужно что-то делать, и здесь есть разные варианты. Есть гениза, классический вариант, это как бы — положить и оставить.
У.Г.: Захоронение.
Д.А.: Да, такое захоронение, то есть некое хранилище, подобно мавзолею, где сохраняется почитаемое тело. Есть вариант захоронения в земле, а у католиков прямо предписывалось хоронить на кладбищах. В православных культурах часто хоронят в «непопираемом месте», то есть под землей — чтобы никто не топтался сверху, и это было такое почетное захоронение. Но есть и третья модель, которая нас возвращает как раз к эпизоду с Моисеем — это полное уничтожение, так чтобы сам объект абсолютно исчез. Это сожжение чаще всего или, если что-то плохо горит, измельчение на части. После этого максимально измельченные фрагменты некоего объекта нужно либо пустить по воде, затопить, либо зарыть в землю. Очень интересно: у католиков есть правила, которые актуальны и сегодня. Литургические сосуды — это металл, который нельзя сжечь. Что с ними делать, если они вышли из употребления? Их нужно отдать в переплавку. Но и это воспринимается как недопустимая процедура. Сперва их нужно измельчить на части так, чтобы нельзя даже было догадаться, что за объект это был, чтобы это были просто куски металла — это аналог пепла фактически. И только после этого отдать в переплавку, потому что это святотатство — переплавлять литургический сосуд. Ну и понятно, что, например, сожжение иконы и захоронение пепла, пускание старых икон по воде — это прощание со святым образом в христианской традиции через сожжение и захоронение. Фактически то же самое, действительно, делает Моисей с золотым тельцом, только здесь получается обратная семантика. Не благочестивое уничтожение тела носителя благодати, а напротив, уничтожение, которое всякую память стирает об этом золотом тельце. Это очень интересная и редкая модель обращения с идолами.
У.Г.: Да. Ну, если мы вернемся к тому, что делает Элияху, который тоже пытается посрамить идолопоклонников, то сам по себе этот акт испытания, что ли, является актом амбивалентным в определенном смысле. Почему? Потому что, по сути дела, он испытывает Бога, то есть он призывает Бога в свои помощники. Он говорит: «Сейчас вот мы проведем эксперимент, а Ты, пожалуйста, мне помоги». То есть в этом смысле он использует Бога, это инструментальное использование Бога, есть даже такой термин — «испытывать Бога». Всякий раз это испытание имеет две стороны. Народ говорит: всё, нет воды, нет еды; где вода, где еда? И что тогда делают Моисей и Аарон? Они добывают требуемое: вот перепела, вот вода, которую они из скалы извлекают. То есть каждый раз приходится прибегнуть к какому-то чуду. И поэтому испытание подразумевает, с одной стороны, непослушание, а с другой стороны, для того чтобы преодолеть это непослушание, необходим какой-то чудесный акт. Элияху в данном случае прибегает примерно к такому же способу: Бог не дает возможности 450 служителям Баала совлечь огонь с небес, а сам моментально, по слову Элияху, спускает огонь на землю. Получается, что необходимость прибегнуть к чуду — это не что иное, как испытание Бога. Такого рода испытания оказываются каждый раз сложным актом, неоднозначным.
Д.А.: Неоднозначным для человека, безусловно, потому что это некоторая просьба о чудотворении не когда Господь того пожелал, а когда нам это необходимо и нужно. Классический пример — судья Гедеон, который просил у Господа о руне, чтобы оно оставалось мокрым, когда вокруг все будет сухо, или чтобы, наоборот, когда кругом ляжет роса, оно оставалось сухим, и таким образом уверовал в то, что, действительно, он избран.
Это некоторый такой ход рискованный со стороны человека: ты не доверяешься Господу полностью, а просишь каких-то зримых подтверждений, каких-то доказательств. Но любопытно, что, несмотря на это, люди постоянно к такому прибегали. А в средневековых культурах есть очень важная часть, элемент судебных процедур, судебных разбирательств, который называется Божий суд, или Ордалия. Это ситуация, когда обычные люди, не пророки, не уровня Моисея или Гедеона, самые простые люди, какой-нибудь судья во Пскове сидит или еще бог весть где и назначает Божий суд. Он просит, чтобы Господь рассудил. Вот не хватает доказательств, нет свидетелей, остается Божий суд. Или в Европе где-то то же самое происходит — Господь должен непосредственно вмешаться и показать, кто прав, а кто виноват. Для этого мы создаем подходящие условия, например, устраиваем поединок. Ставим двух людей, истца и ответчика, друг против друга с оружием — вот и сражайтесь. Казалось бы, мы говорим: наше дело сторона, все, суд закончился, разбирайтесь сами. Ничего подобного.
У.Г.: Ну вот Элияху тоже устроил состязание.
Д.А.: Да. Ну опять — он пророк! У него есть небесное знание! А тут какой-то, значит, местный из Гётеборга. Идея в том, что Господь должен направить меч куда нужно. А если кто-нибудь, там, вдова одна из них — что получается? Казалось бы, вот идеально: ставишь вдову против мощного воина, чудесным образом вдова должна поразить воина. Нет, почему-то все-таки понимали, что это уже перебор, и ставили наемного воина против воина, вдова кого-то нанимала. То есть эта балансировка между тем, чтобы создать правильные условия и не слишком испытать Господа, не слишком от него требовать великих чудес, но все-таки каких-то требовать, — она была постоянно актуальна. И не только в таких экстраординарных ситуациях на уровне всеобщей засухи, какого-нибудь бедствия, морового поветрия, а на уровне совершенно бытовых реалий.
У.Г.: Я прерву вас, Дим, на минутку. Очень хочется процитировать мне один фрагмент из книги «Впервые в Библии» недавно скончавшегося писателя Меира Шалева. Там он разбирает модели испытания Бога. Он берет фрагмент, где у Яакова, после того как он видит лестницу, происходит разговор с Богом. И там говорится следующее:
И дал обет Яаков, сказав: «Если Бог будет со мною, и сохранит меня в этом пути, которым я иду, и даст мне хлеб, чтобы есть, и одежду, чтобы одеться, я возвращусь в мире в дом отца моего, тогда будет Господь мне Богом».
Он как бы ставит условия: если все это случится со мной, значит, тогда будешь Богом, нет — не будешь Богом. И Меир Шалев по этому поводу пишет замечательно. Он говорит: «Начальное слово „если“ содержало открытое условие и скрытое предупреждение. Если Бог не выполнит это условие, Ему придется искать другого верующего. По существу, этот пункт выражает четкое понимание, что Бог нуждается в Яакове в той же степени, в какой Яаков нуждается в Нем. И, что не менее важно, отныне Бог знает, что и Яаков это знает…»
«К чести Бога будь сказано, — продолжает Шалев, — несмотря на неожиданность, Он не среагировал на дерзкие слова Яакова с обычной для Него суровостью. По моему скромному мнению, после первого потрясения у Него даже шевельнулась симпатия к стоявшему перед Ним человеку. У Него уже были всякие верующие… — такие, сякие и так далее, и вдруг перед Ним появился верующий с совершенно иным складом ума, сомневающийся и требовательный, почти дерзкий, но до чего же смелый, оригинальный и занятный!»
Получается, что в основе, в библейском тексте — по крайней мере так, как прочел его Меир Шалев, — существует вот это самое испытание Бога. В каком-то смысле первое испытание.
Д.А.: Вообще, это очень широкий, на самом деле, мотив и действие — «испытание Бога». Но Яаков удивил, это может быть хорошо — надо же, вдруг потребовал чего-то! Но это удивление может произойти только в рамках монотеистической религии, потому что абсолютно все культы, которые мы посмотрим с вами, они ровно на этом построены.
У.Г.: Конечно, да.
Д.А.: Боги — это потусторонние акторы, которые с нами взаимодействуют. Мы — им, они — нам, это постоянный дарообмен. Если они начинают нарушать договоренность — прекрасно, мы этих богов ослепим, бросим в землю, в грязь, сожжем, там, не знаю. Что нужно, то мы и сделаем.
У.Г.: Найдем других.
Д.А.: Причем будем сначала их шантажировать этим, угрожать им. Если они продолжат нас игнорировать — прекрасно, у нас есть всегда какие-то альтернативы. Если это не монотеистическая религия, это совершенно закономерная, архаическая, древняя как мир, как сами люди, стратегия взаимодействия с потусторонними акторами. Интересно, что она сохранялась и в монотеистических религиях: в рамках той же христианской культуры точно так же начинали взаимодействовать с сакральными образами — со скульптурами, со статуями в католическом мире или с иконами в православном мире. Простые люди тоже пытались заключать сделки, постоянно шантажировать их, угрожать им. В случае беды, если они не получали помощи, они иконы могли бросить на землю, или повесить вверх ногами, или сечь кнутами скульптуры святых, требуя помощи. Мы вам молимся, мы вас украшаем, мы вас одариваем. Где помощь? Помощи нет — тогда будет худо. Ну а в другой ситуации уже отчаяние — просто мстили, разрубая, уничтожая; таких историй много. В Европе даже некоторые под суд попадали за такое. Например, в Италии один проигравшийся человек молился Богородице, не получил помощи, вышел и начал бросать камни, разбивая образ Богоматери, за что был арестован и подвергся суду. То есть вполне себе такие договорные отношения — они естественны в обиходной культуре. В высокой теологической культуре это что-то экстраординарное, это может изумлять: как он так сумел поступить-то?
У.Г.: Да, да.
Д.А.: А простые люди даже не удивились бы, они ежедневно или еженедельно совершали подобное. Мне вспоминается, кстати, замечательный такой Епифаний — священник русский, который был старообрядцем. Он вместе с протопопом Аввакумом не принял реформу церковную патриарха Никона в XVII веке и написал, как и протопоп Аввакум, свое автобиографическое житие. И он там, будучи священником, начитанным, образованным человеком, рассказал от своего имени про самого себя — без всякого, естественно, наговора на самого себя — множество таких историй, которые образованным богословам показались бы ужасными. Например, у него был вальяжный, то есть меднолитейный, образок простой Богородицы. И он в келье его поставил и обратился с такой молитвой к Богородице: «Ну, Богородица, храни келейку мою да твою». Так вот запанибратски обратился он, после чего однажды вернулся и видит, что келья в огне. И нет чтобы смириться, нет чтобы молиться, пасть на колени, он говорит: «Как же ты, Богородица, я же тебе сказал, храни келейку мою и твою». Глядит, а келья-то не в огне. «И вот тут-то, — пишет он, — возблагодарил я Богородицу». Точно такая же, на самом деле, модель, такая требовательная, такая очень простая: ты — мне, я — тебе. Она вполне сочетается при этом и с трепетом, и с благоговейным отношением к Господу. Но эта модель, которая, скажем так, образованному человеку может показаться дичью какой-то, странностью и архаикой, она вполне сочеталась в сознании многих людей.
У.Г.: Ну в том-то и дело, Дима, вы совершенно правильно заметили, что, вообще-то говоря, это модель языческая, и поэтому получается, что монотеизм — во всяком случае, в его высших проявлениях — должен был бы с этим бороться. У него не всегда получалось с этим бороться, иногда приходилось прибегать к такому способу, который осуществил пророк Элияху, или, например, к построению золотого тельца. Как Аарон объяснял то, что произошло? Он говорит: «Я попросил их: несите мне ваши украшения. Женщины все поснимали украшения — кольца, серьги и так далее. Я все это бросил в огонь — и вышел телец». То есть он вышел чудесным образом; чудо появления этого самого тельца свидетельствует о том, что происходит некая магия, что является, собственно говоря, характеристикой как раз язычества. Я приведу талмудический фрагмент (Вавилонский Талмуд. Таанит, 23а).
Прошла большая часть адара, а дожди не выпали. Нет дождей, голод. Послали людей с просьбой к Хони ха-Меагелю. (Хони ха-Меагель — это «чертящий круг», у него такая кличка, что он чертит круг.) И вот просят этого Хони: «Хони, помолись, пойдут дожди». Помолился он, дождь не пошел. Тогда нарисовал он круг, встал в него, подобно тому, как делал пророк Аввакум, и воззвал к Нему: «Владыка мира, сыновья твои обратили ко мне свои лица, ибо я, как один из домочадцев твоих, клянусь именем Твоим великим, что не сдвинусь отсюда до тех пор, пока не сжалишься над сыновьями своими». Шантаж опять, про который вы говорили. Вот он стоит в кругу — «Я не сдвинусь отсюда». Ну в каком смысле? Бог мог бы сказать: «Ну и не сдвигайся». Но нет, начал накрапывать дождь. Сказали ученики Хони ха-Меагелю: «Рабби, узрели мы тебя и не умрем, но кажется нам, что дождь пошел только затем, чтобы избавить тебя от клятвы». Ну что это за дождь, еле-еле капает. Тогда воскликнул Хони: «Не об этом просил я, а о дожде, что наполнит ямы, канавы и пещеры». И тогда дождь полил столь яростно, что каждая капля могла заполнить отверстие кувшина. И прикинули мудрецы, что не было капли меньше лога, меньше глотка, то есть капли были с кулак. Сказали ему ученики: «Рабби, узрели мы тебя и не умрем, но кажется нам, что дождь полил только затем, чтобы погубить Вселенную». Теперь они опять недовольны. Тогда обратился Хони к Богу: «Не об этом я просил, а о дождях благоволения, благоволения и благодати». И пошел обычный дождь. И продолжал он лить, покуда не взошел весь народ на Храмовую гору из-за дождя, потому что все затопило. Тогда опять все пришли к Хони и говорят: «Рабби, как ты молился, чтобы сошли дожди, так помолись, чтобы они миновали». Он им ответил: «Учили меня, что не прибегают к молитвам, чтобы уменьшить блага. Ну хорошо, тем не менее приведите ко мне бычка для благодарственной жертвы». Ему привели бычка, он возложил на него обе руки, обратился к Всевышнему: «Владыка мира, Израиль, народ Твой, который вывел Ты из Египта (он теперь начинает издалека), не в силах снести ни множество добра, ни множество бед. Ты разгневался на них — не могут снести, Ты излил на них блага — не могут снести. Да будет воля Твоя, чтобы прекратились дожди и весь мир вздохнул с облегчением». И в тот же миг подул ветер, рассеялись тучи, засияло солнце, вышли люди в поле и собрали грибы.
Вот такая история. А представитель, так сказать, истеблишмента, как мы бы сказали, рабби Шимон бен Шетах передал Хони: «Если бы не был ты Хони, подверг бы я тебя отлучению». То есть он говорит что? Такие дела у нас не делаются, это магия какая-то, ты что — идолопоклонник? Дальше говорит: ну, коль скоро ты как домочадец у Бога, мы тебя простим и отлучению подвергать не будем. Вот такая история, которая в талмудической литературе иллюстрирует амбивалентность самого акта шантажа, если угодно, или использования Бога, или каких-то магических целей.
Д.А.: Она еще иллюстрирует очень важное представление о природе, происхождении и сущности дождя, которое и в традиции еврейской (иудейской), и в традиции христианской, и во всех практически традициях мира немонотеистических связывается с действиями либо некоего одного небожителя — Бога, либо многих акторов, например покойников. И в Библии по поводу как раз дождя Иеремия риторически восклицает: могут ли какие-то неистинные боги вызывать дождь? Или, может быть, небо само способно дождь на землю посылать? Конечно, ответ — нет, только лишь единый истинный Господь на это способен. И это очень важная вещь. Недаром столько чудес в Библии связано с вызыванием дождя или, напротив, с заключением небес. Ну, собственно, что и пророк Илья делает, когда небеса запечатлелись, в качестве наказания, а потом пошел дождь по слову Ильи, отчего он, собственно, и почитался и почитается как один из повелителей дождя. Опять же, я имею в виду не высокую теологическую традицию, а обиходную. Это понятно с чем связано: дождь — это непосредственно урожайность, урожайность — это непосредственно выживание сообщества. И на этом заточено огромное количество религиозных традиций, обрядов, праздников, молитв, просьб о вызывании дождя, о том, чтобы дождь шел регулярно, своевременно, не слишком много и не слишком мало. То, на что человек совершенно не может повлиять, но от чего он совершенно зависим. И отсюда великое множество рассказов о том, как затворяются небеса, они становятся медными или бронзовыми, какими-то металлическими — то есть нет больше дождя. Ну, а контрмодель — это вселенский потоп, понятно.
У.Г.: Так же, как контрмодель плодоношения: в еврейской традиции это, собственно говоря, противостояние. Египет, который питается подземными водами, то есть Нилом (там не нужно дождей, там вода идет снизу как бы), — и земля Израиля, в которой нет никаких особо рек, которая целиком питается небесными водами. Так что здесь есть еще вот такое противопоставление.
Д.А.: Вообще, когда мы говорим о магии и религии, мы вольны это делать как носители религиозной традиции. Но как, например, культурные антропологи, которым я являюсь по профессиональной своей ипостаси, мы это делать уже не должны и не можем. Понятно, что изоморфные, то есть одинаковые по структуре и по прагматике, действия совершаются людьми, а дальше в рамках религиозной традиции определяется: эти действия нехорошие, неправильные, магические, потому что совершаются либо не теми, либо не так, либо призывают не тех акторов; а точно такие же действия хорошие и правильные, потому что либо актор правильный, действующий персонаж, либо призывает правильного. Короче говоря, это разделение совершенно оценочное, а структура-то действия совершенно повторяющаяся из культуры в культуру. Вызывание дождя, молитвы о дожде — это прямо постоянная такая константа разных традиций. Потому что с засухой все имели дело, и всегда была проблема, как с ней быть, как с ней надо обходиться.
У.Г.: Ну да.
Д.А.: И довольно интересно: если мы с вами перейдем в христианское Средневековье и Новое время, мы увидим, что там, ну казалось бы, опять же — как преодолеть засуху? Это молиться Господу. Но, как всегда, этого не хватает, хочется чего-то вещного, зримого, хочется какого-то действия, чтобы подкрепить молитву чем-то. Отсюда были, например, традиции хождения крестного хода с иконами и опускания икон в воду, чтобы разверзлись воды с небес.
Но и этого недостаточно. В славянских, если мы далеко ходить не будем, культурах были еще очень многие действия, направленные не на Господа, связанные не с Господом, адресатом был не Господь, а кто? Кто почитался хранителями вод и распорядителями этой небесной воды? Покойники, мертвецы, усопшие, в особенности в восточнославянских традициях — это утопленники и удавленники. Облака вообще почитались их стадом. И было много-много к ним адресаций, к удавленникам или к покойникам, чтобы они позвали своих овечек и телочек небесных, чтобы те оросили землю. Ходили к колодцам просить об этом, в колодцы бросали всякие дары, приношении — зерна, масло, мак, все значимое такое, ценное бросали.
У.Г.: В еврейской традиции в случае засухи объявляется пост. Ну и в зависимости от того, насколько долго длится засуха, этот пост как бы по нарастающей устанавливается. Дим, я хочу вернуться к нашему разговору несколько недель тому назад, потому что у нас получилась такая связка: мы тогда говорили о богоявлении, и сегодня у нас тоже разговор в каком-то смысле о богоявлении. По сути дела, этот разговор — об идоле, идолах, идолопоклонстве, служении идолам или магии и, с другой стороны, взывание к Богу и появление Бога — они оказались в каком-то смысле зарифмованы. Как вы правильно сказали, все зависит от того, кто, где, когда и при каких условиях это делает. В одних случаях это эпифания, это богоявление, вмешательство Бога, а в других — вроде бы все то же самое, похожее действие, но это идолопоклонство, и это то, что должно быть признано совершенно неправомерным. В связи с этим получается, что, когда мы имеем дело с подобного рода описаниями, у нас всегда есть эта неопределенность. Мы еще раз можем вспомнить — в начале нашего разговора мы говорили о парадоксе: Моисей разбивает скрижали, как будто бы это чужой бог, а тельца уничтожает так, как будто бы это свой бог. То есть он, по сути дела, меняет их местами, он говорит: вот это был ваш бог, а это вам чужой бог. Но потом он приносит вторые скрижали и как бы меняет одного бога на другого, то есть, по сути дела, происходит вот такая замена бога, который является идолом, на Бога, который является Богом чистого монотеизма.
Д.А.: Про Илью, как он победил в этом конкурсе с жрецами Баала — это же тоже очень характерное действие. Он что сказал сделать? Положить 12 камней (потому что 12 колен израилевых), хворост, воду полить, и после этого огонь снизошел с небес. Здесь прямо каждый элемент описания суперважный и имеет множество аналогов и параллелей. Идея, что огонь сходит с небес, настолько же была значимой, как и вода, которая нисходит с небес; и неудивительно, что такое количество чудес в разных традициях, в разных религиозных культурах, монотеистических в том числе, связано с явлением с неба воды или огня. И вот то, что здесь делает Илья: вода, а потом огонь нисходит — и это доказывает истинность Господа, это совершенно яркий пример. И не менее ярко, что 12 камней, символизирующих 12 колен израилевых, были использованы, потому что традиция некоторого символического дара небесам с просьбой о помощи (в данном случае — о чуде) является репрезентацией просителя. А это очень частая стратегия, когда вотивные дары — дары, которые приносят с просьбой о помощи или в благодарность за полученную помощь, — они могут быть либо драгоценностями, либо чем-то, так сказать, связанным с дарителем, очень часто репрезентирующим этого дарителя, то есть атрибут его ремесла или его эмблема, его символ, его герб. То есть это я — символ самого себя, я дарую тебе, Господи, и за это получаю от тебя помощь, и этим одариваю тебя за полученную помощь. Здесь то же самое: 12 колен израилевых как бы призываются как незримые просители, как репрезентирующие народ праведный, просящий Господа об истинном чуде.
У.Г.: Ну да, хотя народ на самом деле, может, и не совсем праведный. Это как раз в том числе жест объединения этого народа, то есть подразумевается некоторое исправление.
Д.А.: Репрезентирующий тот праведный народ, которым он должен быть.
У.Г.: Да, да, да.
Д.А.: Уж какой он на самом деле — это дело другое, но таким он должен быть.
У.Г.: Своего рода исправление.
Д.А.: Да, и итог совершенно закономерный: огонь, вода и камни, репрезентирующие народ избранный, вот они-то и производят истинное чудо — сошедший с небес огонь и посрамленные, в итоге уничтоженные, убитые буквально жрецы этого ложного тирского бога Баала.
У.Г.: Да. Ну, можно добавить, что, наверное, какой-нибудь высокий теолог, если бы присутствовал при этом, возможно, осудил бы Илью-пророка и сказал ему, что так делать не нужно, потому что иначе у нас получается что-то похожее на идолопоклонство, а Богу нужно служить совершенно иначе — единому Богу, Богу чистого монотеизма.
Д.А.: Но любой теолог, осуждающий пророка Илью, сам автоматически рискует перестать быть теологом, так что я бы не стал бы на месте теолога так делать.
