ИзТории-Пророки. Колесница Бога
Сериал проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Итро || Исайя, 6:1–7:3, 9:5–6
Гость выпуска: Дмитрий Антонов — доктор исторических наук, профессор кафедры истории и теории культуры РГГУ, старший научный сотрудник Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС, директор Центра визуальных исследований Средневековья и Нового Времени РГГУ.
Ури Гершович (У. Г.): Тема нашего сегодняшнего разговора — раздел Итро. Так звали тестя Моисея, по-русски его имя звучит Иофор. И соответствующий отрывок из пророка Исайи. И сегодня у нас в гостях Дмитрий Антонов — историк, специалист в области культурной антропологии, профессор РГГУ. Дима, здравствуйте.
Дмитрий Антонов (Д.А.): Здравствуйте, Ури, здравствуйте, дорогие зрители.
У.Г.: Я, как всегда, начну с изложения содержания недельного раздела и того отрывка, который читается в качестве дополнения. Итро, тесть Моисея, видит, что Моисей сидит с утра до вечера и принимает разных людей с разными претензиями, говорит: «Ты так замучаешься, нужно создать некую систему». И действительно, Моисей создает эту систему. Это первая часть недельного раздела. Дальше нам описывается подготовка к дарованию Торы. И завершается недельная глава богоявлением и знаменитыми десятью заповедями, которые провозглашает Бог.
А в качестве дополнения, хафтары, читается фрагмент из пророчества Исайи, где он, собственно говоря, описывает то же богоявление; «В год смерти царя Узияху, Озии, видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз его наполняли весь зал». Иногда переводят «весь храм» (хейхаль). Так содержание хафтары перекликается богоявлением.
Я думаю, что мы с этой темы и начнем — богоявление и связанные с этим ограничения. Моисей, например, говорит о том, что никто не должен подходить к горе, нельзя подниматься на гору. Ну и само богоявление описывается, как мы знаем, в довольно красочных образах.
«А гора Синай дымилась вся от того, что сошел на нее Господь в огне, и восходил дым от нее, как дым из печи. И тряслась вся гора чрезвычайно, и звук шофара (это труба такая) становился все сильнее. И Моисей говорил с Богом, а Бог отвечал ему голосом». Вот такое описание в Пятикнижии. Ну и, соответственно, Исайя тоже видит Бога. Дима, передаю вам слово.
Д.А.: Это действительно очень красивое, яркое и красочное описание богоявления (теофании), важного компонента разных религиозных традиций. В разных мифологических системах есть много интересных рассказов, историй, мотивов, связанных с тем, как смертный, тленный человек может или не может увидеть Господа. Ну или шире — духа, божество, смотря, о какой мифологической системе мы говорим. И это проблема каждый раз, потому что есть некоторый принципиальный диссонанс между тленным человеком, созданным из праха, и высшим созданием, небожителем. Как правило, здесь проходит четка граница визуального: узреть Господа земными глазами либо опасно, либо невозможно. Недаром мы видим эти описания содрогающейся горы, дыма, читаем описание гласа Господня, но в зримом облике Господь не является.
У.Г.: В Торе написано: «Моисей говорит: „Покажи мне лик свой“, и Бог ему говорит: „Да не может узреть меня человек и остаться в живых“». Этот мотив, в общем, довольно часто встречается в Писании.
Д.А.: Именно. Лицезреть Господа смертельно опасно. Ну, пожалуй, самый красочный мотив такого рода — один из греческих мифов.
Зевс, посещавший, как известно, много замечательных, прекрасных девушек, являлся своим земным любовницам по-разному, а за Зевсом по пятам следовала его несчастная жена Гера и мстила всем его земным пассиям и их детям. Такая история произошла с Семелой. Когда Зевс занимался с ней любовными утехами, Гера решила отомстить ей и сделала это весьма изобретательно. Она посоветовала Семеле в качестве награды от Зевса попросить, чтобы он явился ей в истинном его облике. Ну и ничего не подозревающая Семела попросила. Зевс, тоже, возможно, ничего не подозревающий, начал преображаться в громовержца, он становился все больше и больше.
Засияли молнии, и что произошло с Семелой? Прах и пепел, она просто сгорела. Остался, правда, еще ребенок, которого Зевс поместил в свою ногу, чтобы выносить его. Вот такая замечательная греческая легенда, которая показывает нам, что не нужно стараться увидеть Бога смертному человеку, ничего хорошего из этого не выйдет. Эта идея очень интересно развивается в разных традициях. Основываясь на ветхозаветных текстах, в Средние века христиане, полагали, что не только Господа нельзя узреть смертными очами, но и даже дьявола, демонов. Это может быть смертельно опасно для человека. Вот, например, в XIII веке Цезарий Гейстербахский, знаменитый цистерцианский монах-проповедник, рассказывает, что был некий аббат Вильгельм, который однажды изгонял демона из одержимой.
И по просьбе новиция, послушника монастыря (любопытство — опасная штука), он решил приказать этому дьяволу, чтобы тот явился в истинном облике. Новицию очень захотелось поглядеть на царя демонов своими глазами. И эта одержимая начала расти, стала огромной, как башня, глаза у нее стали как огненные колеса. Бедный новиций при смерти лежит, все при смерти лежат, и аббат Вильгельм запрещает дьяволу: уходи, все — и он исчезает. Нельзя видеть не только Господа, но даже падших ангелов, любых потусторонних акторов.
У.Г.: Ну, на самом деле идея какая? Земной мир и небесный — это совершенно разные субстанции, и, находясь в земном мире, человек не способен увидеть что-то небесное.
Д.А.: Это очень важный мотив, что земной, смертный, тленный человек не может узреть потустороннее — Бога, или духа, или божество. Он кочует в мировых культурах очень широко. И он всегда очень интересно объединяется со множеством других мотивов, где человек постоянно контактирует с небожителями, постоянно их каким-то образом видит. То есть одно другому не противоречит. В христианстве, кстати, все эти опасности, связанные с теофанией, рассматривались иначе. Были обходные пути. Какие именно? Вот как, например, изобразить явление Моисею Господа в горящем кусте?
У.Г.: Неопалимая купина, да.
Д.А.: В центр горящего куста начали помещать Марию и Христа-младенца.
То есть для христиан богоявление случилось в акте боговоплощения, и Бог явился в земном теле. А следовательно, это земное тело изображать можно. Это обходной путь. Исторически это несколько противоречиво выглядит, но закрепляется в христианском искусстве: Моисей говорит с горящим кустом, т.е. с Христом и Богоматерью.
У.Г.: В Писании Бог постоянно обращается к праотцам. Он встречается и с Авраамом, и с Яаковом. Но каждый раз мы можем заметить, что само богоявление не описывается или описывается как-то особенным образом. Например, Авраам встречает трех мужей (потом выясняется, что это то ли ангелы, то ли Бог), которые с ним разговаривают.
Они как раз являются в каком-то образе, доступном земному человеку. Или когда Яаков видит свой сон: Бог стоит на лестнице.
Что он видит, нам не сказано; сказано, что Бог стоит на лестнице и ангелы ходят вниз и вверх. Опять же, образ является вполне земным в каком-то смысле. Исайя описывает это следующим образом: он видит Господа, сидящего на престоле высоком.
«Перед ним стоят серафимы, шесть крыльев у каждого из них. Двумя прикрывает каждый из них лицо свое, двумя прикрывает ноги свои и двумя летает». Вот такие красивые серафимы. «И взывал один к другому и говорил: свят, свят, свят Господь воинств, вся земля полна славы его». Это то, что видит Исайя.
У нас есть еще одно описание в начале пророчества Иезекииля, где подробно говорится об ангелах. Там есть четыре головы — быка, орла, льва, человека; там же колеса, на иврите — офаним и глаза вокруг этих колес. То есть он видит что-то невероятное, и это все называется божественной колесницей. Это не Бог, а божественная колесница.
Все такого рода описания взаимодействия с миром небесным оказываются фантастическими. Интересно, что талмудическая литература рассматривает эти два пророчества, два видения — видение Исайи и видение Иезекииля — параллельно. И говорят, что и тот и другой видели на самом деле одно и то же.
Д.А.: Формы явления Бога всегда по-разному трактовали. Некоторые, естественно, были склонны к каббалистическим трактовкам, некоторые — к символическим, а некоторые объединяли одно с другим, что довольно интересно. Это породило очень-очень много разных изобразительных традиций, очень много разных интересных сюжетов и мотивов, связанных с теми же серафимами, херувимами или даже с ветхозаветными видениями Господа. Как, например, видение Ветхого денми в белых сияющих одеяниях в пророчестве Даниила, которое начали трактовать как видение Бога-отца.
То есть все-таки возможно его увидеть, как писали некоторые средневековые авторы. И так начали его изображать. Другие авторы говорили: «Категорически неправильно, так нельзя, Господь всемогущий, вездесущий. Какой еще старец, какая еще седая борода — это образ немощи, а не силы и вездесущести». Но тем не менее образы такого Ветхого денми, старца, Бога-отца распространились в христианском искусстве очень широко и, в общем, до сих пор существуют. А что касается серафимов, херувимов, престолов в виде колес, то с этим связана целая огромная история, которая у каждого из этих упомянутых персонажей возникла и развилась в средневековой культуре. Например, описание серафимов как огненных шестикрылых повлияло на самые разные практики. Ну вплоть до того, что, например, в ходе христианской литургии, когда дьякон перекрещивает орарь у себя на спине (это элемент службы, подготавливающий всех к главному таинству причастия), это ассоциируется с перекрещенными крылами серафимов. Такие совершенно неожиданные символические связки могли возникать. Явление серафимов с четырьмя ликами — человека, орла, тельца и льва — тетраморф, который оказался очень важным для христианских авторов и художников; он распался на четырех отдельных персонажей и стал каждый символом, как известно, одного из четырех апостолов.
И вот тут как раз к вопросу о символических или буквалистических трактовках. Понятно, что христиане начали изображать апостолов рядом со зверем, который был ассоциирован с одним из них. Соответственно, Иоанн чаще всего — это орел, Матфей чаще всего как ангел изображается.
Но в определенный момент среди простых верующих, ну и явно среди каких-то склонных к буквалистическим трактовкам священников, распространилась идея, что это некие самодостаточные святые звери, их изображали с нимбами: с нимбом орел, телец и лев.
И пришлось специально установление принимать, что нельзя, категорически запрещено изображать отдельно зверей, отдельно тетраморфа с нимбами, без фигур апостолов. Запрет вынужденный, но если даже вынести за скобки такие наивные толкования, то, конечно, шестикрылые огненные серафимы, херувимы и престолы в виде колес очень плотно вошли в христианское искусство. Когда Дионисий Ареопагит, анонимный неоплатонический автор IV в., скрывающийся под именем Дионисия, ученика апостола Павла, создал систему ангелов, расположив их лестнично и иерархично, там высшую ступень заняли серафимы, потом херувимы, потом престолы. Собственно говоря, херувимы оказались вторыми, одними из самых значимых ангелов в его иерархии, и, как мы знаем из Библии, изображения херувимов были в Храме Соломона, они стояли и над Ковчегом.
У.Г.: Да, тоже с крыльями.
Д.А.: Вот, и это стало одним из обоснований в Средние века для возможности изображения небожителей. У христиан было несколько обоснований того, почему можно изображать Господа, незримых ангелов, небожителей, в отличие от еврейской и мусульманской традиций, где это нельзя делать или почти всегда нельзя.
У.Г.: В еврейской традиции, действительно, изображения, конечно, были невозможны. И даже толкования тем, связанных с божественной колесницей, были отчасти запрещены. В Мишне. говорится о том, что о Маасе Меркава, божественной колеснице, не рассказывают даже одному человеку, даже один на один, разве что он умудрен и способен к самостоятельному постижению. Речь идет даже не о теофании, а только об объяснении того, что такое божественная колесница. Потому что божественная колесница — это ключ к пониманию устройства мироздания. Если я понимаю, что такое божественная колесница, я понимаю все. И дальше в Талмуде приводится такой рассказ.
Вот рассказ о раббане Йоханане бен Заккае. Однажды он путешествовал верхом на осле, а рабби Элиазар бен Арах шел следом и погонял осла. И вот этот рабби Элиазар бен Арах обращается к рабби Йоханану бен Заккаю и говорит: «Обучи меня одному из разделов Маасе Меркава. А тот ему отвечает: «Разве не учил я вас: не объясняют Маасе Меркава даже одному ученику, разве что тот умудрен и способен к самостоятельному постижению».
Немножко он подкалывает этого рабби Элиазара бен Араха: получается, что он не способен к самостоятельному постижению.
Тогда этот раби Элиазар бен Арах говорит: «А позволь мне, рабби, изложить перед тобой то, чему ты уже меня обучил. «Ну, говори», — сказал рабби Йоханан. Он поспешил слезть с осла, закутался в талит и сел на камень под масличным деревом. И рабби Элиазар бен Арах спрашивает: «А почему ты слез с осла?» Он говорит: «Ну смотри, ты толкуешь божественную колесницу Маасе Меркава. Божественное присутствие приходит к нам, шхина (это божественное присутствие) нисходит к нам, ангелы служения сопровождают нас. Возможно ли, чтобы я в это время сидел на осле?»
То есть получается, что толкование этой божественной колесницы, собственно говоря, влечет за собой репрезентацию. И вот начал рабби Элиазар бен Арах толковать Маасе Меркава. И сошел огонь с небес, и пламя охватило все деревья кругом, и деревья все запели гимн. И вот что это был за гимн: «Хвалите Господа с земли, все чудища морские и обитатели бездн, все деревья плодоносные, кедры… Аллилуйя!». (Пс.148:7–9). Отозвался ангел из огня и сказал: «Это и есть божественная колесница».
(Вавилонский Талмуд, Хагига 14б).
Вот таким образом в талмудической литературе описывается эта самая Маасе Меркава.
Д.А.: Вот как раз если мы упомянули 148-й псалом, где все твари земные, небесные, морские хвалят Господа, то он тоже очень интересно, конечно, обыгрывался в средневековой культуре. Возникла даже отдельная иконография, построенная на тексте этого псалма, которая называется «Хвалите Господа с небес», где изображается в центре — что? Та же теофания.
Для христиан это, конечно, Рождество, когда Господь стал зрим и доступен в материальном мире, а вокруг ровно все то, что в псалме описано. То есть птицы небесные хвалят Господа, звери земные, звери морские хвалят. Такими этажами выстроена иконография, где показан весь воображаемый бестиарий Средневековья, потому что, понятно, там изображаются самые фантастические создания. В русском варианте таких икон или фресок, которые можно увидеть, фантастическими тварями оказывались и слоны, и крокодилы, и кто угодно наравне с единорогами, какими-нибудь грифонами. И это очень интересная для визуального анализа композиция. А что касается идеи, что произнесение святых текстов или каких-либо значимых вещей — тоже некоторая теофания, то это, безусловно, абсолютно так. И в какую бы мы ни посмотрели сторону, какую бы религию мы ни стали рассматривать, произнесение определенного рода текстов — это сакральный акт, перед которым тоже нужно трепетать, падать ниц, закрывать глаза. То есть это некоторое проявление Господа в земном мире, пусть посредником оказывается человек, это произносящий.
У.Г.: Более того, здесь же у нас во время явления Бога на горе Синай сказано следующее: «И они видят голоса» (роим эт ха-колот). То есть то, что они видели, — это голоса. Голос, глас становится зримым. И поэтому понятно, что, возможно, толкование этому следует. А Исайя говорит:
И заколебались косяки дверей от голоса взывавших, и дом наполнился дымом (то есть опять дым, так же как и в богоявлении на горе Синай). И сказал я: «Горе мне, погиб я (тот же самый мотив гибели), ибо я человек с нечистыми устами, и среди народа, чьи уста нечисты, живу я, а очи мои видели царя — Господа воинств». И подлетел ко мне один из серафимов, и в руке его уголь горящий; и взял он щипцами с жертвенника, и коснулся он углем уст моих, и сказал: «Вот коснулось это уст твоих, и грех твой снят будет, и вина твоя будет прощена». И услышал я голос Господа, говорящего: «Ну кого пошлю я, кто пойдет для нас?» И сказал я: «Вот я, пошли меня».
Любопытно, как это пересекается с мотивом косноязычия Моисея. Моисей говорит: «Куда же я пойду, я косноязычен, я тяжелоуст и тяжелоязычен, я не смогу ничего объяснить». А Бог отвечает: «Ну а кто дает человеку уста, кто, собственно, управляет человеческой речью, не я ли?» Моисей сопротивляется, и Бог его все-таки посылает. Исайя, в отличие от Моисея, вызывается сам, говорит: «Я пойду». После того, как ему проделана вот эта самая операция — прикосновение углем с жертвенника.
Д.А.: Это акт очищения, который бесконечно важен для разных религиозных традиций: омыть, пусть символически, руки, ноги, лицо, одежды омыть, надеть новые чистые одеяния и так далее — при любом соприкосновении с чем-то святым, сакральным. А здесь это очень ярко выражено, здесь просто уста, чтобы они могли стать вместилищами божественных слов, должны быть очищены горящим углем. Это самое яркое выражение той же идеи очищения человеческой плоти, нечистой, смертной, тленной, чтобы сделать возможным контакт с Господом. И этот мотив — Исайя и очищающий его уста ангел — бесконечно варьировался в культуре. Вспоминаем «Пророка» Пушкина и другие литературные реминисценции.
У.Г.: Это да, да.
Д.А.: Но интереснее всего этот мотив работал в средневековой культуре. К примеру, возникла изобразительная композиция «Похвала Богоматери».
Понятно, что христиане прочитывают Ветхий Завет как толкование, сбывшееся для них, поэтому Богородица и Младенец Христос — это то, о чем для христиан и толковали все ветхозаветные пророки. И в этой композиции Богоматерь окружена пророками — Иеремия, Исайя, Гедеон и так далее. Каждый держит некий атрибут, связанный с ним, и от имени каждого пророка есть текст. «Аз, я, Иеремия, тебя, Богородица, пророчествовал» таким-то образом. «А я, — Гедеон говорит, — руном орошенным тебя предзнаменовал». Что говорит Исайя, и что он держит в руках? Клещи с углем, которым были очищены его уста. Но иногда он держит ложку. В чем здесь смысл?
Смысл первый. Праздник Сретения отмечает встречу Богоматери со старцем Симеоном в Иерусалимском Храме. Симеон берет младенца Христа на руки и говорит: «Вот ныне отпущаешь меня, Господи, по глаголу твоему, с миром». И уходит, счастливый, умирать, увидев рожденного Мессию. В песнопениях этого праздника Богородица, которая из рук в руки передает Младенца Христа Симеону, ассоциируется с серафимом, который вкладывает огненный уголь в уста Исайи. И Симеон говорит: «Ты, Богородица, Христа мне вручаешь, аки как ангел клещами Исайе уголь преподнес». Это первая связка.
Ну а вторая связка — что очень важно для христиан и связано с Богом и с устами — это, конечно, причастие. Как можно чудесным образом пресуществившиеся в плоть и кровь Господню хлеб и вино взять в рот? Опять эта проблема. В молитвах перед причастием есть специальные слова: «Да не опалюсь я», то есть да не опалятся мои уста от этого. И возникает непосредственная связка, что это можно делать ровно так же, очистившись молитвой, покаянием, по модели Исайи. Он своей молитвой, покаянием был очищен Господом. Неудивительно, что в композициях «Похвалы пресвятой Богородице» у Исайи клещи могут заменяться на иносказательную «лжицу» — ложку, которая очищает рот во время причастия.
У.Г.: Любопытно, что в конце этого отрывка Бог говорит Исайе: «Пойди и скажи этому народу: слухом услышите — и не уразумеете, и очами смотреть будете — и не увидите, ибо отучнело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами и не услышат ушами, не уразумеют сердцем и не обратятся, чтобы я исцелил их». То есть странная история. Бог посылает Исайю, предупреждая о том, что его не услышат, никто не увидит, никто не раскается. Примерно то же самое происходит и с Моисеем, который приходит, и его не слышат, не видят то, что он пытается представить. Даже во время богоявления на горе Синай — что говорит народ Израиля Моисею? «Ты давай иди говори с Богом, а мы уж как-нибудь здесь останемся, потому что мы чувствуем, что мы умрем сейчас». Здесь, на самом деле, есть указание на готовность услышать и увидеть. По сути дела, получается, что восприятие и возможность восприятия божественного голоса, божественного видения — чрезвычайно индивидуальная вещь. Исайя видит одним образом, Иезекииль видит другим образом; народ Израиля видит так, Моисей — иначе. Получается, что здесь есть очень жесткая система того, каким же образом донести до конкретного человека хоть что-то из мира небесного. В частности, Исайе сказано: «Они тебя не услышат». Исайя дальше спрашивает: «И сказал я: надолго ли, Господи?» А он сказал: «Доколе не опустеют города и не останутся без жителей, и домы без людей, и доколе земля эта совсем не опустеет, превратившись в пустыню». То есть, по-видимому, настолько истончится слой человеческий, их останутся просто единицы. И вот эти единицы, может быть, будут способны воспринять голос Бога. Другими словами, несмотря на обилие описаний встречи с Богом и зарисовок на тему теофании, это огромная проблема, потому что это смертельно опасно. Вот такой получается странный парадокс теофании. Ну, мы, в общем-то, начали с этого, со смертельной опасности. А здесь не просто смертельная опасность, но и ограниченность восприятия.
Д.А.: Она, наверное, оказывается, скажем так, критической или устрашающей. Когда сообщество, коллектив видит Господа в некоторых проявлениях, зачастую грозных, — огонь сходит с небес, потрясается земля, глас, — это такие способы взаимодействия с Божеством, которые не могут быть постоянными. Даже регулярными они не могут быть, иначе все общество будет постоянно в страхе, в ужасе, в трепете пребывать. Они экстраординарные, и поэтому говорят: «Моисей, удались, общайся, а мы будем как-то в более спокойных условиях дожидаться более спокойного, так сказать…»
У.Г.: А потом ты нам перескажешь.
Д.А.: А ты нам потом все объяснишь, да. А что, собственно, они делают, пока Моисей уходит в эту страшную зону непосредственного контакта? Они делают себе золотое изваяние и начинают взаимодействовать с Богом неправильным способом, да и не с тем Господом.
Пытаются взаимодействовать привычным, нормативным способом — так, как это комфортно для сообщества, в такой регулярной модели. А как это комфортно? Практически в любой религиозной традиции подразумевается при этом некоторый образ — изваяние или плоскостное изображение, которое становится субститутом. Безопасным, легким для восприятия, он тебя не испепелит, но при этом он способен откликаться на твои желания. Ты его одариваешь чем-то, он тебя одаривает в ответ, и это безопасно. А вот дрожащая гора, объятая дымом, — это опасно и страшно. Евреи поступают закономерно, они хотят общаться с Господом с комфортом.
У.Г.: Через посредника, то есть через видимый образ и через понятное слово. Это не что иное, как идол. И таким образом, в общем, неслучайно на горе Синай звучит предупреждение об идолопоклонстве: «Да не будет у тебя богов рядом со мной, не будет у тебя богов других». Поскольку мы уже заговорили про десять заповедей (конечно, отдельная потребовалась бы передача, чтобы проанализировать каждую из них), одна из этих заповедей звучит немножко странно, потому что она, по сути дела, является заповедью подражать Богу хоть в чем-то. А в чем, собственно говоря, человек может подражать Богу? Только отдыхая. То есть это шаббат. Слово шаббат означает «прекращение деятельности».
У нас в Декалоге звучат такие слова: «Седьмой день — суббота — Господу, Богу твоему. Не делай никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришелец твой, который во вратах. Ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них, и почил в день седьмой». То есть Бог прекратил деятельность и отдохнул в этот самый седьмой день. И, соответственно, заповедь субботы — это не что иное, как предложение еврейскому народу подражать Богу в этом отдыхе. В чем-то другом сложно, а вот в отдыхе можно подражать.
Д.А.: Это очень интересно. То есть получается, одна из важнейших заповедей — заповедь «неделания», ничего не делать.
У.Г.: Не делать, да.
Д.А.: Может показаться даже как-то человеку светскому, со стороны, странным и удивительным, а на самом деле это важнейший элемент различных религиозных традиций. В Средние века, кстати, это очень интересно изображали: почил Господь в день седьмой. Рисовали буквально спящего в кровати Господа, он лежит и спит. То есть почил, заснул. В замечательном «Апокрифе о Тивериадском море», который распространился на Руси в XVII в., хотя в основе его лежит очень древняя легенда, Господь творил мир вместе с дьяволом. Это христианизация легенды о птице-нырке, которая создала землю, подняв ее со дна морского. В этом апокрифе рассказывается, что дьявол ныряет, поднимает землю со дна морского и вместе с Господом творит мир. Причем Господь, конечно, творит мир хороший, а дьявол в это время плюет в разные стороны — и возникают всякие негодные и непотребные болота, горы, овраги и прочая дрянь, которую на Земле можно встретить повсеместно. А после акта творения, Господь ложится и засыпает.
Тот же мотив, но дьявол решает выбросить Его в воду, воспользовавшись ситуацией. Он видит: Господь спит, выброшу-ка я его в воду. Он берет Его на руки, бежит на север, но земля на север распространяется, на юг — то же самое, на запад, на восток. Устал дьявол, положил Бога. Тот просыпается, и дьявол как ни в чем не бывало говорит: «Ну что ж, Бог, давай Землю освятим». А Бог его перехитрил и говорит: «Да нет, ты только что уже во все стороны меня носил и землю освятил». Вот такая очень любопытная контаминация самых разных мотивов, но в центре опять идея, что Господь спал в седьмой день. А как это конвертируется, например, в структуру христианских праздников? В очень многих праздниках годового цикла и в некоторых экстраординарных праздниках, которые в разных регионах устанавливали специально по какому-то случаю, по какому-то поводу, был важен запрет на работу.
У.Г.: Как и в еврейской традиции, то же самое, да.
Д.А.: Ну, как бы отталкиваясь от традиции иудейской, у христиан седьмой день — воскресенье, он еще назывался «неделя», то есть, собственно, «неделанье» (поэтому понедельник — это «после дня «ничегонеделанья»), и это действительно день службы, молитвы и так далее. Но там нет такого строгого табу на работу, как в еврейской традиции. А вот с некоторыми праздниками это табу было связано. Почему? Это определяется структурой праздника. Что это такое вообще? Каким образом ты почитаешь некоего актора? Это может быть не только Господь, но в христианской традиции еще и святой. Ты принципиально совершаешь необиходные действия. Ты одеваешься не в обиходную, а в праздничную одежду. Ты ешь не обиходную, а особую праздничную пищу. И ты совершаешь действия, но не обиходные, то есть ты не работаешь, а можешь молиться, можешь что-то такое благочестивое делать, но главное, не делать обиходного. А отсюда и многочисленные запреты. Если ты будешь подметать, убирать, дрова рубить и так далее, — что с тобой произойдет? В славянских традициях тебя может покарать этот святой. Если ты женщина и ты пряла или подметала, потом явится Параскева Пятница и тебя за это поколет, или глаза тебе выколет, или что-нибудь такое сделает аналогичное, нехорошее с тобою. На Руси это было связано с установлением обетных праздников. Когда идет какая-то беда, угроза, мор, например эпидемия, молятся святому, чтобы он помог, защитил, чтобы беда обошла стороной. Если действительно эпидемия не поражает деревню или какая-то другая беда прошла стороной, ну там пожар, что-то еще, то устанавливается праздник в честь этого святого в этот день, то есть все сообщество говорит: «Мы этот день годы, годы, годы вперед будем праздновать». И что это значит — мы будем праздновать? Мы не будем работать. А дальше возникали очень интересные табу на разные виды работы.
По XIX веку материал мы смотрим, во Владимирской или в Вологодской губернии мужики собирались и договаривались: вот этот день — эпидемия; мор стороной прошел — прекрасно. Мы в этот день теперь всегда не будем брать в руки топоры, колющие, режущие предметы; собирать грибы можем, охотиться можем, а рубить или подсекать дерево не можем, так договорились. А в другом регионе договорились, что даже грибы нельзя брать, и строго следили за соблюдением этих запретов. А если кто-то бы их нарушил, то он рисковал навлечь на себя личные кары: у него в семье урод родится, например, или что-нибудь такое произойдет. И даже карами, которые может послать святой или Господь на все сообщество. Поэтому могли таких виновных искать. Например, если засуха произошла, говорить: «А вот эта женщина, она в праздник-то что-то такое убиралась в доме», и как-то ее наказывать за это. Ну, по счастью, как правило, в славянских традициях это была мягкая кара: ее, например, обливали водой, чтобы дождь пошел в итоге. Но все равно, виновницу находили по принципу, что она нарушила запрет на работу в праздник.
У.Г.: Я добавлю, наверное, как это трактуется в талмудической традиции, какие работы запрещено делать. 39 работ, которые запрещены. Талмудическая традиция выводит их из тех работ, которые совершались в Храме, то есть все работы, которые совершались в Храме, нельзя делать. Причем здесь Храм? Почему? Потому что на самом деле суббота, шаббат — это образ будущего мира для еврейской традиции. В будущем мире Храм уже создан, ведь создание Храма — это не что иное, как попытка соединить небо с землей. В частности, это ожидание всемирной теофании, когда все человечество узрит, наконец, Бога и станет ему поклоняться. Для того чтобы это произошло, необходимо построить Храм. Коль скоро суббота является образом будущего мира, то эти работы нужно прекратить. Мы еженедельно устраиваем перформанс будущего мира. Если это уже произошло, то понятно, что все храмовые работы должны быть запрещены. Есть так называемые парадигмы, парадигматические работы, и дальше у них есть ответвления. Например, зажечь сегодня электрический свет — это не что иное, как зажечь огонь.
