ИзТории-Пророки. Праща сюжета
Сериал проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Хаей Сара || 3 Царств, 1:1–1:31
Гость выпуска: Борис Юхананов — театральный и кинорежиссёр, теоретик и педагог, художественный руководитель Электротеатра Станиславский.
Ури Гершович (У. Г.): Тема нашего сегодняшнего разговора — недельный раздел Торы «Хаей Сара» («Жизнь Сары») и соответствующий отрывок из Книги царств.
И сегодня у нас в гостях режиссер, художественный руководитель Электротеатра «Станиславский» Борис Юхананов. Боря, привет.
Борис Юхананов (Б.Ю.): Привет, Ури.
У.Г.: Как всегда, я начну с изложения содержания недельной главы и отрывка, а дальше мы проанализируем этот отрывок с той или иной стороны. Недельный раздел, несмотря на то что он называется «Хаей Сара» («Жизнь Сары»), начинается с рассказа о ее смерти.
Она умирает, а Авраам покупает специальное место, которое называется «пещера Махпела» («двойная пещера»), где он должен ее похоронить. И дальше говорится следующее: «И состарился Авраам, вошел в преклонные лета». И вот, когда он состарился и вошел в преклонные лета, он просит своего слугу Элиэзера найти жену для его сына Ицхака, и Элиэзер отправляется к родственникам Авраама. Там длинная история о том, каким образом он это делает; в общем, он приводит Ицхаку невесту Ривку (Ревекку). И недельная глава почти заканчивается.
Но есть еще небольшой кусочек, который для нас, может быть, важен, потому что в конце рассказывается еще о том, что Авраам взял в жены некую Кетуру. И описываются дети этой самой Кетуры, наложницы, и дети, которые родились у Ишмаэля, первого сына Авраама от египетской наложницы Агарь.
На этом заканчивается недельный раздел. А вместе с этим недельным разделом читается отрывок из Книги Царств. И отрывок этот начинается словами: «И состарился царь Давид, вошел в преклонные лета». То есть на самом деле выбор этого отрывка, видимо, связан с той фразой, которая была в отношении Авраама. Авраам состарился и пришел в преклонные лета — здесь Давид состарился и пришел в преклонные лета. И дальше рассказывается о том, как один из сыновей Давида, Адонияху (или Адония), самовольно пытается взять в руки царство, хотя на самом деле Давид обещал его Соломону.
И пророк Натан идет к одной из жен Давида, Бат-Шеве (Вирсавии), и говорит ей: «Нужно идти к Давиду и как-то рассказать ему, что происходит, что Адонияху самовольно берет себе царство». И Бат-Шева приходит, действительно, к Давиду; Давид, несмотря на преклонные лета, возмущается этими действиями Адонияху и говорит: «Нет, нет, конечно, Соломон, как я и обещал, будет царем».
Вот вкратце содержание и недельной главы, и того отрывка, который читают в дополнение к нему. Боря, теперь я предлагаю сделать следующее: попробуем прочитать этот отрывок из Книги царств и взглянуть на него так, как будто бы это некая пьеса. Здесь действительно есть, по-моему, некие основания для того, чтобы сделать из этого сюжета какую-то пьесу.
Б.Ю.: Спасибо за рассказ. Просто ты, когда рассказывал историю, связанную с Давидом, завершил ее не так, как, собственно, в хафтаре завершается эта история, и это важный момент. А завершается она тем, что он не просто сказал: «Конечно, Соломон будет царем», но он его, по сути, утвердил царем, после чего его помазывают на царство, звучит шофар, и все, что необходимо, делается. Там есть удивительная фраза: народ это приветствует. Причем тотально приветствует, более того, так громко кричит, что «земля раскалывается», как написано в тексте.
У.Г.: Боря, совершенно верно, это продолжение отрывка. Но хафтара заканчивается на словах Бат-Шевы, когда Бат-Шева говорит: «Ну и хорошо, что утвердил». А тот текст, который идет дальше, не входит в хафтару, его почему-то не читают.
Б.Ю.: Ну, я его доскажу тогда. Мы же его не читаем, а пересказываем. Возможно, имеем на это право.
У.Г.: Пересказываем. Имеем право.
Б.Ю.: И тогда вот непослушный сын…
У.Г.: Адонияху.
Б.Ю.: Адонияху, да, он устроил пир. На этот пир он позвал всех, кроме пророка Натана, Шломо, его матери Вирсавии и еще ряда важных сановников, священников и друзей Давида. Что, собственно, и вызвало тревогу Вирсавии. Она с этим и приходит к Давиду и говорит: «Вот он позвал всех, нас не позвал. И это кончится тем, что он, утвердив себя царем (они все на пиру уже обращаются к нему как к царю), нас-то, собственно, потом убьет».
У.Г: Ну да, к этому все и шло, да.
Б.Ю.: И, так как они сговорились с Натаном (это тоже интересный момент), то Натан приходит чуть позже — насколько позже, мы не знаем, но мы понимаем, что все происходящее идет во время пира.
Вся вторая часть, на которую обращает внимание хафтара, происходит одновременно, синхронно с тем, как движется пир. Как он там движется, мы не знаем, но мы понимаем, что в этот момент там пируют и называют плохого сына Давида царем, обращаясь к нему.
У.Г.: У нас сцена разделена на две части. В одной части сидят пирующие, а в другой Давид принимает Бат-Шеву и Натана.
Б.Ю.: Да-да, так или иначе, это два параллельных процесса. Натан приходит и, собственно, напоминает Давиду о том, что он обещал. Вообще, вот эти напоминания, эти обещания тоже сопровождают жизнеописание Давида, его историю, этот текст постоянно. Это очень интересно, потому что эти обещания даются твердо, потом каким-то таинственным способом забываются зачем-то, потом они опять в какие-то важные моменты вспоминаются и выполняются. Перед тем как происходит действие, всегда существует интрига с обещанием, некая петля, которая так или иначе разрешается, причем часто неожиданно. И это, конечно, имеет отношение к драматической составляющей того потока действия — или текста, если говорить точнее, с которым мы имеем дело.
У.Г.: Я бы сказал, что это один из мотивов Писания как такового. В Священном Писании этого очень много, не только в истории с Давидом. Это все время происходит. В том числе и Бог что-то обещает. Да, Бог что-то обещает, и Ему тоже напоминают.
Б.Ю.: Да-да-да. И если смотреть на это с точки зрения драматической, или сценарной, или режиссерской и давать такого рода комментарии или размышлять об этом, то можно увидеть, что эти петли как бы производит своеобразный ткацкий станок, который ткет повествование, этими петлями его фундаментально фиксируя. На эти петли мы обращаем внимание и здесь. Сейчас-то мы берем только часть. Я думаю, мы вернемся к нашей, буду надеяться, благословенной встрече и получим возможность до конца прочесть историю Давида, включая его смерть, потому что уже смерть Сары мы получаем, а смерть Давида — она отложена. В данном случае мы имеем дело как бы с разрешением петли, то есть с завершением петли, первой петли, а еще будут нас поджидать эти петли внутри повествования, потому что, напоминая это обещание, Натан подразумевает «свершение петли» — введем такой внутренний термин. И оно происходит, потому что это как бы петля, наброшенная на Давида, — петля Творца в виде обещания. Я просто хочу напомнить, что, собственно, с этого и началась его божественная карьера, когда он раскручивает пращу и выпускает камень, и убивает Голиафа; здесь мы тоже имеем удивительный образ этой как бы по-своему включенной в повествование петли. И вот начинается опять эта петля, теперь я добавлю «праща» — петля-праща, если ты мне позволишь так метафорично рассуждать.
У.Г.: Да-да, почему бы и нет.
Б.Ю.: Но для драматического ощущения это важно. Вот праща продолжает по жизни Давида свою работу, и камень летит. Соломон становится царем, он берет на себя эту миссию — по сути, происходит ее передача.
У.Г.: Безусловно, да, конечно.
Б.Ю.: Эта миссия как нить проходит сквозь всю жизнь Давида. Если на секунду увидеть в действии этот ткацкий станок повествования, то вот он обещает, земля раскалывается от криков народа, и пир прерывается. И дальше написано: каждый пошел своим путем. Как будто распустили одну ткань, а другая собралась. Из повествования мы понимаем, что предназначенная Давиду миссия создать священную династию свершилась. И третий царь восходит на престол священного Израиля. А там все расходятся, и на этом как бы заканчивается эта часть повествования.
У.Г.: Да.
Б.Ю.: Интересно, что если двинуться путем нити, то эта фраза, которая звучит в Книге царств таким образом: «И состарился царь Давид, вошел в преклонные лета», — в каком-то смысле и говорит об ослаблении нити. Мы как бы видим ткаческие приключения в Божьем станке, в котором свершается священная история, но свершается она неоднозначно. В ней много приключений и много такого саспенса, происходящего с этой нитью. За этим, собственно, интересно следить.
Мы можем говорить о разных подходах, как это принято в истории переводов священного текста в драматическое или кинематографическое действие. Мы можем рассуждать об этом психологически, то есть говорить о своеобразной нарушенной конвенции в семье, дисфункции, которая происходит с царским родом. И мы можем даже проследить, выйдя за пределы главного, что, собственно, есть в этом тексте; за пределы священного напряжения ткани — мы тогда можем с разных сторон воплощать эту историю в сценарии, или в фильме, или в режиссерском разборе и даже в игре в театре.
Вот, говоря о дисфункции рода, например, мы можем говорить о том, что как пренебрегал отец Давидом, отправив его на пастушье царство, так потом Давид уделяет недостаточно внимания своим детям и женам.
У.Г.: Ну да, то есть взаимоотношение отец-сын и его трансформация.
Б.Ю.: Отец — сын, семья в роду, любовь. Это драма, которую можно отсюда вытащить и о ней рассказывать. Единственное, чего здесь не будет, это не будет Господа Бога, и, собственно, у нас не получится вот этой ткани, как это ни парадоксально. Поэтому я бы в эти стороны не стал ходить, я предлагаю посмотреть на это иначе. Возьмем чуть за рамками того фрагмента, о котором сейчас у нас идет речь, к самому началу истории. Давид отказался надевать доспехи Саула, и вообще, странным было это предложение, учитывая, что Саул огромный, такой же, как, по сути, Голиаф. Можно предположить, что Голиаф и ждал, когда, наконец, Саул дрогнет и выйдет на бой. Потому что они более или менее соразмерны.
У.Г.: Может быть, нет, но, по крайней мере, он крупнее Давида точно.
Б.Ю.: Он намного крупнее Давида, и он предлагает ему надеть свои доспехи. И это странность, поставим знак вопроса. А Давид естественно и в то же время каким-то особым образом отказывается от этого и, по сути, передоверяет себя Творцу. После чего закручивается первая подлинная петля в этой истории.
Интересно, что он отрубил голову, как я помню сейчас, Голиафу его же, Голиафа, мечом. И потом были приключения этого меча, он потом тоже через особого рода петлю повествования вернулся к Давиду. Я об этом говорю только потому, что с этой секунды возникает первый узел. В режиссуре эта петля, или эта праща на самом деле, по отношению к действию так и называется — узел. Поэтому в самой истории первый узел, на мой взгляд, оказывается там, где Давид, отказываясь от какой-либо защиты, полностью передоверяет себя Творцу. Ткань натягивается до узла, праща выстреливает, скажем так, убийственным камнем, и Голиаф повержен.
Вот с этой, собственно, энергии — пружины, петли, пращи — по отношению к действию и начинается развитие. Это то, что нас интересует. Вот эта история напряжений и расслаблений — пращи, нити Творца, необходимость этого Творца Давиду и так далее — вот она является основной историей. Если посмотреть, история этих отношений с Творцом и есть основная и единственная, возможно, история, описанная в Псалмах. Вот сейчас я произнесу строчку из Псалмов, которая мне кажется важной: «В свете Твоем мы видим свет». На русский это так переводится, помнишь?
У.Г.: Нет, не помню.
Б.Ю.: А я вот возьму ее как основную сейчас, если позволишь.
У.Г.: Ну конечно, почему нет.
Б.Ю.: Поскольку «в свете Твоем мы видим свет», постольку нить натянута. Как только свет видится каким-то другим образом, уже не в свете Творца, что-то начинает происходить с Давидом и что-то начинает происходить с историей. Именно тогда появляются силы на изменение сюжета, именно тогда восстают дети, происходят убийства и всяческого рода катаклизмы. Это и есть для меня, это и соответствует строке: «И состарился царь Давид, вошел в преклонные лета». Недаром ему все время холодно.
У.Г.: Да, чуть дальше говорится о том, что ему все время холодно. Боря, ну вот в этом контексте, наверное, нужно сказать и о ключевом моменте, который здесь проступает через этот текст — у нас же приходит Бат-Шева. То есть сами отношения Давида и Бат-Шевы, которые являются сомнительными, но тем не менее порождают Соломона. С этой точки зрения это что? Это свет или его ослабление?
Б.Ю.: Это, конечно, узловые моменты: появление Бат-Шевы, вообще связь с Вирсавией, недаром мы говорим «связь». Я сейчас не буду обсуждать вопрос, имел ли Давид право забрать у своего военачальника жену — есть разные мнения, и мы их знаем. Одни мудрецы говорят, что да, имел, потому что, послав его на войну, освобождал, тем самым, от брачных клятв. Другие говорят, что нет, а даже если бы и освобождал, все это выглядит нехорошо. И это одно из пяти или четырех его прегрешений, которые надо принять. Иначе мы не поймем и не узнаем о том, как он раскаялся и какова была степень его подлинного исправления. И он не приблизится к каждому человеку, потому что каждый человек в своей жизни грешит.
Все это очень мудрые и прекрасные рассуждения и с той стороны, и с этой, они очень правильные. Но как только мы начинаем говорить о движении нити, о работе ткацкого станка действия и драмы, мы в эту секунду не этому придаем значение, а тому, как, собственно, происходит действие. Мы обращаем внимание на натяжение и ослабление этой петли. Бат-Шева всегда появляется в жизни Давида, перед Давидом, когда нить ослабеет, чтобы снова ее натянуть. Так же происходит и здесь. Ее появление в повествовании связано с тем, что нить, во-первых, уже довольно серьезно ослабла, потому что он не может даже, будучи великим любовником, взять свою прекрасную наложницу.
У.Г.: Авишаг.
Б.Ю.: Да, Авишаг, которая согревала его, и мы к этому подошли в предыдущем размышлении. Она его согревала, прямо ложась к нему, чтобы телом своим согреть его хлад. Но при этом он ее не брал.
У.Г.: Борь, я сейчас приведу мидраш — не знаю, поможет он или нет, ты скажешь. Но он очень любопытный, про эту Авишаг и ее связь с Давидом. Мидраш рассказывает потрясающую историю по поводу того, что вот она греет-греет Давида, и Давид ей не овладевает. Она ему говорит: «Женись на мне». Он говорит: «Я не могу, мне запрещено». Она говорит: «Ну, знаешь, вор, когда не может украсть, всегда говорит, что он праведник». Такими словами она его поддевает.
Б.Ю.: Потрясающе.
У.Г.: Он говорит: «Ну, приведите Бат-Шеву». Приходит Бат-Шева, и, как говорит мидраш, «после этой встречи ей пришлось 13 раз подтираться». То есть он овладел Бат-Шевой 13 раз на глазах Авишаг, показывая, что у него силы есть. Она говорит: «А почему же я запрещена тебе?» Потому что царю положено только 18 жен, а она была девятнадцатой (Вавилонский Талмуд, Санхедрин 22а).
Б.Ю.: Очень интересно. Наверняка здесь есть какой-то глубинный смысл, который отражается в количестве, в числе и так далее. Я сейчас к нему не могу прикоснуться, но я могу обратить внимание, опять-таки пользуясь режиссерским анализом, на то, что эти события практически совпадают с историей с Адонияху, эти ключевые события оказываются очень близки друг к другу. А потом они совсем сблизятся, и это таинственная вещь, уже это принадлежит практически финалу вообще всей истории, связанной с царем Давидом, и началу подлинной истории Шломо (Соломона), когда по каким-то неведомым умыслам или намерениям Адонияху обратится к Шломо с просьбой выдать за него Авишаг. Ну хорошо, он обратился с просьбой, что тоже странно: что это тогда случилось с Авишаг, скрытое от наших глаз, что надо было обратиться к новому царю с просьбой, чтобы он выдал за своего брата наложницу Давида, которую тот не взял. Самое удивительное здесь заключается в том, что именно за эту просьбу, казалось бы, никакой значимости не имеющую, Шломо и убил своего брата, обвинив его в замысле захватить трон.
И вот это невероятно таинственная и очень интересная загадка, расположившаяся в узлах этой истории. Тем самым что мы видим? Мы видим, что эта наложница больше самой себя.
У.Г.: Да, безусловно.
Б.Ю.: И она нам сигнализирует о чем-то очень важном в глубине этой истории.
У.Г.: Я скажу два слова про имена в Танахе. Имена в Танахе, в Священном Писании по большей части являются говорящими. Причем иногда имя имеет несколько значений, и мы думаем, как выбрать эти значения. Так вот, Авишаг — это одно из имен, значение которых не очень понятно. Но возможное значение этого имени — «мой отец ошибся».
Б.Ю.: А ты знаешь, что второе значение — «мой отец достиг?»
У.Г.: Да. Тогда она была бы Ависаг, да.
Б.Ю.: А если их объединить? Ну вот, есть и такое мнение. Но если их объединить, то «мой отец достиг того, что он ошибся».
У.Г.: Да, да, да.
Б.Ю.: Достиг ошибки.
У.Г.: Да. И еще любопытно, что средневековый комментатор Ицхак Абарбанель, который тоже очень внимательно к этому тексту подходит, говорит: а зачем вообще нам Писание рассказывает про эту девушку Авишаг? Он приводит три причины.
И одна из этих причин — именно то, что ты сказал: что она на самом деле сыграет определенную роль в этом повествовании. Ее роль не здесь, не в том, что она греет Давида, а в том, что произойдет в дальнейшем.
Б.Ю.: Я думаю, что и здесь, где она его греет, потому что ее же нашли как самую красивую девушку Израиля, отроковицу, девственницу. И в этом смысле она, казалось бы, абсолютно чиста перед историей, перед нами, читающими эту историю.
У.Г.: Да.
Б.Ю.: Она пытается согреть Давида, но мы можем косвенно понять: она его не согревает, потому что он ей не собирается овладевать, что косвенно подтверждает нам мидраш. Таким образом, она безвинна, но функция ее в повествовании и в сюжете, оказывается, не принадлежит «мейнстриму пращи». Вот так пока я, внутренне, буду говорить. Она какая-то другая. Но важно, что где-то в этот момент, когда он состарился, когда появилась эта отроковица, когда поднялось в намерениях Адонияху желание стать царем, и, более того, оно было настолько проявлено, что многие уже считали, что он царствует.
У.Г.: Он так себя и поставил, он считал, что он царствует.
Б.Ю.: Он так себя и поставил, да, там появились 50 бегущих перед ним каких-то воинов, он окружил себя армией, окружил себя целым правительством, состоящим из священников, из разного рода других служителей.
У.Г.: Да, конечно.
Б.Ю.: И дальше он объявил пир. То есть это созревает уже до предела. Потому что на этом пиру, по сути, и происходит его величание царем, и завершается его воцарение. Вот в этот момент приходит Бат-Шева.
У.Г.: Бат-Шева к Давиду, да.
Б.Ю.: Она приходит, посланная Натаном. То есть в этот момент пророк Натан получает сигнал от Творца. Таким образом, Творец дождался предельного усугубления ложной истории, дождался и выдержал, как это Он часто делает по отношению к своему возлюбленному Давиду. Выдержал, пока Давид не ослабнет, а его предыдущая слабость — это как раз история с Бат-Шевой. То есть ослабление нити, и вот он посылает Натану сигнал, Натан передает его Бат-Шеве, Бат-Шева приходит к нему, чтобы напомнить о его намерении. Нить начинает напрягаться, приходит Натан и завязывает узелок. Важнейший узелок этой истории. Воплощай!
При этом продолжается ложный пир. Происходит как бы торжество ложного царства, ложной версии. Можно это удивительным образом, если делать фильм, монтировать, как происходят события в покоях Давида, вместе у Натана и Бат-Шевы. Приход Бат-Шевы, уход ее, созревает уже напряжение, потому что пир достигает своей кульминации. И тогда, после того как ушла Бат-Шева, приходит Натан и сообщает Давиду, и восстанавливает в Давиде, я бы сказал так, связь с Господом, с Творцом, с Богом. И вот в эту секунду, по сути своей, и Давид начинает действовать, раскручивать пращу. И из пращи вылетает Соломон на царство, и мгновенно мы получаем удар по Голиафу, по Голиафу-пиру, по Голиафу-Адонияху, в котором разрушается земля и распускается, как нить, пир. Люди, как говорится, идут по своим путям.
У.Г.: Боря, здесь любопытно то, что само имя Адонияху означает «Господин мой — Бог». Вся компания Адонияху, у них у всех имена, которые связаны с тем, что Бог является их руководителем. То есть это как бы такое ложное наименование, они себе присваивают эту линию Бога, а линия Бога на самом деле выстреливает, как из пращи, в другом месте.
Б.Ю.: Да. Таким образом, в основе драматического напряжения, которое мы имеем, сталкиваются как бы две версии священной истории, две версии служения Творцу. И, сплетаясь, они порождают напряжение драматическое, ложное. И часто вот этот критерий не учитывается, я недаром сказал, что есть масса возможностей интерпретировать эту историю и превратить ее в сюжет. Но если не учитывать, что здесь сшибаются просто до высочайшего напряжения, когда народ кричит и раскалывалась земля. Вот этот раскол земли становится расколом ложной версии истории. И царь есть, и имеет право, и есть вокруг него правительство и священники и так далее. И в эту секунду появляется решение Давида, когда в нем восстановилось напряжение нити и он берет в руки пращу. Вот это путь Шломо, начавшийся без какой-либо битвы, что тоже поразительно, без каких-либо катаклизмов, которые могли бы заинтересовать любого зрителя, возможно, но здесь это не так происходит. Как бы в секунду все прекращается, и полностью Шломо оказывается во главе священного Иерусалима и Израиля.
У.Г.: Да, там любопытно еще — это тоже текст, который не входит в хафтару, но тем не менее, раз уж мы про это говорим: Адонияху, испугавшись мгновенной перемены, которую, видимо, он почувствовал, ничего не может сделать, хотя, казалось бы, есть у него соратники и он мог бы вести борьбу. Но вот то, что ты сказал, произошло мгновенно — и что же он делает? Испугавшись, что Шломо его сейчас казнит, он хватается за жертвенник.
Б.Ю.: Это невероятно интересно. Тот самый жертвенник, который связан с важнейшей историей Ковчега, это же этот жертвенник.
У.Г.: Ну да, жертвенник единственный. Вот он держится за жертвенник.
Б.Ю.: За рога.
У.Г.: Да, за рога жертвенника. Хотя на самом деле в Писании сказано, что, если кто-то там повинен смерти, «возьми его даже от жертвенника». И тем не менее это его последняя надежда, он хватается за этот самый жертвенник. Он просит пощады у Соломона, держась за этот жертвенник, как будто бы уже положив себя на этот жертвенник.
Б.Ю.: Да, да. Но, с другой стороны, с точки зрения драмы, за которой мы следим, он приникает к Творцу. Он приникает к Нему и тем самым пытается продемонстрировать свое приятие произошедшего.
У.Г.: Или это самомимикрия?
Б.Ю.: Нет, нет, тогда мы делаем его очень хитрым, раздвоенным, и он не может тогда быть сыном Давида. Я не думаю, что это мимикрия. Надо смотреть на него как на цельное существо, просто пошедшее ложным путем. Он же младший брат Авессалома и старший брат Соломона. Не может так себя вести младший брат Авессалома и старший брат царя Соломона. И недаром он претендует на царство. Нет, я бы не давал ему никаких симулякрационно-мимикрических жестов, ни в коем случае. Потому что он пережил потрясение, вот я могу образом это передать, если в кино. Представь себе этот пир, представь страшный крик народа, и мы видим, как начинает раскалываться земля, причем как в землетрясении. Понимаешь, это же трясется земля, потому что перестраивается все ее основание. Он уже торжествует там, на пиру, и трещина, которая раскалывает весь Иерусалим, проникает на пир. И прямо посреди пира мы видим, как разверзается земля — как страшный природный катаклизм, подчеркивающий происходящий катаклизм в отношениях с Творцом. Это восстановление силы Давида, ее воплощение. И тогда с этого пира все бегут, куда глаза глядят, «по своим путям», как говорит текст. И вот это подлинное, конечно, мощнейшее начало следующей части или завершение этой истории. И конечно, он бежит сам тоже к жертвеннику.
У.Г.: То есть искренне раскаявшись, ты считаешь?
Б.Ю.: Он как бы в эти рога вцепляется. Он боится трещины, это практически физиологический акт. Я вот это хочу показать, внутри этого образа — трещины, которая пройдет сквозь пир. Потому что это уже чисто физические вещи, когда тебя выбрасывает как бы само появление этой жуткой и в то же время великой трещины, сопровождаемое криком всего израильского народа. Это катаклизм, равный рассечению моря, я не знаю. Понимаешь, это такого же рода катаклизм. И вот тогда, в отношениях с этим катаклизмом, срабатывает этот акт, когда он виснет и вцепляется в рога жертвенника. И вот это может быть финал первой части. Мы чуть-чуть еще визуализируем, как бы прикасаемся к каким-то важным точкам. И дальше начинается вторая часть истории, к которой мы еще вернемся.
У.Г.: Да, Борь, не знаю, как наши зрители, а я вижу эту картину. И мне кажется, любопытно теперь взглянуть на недельную главу. Почему вот этот фрагмент сопоставлен с недельной главой про Авраама? Казалось бы, там все очень спокойно. Авраам достиг возраста 175 лет. Давиду было всего 70. Он пришел в преклонные лета и просит своего слугу отправиться искать жену Ицхаку. Казалось бы, там все тихо и гладко. Но я недаром упомянул Кетуру и Ишмаэля, о которых говорится в недельной главе.
Ведь Кетура тоже рожает Аврааму детей, и Ишмаэль тоже один из претендентов, это еще один сын Авраама. И возможно, поставившие эту недельную главу рядом с этим текстом из Книги царей, хотели обратить наше внимание на то, что, несмотря на тишину такую вроде бы той истории с Авраамом — ну, идет Элиэзер, выбирает невесту, что такого. Он, правда, обращается к Богу и говорит, загадывает как бы, что если выйдет такая-то и такая-то девушка и напоит моих верблюдов, тогда это точно она. Так и случается.
И возможно, что миссия Элиэзера, выбор жены Ицхаку — это не что иное, как тоже продолжение; как ты это назвал — праща. То есть она вроде бы в Писании протекает тихо, а на самом деле, возможно, там разыгрывается тоже драма. Драма борьбы за то, кто же будет продолжателем Авраама.
Б.Ю.: Позволишь продолжить?
У.Г.: Да.
Б.Ю.: Тут два момента. Бесспорно, это так, и там есть катаклизм, с Ривкой связанный, потому что, когда она увидела Ицхака, подъезжая к нему на верблюде, сказано, что она упала с верблюда. И вот это падение с верблюда — она как бы низверглась с верблюда, как я это понимаю, на Ицхака.
Вот если это как-то передавать, она может просто упасть с верблюда, но она же видит его, и она чувствует, насколько они друг другу принадлежат. Поэтому она забывает о об этой примитивной реальности, и она вся охвачена назначением, которое ей Творец дал, настолько, что просто падает с верблюда в объятия к Ицхаку. Так я вижу эту сцену. Я бы так ее создавал в живописи, или в кино, или даже в театре, что было бы наиболее сложно, потому что потребовались очень серьезные технические приспособления, но это можно было бы придумать. Это очень красивая, как мне кажется, сцена вот этих объятий. Но катаклизм, конечно, есть. И он связан с Сарой, как мне кажется. Недаром мудрецы говорят о том, что Сара умерла, потому что Господь повелел принести в жертву Ицхака.
У.Г.: Она узнала о том, куда они пошли, да.
Б.Ю.: Узнала, да. Уже и так это невероятное напряжение. С этого начинается глава. Опять здесь книга, текст содержит в себе потрясающее драматическое напряжение, и оно как бы параллельное: Авраам идет на гору — Сара умирает. Она умирает мгновенно, сразу. Я думаю, что этим сообщением Господь ее, как это ни странно, забрал. Просто, это сказав, Он ее забрал. И она ушла к Нему. Ее нет.
У.Г.: Если считать, что эти истории параллельны, Сара умирает как раз тогда, когда Авраам восходит на гору. Он приходит — Сара мертва. И после этого он ищет, где ее похоронить.
Б.Ю.: А он не знал, что Сара умерла, когда пошел на гору?
У.Г.: Не знал.
Б.Ю.: А где это сказано?
У.Г.: Нигде не сказано. Это просто два разных текста.
Б.Ю.: А я утверждаю, что он знал.
У.Г.: Наша глава начинается: «И вот Сара умерла». И тогда Авраам стал искать могилу.
Б.Ю.: Ну, он же совершил огромный акт. По сути, он же стал участником божественного символа. Все, что с ним происходит, показано не еврейскому народу, а показано всему миру и навсегда. Мудрецы почему-то предполагают, что, услышав это, Сара умерла. Я же иду путем мудрецов сейчас, вслед за ними.
У.Г.: Ну да, да.
Б.Ю.: Но, «услышав это, Сара умерла» — это значит, они услышали вместе, они же вместе. Недаром есть мидраш не буду сейчас его приводить) об их близости, что, когда они вместе в любви соединялись, уже в сто лет (как, собственно, родился Ицхак), сказано, что в этот момент птицы, летящие над ними, сгорали. То есть степень их страсти, любви и единства потрясающая. Это дает мне возможность предположить, что повеление они получили вместе, и в эту секунду умирает Сара. Я хочу свинтить как-то эту драму. Если я имею на это право.
У.Г.: Имеешь, конечно, почему нет.
Б.Ю.: Авраам идет — идет!
У.Г.: На гору Мория.
Б.Ю.: И совершает акт, который ему заповедовал Творец. Происходит подмена, замена, перемена, метаморфоза или трансформация огромная, на весь мир. И одна парадигма меняется на другую. И вот в этот момент мы слышим, как работает праща. Именно в этот момент. Вот эта нить опять напрягается предельно. И, собственно, возникает история: Ицхаку срочно надо найти жену. И Ривка падает на него с верблюда, и они сжимают друг друга в объятиях. Одни объятия, над которыми сгорали птицы, разомкнулись, и как бы в эту же самую секунду другие объятия сомкнулись, и птицы опять сгорают от их все той же божественной и земной страсти и любви, которой были наделены Сара и Авраам, а теперь Ицхак и Ривка. Поэтому это так важно.
У.Г.: Ну да, в подтверждение того, что ты говоришь, скажу, что в Писании сказано: когда Ривка вошла в шатер, то успокоился Ицхак по поводу смерти своей матери Сары.
Б.Ю.: Это опять узел. То недельная глава обращает наше внимание к узлам. По сути, отношение хафтары и основного текста дает нам возможность различить эту связь. Новый узел завязывается в этой связи.
У.Г.: Ну да, да. В этом, действительно, есть смысл совмещения этих двух текстов. Они дают нам то, что ты назвал пращой, или узлом. То есть и там, и там это происходит. Боря, спасибо большое. И надеюсь, что встретимся в тот момент, когда будем читать продолжение нашей книги.
