ИзТории-Пророки. Принципы раба
Сериал проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Мишпатим || Иеремия, 34:8–22
Гость выпуска: Юлий Гуголев — поэт, переводчик, телеведущий. Лауреат Большой премии «Московский счёт» (2007) и Премии «Поэзия» (2020).
Ури Гершович (У. Г.): Тема нашего сегодняшнего разговора — недельный раздел Мишпатим, что означает «Законы», и соответствующий отрывок из пророка Иеремии (Ирмияху). Сегодня у нас в гостях поэт Юлий Гуголев.
Юлий Гуголев (Ю.Г.): Здравствуйте.
У.Г: Попробуем поговорить о соответствующих темах в связи с поэзией. Коль скоро вы поэт, мы будем говорить о поэзии.
Ю.Г.: Попробуем.
У.Г.: Я, как всегда, начну с изложения содержания недельного раздела. Название «Законы» вполне отражает содержание этого раздела. Там очень много законов: о выходе раба на свободу; о непреднамеренном и намеренном убийстве; о женщине, которая вмешивается в драку мужчин; о бодливом быке; о яме, в которую можно упасть; о краже, поджоге; о том, что нельзя обижать сироту, вдову, и прочее. Очень много законов. Моисей излагает законы после дарования Торы, после того как произошло богоявление на горе Синай.
Излагаются законы, которые являются детализацией того, что народ Израиля принимает в качестве указаний. И завершается недельный раздел знаменитым высказыванием народа Израиля: «Наасэ ве-нишма» («Сделаем и услышим»). Парадоксальное высказывание — вроде бы сначала надо услышать, потом сделать, но народ Израиля отвечает вот таким образом. Это недельный раздел.
В качестве дополнения читается фрагмент из пророка Иеремии, посвященный рабству. Он связан с недельным разделом из-за упоминания закона о выходе раба на свободу, поэтому мы, собственно, с него и начнем. Раздел начинается со следующих слов: «Если купишь раба-еврея, шесть лет пусть служит он, а в седьмой год пусть выйдет на волю даром». И вот этот закон связывает недельный раздел с хафтарой, то есть с отрывком из Иеремии. А в отрывке из Иеремии мы читаем следующее: «Слово, которое было Иеремии от Господа после того, как царь Цидкияху заключил союз со всем народом, чтобы каждый отпустил на волю раба своего и каждый — рабыню свою, еврея и еврейку, и чтобы никто из иудеев не делал рабом брата своего, иудея».
Я скажу два слова о контексте этого пророчества Иеремии. Речь идет об осаде Иерусалима.
Вавилоняне осадили Иерусалим, и царь Цидкияху пытается каким-то образом снять осаду. Один из способов — отпустить рабов на свободу. Рабы в осажденном городе как бы и не нужны, потому что они должны работать в поле за городом. Поэтому возникает, видимо, такая идея. Ну и вроде бы все соглашаются: да-да, отпустим, все хорошо. Потом осада снимается на некоторое время, и работы в поле опять возможны. И хозяева этих рабов думают: «Что же мы их отпустили?» Ну, отпустили для того, чтобы осаду сняли. Вроде чудо произошло, осада снята, теперь можно их вернуть. И они возвращают их обратно. И тогда Бог говорит: «Я заключил союз с отцами вашими в тот день, когда вывел их из земли Египетской, и сказал: к концу седьмого года отпустите каждый брата своего». Вот это наш закон, который мы читаем в недельном разделе. То есть, по сути дела, Бог обвиняет народ Израиля в том, что этот закон — закон выхода раба на свободу — не соблюдается, в этом проблема. «И ныне обратились вы и сделали то, что справедливо в очах: объявили каждый свободу ближнему своему и заключили союз. Но потом взяли и передумали, обесчестили имя мое и вернули каждый раба своего и каждый рабыню свою, которых отпустили вы на волю». Ну а за это — снова осада Иерусалима и в конце концов разрушение города.
Надо сказать, что выход раба на свободу не только связан с шестью годами его работы, но есть еще закон о юбилейном годе, когда вообще должны быть отпущены все рабы и прощены все грехи. Такова тема нашего недельного раздела и дополнительного отрывка. Юлий, нам ничего не остается, как говорить об этой теме, теме рабства.
Ю.Г.: Да, замечательно, очень интересно то, о чем вы говорите. Я в первую очередь буду выступать сейчас не как стихотворец, а как читатель стихов, потому что мне кажется, что с этой темой и с тем, в особенности, что вы рассказали, замечательно перекликаются строки из пушкинского стихотворения «Деревня».
Мы все помним этот хрестоматийный текст, Пушкин описывает всякие красоты и все то, что радует его взор. Но ближе к концу стихотворения звучат такие слова:
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.
Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
О, если б голос мой умел сердца тревожить!
Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой витийства грозный дар?
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?
У.Г.: Пушкин прямо в унисон с Ирмияху (с Иеремией) говорит примерно о тех же проблемах.
Ю.Г.: И упоминает о даре витийства, надо сказать, — пророчества в данном случае.
У.Г.: Да-да-да, о порабощении человека человеком. И что с этим поделать, непонятно — этим же озабочен пророк Иеремия.
Ю.Г.: Да, а вот что касается слов «отпустите каждый брата своего» — в связи с этим, мне кажется, можно вспомнить строки Бродского из «Речи о пролитом молоке»:
Равенство, брат, исключает братство.
В этом следует разобраться.
Рабство всегда порождает рабство,
Даже с помощью революций.
Капиталист развел коммунистов.
Коммунисты превратились в министров.
Последние плодят морфинистов.
Почитайте, что пишет Луций.
Кстати, я посмотрел, что пишет Луций, что он имеет в виду. У него есть много афоризмов о рабстве. В частности, он писал о том, что худшее рабство — это рабство духа, самое страшное рабство, и что высшая свобода или высшая власть — это власть над самим собой, а самое страшное рабство — это когда человек становится рабом собственных страстей.
У.Г.: Ну да, то есть здесь скорее такое философское размышление о том, что же такое рабство. Кроме всего прочего, в словах Бродского мы слышим и утверждение о том, что не так-то просто отпустить раба на свободу.
Ю.Г.: О да!
У.Г.: То есть всякие декларации и борьба за свободу приводят к очередному порабощению. И возможно, это связано и с природой человека.
Ю.Г.: Безусловно. У того же Луция есть еще какая-то вещь, которую я вообще-то приберег под конец, но прочитаю сейчас, потом можно повторить: «Мало кого удерживает рабство. Большинство за свое рабство держатся сами».
У.Г.: Ну, на самом деле, в нашем отрывке недельном есть такой элемент. Потому что, когда говорится о том, что нужно выпустить раба на свободу после шести лет, на седьмой год, дальше говорится следующее: «Но если раб скажет: люблю господина моего, жену мою и детей моих, не пойду на волю (то есть в библейском тексте предусматривается такой вариант, когда человек держится за свое рабство), тогда пусть приведет его господин перед судьей, подведет его к двери или к косяку и проколет ухо шилом, и будет он служить ему вовек». Человек сам готов пойти на вечное рабство. Несмотря на то что библейский текст говорит об ограниченном времени, то есть можно использовать человека в качестве рабочей силы, но ограниченное количество времени. Тем не менее, как правильно замечает Луций, и библейский текст ему вторит, у человека иногда возникает стремление остаться рабом, остаться рабом навсегда.
В Вавилонском Талмуде этот момент обыгрывается определенным образом. Там говорится следующее: «Почему из всех органов тела прокалывают именно ухо?» И рабби Йоханан бен Закай утверждает, что Бог говорит следующее: «Это ухо, которое слышало на горе Синай, ибо сыны Израиля — мои рабы, а не рабы рабов. Вот это ухо, которое все это слышало, тем не менее он пошел и приобрел себе господина. Так пусть будет проколото его ухо». Ухо прокалывается именно потому, что это орган, который вроде бы слышал о том, что рабом быть не нужно, можно быть рабом Господа, но не рабом человека, — и тем не менее. Ну есть и толкование о том, почему двери, дверной косяк служат здесь именно таким местом, где прокалывается ухо. И рабби Шимон, сын рабби Иехуды ха-Наси цитирует: «Двери, дверной косяк были свидетелями в Египте, когда я переступил через дома евреев, в которых знак крови был пасхальной жертвой нанесен на притолоку. И там было произнесено: евреи — мои рабы, а не рабы рабов. Так пусть же вот эти свидетели — косяк дверной — свидетельствуют сейчас о том, что человек преступил эти слова и пожелал стать рабом». (Вавилонский Талмуд, Кидушин, 22б).
В библейском тексте возникает идея раба Божьего, знаменитый образ человека как раба Божьего. Например, евреи носят ермолку, это связано как раз с понятием рабства. Дело в том, что в Римской империи человек, который был свободным, не носил головного убора. А человек, который был в рабстве у кого-то, должен был носить головной убор. И в Талмуде рассказывается история, как один юноша пришел к своему учителю без головного убора. И тот его спрашивает: «А почему ты без головного убора?» Он говорит: «Потому что я свободный человек, я не раб». И тогда этот учитель ему говорит: «Как же ты не раб? Ты, может быть, не раб человека, но ты раб Бога, есть у нас господин, поэтому ты должен носить головной убор. И с тех пор этот фрагмент Талмуда и является, собственно говоря, источником закона ношения головного убора, обязательного ношения, которое религиозные евреи соблюдают.
Эта идея — господства Бога или восприятия Бога в качестве господина — на самом деле критикуется Гегелем. Я вспоминаю об этом: с одной стороны, понятная совершенно идея. Например, есть высказывание Эриха Фромма о том, что иудаизм, вообще-то говоря, это путь к свободе: человек отказывается от одного ограничительного фактора, другого, третьего и так далее.
В статье «Библейская концепция человека» Фромм приводит историю из Талмуда, где мудрецы спорят с Богом. Там некий рабби Элиэзер выступает как спорящая сторона, настаивает на том, что он прав, и в доказательство совершает какие-то чудеса. Ему говорят: «Чудеса не являются доказательством». В конце концов Бог не выдерживает, вмешивается в спор и говорит, что рабби Элиэзер прав — что вы спорите? А на это противоположная группа говорит ему: «А ты что вмешиваешься в спор? Тора же не на небе, она на земле, поэтому тебе вмешиваться не надо». Эрих Фромм на этом основании считает, что иудаизм на самом деле за то, чтобы человек в конце концов освободился и от этого рабства. То есть и рабом Бога не стоит быть.
А Гегель, который в своих «Лекциях по философии религии» описывает некие стадии развития духа, говорит об иудаизме как о религии, которая как раз связана с отношением «раб — господин».
С его точки зрения, оно является определенным этапом развития духа, который должен быть пройден. В отношении к господину раб имеет свое абсолютное существенное самосознание. Перед его лицом он все в-себе-сущее уничтожает; но именно таким образом он абсолютно восстанавливается для себя. То есть раб определяет себя по отношению к своему господину, и, несмотря на то что он как бы с себя снимает всю свою сущность, он, тем не менее, приобретает возможность себя обозначить. Гегель говорит, что существовать в качестве раба вполне возможно. Страх, в котором индивид рассматривает себя как ничто, помогает ему восстановить свою правомерность. То есть у раба есть аргументы для своего существования: я боящийся, я страшащийся, я определяю себя через страх. И это вполне нормальное определение, он твердо стоит на земле. «И так как теперь рабское сознание упорно стоит на своей единичности, и Бог есть единственный, исключающий всех остальных, господин, и это и есть Бог иудейского народа», — говорит Гегель, критикуя, конечно, иудаизм и говоря о том, что это пройденный этап. Есть более высокие формы религии, где нет отношения между человеком и Богом, связанного с отношением «раб — господин». Насколько Гегель прав, другой вопрос, можно его оспорить. Вот, например, Эрих Фромм как раз его оспаривает, говоря о том, что в иудаизме, в Талмуде человек освобождается в том числе и от Бога.
Ю.Г.: Да, я хотел сказать, что вот это преодоление, в общем, тоже какого-то кумира, страх Господень становится здесь кумиром.
У.Г.: Конечно.
Ю.Г.: И какой-то шаг к истинной вере можно проследить на примере замечательного стихотворения Осипа Мандельштама. «Люблю под сводами седыя тишины».
Первая строчка в этом стихотворении — Мандельштам перечисляет какие-то картины привычной ему религиозной практики.
Люблю под сводами седыя тишины
Молебнов, панихид блужданье
И трогательный чин — ему же все должны, —
У Исаака отпеванье…
(Я пропускаю)
Ветхозаветный дым на теплых алтарях
И иерея возглас сирый,
Смиренник царственный — снег чистый на плечах
И одичалые порфиры.
Соборы вечные Софии и Петра,
Амбары воздуха и света…
И вот финал стихотворения:
Не к вам влечется дух в годины тяжких бед,
Сюда влачится по ступеням
Широкопасмурным несчастья волчий след,
Ему ж вовеки не изменим:
Зане свободен раб, преодолевший страх,
И сохранилось свыше меры
В прохладных житницах, в глубоких закромах
Зерно глубокой, полной веры.
Замечательно.
У.Г.: Ну да, такое религиозное очень стихотворение Мандельштама.
Ю.Г.: О подлинной религиозности речь.
У.Г.: Страх должен быть преодолен с помощью зерна веры? Это страх смерти или страх какого рода? Или, может быть, это страх, о котором пишет Гегель, — страх раба перед своим господином?
Ю.Г.: Для меня загадка, конечно, это строчка «ему ж вовеки не изменим». Мне не кажется, что это призыв, а это скорее…
У.Г.: Ну, это как бы декларация скорее.
Ю.Г.: Ну да. Или сомнения в способности человеческой преодолевать этот страх.
У.Г.: Если говорить об освобождении за счет веры, то можно привести такой пример. Я прочту из Вавилонского Талмуда (Бава мециа, 85а): «В чем смысл написанного: малый и великий там, и раб свободен от господина?» Это цитата из Книги Йова. «Разве мы не знали, что малый и великий там, в загробном мире?» Разве мы не знали, что малый и великий там? (Там — имеется в виду загробный мир.) «Малый и великий там, и раб свободен от господина», то есть в будущем мире; в мире, который уготован после смерти нам; в мире, который наступит в конце времен, когда не будет ни зла, ни порабощения человека человеком, не будет смерти. Там все будет замечательно. Ну и вот толкователь говорит: «Разве мы не знали, что там будут все — и малый, и великий». Вот как надо понимать написанное: тот, кто умаляет себя перед словами Торы, оказывается великим в грядущем мире, а тот, кто как бы становится рабом слов Торы, тот оказывается свободным в грядущем мире. То есть речь тоже идет о рабстве — здесь, правда, немножко иной акцент, это не рабство господина. Тора это что? Тора — это указание. И человек, который умаляет себя перед словами Торы, все свои действия сверяет с Торой, то есть божественным указанием.
Но есть более сильное высказывание: «Тот, кто становится рабом слов Торы». То есть это рабство перед этим самым законом, или указанием. И он как раз оказывается свободным в грядущем мире. Только тот, кто сумел стать рабом этого указания, оказывается освобожденным в конце времен. Не знаю, насколько эта мысль созвучна тому, что говорит Мандельштам, я не уверен.
Ю.Г.: Я думаю — нет.
У.Г.: Да, это немножко другая мысль, но тоже про преодоление. Преодоление чего? Преодоление этого самого типа земного существования. У Мандельштама оно преодолевается с помощью веры, а здесь, в Талмуде, оно преодолевается с помощью не столько веры, сколько исполнения закона. В этом, собственно говоря, различие между иудаизмом и христианством. Ведь это стихотворение пронизано духом христианства, хотя там и Ветхий Завет упоминается, но, в общем, оно христианское, не иудейское.
Ю.Г.: Ну, преодоление там происходит каких-то, мне кажется, внешних проявлений, внешней атрибутики христианства, конечно. А можно вопрос, в связи с тем, что вы только что прочитали?
У.Г.: Да.
Ю.Г.: Он касается того, кто оказывается свободным в грядущем мире. Там ведь тоже будет закон или нет? Или об этом мы ничего не знаем?
У.Г.: Мы знаем, что в грядущем мире будет как раз полная свобода. На самом деле здесь что имеется в виду? Дело в том, что в этот самый грядущий мир не все попадут, согласно талмудическим представлениям.
Ю.Г.: Увы, это так.
У.Г.: Кто-то попадет, кто-то нет. Чтобы попасть в этот грядущий мир, нужно соответствующим образом вести себя в этом мире. Если грубо, получается следующее: если у меня более-менее равны прегрешения и заслуги, то я получаю пропуск, а если у меня прегрешений больше — увы. Там, правда, есть процедура очищения, и можно еще как-то получить этот входной билет, отправившись в чистилище, проведя там двенадцать месяцев, и после этого как бы заново подойти к вратам и сказать: «Вот у меня талончик, я вроде очистился, все нормально». А есть те, кто по определению никогда туда не попадут.
Ю.Г.: Но законом этого мира грядущего является свобода?
У.Г.: Да.
Ю.Г.: Или он существует без закона? Или сама свобода является законом?
У.Г.: Да, сама свобода. То есть это мир, в котором нет дуализма, нет противопоставления добра и зла. И в этом смысле ведь свобода — это что? Свобода — это выбор добра. По сути дела, как это понимается в религиозной традиции, что такое свобода? Это свобода выбирать добро. Я выбрал его внутренне, это не значит, что я буду делать добро, но я его внутренне выбрал. Дальше встает вопрос, как мне осуществить это добро. С точки зрения Талмуда, осуществление добра возможно тогда, когда я исполняю Тору. Потому что человек на самом деле не очень хорошо понимает, что такое добро, что такое зло. Я выбрал добро и иду с добром, но несу добро, предположим, с мечом. Отрубил кому-то голову, борясь за добро — а сделал зло. Такая незадача. Поэтому, становясь рабом закона, рабом указания, я осуществляю добро и попадаю в этот самый будущий мир.
Есть идея в еврейской традиции приобретения свободы или будущего мира за счет страданий. В книге «Исход» говорится следующее: «Если кто-то ударит раба своего в глаз или рабыню свою в глаз и повредит его, то должен отпустить его на волю за глаз», то есть за это повреждение. «Если он выбил зуб раба своего или зуб рабыни своей, то тоже пусть отпустит на свободу». Если господин наносит какой-то вред рабу, то он выпускает его на свободу. И Талмуд подхватывает эту идею, это удивительный такой пассаж из трактата Брахот. Есть понятие «страдания любви» — йисурим шель ахава (так это на иврите звучит). Что это такое? Это страдания, которые вызваны любовью Бога к человеку. «Кого любит Господь, того наказывает. Если из-за потери глаза или зуба раб выходит на свободу, то какова же будет награда того, чье тело целиком страдает?» То есть получается, что если Бог насылает страдания на человека, то это господин, который наносит ущерб телу своего раба. И тогда он должен вывести его на свободу. Такая аналогия между выходом раба в отношениях «человек — человек» переносится Талмудом на отношения между Богом и человеком.
Ю.Г.: Когда вы говорили: «Человек выбирает добро, человек выбирает свободу», вы невольно просто цитировали название знаменитого стихотворения-баллады Александра Галича «Я выбираю свободу», в котором он, конечно, говорит не о свободе за счет страданий, но о свободе как об отсутствии страха перед страданиями.
Если позволите, сейчас я напомню. Конечно, петь я не буду и не смог бы, а стихотворение вот такое:
Сердце мое заштопано,
В серой пыли виски,
Но я выбираю Свободу,
И — свистите во все свистки!
И лопается терпенье,
И тысячи три рубак
Вострят, словно финки, перья,
Спускают с цепи собак.
Брест и Унгены заперты,
Дозоры и там, и тут,
И все меня ждут на Западе,
Но только напрасно ждут!
Я выбираю Свободу —
Но не из боя, а в бой,
Я выбираю свободу
Быть просто самим собой.
И это моя Свобода,
Нужны ли слова ясней?!
И это моя забота —
Как мне поладить с ней!
Но слаще, чем ваши байки,
Мне гордость моей беды,
Свобода казенной пайки,
Свобода глотка воды.
Я выбираю Свободу,
Я пью с ней нынче на «ты».
Я выбираю свободу
Норильска и Воркуты,
Где вновь огородной тяпкой
Над всходами пляшет кнут,
Где пулею или тряпкой
Однажды мне рот заткнут,
Но славно звенит дорога
И каждый приют как храм.
А пуля весит немного —
Не больше, чем восемь грамм.
Я выбираю Свободу —
Пускай груба и ряба,
А вы — валяйте, по капле
Выдавливайте раба!
По капле и есть по капле —
Пользительно и хитро,
По капле — это на Капри,
А нам — подставляй ведро!
А нам — подставляй корыто,
И встанем по всей красе!
Не тайно, не шито-крыто,
А чтоб любовались все!
Я выбираю Свободу,
И знайте, не я один!
…И мне говорит «свобода»:
— Ну что ж, — говорит, — одевайтесь,
И пройдемте-ка, гражданин.
У.Г.: Да, замечательное стихотворение Галича, где выбор свободы не зависит от обстоятельств. Но вот это выдавливание раба по капле говорит, по сути дела, о том, что мы все изначально рабы, видимо, потому что что же выдавливать тогда, если нет. Есть самые разные мыслители, которые высказывали идеи относительно изначально рабской природы человека. Например, Аристотель в «Метафизике» говорит: «Свободным мы называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого».
Здесь не нужно путать с эгоизмом, имеется в виду, что человек осуществляет что-то самостоятельно, и в этом смысле это созвучно Галичу. Что значит «я выбираю свободу»? Я выбираю то, что определяет меня как человека, а не то, к чему меня принуждают. Не то, к чему меня склоняют, а исходя из своего собственного, как Кант бы сказал, «нравственного императива». Точно так же Аристотель говорит, что наука свободна. Какая наука? Метафизика, ибо она существует ради самой себя, все остальные науки являются науками, которые обслуживают что-то; он сравнивает свободу человека и свободу метафизики. «И поэтому обладание ею можно было бы по справедливости считать выше человеческих возможностей, ибо во многих отношениях природа людей рабская. Так что, по словам Симонида, Бог один иметь лишь мог бы этот дар», а человеку уже не подобает искать несоразмерного ему знания». Получается, что Аристотель, с одной стороны, говорит о рабской природе и о свободе человека, но сомневается в том, что эта свобода достижима. Словами Симонида философ говорит, что только Богу присущ этот дар.
Ю.Г.: На секунду вернемся к тексту Галича, когда он говорит: «А вы валяйте, по капле выдавливайте раба», вспоминается Алексей Максимович Горький, который по капле выдавливал раба: «по капле — это на Капри».
А если об истинной свободе или стремлении к ней мы сейчас говорили, то пушкинские строки «Из Пиндемонти» — что может быть более точной иллюстрацией этой темы!
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…
У.Г.: Парадоксальные слова у Пушкина, конечно. Здесь есть парадокс.
Ю.Г.: Довольно парадоксальные, особенно в наше время.
У.Г.: Да, «зависеть от царя, зависеть от народа», а в то же время «служить и угождать; для власти, для ливреи», но «не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи» и «[никому] отчета не давать, себе лишь самому». Прямо как Аристотель говорит.
Ю.Г.: «По прихоти своей скитаться здесь и там» — в наши дни это тоже не такая простая вещь.
У.Г.: Не простая, не простая.
Ю.Г.: Прихоть есть, а вот возможность…
У.Г.: Я же говорю, что здесь парадокс в том, что если я завишу от царя и от народа, то как же я могу по прихоти своей скитаться здесь и там? Здесь, конечно, парадоксальные какие-то строки Пушкина. Но если мы говорим о рабской природе человека, то есть и в Талмуде некоторые высказывания, которые тоже говорят о рабской природе человека.
Например, в трактате Псахим Вавилонского Талмуда говорится о Ханаане, сыне Хама. Я напомню, что у Ноя было три сына, один из них как-то не очень хорошо обошелся с отцом, там не очень понятно, что произошло, но отец его проклял и сказал, что сын Хама будет рабом.
И вот в Талмуде говорится, что пять вещей заповедал своим сыновьям Ханаан: любите друг друга, любите воровство, любите разврат, ненавидьте господина вашего и не говорите правды. (Вавилонский Талмуд, Псахим, 113б). Это пять черт раба — любить себе подобных, господина ненавидеть, правды не говорить, любить воровство и разврат. Такие качества — это качества раба, и комментатор средневековый говорит о том, что, собственно говоря, это вытекает из вот этой самой рабской природы Ханаана. То есть Ханаан в каком-то смысле парадигматический раб, он отличается вот этими характерными чертами. Ну и в трактате Йома Вавилонского Талмуда говорится о том, что «Святой, благословен Он, проклял Ханаана, и что же? Ест Ханаан со стола господина своего и пьет со стола господина своего». (Вавилонский Талмуд, Йома, 75 а). То есть это проклятие — проклятие раба — оно не совсем работает. Он проклят, а он чувствует себя нормально. За счет своих пяти качеств он совершенно спокойно в своей рабской шкуре пребывает. У него есть господин, он его кормит и поит, больше ему ничего и не нужно. Это характеристика парадигматического раба. То есть Талмуд не говорит, что любой человек является рабом по своей природе, но говорит о том, что существуют, видимо, потомки Хама, это и есть рабы. Потомственные.
Ю.Г.: Я в ответ могу прочитать только строфу современного поэта Николая Байтова:
Вышел я на крыльцо — и рассвет был розов.
Косо висел на плетне недомалеванный лозунг.
Сохла фраза — белая в поле красном.
Слово «слава» пахло пленом и рабством.
У.Г.: Ну да, если мы ассоциируем этого потомственного раба с советским существованием, то, конечно, это атмосфера рабства.
Ю.Г.: Ясно, что это не та слава.
У.Г.: Слава КПСС, конечно.
Ю.Г.: Конечно, да. И вот еще одно стихотворение не так давно ушедшего из этого мира замечательного поэта Алексея Цветкова, который похоронен в Израиле, ну и вообще последние годы жизни провел в Израиле.
было третье сентября
насморк нам чумой лечили
слуги ирода-царя
жала жадные дрочили
опустили всю страну
поступили как сказали
потный раб принес к столу
блюдо с детскими глазами
звонче музыка играй
ободряй забаву зверю
если есть кому-то рай
я теперь в него не верю
со святыми не пойду
соглашаюсь жить в аду
в царстве ирода-царя
кровь подсохла на рассвете
над страной горит заря
на траве играют дети
все невинны каждый наш
я предам и ты предашь
Страшные стихи, которые были написаны…
У.Г.: Да, он пишет это в 2004 году, насколько я понимаю, да?
Ю.Г.: Да, в связи с Бесланской трагедией это было написано, но вот последние строки — «я предам и ты предашь»…
У.Г.: Они скорее про сегодняшнее время совсем, да?
Ю.Г.: О да, о да. Но вот это рабство, которое ведет к предательству в конце концов, это, по-моему, очень, очень важная тема.
У.Г.: Конечно, тема, в принципе, неисчерпаемая — рабство, мы могли бы, наверное, еще долго с вами играть в пинг-понг Талмуда и русской поэзии. Но я знаю, что у вас тоже есть стихотворение, которое связано с нашим недельным разделом. Хотя оно не про рабство, оно на другую тему, но я думаю, что было бы правильно завершить наш разговор этим стихотворением.
Ю.Г.: Хорошо, спасибо. Буквально два слова: в этом стихотворении описывается знаменитый рынок в Тбилиси у Сухого моста. Много лет назад, еще до войны 2008 года, когда Грузия была в блокаде, люди жили очень трудно, они тогда на этот рынок, блошиный рынок, приносили просто то, что у них было дома. И там были какие-то удивительные рифмы, вещи, которые ты узнавал, как будто они из квартиры твоих знакомых.
В Тбилиси, где волнуется Кура,
когда ее не называют Мтквари,
по выходным, часов с семи утра
купца сговорчивого чуют антиквары,
передо мной товары разложив, —
а мне все кажется, что я их видел где-то,
еще когда мой бабушка был жив,
как будто вещи из его буфета.
В Германии ходил я на флёмаркт,
В Америке бывал я на ярд-сейлах,
но там иначе, отстраненней как-т’,
— среди вещей поломанных и целых
не жизнь в ее предсмертной пестроте,
а так, трофейных фильмов персонажи.
Но там они ж не наши — вещи те,
а тут уже, в Тбилиси, тут уж наши.
Кто покупал? Кому дарил потом?
Кто на кого орал: «Держите вора!»
Вот бронзовая девочка с зонтом…
Вот блюдце кузнецовского фарфора…
Вот гобелен с семейством у реки,
на нем уже не различите лиц вы…
Прищепка в виде маленькой руки…
Серебряный стаканчик «В день бармицвы…»
(Возможность же все это описать —
эмаль кантонскую или сервиз саксонский, –
единственная, в общем, благодать…
Вот и описывайте! Чё я вам, Херсонский?)
Среди других торгующих людей
запомнилась одна мне старушонка
тем, что в китайской вазе перед ней
заметил я мышонка, — нет, крысенка!
Действительно, рот длинен, зубки кривы,
черты лица остры и некрасивы!
Что ж я заладил! Экая брехня!
Прекрасны зубки. Видно это сразу.
Но как она попала в эту вазу?
Зачем она так смотрит на меня?
Ни тени зависти, ни замыслов пустяшных
не вызывает это существо.
Ей все на свете так безмерно страшно,
так живо все, что для иных мертво!
К примеру, швабра, пылесос иль веник.
— Калбатоно, — спрошу я, — сколько денег?
Но та не отвечает ничего.
Что? Будет день, когда она, рыдая,
увидит с ужасом, что вопреки годам
она всего лишь бедная норушка?
(Мне верить хочется, что добрая старушка
на мой вопрос ответит: — Нэ продам!)
Напоминает крошечное тельце:
«Не притесняй, не угнетай пришельца…»
Горит у ней на крошечном челе:
«…ни вдов и ни сирот, поскольку сами
такими же вы были пришлецами
когда-то там в Египетской земле».
Она сидит, как будто ни при чем,
но, в сущности, боясь пошевелиться.
Мне говорит ее умильный облик:
«…возопиют, и Я услышу вопль их…
и каждого из вас убью мечом,
когда Мой гнев на вас воспламенится…»
А если так, при чем тут красота
и почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором крыса та,
иль крыса та, которая в сосуде?
А глазки-бусинки горят во тьме Китая,
кого-то мне весьма напоминая.
У.Г.: Замечательное стихотворение.
Ю.Г.: Спасибо.
У.Г.: И в конце его мы видим цитаты из нашего недельного раздела: «Не притесняй, не угнетай пришельца, ни вдовы, ни сироты» и так далее. С нашей темой рабства есть определенная перекличка, то есть этот мышонок, или эта старушка, которая оказывается, или, может быть, каждый из нас, который оказывается в этом сосуде.
Ю.Г.: Про мышку — это интересная мысль, действительно, каждый из нас в какой-то момент чувствует себя мышкой в вазе…
У.Г.: Находится в сосуде.
Ю.Г.: Находится, да. И эта старушка в какой-то момент может себя почувствовать, и каждый из нас; и, конечно, последние строчки о том, что эти глазки-бусинки мышки, которые горят во тьме Китая, кого-то мне весьма напоминая, — мне она, конечно, напоминает меня самого.
У.Г.: Это понятно, да.
Ю.Г.: Собственный страх. Надеюсь, что это созвучно каким-то читателям будет.
У.Г.: Ну, здесь звучит и дополнительная мысль. «А если так, при чем тут красота?» То есть, если каждый из нас оказывается в этом сосуде, при чем здесь красота? «Сосуд она, в котором крыса та, иль крыса та, которая в сосуде» — что является красотой? Красотой является человек, который находится в этом своем ограниченном мире, или этот мир, который ограничивает человека, если я правильно понимаю эту мысль.
Ю.Г.: Каждый читатель — соучастник этого процесса, и каждый волен вычитывать то, что… Совершенно нет у меня никаких оснований возражать.
