ИзТории-Пророки. Ускользающий герой
Сериал проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Берешит || Исайя, 42:5–43:10
Гость выпуска: Александр Архангельский — кандидат филологических наук, профессор Школы медиа НИУ ВШЭ, почетный профессор Российско-Армянского университета (Ереван). В прошлом — автор и ведущий телевизионных программ «Против течения», «Хронограф», «Тем временем». Соучредитель Академии русской современной словесности. Автор научных и научно-популярных книг.
Ури Гершович (У. Г.): Новый годовой цикл, новая программа, и у нас есть изменения. Обычно мы сопоставляли недельные главы Торы с историей мирового искусства. В этом году мы будем сопоставлять не только недельные главы, но и так называемые хафтарот. Это отрывки из книг Пророков, которые читают в синагогах после недельной главы. Так вот, наша программа на этот год будет построена именно таким образом: недельная глава плюс отрывок из Пророков и, соответственно, мировое искусство литература и или философия.
Для начала я скажу два слова о том, что же такое эти самые хафтарот, как они появились, почему вдруг читают какие-то отрывки из Пророков. Есть мнение, что этот обычай, как и еженедельное чтение Торы, ввел в практику писец Эзра.
Есть и другая точка зрения, согласно которой во времена Антиоха IV Эпифана, устроившего гонение на еврейский народ, было запрещено читать Тору, и вместо этого стали читать отрывки из книг Пророков. И название «хафтара» происходит как раз от слова «лифтор» (освобождать или отпускать). Хафтара, получается, это то, благодаря чему иудей выполняет свой долг: несмотря на то, что он Тору не читает, он читает Пророков и это его освобождает от обязанности читать Тору. Эта версия дает объяснение самому названию «хафтара».
И наконец, третье предположение связано с тем, что некоторые группы, такие как самаритяне, например, отрицали святость пророческих книг, настаивая на том, что святой является только Тора, и чтобы продемонстрировать, что это не так, в практику было введено чтение отрывков из Пророков.
Это три версии, объясняющие практику чтения хафтарот. Интересно, что первые свидетельства о ней мы находим, как это ни странно, в Новом Завете. В Евангелии от Луки написано следующее:
И пришел (Иисус) в Назарет, где был воспитан, и вошел по обыкновению своему в день субботний в синагогу. И встал читать, и подали ему книгу пророка Исайи; и он, раскрыв книгу, нашел место, где было написано: «Дух Господень на мне, ибо он помазал меня благовествовать нищим и послал меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым — прозрение; отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благоприятное».
Это фрагмент из начала 61-й главы книги Исайи. Другое свидетельство мы находим в Талмуде, в трактате Мегилла. Там тоже есть рассказ о том, что один человек начал читать перед рабби Элиэзером фрагмент из пророка Иезекииля. И этот фрагмент был такой: «Оповести Иерусалим о гнусностях его». На что рабби Элиэзер ответил: «Прежде чем перечислять гнусности Иерусалима, проверь, нет ли гнусностей, совершенных твоей матерью». (Вавилонский Талмуд, трактат Мегилла, 25б). Когда проверили, обнаружили, что есть все основания сомневаться в происхождении этого человека. То есть он начал читать хафтару и тем самым выдал себя, оказался незаконнорожденным, хотя говорил о гнусностях Иерусалима.
Возникает вопрос, как определяются те отрывки, которые читают. И здесь тоже нет единого мнения. Во-первых, в разных общинах читают разное. Мы в нашем годовом цикле будем следовать ашкеназской традиции. А есть такое мнение, что человек, который выходил читать Пророков, может сам выбрать тот отрывок, который ему кажется правильным, интересным и соответствующим той главе, которую в эту неделю читали.
Вот такая история про хафтарот. И мне кажется, что здесь возникает очень любопытная тема древней интертекстуальности — можно так, наверное, сказать, да? То есть, по сути дела, чтение этого блока из Пророков соотносится с текстом недельной главы, так что должен возникнуть какой-то новый смысл. Или недельную главу мы смотрим с точки зрения того, как читается соответствующий отрывок. Или, наоборот, соответствующий отрывок читается в свете той недельной главы, о которой идет речь. Здесь возникает столкновение текстов.
А.А.: По существу, то, чем мы будем заниматься сегодня (и в течение, видимо, всего года ваша программа), — это тоже хафтарот. Только мы будем брать примеры из светской литературы. Ну, или не только литературы.
У.Г.: И искусства.
А.А.: Искусства, да. Мы можем взять картину Айвазовского «Хаос. Сотворение мира».
Это предшествие творению мира. Это тоже высказывание, это тоже текст, хафтарот. Только хафтарот, создающие интертекстуальность не из священных текстов или комментирующих священное, но текстов, отзывающихся на священное, не обязательно связанных с сакральной традицией.
Например, пастернаковское стихотворение, посвященное Мейерхольду. Это, с одной стороны, прекрасные стихи, а с другой — это тоже хафтарот, если хотите. Пастернак, возможно, и удивился бы, но это тоже хафтарот.
Так играл пред землей молодою
Одаренный один режиссер,
Что носился как дух над водою
И ребро сокрушенное тер.
И, протискавшись в мир из-за дисков
Наобум размещенных светил,
За дрожащую руку артистку
На дебют роковой выводил.
Той же пьесою неповторимой,
Точно запахом краски дыша,
Вы всего себя стерли для грима,
Имя этому гриму — душа.
Конечно, с точки зрения канонической, это полный хаос, из которого может родиться порядок, но еще не родился. Потому что все главы совмещены: первая глава книги Бытия, Сотворение мира и одно из сотворений человека.
У.Г.: Ну да, дух, который носился над водою, — это прямая аллюзия, цитата даже.
А.А.: Ну это расширяет наше представление о Библии, и даже наше представление о хафтарот. Я бы сказал, хафтарот во второй степени.
У.Г.: Да, наша передача построена именно так: соотнесение различных текстов, которые перекликаются друг с другом. Но перейдем к нашей недельной главе и к нашей хафтаре. Наша недельная глава — это начало, берешит, а раздел называется Берешит. И это, может, самый насыщенный недельный раздел — чего здесь только не происходит! Это и сотворение мира, и создание Адама и Евы, и первородный грех, и последовавшее за ним изгнание Адама и Евы из Райского сада, и конфликт Каина и Авеля, и первое убийство.
Это очень насыщенная глава, где очень трудно выбрать тему, на которой остановиться. А если говорить о нашей хафтаре, то это фрагмент из 42–43-й главы пророка Исайи (Ишаяху). Она начинается следующими словами:
«Так сказал Господь Бог, сотворивший небеса и распростерший их, разославший землю с произведениями ее, дающий дыхание народу на ней и дух, ходящим по ней». Мы видим, что начало этой недельной хафтары перекликается с началом книги Бытия: Бог, сотворивший небеса и землю, — с этого все начинается. Но дальше говорится так: «Я, Господь, призвал тебя к правде». (На самом деле в оригинале цедек — к справедливости.) «Возьму тебя за руку, и буду хранить тебя, и сделаю тебя народом Завета, светом народов, чтобы открыть глаза слепые, чтобы вывести узника из заключения, из темницы — сидящих во мраке. Я — Господь, это имя мое, и славы моей другому не отдам и хвалы моей истуканам не отдам».
Само творение здесь предназначено для того, чтобы передать людям закон, правду или справедливость. Потому что цель творения можно воспринимать, конечно, В еврейской традиции — и в талмудической литературе, и в более поздней — действительно ставится вопрос о том, почему Тора начинается с описания создания мира? Рабби Ицхак говорит так:
Разве не следовало начать Тору со слов: «Вот этот месяц будет для вас началом месяцев»? То есть с изложения законов, с первой заповеди. Почему же Тора начинается со слов: «В начале создал Бог»? И ответ такой: «Потому что Всевышний поведал народу своему силу деяний своих, чтобы отдать им удел народов». И когда народы мира скажут Израилю: «Вы разбойники, ибо захватили земли семи народов, обитавших в земле Ханаанской»; а те им ответят: «Вся земля принадлежит Всевышнему. Он сотворил и дал тому, кто, по его мнению, является достойным». (Берешит раба 1:2).
Тора начинается с рассказа о творении, потому что важно сразу ответить на вопрос, кто хозяин этого мира, кто его автор? Автор — Бог. И у Него есть определенные права.
А.А.: Одаренный один режиссер.
У.Г.: Да, да, одаренный один режиссер, именно так.
А.А.: А можно я вторгнусь опять? Я буду всё время вам мешать.
У.Г.: Нет, наоборот, вторжение только помогает.
А.А.: Потому что вы слишком много знаете, а я хочу получать ответы на вопросы. Два вопроса. Первый: если я правильно понимаю, пророк — это тот, кто предсказывает будущее и обличает настоящее. Но совершенно не тот, кто комментирует прошлое, потому что для этого есть другие библейские профессии — для толкования, комментариев, выстраивания полноты смысла. И вдруг выясняется, что пророк — это тот, кто, как у того же Пастернака написано:
Однажды Гегель ненароком
И, вероятно, наугад
Назвал историка пророком,
Предсказывающим назад.
Тут у Пастернака ошибка, я не знаю, преднамеренная или нет, про это споры идут, нам неважно. То ли Шлегель, то ли Гегель, на самом деле Шлегель, но, может быть, отчасти и Гегель.
Но тут про другое. Пастернак видит философа, поэта «пророком, предсказывающим назад», а на самом деле и пророк, оказывается, предсказывает назад. А зачем пророку, во власти которого будущее и настоящее, обращаться спиной к этому настоящему и будущему и туда взглядом углубляться — в прошлое?
У.Г.: Ну, ответ как бы лежит на поверхности: потому что на самом деле и настоящее, и будущее определяются, собственно говоря, тем, каким мы видим прошлое. Без его понимания мы не можем двигаться дальше. Иначе наше движение может быть не в ту сторону. Поэтому понятно, что в данном случае Исайя говорит о творении мира, которое нужно понимать именно таким образом. Если кто-то предполагал, что творение мира было для чего-то другого, он сильно ошибается, оно было для того, чтобы привнести в мир справедливость, вот этот самый цедек, или правду, благодаря которой будет реализовываться божественный план, а не для красоты.
А.А.: Тогда у меня менее приятный вопрос, потому что возникает ощущение, что Бог сам себе противоречит. Ну, по крайней мере, если судить по текстам. С одной стороны, мир создан хорошо, и про это вся первая глава («хорошо весьма» — в русском синодальном переводе). А потом вдруг выясняется, что Адам — вообще-то паршивец, потому что он вместо того, чтобы сказать: «Господи, ну да, съел я яблоко, которое ты мне запретил есть», — он что говорит? «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне есть, я тут ни при чем».
У.Г.: А жена говорит, что Змей виноват. Они перекладывают ответственность друг на друга.
А.А.: И вдруг в следующих главах выясняется, что можно пожелать упразднить свое собственное творение. Нам, правда, обещано, что потоп больше не повторится, но потоп подразумевается, как мне кажется, уже в этом сюжете изгнания из рая, потому что творение оказалось хорошо весьма, но и весьма несовершенно. Как так может быть?
У.Г.: Это парадокс, с которым сталкивается, наверное, любой автор, когда его герои ведут себя не так, как задумывалось.
А.А.: Да, как у Пушкина: «Вот какую штуку удрала со мной Татьяна, взяла, да и выскочила замуж».
У.Г.: Да-да.
А.А.: В этом смысле Пушкин предоставил своим героям ту же степень свободы, как и Бог миру: «Я задумывал тебя хорошо…».
У.Г.: Не миру предоставил, а именно человеку, потому что творение было хорошо.
А.А.: Человеку.
У.Г.: Дальше человек должен был это творение каким-то образом удерживать, сохранять, а он пошел каким-то другим путем, он удрал, что называется.
А.А.: Удрал, удрал, но Господь создал, получается, не послушных оловянных солдатиков, которых можно ставить в определенном порядке, а живое, не всегда приятное существо. Я думаю, мы сегодня дойдем до Каина с Авелем, но, может быть, и не получится. На всякий случай сразу скажем, что с Авелем и Каином тоже не полный порядок, и что это такое: «Не сторож я брату моему». Вы сказали, что Исайя разъясняет смысл того, что хозяин этого мира Господь. Ничего себе хозяин, который не может справиться с подчиненными, которых сам же и сотворил! Но выясняется, что степень свободы важнее, чем порядок, что Господь готов вернуться к хаосу, лишь бы этот хаос был самостоятельным, лишь бы этот хаос творил из себя.
У.Г.: Да-да. Ну, во-первых, Исайя сказал, что мир сотворен для того, чтобы открыть глаза слепым, узников вывести из заключения и чтобы правда или справедливость воцарились на земле. А дальше говорится следующее:
Вот предсказание прежде сбылось, и новое я возвещу. Прежде, нежели оно произойдет. То есть предсказанное уже сбылось что-то, а что-то Он возвещает (это Господь через Исайю возвещает): Пойте Господу новую песнь. А почему новую? Вот это не очень понятно. Дальше говорится следующее:
Долго я молчал, терпел, удерживался, теперь буду кричать, как рождающая, буду разрушать и поглощать всё. Опустошу горы и холмы, и всю траву их иссушу, и реки сделаю островами, и осушу озера.
Текст Исайи очень странный, правда? То есть говорится «пойте хвалу», а вдруг оказывается, что вот Бог всё разрушит. Читать это, видимо, нужно следующим образом: прежнее, то, что уже сбылось, это то, что Господь уже проявил вот эту свою разрушительную силу. То есть Он задумал определенный сюжет, Он задумал определенное развитие событий. Человек удрал от него и приходится его наказывать. Бог долго молчал, а теперь разрушает. Но после этого все создается заново, как бы возвращая человека на истинный путь. Вот это и есть новая песнь. То есть Исайя говорит о том, что в каком-то смысле Он опережает события, новая песнь — это песнь этого обновленного мира. А мир старый: «мы разрушим до основанья, а затем…» — то, что говорит здесь Господь. Но самый главный слепец, слепой и глухой, — это народ Израиля в этом пророчестве Исайи, потому что народ Израиля был ответственен за реализацию этого сюжета воцарения справедливости, но отказался от своей миссии.
А.А.: И тот народ, которому нужно показать его всемирное значение в первых же строчках.
У.Г.: Да.
А.А.: И вдруг выясняется, что он не выдерживает своего всемирного значение и мчится куда-то не в ту сторону, опять удирает. Человек без конца ищет приключений, а Господь ему позволяет искать эти приключения.
У.Г.: И без конца ускользает, оказывается этой ускользающей фигурой, удирающей от автора. Исайя переносит всю ответственность за это на народ Израиля, как главного героя повествования. В Вавилонском Талмуде в трактате Шаббат это объясняется следующим образом: «Написано: “И был вечер, и было утро, день этот шестой”». (Вавилонский Талмуд, Шаббат 88а). Зачем слово «этот» при шестом дне? Нигде не было этого определенного артикля. А на самом деле — этот определенный артикль в иврите может означать и вопросительную частичку. И вот отвечает Реш Лакиш так: «Святой, благословен Он, сказал своим творениям: примет Израиль Тору вот в этот шестой день месяца сиван — тогда быть вам, а нет — верну мир в хаос и пустоту».
Другими словами, здесь получается такая история, что всё, что Бог творит, это, в каком-то смысле, декорации. Его интересует главный герой. Этому главному герою Он дает свободу, и эта свобода оказывается тем, что не позволяет реализоваться заложенному сюжету. Но всё остальное, всё, что окружает человека, всё то, про что Бог говорит «это хорошо» — это всего лишь декорации. Такое понимание характерно для пророческой и талмудической литературы. Для средневековой еврейской мысли это уже совсем не так. Например, Маймонид будет говорить о том, что в начале Торы описывается, как устроен универсум, и что речь идет о физике.
А Исайя говорит так (в 43-й главе уже):
И ныне так говорит Господь, сотворивший тебя, Яаков, и создавший тебя, Израиль: «Не бойся, ибо я спас тебя, я призвал тебя по имени твоему, мой ты».
То есть это снова обращение к герою, Бог как бы подбадривает его, как автор подбадривает созданного им персонажа, говоря: «Ну давай, давай заново. Предсказание о прошлом уже сбылось, всё уже разрушено. Теперь давай заново приступай к реализации этого плана».
А.А.: Как Лев Николаевич Толстой со своими пятнадцатью вариантами первой главы «Войны и мира»: «Вот, не получилось, не получилось, не то, чего я хотел, нет, ведете вы себя не так, ускользаете. Давайте, ну давайте! А теперь получилось, пошло».
У.Г.: Да, создание мира — не цель, а декорации для того, чтобы герой мог реализовать свое предназначение. Но он никак не может этого понять, он бедный герой. Народ Израиля является посланцем к этому герою, потому что глобально герой — это Адам, человек, человечества в целом. А народ Израиля — это рупор, пророк, или поэт, или помощник писателя, проводник его мысли, который должен герою объяснить, в чем дело. Он одновременно и герой, и голос автора, то есть он транслирует авторский голос — как, например, Исайя.
А.А.: Я как раз хотел подхватить эту мысль. Действительно, пророк оказывается поэтом, подобием поэта, как Бог в наших ассоциациях часто оказывается подобием режиссера. Есть декорации, постановка придумана, всё запущено, а дальше актер не понимает, что ему играть, и несет отсебятину. Но тут приходит автор, и этот автор — поэт, который воспроизводит, с одной стороны, акт творения, а с другой — объясняет, как это нужно было понимать. Понятно, почему поэты так часто сравнивали себя с пророками. Да, но при этом у Пушкина (который, между прочим, — я думаю, это будет интересно нашим зрителям — пытался учить иврит, правда, дальше алфавита не пошел) недаром есть стихотворение «К поэту»:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.
Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы;
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы…
То есть тут, с одной стороны, акт творения, а с другой — акт изгнания из рая, потому что это Адам не справился с порученным. Однако он получает шанс создать мир под себя, если справится в конце концов. И, конечно, поэт-пророк — это ассоциация гораздо более уместная, чем поэт и творец. Да, часто выстраивают ассоциацию: «поэт, который чувствует себя Богом» — ну, это обычно не очень хорошо кончается.
У.Г.: Так делали немецкие романтики.
А.А.: Да, кончается не очень хорошо. А поэт и пророк, учитывая, что пророк — это тот, кто объясняет не будущее, не настоящее и не прошлое, а вечное во всем, — конечно, ближе к поэту, чем кто бы то ни был.
У.Г.: Если он говорит о вечном, то он не может не сказать что-то о прошлом, не сказать что-то о настоящем и в каком смысле не намекнуть на будущее.
А.А.: Но, говоря о настоящем, прошлом и будущем, он раскрывает в них вечное. Мне кажется, это важно. И это иллюстрация к сегодняшнему разговору. Мы читаем Библию, мы читаем не комментарии к ней. Как это лучше определить, что это такое?
У.Г.: Мы с этого и начали. Это пророчество Исайи, который обращается к народу в определенный момент с конкретным месседжем. Кто-то видит в этом пророчестве связь с нашим разделом о сотворении мира и ставит это рядом. Из этого рождаются новые смыслы. Какие именно? Например, что цель сотворения мира — цедек. «Цедек» — это в синодальном переводе «правда»; вообще это справедливость, но правда и справедливость на Земле, которую должен создать не Бог, а именно человек. То есть человек должен это сделать, Бог дает ему такую возможность: сделай. А человек всё не делает да не делает.
А.А.: Но уже обратно Господь свои слова, я надеюсь, не возьмет. Он обещал, что больше потопа не будет, я в это верю.
У.Г.: Ну, потопа вроде бы больше и не будет, но вот в этом отрывке говорится о «беременности разрушением». Это не потоп, который уничтожает все, это переписывание.
Что-то видоизменяется, что-то разрушается и начинается сначала. Имеется в виду разрушение первого Храма, разрушение второго Храма и так далее. То есть все эти события являются ничем иным, как отголосками разрушительной силы автора, которому не нравится то, как развивается его произведение.
А.А.: То есть в этой истории есть сюжетный конфликт между замыслом о человеке и сюжетным замыслом человека о себе и о Боге?
У.Г.: Совершенно верно.
А.А.: Человек становится творцом, но маленьким, не как Бог, не имеющим столько вселенской силы, но наделенным свободой и возможностью сломать или раскрыть сюжет.
У.Г.: Да.
А.А.: Это, конечно, удивительно. Удивительно чувство нашей причастности к творению, к акту творения. Не к тому творению, когда всё хорошо, когда декорация создается. И даже не только к творению человека, но человек оказывается творцом самого себя по воле Божьей, по разрешению хозяина.
У.Г.: Да, совершено верно. То есть мы могли бы, конечно, сказать, что человек всё время норовит менять декорации. У нас другое побуждение. Злое начало в нас толкает к тому, чтобы изменить декорации, изменить русло реки.
А.А.: А декорации хороши, они «хороши весьма», с ними уже ничего не поделаешь.
У.Г.: Они хороши весьма, именно в том-то и дело, да. На них можно не отвлекаться, а отвлекается человек именно на это, вместо того, чтобы менять себя. Он уводит сам себя от той миссии, к которой предназначен.
Саш, вы очень правильно говорили о поэте и пророке, когда упоминанали Пушкина. Я вспоминаю не о нашем отрывке из Исайи, а о том, как, собственно говоря, Исайя описывает начало своего пророчества. Это шестая глава. Она не читается в нашем недельном разделе, но тем не менее. Он говорит так: «Горе мне! Погиб я! Ибо я человек с нечистыми устами и живу среди народа также с нечистыми устами. И глаза мои видели Царя, Господа Воинств». Он говорит это после того, как видит «божественную колесницу». У нас есть два ее описания — одно у пророка Йехезкеля (Иезекииля), а другое — у Ишаяху (Исайи).
И тогда прилетел ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника и коснулся уст моих. И сказал: «Вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен». И услышал я голос Господа, говорящего мне: «Кого мне послать, кто пойдет для нас?» И сказал я: «Вот я, пошли меня».
А.А.: «И Бога глас ко мне воззвал».
У.Г.: Вот-вот.
А.А.: «Угль, пылающий огнем».
У.Г.: Да-да-да. И «жечь сердца людей». Перепевка именно этих слов Исайи.
А.А.: И я бы добавил, подхватил вашу мысль. Пушкин не иудей. Но он вовлекается в создание священной поэзии. Исайя комментирует Книгу Творения, Книгу Бытия, а Пушкин Исайю.
У.Г.: Исайя не комментирует, в том-то и дело, это нельзя назвать комментарием.
А.А.: Не комментирует, да-да, мы про это сегодня говорили. Исайя откликается, проясняет, раскрывает вечный смысл.
У.Г.: Он как бы актуализирует, он делает это актуальным для своего времени.
А.А.: Актуализирует. Он раскрывает глубинный смысл ветхозаветного, вернее, библейского текста.
У.Г.: Ну да, да.
А.А.: Библейский смысл Священного писания. И делает его своим для своего народа. А Пушкин, поскольку говорит по-русски, делает вечный библейский смысл понятным и внятным для своего народа. И тем самым включается в этот акт со-творчества. И это, конечно, удивительно.
У.Г.: У меня такое ощущение, что на самом деле практически все большие поэты европейской культуры, в той или иной степени ориентируясь на Библию как на Книгу Книг, так или иначе говоря о вечных темах, касались этого, вольно или невольно.
А.А.: Но Пушкин вольно, потому что он, помимо того что Исайю точно читал, слышал и церковные чтения. Не то чтобы он был благочестивый прихожанин, но иногда заглядывал на службу, и конечно, вот это, про «угль пылающий», понятно, откуда почерпнул. Но и читал. А более того, не все читатели Пушкина знают, что он набрасывал главу «Сотворение мира», то есть конспектировал, видимо, английский источник. И в 1835-м году эта рукопись была опубликована. То есть он не только иврит учил, не только читал Исайю, но и писал о сотворении мира. Я процитирую:
В начале не было ни жизни, ни света. Земля была разделена водою, воздух недвижим, небо густо и черно. Земля вспотела и породила травы, деревья, множество животных. На третий день согрелось дно водное, породило рыб; на четвертый день птицы вылетели из облаков и сели на ветви древесные. Так Солнце произвело свет и жизнь.
Не вполне каноничное прочтение, но и понятно, что ему было страшно интересно, как оно, собственно, устроено. Так что он декорации менять не хотел, а размышления над тем, что делает с собой человек — у него сквозное, как у всякого большого писателя.
У.Г.: Ну да. Шестую главу Исайи я дальше процитирую, потому что она рифмуется и с нашим отрывком:
Сказал Он: «Пойди и скажи этому народу: слухом услышите — и не уразумеете, и очами будете смотреть — и не увидите; ибо огрубело сердце народа сего — и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы я исцелил их».
Это по поводу слепых и глухих, о которых говорит Исайя и в нашем фрагменте тоже.
И сказал я (это уже Исайя говорит, спрашивает у Бога): «Надолго ли, Господь?» Он сказал: «Доколе не опустеют города и останутся без жителей, и домы без людей, и доколе земля это совсем не опустеет». И удалит Господь людей, великое запустение будет на этой земле, и, если еще останется десятая часть на ней, и возвратится, и она опять будет разорена; но как от теревинфа, и как от дуба, когда они срублены, останется корень их, так святое семя будет корнем ее.
Здесь опять этот мотив, Бог разрушает и стирает почти до конца, но оставляет корень. Именно о нем говорит Исайя. Он видит разрушение неизбежной частью творения.
А.А.: То есть жанр трагедии.
У.Г.: Да, жанр трагедии. «Доколе!» — восклицает Исайя. Ему объясняют: до тех пор, пока этот корень не даст те плоды, которые от него ждут. Но корень существует, что внушает оптимизм.
А.А.: Ну и на самом деле, трагедия ведь не требует обязательного отчаяния. Трагедия доводит всё до тупика, но очищает нас через страдание. И через это страдание мы выходим в очищение.
У.Г.: Ну да, катарсис.
А.А.: Освобождение. Опять ключевое слово — «свобода», освобождение, даже через страдание — всё равно освобождение. И шанс, который нам дали, — про это вся мировая литература, всё мировое искусство, какое бы мы ни взяли. Оно же не иллюстративно; оно долгие годы, долгие столетия было иллюстрацией Библии. Но постепенно оно высвободилось и стало соответствовать не декорациям, потому что с декорациями всё в порядке, а осмыслять роковые моменты конфликта человека и Бога, потому что условием свободы является конфликт Творца и творения. Декорации не протестуют, декорации верны своему создателю.
У.Г.: Ну да. Или автора и героя.
А.А.: Был такой великий философ — Михаил Бахтин. У него была работа «Автор и герой в эстетической деятельности».
Это очень подходит к описанию Библии и изображения творения в ней.
У.Г.: Ну и в «Проблемах поэтики Достоевского» он развивает эту мысль — о том, что Достоевский как раз был автор, который давал свободу своим героям.
А.А.: И трагедия — как сквозной жанр, очищающий, высвобождающий и созидающий в конечном счете. Это такая оптимистическая трагедия. Ну что делать? Я бы предпочел, может, другой жанр, но уж как вышло.
У.Г.: Ну да, Саша, по-моему, мы дошли до какой-то определенной точки.
А.А.: Мы одну вещь не сказали. Я вам хочу задать вопрос, совсем коротко. Вот все-таки сюжет о Каине и Авеле — это сюжет, дающий вам оптимизм или ввергающий в отчаяние? Потому что у меня он вызывает то отчаяние, то надежду.
У.Г.: Он такой и есть, как почти все библейские сюжеты. Сейчас я просто свое прочтение скажу.
Что делает Каин? Он обрабатывает землю, правильно? Он земледелец. Он делает то, что Бог наказал человеку, изгнав его Эдемского сада. Он говорит: «Будешь возделывать землю в поте лица своего». Он это и делает. А что делает Авель? Он этим не занимается, он уклоняется от того, что повелел Бог. Каина возмущает этот бездельник и уклонист, «лишний человек» — так можно было бы сказать в терминологии русской литературы. Авель — это лишний человек, а Каин, наоборот, фанатично исполняет волю Божью.
А.А.: Штольц из «Обломова».
У.Г.: Да. Поэтому убийство Авеля — это бунт. Как же Ты мог предпочесть этого уклониста, если есть люди, которые прямо делают то, что Ты говорил? С одной стороны, это дает повод для оптимизма, Бог все-таки предпочитает Авеля, что говорит о том, что цель Бога относительно человека состоит не в том, чтобы тот фанатично следовал поставленной задаче. Каин этого не понимает, но должен понять. «Каину дай раскаяться» — может быть, это и имеется в виду. То есть он должен раскаяться в своей системе ценностей. В каком смысле? Каин требует исполнения того, что Бог сказал, от Бога в том числе. Это и есть конфликт автора и героя, потому что герой, получив задание, начинает предъявлять претензии. Так же как актер говорит режиссеру: «Ты же сам сказал мне так играть, вот я играю, что ты от меня хочешь?!» А режиссер недоволен.
А.А.: «Жена, которую ты мне дал, она дала мне есть».
У.Г.: Да-да.
А.А.: Спасибо, понял.
У.Г.: Поэтому в каком-то смысле этот сюжет является еще одной стороной той же самой проблемы, о которой мы говорили.
