ИзТории. Убийство на параде гордости
Сериал проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Глава Пинхас (Числа, 25:10–30:1)
Гость выпуска: Йоэль Регев — философ, доктор наук (PhD) (Еврейский университет в Иерусалиме). Закончил пост-докторат в Институте философии Католического университета в Лёвене. В настоящее время — доцент Европейского университета (Санкт-Петербург).
Ури Гершович (У. Г.): Тема нашего сегодняшнего разговора — раздел Пинхас. Так зовут одного из персонажей Писания (в синодальном переводе его имя звучит как Финеес). И сегодня у нас в гостях Йоэль Регев, философ. Йоэль, привет.
Йоэль Регев (Й. Р.): Здравствуйте.
У. Г.: Будем обсуждать недельный раздел. Я, как всегда, расскажу в общих чертах о его содержании. Раздел начинается с того, что Пинхас получает определенные дивиденды после событий, произошедших в предыдущем недельном разделе (о том, что произошло, мы еще расскажем). Затем рассказывается о том, как подсчитывается народ Израиля, распределяются наделы в Земле обетованной между коленами. Описывается казус дочерей Цлафхада, у которого не было сына, из-за чего дочери остались без надела. И в конце этого раздела описываются праздники, весь цикл, начиная от Песаха и кончая Суккотом. Вот такое содержание недельного раздела. Естественно, особый интерес вызывает ситуация, которая связана с именем Пинхаса. Она начинается в прошлом недельном разделе. Нам рассказывается следующее:
И жил Израиль в Шиттиме, и начал народ блудодействовать (лизнот) с дочерьми Моава. И приглашали они народ к жертвам божеств своих; и ел народ, и поклонялся божествам их. И прилепился Израиль к Бааль-Пеору. И возгорелся гнев Господень на Израиля. И Господь сказал Моисею: «Возьми всех начальников народа и повесь их Господу пред солнцем, и отвратится ярость гнева Господня от Израиля». И сказал Моисей судьям Израиля: «Убейте каждый людей своих, прилепившихся к Бааль-Пеору».
То есть начинается жесткое уничтожение тех, кто прилепился к Бааль-Пеору.
И вот некто из сынов Израиля пришел и подвел к братьям своим мидьянитянку пред глазами Моисея и пред глазами всей общины сынов Израиля, а они плакали у входа шатра соборного (не очень понятно, почему они плакали; вероятно, при виде того, что он идет с мидьянитянкой). И увидел это Пинхас, сын Эльазара, сына Аарона, священника, и встал он из среды общины, и взял копье в руку свою, и вошел вслед за израильтянином в нишу и пронзил их обоих.
Пинхас пронзил копьем их обоих — и человека, который вызвал слезы у Моисея, и его подругу-мидьянитянку.
И прекратился мор среди сынов Израиля.
Вообще-то, ничего не говорилось о том, что был мор. Но раз сказано, что он прекратился, то, видимо, он был.
И было умерших от мора двадцать четыре тысячи (не так уж мало).
Происходящее не очень ясно. Какой-то мор, кого-то сказали убить, кого-то велели повесить, и вот Пинхас берет копье и пронзает пару любовников. На этом кончается предыдущий раздел. А следующий раздел начинается с таких слов:
И Господь сказал Моисею, говоря: Пинхас, сын Эльазара, сына Аарона, священника, отвратил гнев Мой от сынов Израиля, вступившись за Меня среди них; и не истребил Я сынов Израиля в ревности Моей.
Слово «ревность» появляется здесь неслучайно.
Посему скажи: «Вот, даю Я ему Мой завет мира; будет он ему и потомству его после него заветом священства вечного, за то, что он вступился за Бога своего и искупил сынов Израиля».
Вот такой эпизод. Пинхас оказывается героем, и недельный раздел начинается с восхваления его поступка, описанного почему-то в предыдущем разделе. То есть масореты разделяют два аспекта этой истории — сам рассказ о поступке Пинхаса и реакцию на него. Это довольно странно. По идее, это одна история, но, тем не менее, она разнесена в разные главы. Если кто-то начинает читать с недельного раздела Пинхас, то он видит только хвалу Пинхасу, а за что его хвалят — неизвестно.
Прежде чем мы начнем обсуждать этот эпизод, я хотел бы отметить еще несколько странностей этого текста. В нем говорится, что народ Израиля стал блудодействовать с дочерьми Моава (лизнот эль бнот Моав). А что это значит, собственно? Они вступали в сексуальные отношения? Так сексуальные отношения вроде еще не запрещены. Например, у Авраама была Агарь, у Моисея жена — кушиянка, и так далее. Кто сказал, что нельзя вступать в сексуальные отношения с дочерьми Моава? Почему это называется лизнот эль бнот Моав?
Во Второзаконии написано: когда вы придете в Землю обетованную, не вступайте в сексуальные отношения с женщинами здешних народов, потому что они увлекут вас, и вы будете служить другим богам. Тут то же самое. Возможно, этот эпизод является основой того закона, который будет изложен во Второзаконии, что в сексуальные отношения нельзя вступать не потому, что они сами по себе плохи, а потому, что они приводят к идолопоклонству. И действительно, в тексте Писания говорится, что они стали блудодействовать, «приглашали они народ к жертвам божеств своих, ел народ и поклонялся». Вероятно, когда упоминается, что народ Израиля стал блудодействовать, речь идет не столько о сексуальных отношениях, сколько об идолопоклонстве. А идолопоклонник «повинен смерти», поэтому его следует убить.
Но Пинхас убивает того, кто демонстративно совокупляется с мидьянитянкой. Получается не совсем то, что нужно. По идее, было бы правильно, если бы Пинхас взял и убил того, кто отправился служить Бааль-Пеору. Вот это нормальная ситуация. Ему надо было убить того, кто занимается идолослужением, а не того, кто совокупляется с мидьянитянкой. Так что здесь получается довольно странная история, по принципу «сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст».
Но есть еще одна странность. Я уже упоминал, что после совершенного Пинхасом действия прекратился мор, неизвестно когда начавшийся. Возможно, Пинхас хочет своим поступком совершить магическое действие, которое прекращает мор.
И еще вопрос: чем Пинхас рискует? Совершает ли он нечто предосудительное? Он ведь, вообще-то говоря, убивает. То есть его можно судить как убийцу. И он, вероятно, рискует тем, что его осудят старейшины, скажут: ты убил человека, значит, ты повинен смерти. Это нам напоминает Каина, который убил своего брата из ревности.
Пинхас рискует обрести каинову печать, поскольку не знает о последствиях своего поступка. Собственно, именно благодаря риску его поступок оказывается геройским.
Вот такие вопросы. Йоэль, если ты можешь что-то по этому поводу сказать — скажи.
Й. Р.: Последний момент мне кажется очень важным при чтении Пятикнижия. Мы обычно читаем, уже зная, чем все закончилось, зная, кто прав и кто виноват, кто одобрен и кто неодобрен. И именно поэтому разрыв между действиями Пинхаса…
У. Г.: Между главами.
Й. Р.: Да, между главами. Этот разрыв, возможно, направлен на то, чтобы все-таки поддержать некоторый саспенс. В общем, из конца главы понятно, что он правильно поступил, потому что мор прекратился. Но все-таки окончательной печати божественного одобрения приходится ждать до следующей недели, до следующей главы. Когда мы читаем про возникающие конфликты, например, про спор Моисея с Корахом, очень важно представлять себе непосредственный момент происходящего.
Всем неясен вопрос, кто на самом деле прав — Моисей или Корах, потому что и у того, и у другого имеются достаточно веские аргументы для доказательства своей правоты. Или, например, Пинхас — правильно или неправильно поступает? Тут важно видеть, что его поступок — не сам собой разумеющийся, что в этой ситуации уважаемый человек…
У. Г.: взял уважаемую девушку из уважаемой семьи.
Й. Р.: Да. Укрепляет международные отношения, ничего запрещенного вроде не делает, то есть нет прямого запрета. Правда, как выясняется, потом начался мор. Но мало ли из-за чего он мог начаться — может быть, наоборот, из-за того, что эти фанатики чем-то недовольны. Совершенно не очевидно.
У. Г.: Понятно, что мор мог начаться, потому что служат идолу. Но нигде не сказано, что парень, который привел мидьянитянку, служил идолу.
Й. Р.: Ну да.
У. Г.: Стоит разделять эти две вещи.
Й. Р.: Да. Тут важно понимать, что Пинхас — именно рискует. И мне кажется, что в поступке Пинхаса есть риск. Это действие совершается без очевидных законных оснований. По поводу фразы о том, что Моисей и старейшины плачут у входа в шатер, мидраш говорит, что они не понимали, каков закон, и не могли понять, как правильно действовать. То есть, с точки зрения закона, вообще нет правильного решения. И в этот момент приходит Пинхас со своим копьем, на свой страх и риск. Само это действие — оно такое, трансгрессивно пробивающее реальность: взять копье и проколоть сразу двоих совокупляющихся.
У. Г.: Да, сцена сама по себе, конечно, впечатляет.
Й. Р.: Очень драматичный эпизод. Вот Зимри бен Салу ведет в шатер Козби бат Цур; у входа стоят какие-то старейшины и рыдают. Они уходят в шатер; и вот туда врывается Пинхас с копьем, и их убивает. Мне кажется, важно представлять себе эту драматичную ситуацию.
У. Г.: Рассмотрим саму фигуру Пинхаса, которая превращается в некий образ ревнителя. Мы как раз и поговорим о том, как интерпретируется образ Пинхаса. В некоторые эпохи мы замечаем не очень хорошее, скажем так, отношение к Пинхасу. Все-таки, действительно, он взял и убил людей. Да, его хвалят, но обычно при слове «ревнитель» мы представляем себе какого-то религиозного фанатика. У меня вот немедленно всплывает в голове Савонарола с его проповедями, и соответствующая пьеса Томаса Манна («Фьоренца»).
Я прочитаю пару фрагментов оттуда.
Томас Манн описывает проповедь Савонаролы, который выступает против того, что семья Медичи превращает Флоренцию в город свободы и красоты, обращенный к античным идеалам, где красота и искусство становятся самым важным элементом. А этот изможденный черный монах приходит и проповедует следующим образом. Он говорит: «Жена эта — ты, Флоренция, дерзкая, бесстыдная блудница! Сложение твое статно, одежды роскошны; ты умащена ароматами, краса твоя умножена притираниями. Речь твоя исполнена острословия и изощренного благозвучия, рука твоя пренебрегает утварью». И затем говорит: «О ужас! Смотри! Мрак нисходит на землю. Гром сотрясает воздух. Меч господень рассек облака… Ищи спасенья! Кайся…», и так далее.
В этот момент входит наложница Лоренцо Великолепного (в пьесе ее зовут Фьоре), и Савонарола, показывая на нее, говорит: «Обернитесь все и глядите! Она грядет, она явилась, вот она, блудница, с которой грешили цари земные, вот она, матерь всяческой скверны». (Томас Манн. Фьоренца).
Как мы знаем, реальный исторический Савонарола действительно ненадолго одерживает своеобразную победу.
С 1494 по 1498 год он оказывается фактическим правителем Флоренции и подавляет этот культ красоты. И с ним ассоциируется этот образ ревнителя, ретрограда. Мы знаем множество примеров подобных деятелей, которые ради торжества духовности готовы на невероятные жертвы.
Й. Р.: Действительно, существует так называемое «стандартное» отношение к фанатику, характерное для современного человека, с точки зрения которого одобрение Пинхаса — это нечто «ветхозаветное».
У. Г.: Именно, ветхозаветное.
Й. Р.: Это то, за что современный человек не любит Ветхий Завет, потому что там все негуманно — дикость какая-то, в общем.
У. Г.: Можно вспомнить, как несколько лет назад один из представителей ультраортодоксального еврейства на параде гордости убил женщину. Конечно, все так и писали: вот он, так сказать, ваш Пинхас.
Й. Р.: Я думаю, что для него такая самоидентификация была вполне актуальна.
У. Г.: Ну да.
Й. Р.: Фанатик, особенно в политике — несимпатичная для современного человека фигура, потому что политик нашего времени должен принимать рациональные решения. Здесь, конечно, есть связь с шмиттианской темой политического децизионизма. Политическая философия Карла Шмитта направлена на реабилитацию так называемой «фигуры суверена» — того, кто принимает решения. Что говорят сторонники этой позиции? Они говорят, что действовать следует рационально, исходя из разных аргументов и доказательств. Проблема в том, что это не всегда возможно. Более того, в самые важные моменты это вообще невозможно. В наиболее важные моменты (в терминологии Шмитта: во время «чрезвычайного положения») обнаруживается, что аргументы всегда основываются на каком-то решении, которое само не может быть аргументировано. На эту тему велся спор между Шмиттом и Кельзеном, немецко-еврейским неокантианцем-юристом. Кельзен считал, что закон способен обосновать сам себя, тогда как вся политическая философия Шмитта основана на том, что любой закон всегда нуждается в какой-то поддержке. И эта поддержка сама не может быть законом; она всегда представляет собой простое решение в духе Пинхаса — встать и сделать.
Вообще говоря, философия Шмитта оказалась удивительно актуальной для европейской мысли, начиная с 1980-х годов. К его опыту обращались такие постхайдеггерианские и постмодернистские философы, как Славой Жижек или Деррида.
Жижек, в частности, цитирует воспоминания Черчилля о Второй мировой войне, где Черчилль объясняет, что такое политик во время войны. Приходит один генерал с планом ведения кампании, и аргументированно доказывает, что надо делать именно так, а не иначе. Потом приходит другой генерал и говорит, что надо наступать не отсюда, а оттуда, и тоже аргументированно доказывает, почему. И Черчилль говорит: невозможно на основании рациональных аргументов решить, кого предпочесть. Политик — это тот, кто выслушивает одного генерала, другого генерала, а потом говорит: делаем вот так, и все!
У. Г.: Пронзает копьем.
Й. Р.: Да, это такой пронзающий копьем жест.
У. Г.: Жест Пинхаса. Отчасти ты уже перешел к разговору о положительных чертах в образе Пинхаса.
Й. Р.: По крайней мере, я хочу несколько проблематизировать это вроде бы очевидное, инстинктивно нам понятное осуждение Пинхаса. Жижек подчеркивает еще один важный момент, который у самого Шмитта остался непроработанным. Он говорит, что действие трансформирует прошлое. Задним числом кажется, что, разумеется, надо было именно так поступить. В случае с Пинхасом получается похожая ситуация. Пинхас совершает действие, и потом Бог говорит Моисею, что он все правильно сделал, так и надо было сделать.
У. Г.: Да, хотя, как мы попытались показать, это совершенно неочевидный ход. Было предложено несколько решений: повесьте глав народа (неизвестно, повесили или нет), убейте тех, кто прилепился к Бааль-Пеору. То есть были даны какие-то божественные указания, но в Писании нет сведений о том, что кто-то их выполнил.
Й. Р.: Кстати, да.
У. Г.: Это не было предписано, но Пинхас поступил именно так. Никто ему не ничего говорил делать, он просто вскочил и заколол двоих, и оказалось, что попал в точку.
Й. Р.: Ну да. Представим себе ситуацию Пинхаса. Есть какие-то указания, которые никем не выполняются, потому что никто не готов убивать своих людей. Есть ситуация кризиса власти — носители власти бессильные плачут, и Пинхас это видит. Ему никто не давал полномочий, у него нет никакой власти, в отличие от всех этих глав домов и старейшин. Он просто видит ситуацию, берет и делает. Подчеркивается, что он, очевидно, действует из ревности. Ревность выступает как основание этого действия. Есть некоторая нехватка, и есть стремление эту нехватку восполнить. Имеется нехватка в законе, дыра. И само действие Пинхаса как бы дублирует эту ситуацию — он пробивает дыру в двух телах. То есть мало того, что Пинхас — человек решения; он еще и материализует дыру, разрыв, пробоину тел. А ревность — это движущая сила этой материализации.
Тут я бы сразу сказал, что к теме ревности есть два возможных отношения. И как раз в каббалистической традиции, в книге Зохар представлены оба этих подхода. В книге Зохар тема ревности обсуждается в двух местах — в связи с Пинхасом, и в связи с женой, подозреваемой в супружеской измене. И описывается процедура, как с ней следует поступать. Ей дают выпить горькой воды, и если подозрения верны, то вода ее убивает, а если нет, то наоборот.
У. Г.: Способствует продолжению рода.
Й. Р.: Да. Эта тема обсуждается в приложении к книге Зохар, которое называется Тикуней Зохар, где подводится итог всем этим обсуждениям и рассказывается, что есть два пути. Есть путь ревности и риска — это «путь древа познания добра и зла». Нам он, конечно, необходим, поскольку мы находимся в ситуации тотальной непроясненности — в смешении всего (эрев рав). Но это не идеальный путь. Нам надо стремиться к его преодолению. Необходимо выбрать другой путь, предлагаемый книгой Тикуней Зохар, «путь древа жизни». Он решает ту же проблему, но без трансгрессии, без риска, без пробивания и разрывания.
Действительно, бывают ситуации, когда и Шмитт прав, и Жижек прав, и Пинхас в какой-то степени прав. В такой ситуации непонятно, как нужно поступить, если исходить из рациональных аргументов. И здесь можно задействовать ревность, она помогает действовать в этой ситуации. Ревность мы будем понимать как некоторую нехватку и ее фиксацию. В принципе, мы можем определить ревность как источник некоторого знания в ситуации, когда всякое другое знание отказывает. Это достаточно древняя философская тема, начиная с Платона. Собственно, задача философии описывается как удерживание некоторой нехватки. И именно Эрос, сын Пороса и Пении (полноты и нехватки) — это тот, кто ведет за собой философа. И философ, как следует из самого названия этого рода занятий, всего лишь любит мудрость. Она от него ускользает, он ею не обладает, но он к ней стремится.
У. Г.: И ревнует.
Й. Р.: А ревность как раз связана с ускользанием. Но эту тему наиболее ясно высказывается Мераб Мамардашвили в своих лекциях о Прусте, где он говорит: да, ревность нужна, она необходима. У Пруста же все, в целом, построено на ревности, потому что объект любви интересен лишь постольку, поскольку он ускользает. А ревность — это и есть реакция на это ускользание.
У. Г.: Конечно. Есть ревность — есть подозрения. Есть подозрения — нужны процедуры, которые бы эти подозрения снимали. Это как раз и есть тот огонь ревности, который ею движет. Но я хотел бы, чтобы ты прояснил две линии — линию древа познания добра и зла и линию древа жизни. Это две разные линии?
Й. Р.: Да. Первая из них, где древо познания добра и зла — это как раз путь ревности, путь нехватки, путь риска. Ты совершаешь какой-то поступок и как бы ставишь на кон себя, свое решение. Ты как бы подчеркиваешь, что действуешь исходя из пустоты, и ждешь, одобрено ли будет твое действие или отвергнуто абсолютом, Богом.
У. Г.: Кроме всего, ты рискуешь обычно не только собой.
Й. Р.: Да, ты рискуешь не только собой. Но главное, что ты рискуешь даже не собой и не другими, а просто миром, который ты представляешь этим своим действием. Потому что за Пинхасом стоит некая вселенная, в которой это правильно. И ты готов поставить этот мир на кон. Ты говоришь: не знаю, правильно это или нет; я сделаю и тогда посмотрим. Прекратится мор — Бог скажет, что я прав, хорошо; нет — тогда он меня истребит, сожжет.
У. Г.: Каин тоже, по-видимому, полагал, что может попасть. Его жест именно такой.
Й. Р.: Конечно, Каин. И есть еще пример, из той же священнической среды — сыновья Аарона, Надав и Авиху, которые тоже делают похожую вещь.
Они приносят жертву, которую никто не просил, которая не была заповедана. И их сжигает огонь. Неслучайно в каббалистической традиции вся эта линия — Каин, Надав и Авиху, и Пинхас — представлена как часть одного сюжета. У них один и тот же корень души. Все они — перевоплощение одного и того же Каина.
Да, есть такой путь. Есть ситуации, в которых ты должен рискнуть. И если современному человеку более или менее инстинктивно понятно, что фанатизм сегодня — это плохо, то про риск — скорее обратное ощущение. В целом, нашему современнику кажется, что это нечто правильное. Такая дихотомия. Есть мирные жители, филистеры, бюргеры, страшащиеся риска, которые плачут у входа в шатер. А есть люди, которые готовы взять и рискнуть, поставить все на кон — себя, других.
У. Г.: Например, «Этика истин» Бадью как раз выдержана в этом же ключе.
Й. Р.: Да, конечно, потому что истина.
У. Г.: Верность событию, и так далее.
Й. Р.: Никто этого не может никогда доказать. Для Бадью это принципиально важный момент. Ты никогда не можешь доказать, что событие правильно, что это действительно событие. Ты ему следуешь, ты ставишь на кон, заключаешь пари.
Вот какой момент мне кажется существенным. В Тикуней Зохар говорится, что такой путь есть. И в принципе этот путь нужен, он указывает на то, что есть проблемы, но он не идеален.
Нужно стремиться к просвещению. Собственно, сама книга Зохар в переводе так и называется — «свет», «сияние». И в ней говорится, что знание, необходимое для действий в таких ситуациях, как раз содержится в книге Зохар. Это тот самый свет. И это путь древа жизни. Этот путь заключается в том, что есть другое знание, есть другие протоколы, есть возможность действовать и в этих ситуациях, которые реальны. Нельзя сказать, что их не существует, они есть. Но тут имеется в виду некоторая сверхспособность. Есть просто знание, а есть «другое знание».
У. Г.: Сверхзнание.
Й. Р.: Да, сверхзнание. И эта тема «другого знания» начинается с Гегеля, из центральных философских тем. Есть истина рассудка, а есть истинный разум, идея, абсолютное знание. И неслучайно Гегель говорит, что все, никакой философии больше. Потому что философия — это стремление к истине. А мы не философы, у нас наука, абсолютное знание. Все немецкие идеалисты в той или иной степени этому следовали. Тут есть реальная проблема, но ее можно решить по-другому.
У. Г.: А как — по-другому? С помощью сверхзнания?
Й. Р.: Да, могут быть какие-то протоколы.
У. Г.: То есть не хватает одной аргументации. Грубо говоря, нам не подходит нормальная геометрия — у нас есть геометрия Лобачевского, с помощью которой мы решаем.
Й. Р.: Да-да-да. Именно так. Тут нужно другое исчисление, нужна какая-то другая математика. Это перспектива другого исчисления, другой математики, других истин.
У. Г.: Перспектива другого исчисления, мне кажется, нейтрализует ревность. Или нет?
Й. Р.: Как сказал бы Гегель, ревность снимается, потому что никакой ревности уже не нужно, потому что ты уже обладаешь знанием.
У. Г.: То есть вместо ревнителя появляется светлый, облеченный сверхзнанием человек, который решает эту ситуацию.
Й. Р.: Ну да, просвещенный.
У. Г.: Да, человек, просвещенный Зохаром, который решает подобные проблемы иными способами, в том числе не предполагающими смерти или каких-то радикальных жестов. Ведь когда мы говорим о ревнителе первой версии — там всегда есть смерть. Если есть ревность — то всегда есть ревнитель, а действия ревнителя всегда сопровождаются смертью. Вспомним зелотов и сикариев, которые бегают с ножом. Ревнитель — это всегда убийца, так же, как и Пинхас. Получается, что ревность подобна огню, который пробуждает мою погоню за мудростью и всегда чреват смертью. То есть смерть всегда где-то рядом, буквально рукой подать.
А другой путь — путь обладателя «другого знания» — прекрасен и утопичен на первый взгляд. Этот путь, по-видимому, должен не только унимать ревность, но и устранять смерть. Поэтому он называется «путь жизни».
Й. Р.: Да. Смерть — это просто некий предел энергии разрушения, то есть нехватка. Смерть — это нехватка нехваток.
У. Г.: Получается, что путь древа познания — это смерть. Собственно, Библия с самого начала сообщает, что если вкусишь с древа познания, то умрешь. То есть смерть связана с древом познания.
А есть древо жизни. Но тогда получается, что эту новую математику не назовешь знанием. Как сказал Гегель, это уже не философия.
Й. Р.: Я думаю, что это соблазн. Если это жизнь, то ты просто живешь. Многие пытались эту проблему решить, в том числе Делёз. Некоторые считают, что это такая виталистическая философия, что надо просто жить.
Но этого недостаточно. И Зохар двойственен в этом отношении. С одной стороны это, конечно, древо жизни, но с другой стороны — это новая Тора, новый закон. То есть — это знание.
Ревность, безусловно, связана со смертью. Я глубоко убежден в том, что страх смерти основывается непосредственно на ревности.
Можно вспомнить Пруста. Ту самую прустовскую сцену, когда герой лежит в темноте, а мама — там, с гостями. Опять-таки страх смерти…
Когда я смотрел «Меланхолию» Ларса фон Триера, где вся земля уничтожается, мне пришла в голову мысль. Я подумал, что идея собственной смерти гораздо меньше пугает в ситуации, когда все умирают, когда весь мир уничтожается. Почему-то я поймал себя на такой мысли.
У. Г.: Для многих это звучит утешительно.
Й. Р.: А почему, собственно? Я думаю, страх смерти связан именно с этим прустовским переживанием, что тебя не будет, а они будут продолжать все как обычно.
Примерно как когда дети в песочнице играют без тебя, как мама с гостями. Тебя не будет, а у них все будет как всегда. Это ревность, и она основана именно на том, что они будут продолжать заниматься своими делами.
У. Г.: Отсюда такая тяга стариков уничтожить весь мир.
Й. Р.: Думаю, что да.
У. Г.: Есть у них такая тенденция.
Й. Р.: Тем более тогда надо развивать это знание, которое позволяет преодолеть ревность.
У. Г.: Развивать, конечно, надо. Мне только хотелось бы прояснить один момент. Зохар намекает на то, что здесь есть возможность какого-то знания. Меня смущает слово «знание», потому что познание добра и зла — это путь другого направления. А здесь — некий «путь жизни», который унимает ревность, устраняет смерть. Он позволяет решать те ситуации, которые не формулируются законом. То есть получается, что закон не может с этими ситуациями справиться, необходимо нечто иное.
Можем ли мы добавить что-то позитивное? Или оставим это таким прекрасным «зохарическим» пятном?
Й. Р.: Я бы сформулировал это как некую задачу. Я бы предположил, что знание должно существовать именно на уровне жестов. Может быть, именно знание о самих этих жестах приводит к тому, что одна ситуация трансформируется в другую.
У. Г.: При том, что сам жест остается на уровне знания и не трансформируется в действие.
Й. Р.: Нет, он может потом преобразоваться в действие. К примеру, для Пинхаса жест — это нечто интуитивно осуществляемое.
У. Г.: Ты имеешь в виду, что «путь жизни» — это теория таких исключительных жестов?
Й. Р.: Не обязательно исключительных. Мы не знаем, надо ли всякий раз, действительно, пробивать. Может быть, иногда надо, наоборот, пригладить или сложить, или скрутить, или протянуть.
У. Г.: Если «пригладить», то тогда у нас получилась бы совсем другая сцена, которая мне напоминает прекрасный рисунок Саши Галицкого, где лежит пара, а сверху на них большой-большой кот, и написано: «Барсик, брысь!».
Й. Р.: В том-то и дело, что сцена другая. А чем они отличаются друг от друга? Тем, что базисные жесты разные. И мы можем представить себе Пинхаса, который советуется: тут надо протыкать, да?
У. Г.: Пинхас выступает в роли Барсика, просто решает эту проблему иначе.
Й. Р.: Да, может быть, надо иначе.
У. Г.: Хорошо. В заключение нашего разговора я приведу положительный отклик Филона Александрийского о Пинхасе, и мы на этом завершим. Этот великий мыслитель обычно интерпретирует Писание как разные движения души. Пинхас олицетворяет одно из них. И Филон Александрийский говорит, что негативные движения души должны подчиниться позитивным.
Итак, когда одни научатся подчиняться (негативные движения души), а другие возьмут власть (позитивные движения души) — не только знанием, но и могуществом, — тогда все силы разума, телохранители и защитники души, согласятся между собой и скажут, подойдя к самому старшему из них: «Рабы твои сосчитали воинов, которые нам поручены, и не убыло ни одного из них» (это цитата из книги Бемидбар). Напротив, подобно музыкальным инструментам, настроенным безупречно, мы зазвучали в лад со всеми наставлениями. Ни слова, ни поступка фальшивого или нескладного, так что смешон сделался другой хор — хор чуждых музыки и Музам, хор безголосый и безжизненный, воспевающий Мидьянитянку, кормилицу всего телесного (негативные силы души тянут ее к телесности), и отпрыска ее, кожаный нарост по имени Бааль-Пеор. Ибо мы (это говорят позитивные силы) — род «избранных из сынов» Израиля, который Бога видит, и «ни один из нас не выбыл из строя», дабы всеобщий инструмент — сама Вселенная — звучал безупречно. Вот почему и Моисей говорит, что вручил мир как дар самому воинственному разуму, который зовется Финеес (Пинхас).
(Филон Александрийский. «О смешении языков»).
Пинхас в интерпретации Филона Александрийского — это как раз и есть тот самый воинственный разум среди сил души. В контексте нашего разговора мы могли бы сказать, что это некий сверхразум, который решает вопросы, касающиеся борьбы негативных и позитивных сил, в пользу позитивных.
«Ибо тот, кто исполнился ревности к добродетели, восстал против порока и поразил порождающее его лоно», является героем, воинствующим разумом.
