«Мир во всем мире?! — заорал он в ярости»

Писательница Линор Горалик обсуждает с подростками рассказ израильского писателя Этгара Керета «Гуайява» в собственном переводе

Проект «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай (Иерусалим)

Линор Горалик (Л. Г.): Давайте начнём с простого непростого вопроса. Кто что думает о том, что ждёт нас после смерти? Саша Лейбман первая подняла руку. Как вы думаете, Саша, что нас всех ждёт после смерти?

Александра Лейбман: Мне кажется, будет какое-то переселение души. Как в песне Высоцкого — кто был хорош при жизни, у того будет хорошая судьба, тот переселится в хорошего человека.

Л. Г.: Окей, принято, хорошая версия. Следующим был Илья, я помню. Давайте, дорогой Илья.

Илья Юрченко: Я тоже думаю, что будет какое-то переселение. Но, допустим: ты умер, а у тебя в жизни есть цель. Например, у тебя была цель что-то изобрести, новую ракету — это первое, что пришло в голову. И если ты эту цель не реализовал, то твою душу переселяют, а если реализовал, сделал ракету, то тебя отправляют либо в рай, либо в ад, там уже как пойдёт.

Л. Г.: Я хочу убедиться, что правильно поняла: у тебя есть какое-то важное дело, и ты переселяешься в человека, пока ты его не доделал; а когда доделал, тогда уже решается — в рай или в ад, или куда-нибудь ещё. Правильно?

Илья Юрченко: Да.

Л. Г.: Окей, принято. Пожалуйста, Федя Скворцов.

Фёдор Скворцов: У меня есть два ответа. Первый: как сказала героиня одного прекрасного сериала — когда ты умираешь, ты гниёшь. Второй: я не считаю, что есть жизнь после смерти, но, в каком-то смысле, ты живёшь в памяти других людей — хоть у тебя нет сознания, но при этом ты жив.

Л. Г.: Окей, принято, хорошо. Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: Мне кажется, что после смерти будет как у буддистов. Если хорошо себя вёл, то перерождаешься в человека, а если плохо себя вёл — в какое-нибудь животное похуже, может быть, в комара.

Л. Г.: Окей, принято. Пожалуйста, Эмилия.

Эмилия Менде: У меня нет предположений о том, что будет после смерти, но мне бы хотелось верить, что это будет что-то вроде ада и рая. И мне очень интересно распределение. Мне бы хотелось посмотреть, как будут сравнивать хорошие поступки и плохие. Но только не реинкарнация — я не хочу быть яблоком или червём. Ещё мне очень понравилось в мультике «Энканто», что они как бы продолжают жить благодаря своей семье, что у них какой-то свой мир. Да, мне хочется верить, что после смерти не будет просто the end.

Л. Г.: Окей, хорошо. Яков, пожалуйста.

Яков Шуляцкий: Я тоже больше склоняюсь к научной версии. С одной стороны, всё — жизнь. И гуайява — жизнь. Но в каком-то виде, может, и реинкарнация существует. Но как ты можешь не хотеть стать червяком, если ты не знаешь, как думает червяк. Ты не можешь даже представить, думает ли он.

Л. Г.: Это меня тоже волнует, когда я думаю про реинкарнацию. Не знаю, так ли уж плохо быть моей собакой Бубликом. У меня иногда создаётся впечатление, что Бублику живётся гораздо лучше, чем мне. Так что реинкарнация — не такая уж плохая идея.

Но у меня есть свои взгляды на то, что нас ждёт после смерти. С одной стороны, если говорить лично про меня — мне, в отличие от Эмилии, хотелось бы, чтобы был the end, я бы хотела просто лечь и отдохнуть. А с другой стороны — я верующая, и мне положено верить, что жизнь не заканчивается после смерти.

Но я что-то очень устала, и мне не хочется ещё петь, плясать и веселиться, и вообще суетиться после всего. Поэтому моё личное мнение находится где-то между научной версией, что всё заканчивается, которая меня очень устраивает, и религиозной версией, что надо будет ещё что-то продолжать. Она меня не устраивает, ни в какую сторону. Но посмотрим, что будет.

Что касается версии про реинкарнацию — мне очень близко то, что сказал Яков. Может, быть червяком не так уж плохо, мы же не знаем, как живёт червяк. Так что, даже если нам предстоит реинкарнация, возможно, это не так уж ужасно.

Весь рассказ про гуайяву очень мастерски написан, с первой же фразы. Как только мы доходим до «тихих завываний стюардесс за спиной», на какую-то секунду становится непонятно, что происходит, почему стюардессы завывают. Керет умеет и любит так начинать рассказы (мы это видели и в предыдущем рассказе), что поначалу нам непонятно, что происходит. И мне это ужасно нравится. Я люблю эти сюрпризы. Мне нравится, что надо немножко подождать, и почитать, и поломать себе голову. Но как только становится понятно, что самолёт падает, первый вопрос, который меня интересует — понимает ли Шкеди, что будет происходить с ним дальше. Он всё время думает: «Только бы не упасть, только бы не упасть!», и мне прямо до дрожи интересно, понимает он, что это конец, или у него есть какая-то иллюзия по этому поводу.

Пожалуйста, Илья.

Илья Юрченко: Мне кажется, что когда он падает, и пальчики ещё скрестил, он почти ни о чём не думает, только о том, чтобы не упасть. Он не думает ни о каких последствиях, он думает о событии, которое происходит в данную секунду. Сейчас самое главное — не упасть, а остальное вообще пофиг.

Л. Г.: Мне тоже так кажется. Но я очень хочу послушать ещё Аду. Давайте, Ада.

Ада Иванова: Мне кажется, он понимает, что сейчас просто разобьётся самолёт. А ещё я буквально только что осознала, что у него этот страх, «только бы не упасть», продолжается и в новом обличье.

Л. Г.: Об этом мы сейчас поговорим очень подробно.

Ада Иванова: Он в момент смерти боится падать, и потом, в новой жизни, он такой: «Только бы не упасть!». Потому что у него осталось на подкорке, что если ты падаешь — ты умираешь.

Л. Г.: Это ужасно круто, потому что я поняла всё совершенно иначе, мне страшно нравится то, что вы говорите. Но мы про это будем говорить. Пожалуйста, удерживайте эту мысль.

Саша, пожалуйста.

Александра Лейбман: А я то же самое хотела сказать.

Л. Г.: Доформулируйте, всё равно, договорите.

Александра Лейбман: Я хотела сказать, что под это «только бы не упасть» он умирает, и потом возрождается с теми же страхами, которые у него были в прошлой жизни. Может быть, частичка нас, какая-то фишечка от нас остаётся и в следующей жизни.

Л. Г.: Вот, мы будем об этом разговаривать! Спасибо вам. Илья, если вы хотели договорить — давайте.

Илья Юрченко: Я быстро, два слова скажу. Мне кажется, то, о чём мы думаем в последнюю секунду жизни, это и есть наша первая мысль в новой жизни. Такой круговорот.

Л. Г.: Это ужасно красиво, настоящая поэзия. Как вы знаете, когда ребёнок рождается, надо, чтобы он закричал. И мне очень нравится мысль, что он кричит от того страха, с которым он умер в предыдущей жизни. Такая штука. Окей, хорошо.

На что мне хочется обратить ваше внимание. Кто помнит, с каким вопросом Шкеди пристаёт к ангелу и что он пытается у него выяснить? В рассказе есть момент, когда Шкеди пристаёт к ангелу с вопросом. Давайте, пожалуйста, Ада.

Ада Иванова: Он пытается узнать, почему ему даётся возможность загадать желание. Просто потому, что ты молодец, классный — вот тебе, пожалуйста, желание? Или он в чём-то выиграл, как в лотерее?

Л. Г.: Да, он хочет понять вещь, которая кажется мне в этом рассказе очень важной. Полный самолёт людей, и только Шкеди является ангел и говорит: «Ты имеешь право на выполнение желания». В этот момент Шкеди хочет понять: это как лотерея? Ему просто досталось это желание, и всё? Или это за то, что он был хорошим человеком? И даже в такой момент, когда Шкеди умирает, он хочет понять, был ли он хорошим человеком. Это очень важно для всего рассказа, как я его понимаю.

Нам всем известна теория о переселении душ. Она существует не только в буддизме, она есть в довольно большом числе верований. У меня не было возможности спросить Этгара Керета, во что верит он. И я не знаю, верит ли он лично в переселение душ. Но для нас это хороший повод поговорить о том, что теории, высказанные автором в его произведениях, не обязательно совпадают с его личными убеждениями. Иногда совпадают, иногда совсем не совпадают.

Например, кто-нибудь из вас уже читал Льва Толстого? Помашите мне лапками. О, кто-то уже читал — Илья читал, Ада читала, супер! Считается, что Лев Толстой очень часто в своих произведениях излагал свои моральные взгляды и верования, иногда устами своих героев, иногда каким-то более сложным образом. То, что происходило в его рассказах, являлось частью его убеждений. И в какой-то мере это справедливо для многих авторов.

Но знайте, что далеко не всегда автор верит, в то, что происходит в его произведениях, и в то, что говорят его персонажи. Иногда это бывает так, а иногда это совершенно не так. И если в этом рассказе описывается переселение душ, это не значит, что Этгар Керет — буддист. А может и значит. Это можно узнать, только если изучить какие-то другие свидетельства, прочесть дневники автора, спросить самого автора в лоб, наконец. Я этого не делала, а это по-настоящему интересно.

Марк, рассказывая нам про переселение душ, сказал: «Если ты себя вёл хорошо — ты переселяешься в человека». А Илья, говорил, что если у тебя есть важная цель на земле, то ты ещё какое-то время остаёшься человеком. Но у буддистов это не обязательно устроено так. У буддистов, если ты был настоящим молодцом, то ты вообще перестаёшь перерождаться. Ты достигаешь нирваны, и всё, твой путь закончен — ты сделал всё, что должен был сделать на земле, и ты останавливаешься.

Поправьте меня, если я ошибаюсь. Федя, пожалуйста.

Фёдор Скворцов: Если ты хорошо себя проявил, то после смерти перерождаешься в человека — сначала в женщину, потом в мужчину, потом в мужчину высокого ранга. И если ты, будучи уже в таком статусе, вёл себя хорошо, то…

Л. Г.: …выходишь из колеса сансары. Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: Если я не ошибаюсь, Федя сказал всё правильно, но только из колеса сансары нельзя выйти, оно бесконечно. Допустим, ты плохо себя вёл — и перерождаешься в какого-нибудь комара. В качестве «комара» ты сделал что-то хорошее — для людей, для комаров, не знаю — и тогда перерождаешься в человека, из слуг. Потом ты и там что-то сделал хорошее — и становишься каким-нибудь земледельцем, потом воином, потом монахом, и так до бесконечности.

Л. Г.: Окей, я обязательно почитаю ещё. Илья, пожалуйста.

Илья Юрченко: У меня немного другой вопрос, не по теме. Вы этот рассказ специально подобрали как последний?

Л. Г.: Нет, совершенно случайно. Он очень круто закрывает наш цикл, но это совершенно случайно. Порядок рассказов выбирал Семён Парижский, и, возможно, он специально подобрал. Для меня это была случайность, а Семён, может быть, что-то имел в виду.

Илья Юрченко: Просто такой финал — войны все прекратились, боеголовки в переработке…

Л. Г.: Вот Семён нам тоже пишет, что не специально, случайно.

Смотрите — Шкеди становится гуайявой. Что нам это говорит о Шкеди как о человеке, если мы считаем это буддистский рассказ? Хреновенький, мне кажется. Давайте, Илана.

Илана Алиева: Да, вроде бы к нему ангел является. Мне кажется, тут он больше всё-таки в лотерею выиграл. А превращается он во фрукт. Но если я не ошибаюсь, это вкусный фрукт.

Л. Г.: Хороший, да, вкусный фрукт. Ну, давайте сначала поговорим, а потом я скажу, что я об этом думаю. Эмилия, пожалуйста.

Эмилия Менде: Мне, в принципе, показалось странным, что главный герой так спокойно отреагировал на смерть. Я считаю, что должна быть какая-то стадия принятия, довольно продолжительная, чтобы смириться со смертью. А он сразу начал докапываться до ангела.

И я думаю, что это всё-таки религиозный рассказ. Для человека, который верит — самое важное, что всю жизнь он думал: правильно ли он верил, правильно ли выбрал веру? Рассказ об этом, мне кажется.

Л. Г.: Окей. Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: Мне кажется, что он хорошо себя вёл, и поэтому его сделали фруктом. Может быть, он сделал полезное открытие, много работал, почти не спал. И поэтому его сделали фруктом, чтобы он, наконец, отдохнул, выспался, вырос, его съели, и он опять переродился в какое-нибудь существо.

Л. Г.: Мне эта версия очень нравится. Если уж надо кем-то оказаться, то я тоже хочу оказаться фруктом, причём вкусным, чтобы от меня была польза, и чтобы я при этом отдохнула. Саша, пожалуйста.

Александра Лейбман: Я думаю так: если ты фрукт — но не какой-нибудь гнилой плохой фрукт, который не едят, не какая-то колючка — значит, ты хороший был. Значит, ты вкусный фрукт, ты кому-то нужен.

Л. Г.: Так, хорошо. Давайте, Федя, пожалуйста.

Фёдор Скворцов: Каким бы вкусным или невкусным фруктом ты ни был, вопрос не в том, фрукт ты или человек. Может, это не имеет отношения к буддизму, но мне кажется, вопрос в том, как ты себя чувствуешь. Главное, чтобы твоя жизнь была хорошей, чтобы в ней было что-то прекрасное. А если ты всю жизнь боишься упасть, даже если ты человек с высоким постом, значит, ты не выиграл при перерождении.

Л. Г.: Вот и мне тоже кажется, что Шкеди оказался несчастным фруктом, и что это для него всё-таки, в какой-то мере, наказание. Если мы продолжаем считать этот рассказ буддистским, то он, конечно, несёт какое-то наказание — он оказался несчастным фруктом. Если бы он стал, к примеру, счастливым комаром, мы могли бы быть уверены, что он награждён за что-то. Но ему выпало стать довольно-таки несчастным фруктом. Ада, пожалуйста.

Ада Иванова: А может, это повлиял тот ангел? Ему не понравилась такая глобальная просьба, и он решил: «Тогда хотя бы не участвуй во всём этом, повиси где-нибудь на дереве».

Л. Г.: Это красивая версия, она мне очень нравится, но это уже отчасти фанфик. Мы можем написать фанфик, в котором ангел принимает решение отомстить и превратить его в несчастную гуайяву. Это мне ужасно нравится.

Но тут есть ещё одна классная фишка. У гуайявы, как сказано в рассказе, нет мыслей. Но у человека-то мысли есть. Таким образом, в отличие от Шкеди, который не получил ответ на свой вопрос — был ли он хорошим, мы, читатели, ответ на этот вопрос получаем. Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: Я вот думаю: если бы я стал фруктом, то каким бы фруктом я стал? Думаю, я стал бы каким-нибудь дурианом, тогда меня никто не будет есть. Да ещё он созревает сто миллионов лет, и я просто буду лежать бесконечно, ничего не делать, наконец-то высплюсь. И ко мне никто не будет подходить, меня никто не будет трогать.

Л. Г.: Марк, дорогой, вы ошибаетесь. Я — человек, который ел дуриан. И могу сказать вам, что есть целая индустрия по приготовлению дуриана, чтобы его покупали туристы. Дуриан, как известно, вкусный, но вонючий. Поэтому из него делают сладости, которые уже ничем не пахнут. Туристы, таким образом, могут его попробовать, и ощутить себя людьми, которые ели вонючий дуриан. Я ела и сырой дуриан — он не такой вонючий, как кажется. И всякие сладости из дуриана — они похожи на картофельное пюре с сахаром, это не очень интересно.

Марк Гаммал: Так я буду диким дурианом, чтобы не попасть в индустрию.

Л. Г.: И кусачим! Диким и кусачим дурианом. Хорошо, договорились. Я обещаю вас не есть. Я вообще больше не планирую повторять этот эксперимент.

Но смотрите, что произошло со Шкеди. Предыдущие поступки превратили его в гуайяву, но в самый последний момент он спас человечество. Значит, если этот последний поступок засчитывается, то до этого он был каким-то страшным негодяем. Если бы не этот поступок, он, может, превратился бы в какую-нибудь ужасную блоху, в какую-нибудь какашку. А вот если этот поступок не засчитывается, и он стал гуайявой по итогам остальных поступков, то, может быть, в следующей инкарнации ему зачтётся, и он превратится во что-нибудь прекрасное. Пожалуйста, Яков.

Яков Шуляцкий: Но это если мы придерживаемся теории, что гуайява — это наказание.

Л. Г.: У буддистов считается, что это спуск вниз — от человека к животному, от животного к фрукту и так далее. Мне, как частному лицу, тоже не кажется, что это наказание, но у буддистов считается, что это спуск вниз. А вверх — это в сторону человека.

Смотрите, как было сказано в начале: он стал не просто гуайявой, а страдающей гуайявой. По поводу чего она страдает? Она думает о том, как бы не упасть. «Только бы не упасть, только бы не упасть». Она страдает точно так же, как он страдал, пока был человеком. И тут начинаются настоящие философские вопросы. Первый вопрос, который возникает: может ли человек измениться? Есть ли у человека судьба, предначертанная раз и навсегда? Это ведь не просто история о том, что он боится упасть. Чем кончится жизнь гуайявы? Она упадёт, опять упадёт. Это история про замкнутый круг и про то, что он непременно снова упадёт. Давайте попробуем увидеть замысел автора. Автор пытается спросить нас, верим ли мы в судьбу. Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: Смотря какая судьба. Одно дело, если мы имеем в виду, что всё предначертано, ничто другое с тобой не может произойти, именно ты упадёшь и разобьёшься в самолёте, именно ты поговоришь с ангелом, именно ты станешь гуайявой. И другое дело, если судьба в твоих руках, ты мог бы не сесть на этот самолёт — и не упасть. Или ты мог пойти работать не в такую сферу, а в другую. И я, конечно, верю во второй вариант — что ты сам всё делаешь, а не тебе предначертана судьба.

Л. Г.: Окей. Саша, дорогая, у вас поднята рука. Это случайно или вы хотите с нами поговорить? Хотите поговорить — давайте.

Александра Лейбман: Хочу сказать, да. У меня есть интересная история из жизни. У меня прабабушка умерла в 6 лет, а в 7 лет у меня родился такой же замечательный брат.

Л. Г.: Это хорошая история из жизни. В смысле, важная история из жизни. Мне кажется, я понимаю, о чём вы говорите. Окей. Илья, пожалуйста.

Илья Юрченко: У меня тоже похожее было. У меня умер дедушка, кажется, в 9 лет или в 8, не помню, и через полтора года, в 10 лет примерно, у меня родилась сестра. Только дедушка был хороший, а сестра — плохая. Она есть, но она всё равно плохая.

Л. Г.: Это она плохая, пока вы оба юные. А потом всё станет хорошо, я надеюсь, я так думаю.

Илья Юрченко: Будем надеяться. Не похоже пока.

Л. Г.: Пожалуйста, Илана.

Илана Алиева: Мне кажется, что судьба, может, и предначертана, но есть много вариантов. Я сейчас просто вспомнила момент из «Марвела», когда он говорит, что есть тысяча вариантов, и только один из них хороший. Возможно много вариантов, есть плохие, а есть хорошие.

Л. Г.: Окей. Ада, пожалуйста.

Ада Иванова: Мне кажется, что нет предначертанной судьбы, и все поступки — в руках человека. Не знаю, что ещё добавить. Просто мне кажется, что судьбы нет.

Л. Г.: Я потом задам вам вопрос на засыпку, сложный. Сейчас мы всех послушаем, а потом я к вам пристану со сложным вопросом. Пожалуйста, Федя Скворцов.

Фёдор Скворцов: Присоединяюсь к оратору выше, я абсолютный антифаталист.

Л. Г.: Окей, хорошо, договорились. Сейчас поговорим об этом. Эмилия, пожалуйста.

Эмилия Менде: А я верю в судьбу. По-моему, это очень даже похоже на реальность, когда мы думаем, что всё в наших руках, а на самом деле…

У нас же в голове есть какой-то определённый сценарий поведения, мы даже не всегда понимаем, как мы действуем. И есть люди, которым трудно, они всегда дольше принимают решения. Например, мама моя.

И мне кажется, у некоторых людей есть предначертанный путь, а у некоторых — вообще ничего, и они строят всё сами с самого начала. Мне нравится теория кармы, что за хорошие поступки мы получаем что-то хорошее, а за плохие — плохое.

Л. Г.: Окей, принято. Пожалуйста, Яков.

Яков Шуляцкий: У меня двоякое мнение о судьбе. По-моему, если судьба разветвляется, то она разветвляется каждый минимальный сегмент времени на бесконечное количество разных путей. А другой вариант: она не разветвляется, но когда ты хочешь её изменить — это и есть судьба. Либо путь абсолютно один, либо их бесконечность бесконечностей.

А ещё у меня есть теория, что гуайява — это миниатюрная версия последних частей жизни.

Л. Г.: Объясните, пожалуйста.

Яков Шуляцкий: Если он боялся упасть последние 40 секунд своей жизни, то за время своей жизни в виде гуайявы он боялся упасть целый год.

Л. Г.: Очень красиво. Окей, принято. Илья, пожалуйста.

Илья Юрченко: Я где-то слышал, что после смерти мозг проживает свою жизнь за семь минут. За эти семь минут ты просматриваешь всю свою жизнь в обратном порядке. Гуайява — это же ягода?

Л. Г.: Это фрукт.

Илья Юрченко: Ну да, фрукт. Сам фрукт, ягода — это образное понятие, потому что висит и боится упасть. Когда он проживал эти семь минут, в самолёте, он представил, что боится упасть — как ягода. Либо, может быть, это всё ягода сама придумала, потому что у ягоды появился интеллект, и ягоде привиделось, что она человек, который боится упасть.

Л. Г.: Вот это красиво! Окей, хорошо. Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: То, что сказал Илья, это научный факт. Пока в мозгу будет кровь, нейроны будут передавать сигналы, и человек будет соображать ещё минут пять. Он будет ещё как бы жив, но не жив. Он будет понимать, что уже умер.

Если человеку отрубить голову, он будет ещё минут пять всё понимать. Это доказал какой-то известный французский учёный в XVIII веке. Когда преступника казнили, он показывал цвета и предметы отрубленной голове, и тот пять минут ещё определял, а через пять минут всё — его не стало в прямом и переносном смысле.

Л. Г.: Окей, я почитаю про это, попробую найти, спасибо вам большое.

Мне хочется теперь сказать несколько вещей. Во-первых, это очень буддистский рассказ ещё и потому, что вся история для несчастного Шкеди начинается заново. Во-вторых, мы не знаем, понимает ли гуайява, что она непременно упадёт. Помните, мы задавали этот вопрос про Шкеди? Теперь мы можем задать тот же вопрос про гуайяву: понимает ли она, что упадёт? Но следом возникает ещё более интересный вопрос: явится ли гуайяве ангел спросить, какое у неё последнее желание?

В этом рассказе мы видим историю, которая сначала написана про человека, потом повторяется про гуайяву. Но если представить себе, как положено у буддистов, что история повторится вновь и вновь, то надо задаться вопросом — в кого переродится гуайява, когда упадёт. Илья, пожалуйста.

Илья Юрченко: У меня такая фантазия: вот упадёт эта гуайява, её соберут, возьмут в какую-нибудь плошку и повезут в самолёте, и она снова упадёт.

Л. Г.: Да, это очень красиво. Но когда её рано или поздно соберут и съедят, мы можем задаться вопросом, в кого переродится гуайява. Можно стать менее вкусным и полезным растением, но ниже растения двигаться уже некуда. И очень велика вероятность, что если это была хорошая и вкусная гуайява, то она станет, например, комаром, кошкой или собакой, и опять начнёт двигаться в сторону человека. Марк, пожалуйста.

Марк Гаммал: У меня возникает такой вопрос: а может, он уже переживал это? Может, у него это уже было? Вспоминается середина наших занятий, когда там все были психопатами. Может, он пережил авиакатастрофу, лежит в психбольнице, думает, что он гуайява, и всё это представляет. А на самом деле — он просто человек, психбольной.

Л. Г.: Мне ужасно нравится версия, знаете, какая? Что он действительно упал вместе с самолётом, выжил…

Ой, слушайте, я вдруг увидела такую странную версию во всём этом рассказе. Эта версия… ой, какая странная!

О человеке, который получил тяжёлую травму и больше не может двигаться, разговаривать, думать, на иврите не говорят: «стал овощем», а говорят: «стал растением». И мне сейчас пришло в голову, что он пережил авиакатастрофу и стал растением. И он лежит и думает, что он — гуайява.

Окей, Марк, спасибо, это интересный вариант. Пожалуйста, Ада.

Ада Иванова: У меня скорее не версия, а вопрос. Я не разбираюсь в буддизме, мне интересно: если то, какая ты гуайява, зависит от того, как ты вёл себя в прошлой жизни, то как можно стать хорошей гуайявой, чтобы начать двигаться в положительную сторону? Я не понимаю, как это должно работать в принципе, по логике.

Л. Г.: Я не знаю, но у меня есть друзья, очень продвинутые буддисты, и я обязательно спрошу. А вообще есть всякие хорошие сайты про буддизм для детей, их можно погуглить и почитать. Я думаю, что это вполне базовый вопрос, и на него найдётся ответ. Но я обязательно почитаю и постараюсь понять сама.

Хорошо, спасибо вам большое, это супервопрос. Сашечка, пожалуйста.

Александра Лейбман: У меня вопрос: а кем этот человек был до того, как стал человеком?

Л. Г.: Красиво… А как вы думаете?

Александра Лейбман: Мне кажется, что на ступень ниже по буддистской классификации, но он всё время падает. Либо у него психическое заболевание, и он просто лежит в психбольнице и не знает, что с ним творится. Но потом он умрёт, и будет падать, либо опять будет в психбольнице.

Л. Г.: Хорошего варианта у нас нет, я поняла. Пожалуйста, дорогой Яков.

Яков Шуляцкий: Вот о чём я подумал — почему ниже гуайявы опуститься нельзя? Если у гуайявы даже нет мыслей, нет мозга, нет нейронов, то почему ты не можешь стать, условно, микроскопической пылинкой, которая летает в воздухе?

Л. Г.: Если я всё правильно помню, ты можешь становиться только органикой, то есть исключительно животным или растением. Но ты можешь стать каким-то менее удачным растением, если я правильно понимаю. Пожалуйста, Илана.

Илана Алиева: У меня есть идея, как можно стать лучше, когда ты уже растение. Ты принёс радость тому, кто обожает эти фрукты. Он радуется, когда их ест.

Л. Г.: Да, по-моему, так и есть.

Илана Алиева: Мне кажется, если ты так сделал, ты просто остаёшься тем же. А если что-то плохое, то…

Л. Г.: Да, да. Пожалуйста, Федя Богуславский.

Федя Богуславский: Но тебя же выбирают в магазине. Если ты плохой, то тебя не выберут. Если ты хороший — тебя выберут, и ты принесёшь кому-то радость. Поэтому непонятно, что ты можешь вообще сделать. Лично мне — непонятно.

Л. Г.: Хороший вопрос. Я чувствую, что мне надо посоветоваться. У меня есть близкий друг, очень продвинутый буддист. Я чувствую, что приду к нему с множеством странных вопросов про гуайяву. Эмилия, пожалуйста.

Эмилия Менде: Если мы рассматриваем рассказ как что-то религиозное, буддистское, то я думаю (я могу ошибаться), что в буддизме нет растений, которые хуже. По-моему, они все должны быть равны перед Богом. Нет? Растения не все равны?

Л. Г.: Животные, например, не все равны. Я обязательно уточню.

Эмилия Менде: Животные священные бывают.

Л. Г.: Нет, растения не все равны. Я попробую уточнить, я боюсь вас обмануть.

Эмилия Менде: Хорошо, спасибо.

Л. Г.: Ада, пожалуйста.

Ада Иванова: У меня появилась странная, немного шальная теория. Саша вроде говорила, что он всё время падает. А что, если в итоге он скатится до того, что превратится в заражённое растение и испортит этот «мир во всём мире», который сам загадал когда-то, будучи человеком?

Л. Г.: Он превратится в вирус ковида.

Ада Иванова: Ну, например.

Л. Г.: Рассказ написан давно. Но что, если он станет вирусом ковида и всё нам испортит? Да, это вполне себе версия.

Ада Иванова: И ангел просто уже…

Л. Г.: Да, ангел просто взорвётся от ненависти. Саша, пожалуйста.

Александра Лейбман: Мне кажется, что его опустили на низшую ступень развития, а потом ему дадут вторую ступень снизу. И у него в подсознании останется, что надо быть хорошим, чтобы не стать овощем, фруктом, чтобы не стать гуайявой. И он будет развиваться, пока не станет человеком — таким же, как был. И станет успешным человеком, и не будет больше превращаться ни во что, только в кого-то хорошего.

Л. Г.: Эта версия даёт нам надежду, она мне очень нравится.

У меня к вам последний вопрос. Предположим, что в жизни гуайявы всё происходит так же, как в жизни Шкеди, и к гуайяве, перед тем, как она упадёт, явится ангел. Как вы думаете, что гуайява попросит в качестве желания? Давайте, пожалуйста, Илья.

Илья Юрченко: Мне кажется немного странным, если мы будем считать, что у ягоды есть интеллект. Вы вроде говорили, что нету, 20 минут назад. Ну ладно.

Я думаю, если она с кем-то подружится, если она будет расти не одна, то она попросит…

А это большой фрукт?

Л. Г.: Вот такой… Нет, гуайява поменьше, вот такой.

Илья Юрченко: Если она, допустим, с веткой подружится, то попросит, чтобы эту ветку не рубили. Если же, вероятнее всего, она будет одинокой, то она попросит сделать её каким-нибудь более важным фруктом.

Ещё она будет слушать, как под ней ходят люди и говорят: «Вот, я недавно попробовал кое-что». И гуайява попросит: «Сделайте мне имя, чтобы про меня так говорили».

Л. Г.: Окей, хорошо.

Илья Юрченко: Она же не будет знать, что можно попросить сделать её человеком.

Л. Г.: Да, конечно.

Илья Юрченко: Она будет думать про фрукты, если вообще будет думать.

Л. Г.: Понятно. Федя, пожалуйста.

Фёдор Скворцов: Мне кажется, что если у неё было какое-то подобие мыслей, то только о том, чтобы не упасть. Она об этом и попросит. О том, чтобы её аккуратно опустили на землю, лишь бы не упасть. Если это единственное, чем ограничивалась вся её (его?) жизнь, то почему она должна мечтать о чём-то другом.

Л. Г.: Знаете, что меня потрясло в поведении Шкеди? Шкеди так боялся упасть, и понимал, что умирает, но он не попросил сделать что-нибудь, чтобы не умереть, не попросил спасти самолёт. Он попросил этот чёртов «мир во всём мире», но не попросил сделать так, чтобы не упасть. Так что эта история оставляет человечеству надежду.

Я думаю — вот что может вдруг произойти. Гуайява попросит не пилить ветку для неё и её друзей, и Илья окажется прав. Но, скорее всего, окажетесь правы вы, я это понимаю головой. Однако мне хочется надеяться на лучшее. Федя Богуславский, пожалуйста.

Федя Богуславский: Когда к тебе приходит ангел, у тебя уже нет мысли о том, что ты выживешь.

Л. Г.: Да, я понимаю. Саша Лейбман, пожалуйста.

Александра Лейбман: У меня есть три версии. Первая — она попросит сделать так, чтобы ей больше не пришлось падать, чтобы она умерла от старости и стала человеком. Вторая версия — она попросит, чтобы Бог отослал её в рай, отдохнуть, потому что её уже достала жизнь и весь этот риск. А третья версия — она попросит сделать так, чтобы она стала ангелом, потому что это самое красивое, что она видела в жизни.

Л. Г.: Красиво, хорошо.

Александра Лейбман: Хорошим ангелом, а не таким наглым.

Л. Г.: Окей. Илья, пожалуйста.

Илья Юрченко: Вы спрашивали: почему не попросил выжить? Но если бы ангел мог обращать время вспять, это было бы немножко странно. Человек ему говорит: «Хочу вернуться». Потом снова падает и опять: «Снова здравствуйте, хочу вернуться». И так каждый раз возвращаешься — и у тебя есть попытка всё исправить. Не получилось — ничего, попробую снова.

Л. Г.: Согласна, не очень честно. Саша, пожалуйста, вы хотели что-то договорить.

Александра Лейбман: Хотела дополнить теорию Ильи: «…и потом ангел разъярился, и ты стал гуайявой, не очень вкусной».

Л. Г.: Окей. Ада, пожалуйста.

Ада Иванова: Если принять, что в образе гуайявы отражается жизнь человека, то, может быть, она бы тоже попросила что-то такое, околофилософское. Я понимаю, что это маловероятно, потому что она-то думала только о том, чтобы не упасть, и у неё не было интеллекта.

Л. Г.: Да, мне кажется, что есть такой шанс. Если Шкеди попросил мир во всём мире, то есть хорошую жизнь для людей, то она должна была попросить хорошую жизнь для гуайяв. В чём это заключается — мне трудно себе представить, потому что я не гуайява, но это что-то наверняка хорошее.

Слушать, как Линор Горалик читает все 10 рассказов Этгара Керета в собственном переводе

Читать разборы всех 10 рассказов Этгара Керета из сериала «Читка»