ФУТУРОШОК ЭЛВИНА ТОФФЛЕРА
27 июня 2016 года умер Элвин Тоффлер. С одной стороны, некрологи и громкие поминальные речи — жанр унылый и куда больше почестей воздает живым и их играм, чем мертвым и их деяниям. С другой стороны, этот журнал, завороженно наблюдающий за неумолимой поступью постиндустриального мира, сам по себе является одним большим посвящением Тоффлеру. Но раз у нас теперь есть веский повод поговорить о его идеях, мы намерены им воспользоваться. Сегодня вспоминаем и обдумываем концепт футурошока.
ОТ ШОКА БУДУЩЕГО…
«Шок будущего» — звучит сильно и грозно; как и со многими другими идеями Тоффлера, глубина и новаторство нисколько не мешает заворачивать их в красивую обертку. Книга с этим названием вышла в 1970 году, и со временем не только не устаревает, но становится даже более актуальной. Причина ее живучести в том, что она описывает не конкретный временной срез общества, а долговременный процесс его изменения, и процесс этот всё ускоряется.
Основная идея футурошока в том, что прогресс (и технологический, и социальный) не идет равномерно. В XX веке, по мере наступления информационной эпохи, появляется все больше новых технологий и реалий, общественные структуры, которые веками казались незыблемыми, начинают неожиданно мутировать, изменяется не только реальность, но и формы взаимодействия с воображаемым и даже осознание человеком своего тела. К такому нас эволюция не готовила. Наша эволюционная история поощряет предсказуемость — гарантию безопасности. В ситуации, когда человек вынужден быстро обрабатывать постоянные изменения среды, а сами эти изменения не остаются в поле внимания надолго, возникает состояние, чем-то похожее на невроз. Этот «невроз» новизны и нестабильности Тоффлер и называет шоком будущего.
Шок будущего — это феномен времени, продукт сильно ускоряющегося темпа перемен в обществе. Он возникает в результате наложения новой культуры на старую. Это шок культуры в собственном обществе. (Элвин Тоффлер — Шок будущего; М., 2004)
Как бы драматично это ни звучало, нам всем освещает путь черное солнце футурошока. Иногда мы даже не осознаем революционность тех изменений, которые происходят день за днем в технологиях и культуре. В начале 2000-х, когда автор этой заметки заканчивал школу и учился в университете, мобильные телефоны и доступ в интернет были далеко не у всех людей, даже молодежь еще не полностью освоила новинки. Ко времени выпускного диплома эти две технологии уже полностью вошли в повседневную практику. Мы сейчас мало задумываемся, сколько всего тогда изменилось, но эти перемены были фундаментальными.
Поисковая строка Яндекса изменила наше восприятие информации и подходы к ее систематизации. Торрент-трекеры полностью поменяли модель потребления медиа. Мобильные телефоны дали нам совершенно иной формат коммуникации с близкими, обеспечили внутригородскую мобильность, ускорили ритм жизни и принятия решений по множеству бытовых вопросов. Даже наши пальцы постепенно привыкли к конфигурациям и расположениям, которых до этого не знали. Изменились не только формы телесного поведения, изменилось дробление пространства (где «ловит» / где «не ловит», где стоит «светить» телефоном / где это опасно, где можно ответить на вызов / где его лучше отклонить). Повсеместное распространение SMS и мессенджеров произвело революцию в языке, революцию еще недооцененную: целый пласт речи — письменная разговорная речь — ранее почти не использовавшийся, в одночасье (в историческом масштабе) стал одним из самых распространенных способов донести свои мысли.
Это примеры из прошлого, но настоящее отличается не сильно: очки виртуальной реальности, электронные книги, бесконтактные карточные платежи, Uber, сверхчеткие фотографии Плутона и видеотрансляции с Марса, беспилотные автомобили и дроны… Все это постоянно меняет нашу реальность, телесный и культурный опыт, структуру отношений между людьми. Все говорит о том, что в ближайшие десятилетия темпы не изменятся.
У Тоффлера для нас есть хорошая новость: мы умеем с этим справляться, не превращаясь в неисправимых невротиков. В финальной главе своей книги он пишет:
Мы можем начать свое сражение, чтобы предотвратить шок будущего, на личном уровне. Осознаем мы это или нет, но наше повседневное поведение в основном — это попытка отразить шок будущего. Мы используем разнообразные тактики, чтобы снизить уровни возбуждения, когда они угрожают поднять нас выше нашего адаптивного уровня. Однако по большей части эти техники используются бессознательно. Мы можем увеличить их эффективность, подняв их до сознательного уровня. (Элвин Тоффлер — Шок будущего; М., 2004)
Мы можем контролировать стимулы и строго фильтровать информационные потоки, можем отсекать лишнее и не заботиться о фоновом шуме, мы можем оберегать границы своего Я и личной жизни, мы можем выделять дорогие нашему сердцу островки стабильности, которые помогают нам держаться в потоке, и, в конце концов, можем смириться с тем, что реальность предоставляет нам все больше и больше выбора и даже научиться получать от этого удовольствие.
…К УТРАТЕ ГРАНИЦ
Вся книга Тоффлера пропитана метафорами времени (время вообще базовая категория для всей его философии) — постоянное против временного, текучее против стабильного, будущее против прошлого, новое против старого, — весь «Шок будущего», начиная с названия, исчерчен этими образами времени. Но время, как учил нас еще Михаил Бахтин, немыслимо вне пространства: в реальности, как и в воображении, они всегда сплетаются в сложное пространственно-темпоральное единство — хронотоп.
Когда Тоффлер описывает сдвиги в обществе, ему как будто не хватает слов, чтобы сделать это со всей возможной полнотой. Это оставляет место для собственных рассуждений и домысливаний. Как ход времени проявляется в изменениях институтов общества: семьи, наций и государств, религий, работы и отдыха? Как это осознается людьми, которые сами испытывают футурошок? Сопротивление социальному прогрессу — это просто страх перед новым и чужим? Если да, то почему мы видим столько консерваторов, которые с легкостью принимают технологические и некоторые культурные новинки, но отказываются от прогрессивных изменений в обществе?
Без видения со стороны пространственного компонента нам будет сложно понять Индию, где самые дремучие социальные суеверия сочетаются с интенсивным ростом технологического уровня страны. Мы не поймем и Японию, где постоянное внедрение технологий почти не влияло на те элементы ментальности, которые обусловлены почти средневековым представлением об иерархиях. Мы не поймем Сингапура с его авторитарным режимом, словно застывшим на вершине эпохи модерна. Мы не поймем даже России, которая мечется между декоративно-показными инновационными играми и консервативным социальным откатом.
Для описания новаций в сфере технологий и повседневности временные категории подходят идеально, но понимание невроза, который возникает при изменении общества, требует и пространственной метафорики. В древних мифах время циклично и предсказуемо, если не забывать о ритуалах, необходимых, чтобы оно шло своим чередом, — основная же опасность предопределена пространством. Опасно то, что за пределами твоего селения, опасна непознанная земля, опасны чужаки и их недобрые взгляды, опасны колдуны, живущие на краю селения.
Не столь уж давно переход из одной страны в другую и внутри каждой страны из одной провинции в соседнюю, а еще ранее даже из владения одного сеньора во владение другого сопровождался различными условиями, соблюдение которых было необходимо. Это были формальности политического, юридического, экономического характера; среди них были также правила, предписанные обычаями магически-религиозного свойства, например оградительные меры по отношению к христианам, мусульманам, буддистам при вступлении в те земли, где не исповедуется их религия. (Арнольд ван Геннеп — Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов; М., 1999)
Для традиционного мышления, которое в той или иной мере характеризует не только архаичного дикаря, не только европейца времен ван Геннепа (начало XX века), но и наших современников, устойчивость мира зависит от устойчивости границ. Когда по мере ускорения прогресса и внедрения новых технологий начинают меняться социальные структуры, все эти границы, обеспечивающие стабильность, постепенно рушатся. Это разрушение — длительный процесс, который идет уже несколько столетий, но, резонируя с прогрессом технологическим, он также ускоряется со временем.
Новые типы рабочей занятости размывают границы между классами, удаленная работа размывает границы между домом и службой. Границы многих этносов уже и вовсе неузнаваемы, а физические границы государств легко проницаемы для всех — от туристов до террористов. Глобализация изменяет любые национальные культуры, приближая их к общему стандарту, и лекарства от этого процесса нет и не будет. Нельзя быть уверенным даже в категориях пола — нас ждет будущее, где грань между мужчиной и женщиной стерта и подчинена индивидуальному выбору гендерного выражения. Болезненней и сложнее проходят только процессы, связанные с размытием границ между природой и цивилизацией.
Это размытие границ добавляет к неустойчивости времени и страху перед будущим еще и тревогу за настоящее. Те люди, для которых эти границы являются гарантией стабильности их жизни, могут реагировать отстранением, «уходом в леса», созданием локальных общин, где все границы соблюдены, как это было в свое время с амишами. Другие пытаются восстановить эти границы насильно, призывая свое неистовство и жестокость против этой текучести. Вульгарный патриотизм, ненависть к гендерному равенству, имперская политика России, ксенофобия дворовых субкультур — все это лишь невротичные по своей природе попытки сопротивляться размыванию границ, которое несет с собой современность. Иногда конкретному обществу удается адаптироваться к футурошоку, но оно бросает все свои силы на борьбу с шоком утраты границ. Это сопротивление в кратковременной перспективе может быть успешным, но в итоге оно приведет лишь к трате ресурсов, страданию и несвободе людей, войнам и культурной отсталости.
Автор: Roman Marchevsky (RomanMarch)
Редактор: Tanka Niavka
