Странны дела твои, Брежнев

Прочитав роман Шамиля Идиатуллина «Город Брежнев», Митя Самойлов рассказывает, почему это наш русский оммаж эпохе 80-х.

Темноволосый мальчик с большими глазами сидит с мамой и братом за рождественским столом и в предвкушении подарков говорит: «Это “Атари”, наверняка это “Атари”!» (Atari — игровая приставка, в 80-е годы получившая культовый статус среди американских подростков. — М.С.).

Мальчик встает из-за стола, идет в ванную, кашляет над раковиной. Из мальчика с сливное отверстие выскакивает черный слизняк.

Это финал первого сезона сериала «Очень странные дела» с Вайноной Райдер — The Stranger Things.

Этот сериал посвящен не идее или героям, не общественному явлению, и не актуальной проблеме. Этот сериал целиком посвящен массовой культуре 80-х годов прошлого века.

В описании так и сказано — оммаж.

Оммаж — это средневековая клятва верности вассала сюзерену, а в искусстве — работа-подражание и одновременно жест уважения по отношению к другому художнику.

Все мы вышли из 80-х и отчасти из Стивена Кинга. Вот об этом сериал «Очень странные дела». Каждый кадр фильма переполнен ностальгической фактурой, напоминающей фильм «Инопланетянин» или роман «Мертвая зона».

Первые игровые приставки, низкие подростковые велосипеды, большие полицейские джипы и придорожные дайнеры. Захватывающая классика.

Эпохи — энциклопедии рефлексий

В США есть Стивен Кинг, определивший интересы поколения тех, кому сейчас около сорока.

У нас был город Брежнев, о котором сорокапятилетний журналист Шамиль Идиатуллин написал семисотстраничный роман.

Роман начинается с того, что тринадцатилетний темноволосый мальчик идет по городу, который теперь называется Набережные Челны, а с 1982 по 1988-й именовался Брежнев, и ищет, где бы спрятать нож. Мальчик убил милиционера, который долгое время терроризировал подростков в районе.

«Город Брежнев» — это наш русский оммаж эпохе 80-х. Заматерело поколение, выросшее на заре Перестройки, и теперь это поколение нуждается в своем культовом времени, в своей «молодости человечества».

В романе другого писателя, Арсена Ревазова, есть такая фраза: «Знаешь, как нас называют шестидесятники? Восьмидерасты!».

Шестидесятые отрефлексированы в русской литературе, начиная с самих шестидесятых. Василий Аксенов как one-trick pony опылял этот цветок всю свою творческую жизнь.

Вайль и Генис написали исчерпывающую энциклопедию эпохи — «60-е. Мир советского человека», где подробнейшим образом рассказали и о диссидентах, и о том, что играть в пинг-понг было приятней, чем работать (а столы для тенниса были в каждом НИИ, о производствах и говорить нечего).

В нулевые годы нынешнего века актуальной стала казаться тема девяностых. Не успев из того времени выскочить, не отойдя на расстояние, с которого его видно, режиссеры принялись снимать фильмы о людях в черных кожаных куртках и на черных немецких автомобилях. Девяностые были настолько плотным и захватывающим временем, что книги о тех годах в те же годы и писались. Как театр — искусство, где процесс создания художественного произведения неотделим от процесса его восприятия, так и театр девяностых — балаган, который нужно запечатлеть, пока он горит, а клоуны разбегаются.

Но вот отстоялись 80-е, а те, кому они принадлежат, вспомнили всё и решили рассказать.

Что, если страна испортилась?

Восьмиклассник Артур Вафин живет в промышленном моногороде Набережные Челны, застроенном одинаковыми серыми брежневскими многоэтажками. Кварталы здесь отличаются номерами.

« — Какой комплекс? — спросил тот, что справа, мелкий и худой.
— Сорок пятый, — сказал я спокойно, почти не соврав.
<…>
— Кого знаешь?
— Пятака знаю, — сказал я, чуть расслабившись.
— Пятака все знают, — справедливо отметил голубоглазка <…>

— Оттавана знаю, Бормана, Кису, Пуха <…>

— Ты че, блин, автор, что ли? — поинтересовался голубоглазый и слегка вышагнул левой ногой».

«Автор» — это авторитет, а такой диалог — привычный речевой фон, на котором растет советский подросток.

Лето — пионерский лагерь. Пионерские лагеря бывают разные — на море, в лесу, на речке. Нигде не разрешают купаться, везде плохо кормят. Макароны, котлета, подливка. Утром построение, зарядка. Из динамиков орет ненавистный Валерий Леонтьев — «Все бегут, бегут, бегут…». Это еще хорошо, что не София Ротару. Позавчера пацаны заперлись в радиорубке и выкинули любимые бобины радиста Петровича, ставили на весь лагерь «Речку Вачу» Высоцкого.

Зима — ледянки, горки, промерзшие штаны, катышки свалявшегося снега на рукавицах. Пацаны, гаражи, первые сигареты, Штирлиц по телевизору. Или — принц Флоризель.

Круглый год школа, из-за которой переживает «мамка» — роман написан от первого лица с имитацией речевой манеры героя. Мамка болеет, отец работает.

Музыкальные сборники переписываются на кассеты TDK — каждая кассета затмевает своей ценностью любую идеологию, всю официальную жизнь вообще. Пионерский галстук в ларьке «Союзпечати» стоит 75 копеек. Кассета TDK — бесценна. Этому в романе посвящено несколько страниц.

80-е в США — это потусторонняя сила, это мы знаем из того же сериала «Очень странные события», из романа «Мертвая зона», из фильма «Инопланетянин».

80-е в советской России — это насилие. Война в Афганистане, менты, крышующие воров, и пацаны, грабящие друг друга в подворотнях.

Воспоминания о советском детстве у Шамиля Идиатуллина светлы, романтичны и подробны. Но фактура прорастает через любые аберрации памяти и даже через первую школьную любовь.

Один из ключевых моментов романа, вобравший в себя всю реальность советских 80-х, данных всем нам в ощущениях, когда избитого героя приводят в УВД для дачи показаний и последующей отсидки.

«Коридор был обыкновенным, скучным и плохо освещенным длинными жужжащими лампами. Сюда бы пару топчанов или блочок сцепленных кресел с откидными сиденьями — получится стандартный коридор поликлиники, комитета комсомола или любого другого учреждения…».

Это наш культурный код, то, что объединяет нас четвертый десяток лет на циклопическом пространстве всей России — коридор любого учреждения с одинаковыми креслами, дверями, обитыми дерматином, и лампами дневного света.

Наш общий родовой путь, конечно, должен быть проанализирован, и, замечательно, что сделал это талантливый и обстоятельный писатель.

Как и любое настоящее произведение искусства, «Город Брежнев» имеет несколько слоев повествования и осмысления действительности.

Детские воспоминания соседствуют здесь с вставными эпизодами классического производственного романа.

Инженеры и начальники цехов, директор производства сидят на совещании КАМАЗа и на протяжении сорока страниц обсуждают, как производить грузовики теперь, когда американские компании «Ингерсолл Рэнд», «Свинделл Дресслер», «Сикэст», и «Холкрофт» в связи с санкциями больше не могут поставлять в Советский Союз спеченные огнеупоры прямой связки.

И это еще один шаг к пониманию того, как все устроено. Оказывается, КАМАЗы когда-то стали плохими из-за санкций. А что, если не только КАМАЗы? Сколько было таких производств, зависевших от американских запчастей?

Что если страна испортилась? Десятилетие? Поколение?

Вот уж точно: все мы сегодняшние — родом из восьмидесятых. Восьмидерасты.

Подписывайтесь на странички Culttrigger в Facebook, Instagram, Вконтакте, Одноклассники, Twitter.