Аделаидина история

Сталбыть, вот оно как всё было, в Крынице-то и Вёнзове…

Звать меня Аделаидой, но это матушка с батюшкой так меня кликали только, а иные — Ураганом. Сама я из Стёжек, это дня два пути от Крыницы, куда я за Канишем Лекарем в замужество подалась, да и братца своего непутёвого, Илию Хвастуна позвала.

Жили мы с мужем моим в Крынице не худо, не добро, ну как все. Ежели урожай — то на всех один, а ежели беда — то и от неё никто не уйдёт, всем переможивать, кто не помрёт. Были годы и получше этого, а этот не задался от самого Зимнего Солтица, хотя что я брешу, вон и четыре годка тому — Олесица сгорела вся. Дотла! И детишки крыницкие вместе с нею. С тех пор в Олесице лихо разное завелось: призраки и страховидлы.

Вот как кушать совсем нечего стало, подались мы с мужем торговать травками лесными в Новиград, там, люди сказывали, деньги-то были, и еду купить можно. Впрягли мы нашу кобылку Плешивку в телегу, да поехали. Но и в Новиграде торговля не пошла — али дожди помешали, али и там не то что серебро, медь кончилась. Но в Новиграде встретились нам милсдари благородные из городских, коии захотели шутковать над своим другом и в доме его что-то там сделать шаловливое. Может в нужник пивной закваски плеснуть, может башмаки к полу приколотить — что-то такое сказывали. Попросили за мзду добрую Каниша одеться новиградским лекарем и сонного зелья сварить и оружным слугам друга того дать. Да все не так пошло: Канишу слуги те были зело рады и внутрь позвали, с ними медовуху пить и песни похабные горланить. Каниш и пошел. Ждали мы, я и благородные милсдари, сталбыть, ждали, а Каниша всё нет. Тогда водительница их, Фридой её звали, решила, что внутрь надо идти все равно, и они пошли. А я с телегой ждать осталась в проулке поодаль, чтобы траву-то городские не покрали да не попортили. И вот, трах-бах, выбегают оттуда Каниш мой и эти четверо, и дёру! Шум, гам поднялся, стража новиградская за ними помчалась, ну я смекнула, что дело совсем шмурдяк, дорогу-то телегой перегородила, Плешивку нашу бросила, а путь страже перерезала, и вместе с остальными бежать бросилась. Добежали мы до пристани, там уж я решила что не по пути нам с этими милсдарями, кошелек у девицы их рыжей с пояса рванула, одно нам он обещан был, на плот с Канишем вскочила и «Бывайте, милсдари, было приятно с вами поработать!»

Каниш-то мне потом рассказал, что Фрида мага в том доме убила! Страсти то какие! И про вёнзовского Изекиля они еще говорили меж собой.

Возвращались мы дуже неладно: деньги ушли все на ночлег, да на еду, только немного осталось родителям моим в Стёжках дать, да лавку новую купить в дом.

И стали дальше как прежде жить, но я-то всё вспоминала, как кровушка кипит, когда от стражи драпаешь, да на плот скочишь! Аж забыть не могла!

Когда шли мы по тракту мимо «Трёх рыб» и поворота на Олесицу, сталбыть, у меня снова это вот началось — ух думаю, надо в Олесицу слазать! Хочется — жуть! Пошла к Вацлаву Молодцу, все знают — он лучший проводник по нашему лесу, обговорила всё, ну и втроем с Канишем пошли мы туда, хотя баронским указом запрещено. Как стражники милости его баронской напились — так и проскочили мимо них.

В Олесице жуть как интересно! Пепелище везде, и не былинки не растёт, страховидлы шастают и воздух дрожит прям! Ну мы задами, задами и обходили сначала, а потом, как на площадь вышли — там Канишу и задурнело. Дугой выгнулся, орать начал, мы с Вацлавом почуяли, что дело совсем неладно, Каниша под руки и дёру оттуда. Чудом ушли.

Каниш потом вроде оправился, бредил странно, кричал по ночам, будто его изнутри кошки дерут, стал говорить что дурно всё в Крынице, и что впутываю я его в неприятности, а тут-то его Бланка и спровадила в Оксенфурцкий университет лекарскому искусству учиться. На четыре года! А может брешет, потому как глаза всегда отводила, когда рассказывала.

Погрустнела я с канишева отъезда. Вроде и люблю мужа-то, а тут такое, что может и не люблю. Эх встретила б я Вацлава пораньше, да поди он еще в коротких штанишках тогда бегал! Вацлав-Вацлав, какой парень, да куда мне кривозубой до первого парня на деревне, у него и невеста-красавица, и моложе зим на 10, и коса у ней до пояса, не чета моим лохмам.

Только брат со мной остался — Илия. Детишек-то мы с Канишем так и не нажили. Может и к лучшему — а то или страховидла в колыбели дитя сожрет, а станет постарше — в лесу сгинет, или в Олесице сгорит, или с крыши упадет и ногу сломает, калекой останется, а ежели вырастет — так опозорит, как хенричевы сыновья. А с Илей-то жить — так себе забава. Может где батраком подвизается и денег с того пшик, а вечерами по полатям чужим шастает — любят девки его россказни, да только парни его и в Стёжках за такое поколачивали, а тут он и вовсе чужак, особенно после канишева отъезда — как бы насмерть не убили. Да и пропал он. Взял и пропал.

А тут и Вацлав с караваном ушел в Новиград. Одна Леслава осталась, а и та от меня отвернулась. И понимаю её — нечего крыничан дразнить стёжкинскими подругами. У ней-то муж толковый, Пронырой кличут, всегда в дом добра приносит, а уж какими путями — то неведомо.

Вот и пошла я хворост в «Жирного Томаша» носить, да батрачить на Каю, вместе с эльфом нашим Нейрином. Куда уж позорнее, да она за то обещала трав Бланке в лечебницу дать, ежели я ей помогу. И денег за полив своего огорода не жалела. А эльф на прополке сказки про окаянную калитку сказывал интересные — дескать там руины эльфийские и миры целые, другие совсем, и эльфы там разные, и страховидлы, и пруд пруди всякой диковины! Я даже порадовалась!

Долго ли коротко, а караван вернулся, вот только Вацлава тварь какая-то изорвала, я тут со всех ног бросилась в «Три рыбы», куда его люди принесли, потому как еще до Олесицы на тракте дело было. Туда и бабка его, Йовита, прибежала, и все остальные. Сказывали, он ведьмаку помогать кинулся! Я аж вспотела вся — в наших-то краях — ведьмак! Диво какое! Давно пора.

Там у вацлавовой постели, об руку с бабкой его, мне стыдно стало — чего я как девка-дура толкусь тут? Вышла, невесту его нашла, к нему привела — ей там самое место рядом с ним. А сама пошла ведьмака искать. Ведьмак-то видный оказался — молодой, нестрашный совсем, на девок ровными зубами лыбится, потаскун окаянный, мечи блестят! Раздухарилась, и спросила его что там было на тракте. И оказалось, что не ведьмак то, а ведьмачонок, а ведьмак поодаль сидит — ему страховидла ногу подсекла, а целебных ингредиенциев нет у него. И в деревне нет. Рассказали мне милсдари ведьмак с ведьмачонком про зверя-мантикору и про стену Белого Хлада и про короля Дикой охоты. Тут я и удумала, что надо напроситься к ведьмаку, как очухается, помогать. Глядишь, и диво какое увижу, чудовище может. И ведьмачонок, гляжу, времени не теряет — только в деревню пришел — уже девок юных помоложе собрал вокруг и байки им травит, хорохорится. Девкам я сразу сказала чтоб не разевали ротков: хвастун перед ними, а настоящий ведьмак в трактире, в гвинт с вёнзовскими режется и раны зализывает, и до девок, вопреки россказням, не охоч, солидно ведёт себя, сталбыть.

Как притащили Вацлава в Крыницу, да как отоспался — пошла я к нему расспросить, да узнать, как он. А ему речь-то отшибло! Люди сказывали, что совсем немым стал, но оказалось заикой просто, невелика беда. Я вижу — Лика идет, невеста его, подхожу, сталбыть, к ней, говорю: «Что же ты не с женихом своим, лоб ему тряпочкой не протираешь, за руку не держишь?», а она мне — «Не жених он мне, друг просто». Грустно сказала. Ну я и думаю, не любит он её! Аль стесняется чего. Вот и говорю ей: «Сталбыть, не дело это, что без помолвки, не по-людски!» Тут ведь или она от него отвяжется и мне попроще будет, то ли напротив, надавит, поженятся они, да и меня попустит от морока.

А Вацлав-то рассказал мне, что ведьмака убивать пойдёт! Думаю, ох и голову тебе дураку перешибло, с Яреком за колпак соревноваться будешь теперь! Я уж и так ему говорила, и этак, что не дело. Пожалела еще. Сказала что всё равно девки его любить будут, уж я-то понимаю о чём говорю, и не приврала почти! А он всё твердит, что ведьмаку жизнь спас, а тот и спасибо не сказал! Вот дела-беда! Посетовала ему, что Лике предложениев не делает как следует, а он мне тоже заладил — что не невеста она ему, а подруга. Я и не знаю что думать. То ли девку за нос водит, то ли еще какая беда, то ли мне самая пора ему тряпочки на лбу менять — глядишь и выгорит чего…

Но Вацлав упёртый был, сказал что на ведьмака пойдет и всё. Ишь, герой. Ну, думаю, хромой так даже лучше будет — в Оксенфурт не сбежит.

Но с караваном-то не только Вацлав с ведьмаками пришел. Я аж глазам не поверила, как увидела! Новиградские-то милсдари, что мага прикончили, к нам пожаловали! Скрывалась от них сначала, а потом и поняла, что некуда — люди поумнее сказали, что деревня наша в магицкой блокаде, как в силке, сталбыть. Некуда отсюда деться, и рыба к нам не приходит. Ну и пошла к ним на поклон — извиняться сталбыть, и помощи какой предложить, чтобы не угрохали.

Водительница их Фрида посмотрела на меня соколицей разъяренной, но сказала, что зла не держит за кошелек, справедливая оплата. Я так осмелела и спросила не охотники ли они на колдунов, про которых в Новиграде сказывают. Она конечно рявкнула, что язык мне вырежет, но сменила гнев на милость и велела не болтать об этом, сказала что, сталбыть, охотники они, но только не на всех магов, а только на тех, которые зло творят. Ну, думаю, это дело доброе — кому ж охота, чтобы маги посевы да уловы портили своими потехами! Да и про ведьму жуткую в лесах люди сказывают, а тут — и милсдари охотники пришли, и ведьмак с ведьмачонком — заживём!

Только с Фридой всё одно неуютно было, так я ко второй ихней девице обратилась и к рыцарю их, они-то попроще как-то были. Душевнее. Сказали, ежели помощь какая понадобится — обратятся.

Тут, как за свою жизнь на душе ровно стало, я пошла Илию искать. Вацлав-то мне сказал, что искать его надо у милости её, дочери баронской под юбкой, а не по крыницким полатям, а это дело пострашнее Олесицы. Вот, думаю, точно Иля — мой брат! Дочерь-то баронская — на лицо наподобие болотного мора! А ведь не убоялся.

Пошла я к ней на поклон, сталбыть, спрашивать, нет ли Илии моего в замке, да явно не теми словами — не обучена я с благородными-то говорить. Думала, в лягушку превратит, но отбрехалась. Да и Илии у ней ни под юбкой, ни под на полатях не было, видать. Ни даже в яме.

Пригорюнилась я, и поплелась деревенских наших спрашивать, может видел его кто, да никто не видел.

Ну и на Дядах, где друид-то наш матушку Мелителю не докричался, а Кая духов призвала, только оказалось не матушкиными силами, а ведьмиными, а еще там ох заварушка была такая, что народ с вилами на барона пошёл, да что я вил не видела что ли, дух илин не пришел, сталбыть, жив он остался. И после Дядов пошла с Петром, который узнал, что жену его со свету старики наши сжили — скормили Полуденнице, курдупели окаянные, чтобы не напился Пётр опять, сталбыть, и в петлю не полез. Ну а Пётр мне и сказал, что его родственница, то ли жена, то ли дочка его брата, Илию видела! Ну я и подобрала юбки до Эвы Бедняжки, жены петрова брата, узнать. И прям как в ушко игольное! «Прости!» — говорит, сталбыть, — «Иля-то прям при мне», — говорит — «в калитку окаянную прыгнул!» Я, как есть, обмерла. Вот поперед меня понесло его! Сама думала туда заглянуть, а он прыгнул. И пропал.

Вот и пошла я к эльфам, а эльфы мне и отвечают, что раз не помер пока, значит надо ждать как калитка появится, и вызволять его оттудова. Корова же как вошла туда, так и вышла. Сталбыть, и Иля может. Да только калитка где хочет, там и появляется, и часу для того особого нет.

Пока суть да дело, думаю дай узнаю, чем там Дзержка занимается, то ли к Ведьме на поклон ходит, то ли еще куда. Да и милость ее дочка баронская красивой стала, чуть правда Вёнзов не спалив, и мужики-то наши на неё головы посворачивали, да бабы развели болтовни, что дескать она и Олесицу спалила, поди.

Тут-то я и узнала, что девки, да и прочие деревенские, на поклон к Ведьме ходят почти все, а она желание исполняет. Да только ежели исполняет, то по такой цене, что пощады попросишь. Не для тебя то, Аделаида, не для тебя! Лучше уж своими трудовыми мозолями добра нажить потихоньку, чем этак.

Помыкалась я еще немного в деревне, со стариками поговорила — думала про Полуденницу разузнать осторожно, да разузнала, что дескать за калиткой спрятана статуя Мелюзины, рыбной богини, что сверху баба, а снизу рыба. И вовсе не ведьмак своим удом рыб распугал, как Гуси, милиция наша деревенская, на суде говорили, а это мы Мелюзину оскорбили, и прощения у ней просить надо, только статую добыв и на почтенное место поставив. И про родителей Вацлава послушала, что дескать тоже Полуденнице их отдали, но то уже не от стариков.

И вот думаю, чтобы в калитку лезть — это надо не одной. И пошла к новиградским милсдарям, одно им делать нечего, Изекиль-то в башне сидит, поди его достань, али доказательства какие, что он лихо творит. А за калиткой что-то интересное может быть, авось им сгодится! Там у шатра милсдарей обнаружила я девицу вёнзовскую, красивая, в белом вся, прям как лебедица! И сидит так нахохлившись, как птица на гнезде. Так-то оно и вышло: рассказала девица эта, Милой зовут, что есть у ней жених на болоте, в домике зачарованном живет, голубоглазый, красивый как небо, а что под одеялом творит — так закачаешься. И этот жених дал ей яйцо удивительное в подарок. Огромное, не чета тем, что наши куры несут. Драконье, как она сказала. «Он», — говорит, — «дракон настоящий, только в человеческом обличье!» Яйцов петухи не несут, думаю, сталбыть это может его старой драконицы, или может брат его или племянник какой.. И вот говорила она еще, что Кая такое же на болотах нашла, и теперь они эти яйца высиживают кто как думает правильнее — Мила за пазухой, а Кая в брюкве. Не зря сходила, сталбыть, не каждый день на яйца драконьи посмотришь!
Я ей и говорю — может гнездо какое построить для яйца? Ну чтобы высиделось оно по-правильному. Только как правильно высиживать драконьи яйца — кто ж знает? Я не знаю! Но в гнезде всяко лучше! Вот бы мне такое, думаю! Уж я-то и сена б набрала, и веточек, цветочков! Но кто мне, бабе деревенской, даж не травнице, этакую ценность доверит!

Однако, еще сказывали, что то не яйцо дракона, а вовсе василиска или куролиска какого. Этакую дрянь нам тут не надо, но пока милсдари ведьмак с ведьмачонком в деревне — можно и не бояться.

К утру, правда, Мила стала сама не своя, засобиралась бродами в Новиград, забыла про своего синеглазого жениха и яйцо это мне отдала, сказала, что пару крон за него выручить можно. Но куда мне деньги за куролисью диковину? Что я с ними делать буду? Так и пошли мы с этим яйцом к Мелителюшке с друидицей, что посох нашего Квирина приняла, когда он Ведьму болотную бороть пошел, да не вернулся, поднесли матушке подарок, славу ей спели. Люди сказывают, что приняла Мелителе наш подарок, потому как и рыба пришла в сети, и брюква уродилась.

Жаль с Милой в Новиград и Вацлав ушел. Как нож по сердцу, все милки́ — да по ту сторону реки! И это если выживут еще, по бродам тропки опасные — где ил, где камни острые, где утопцы, а где и морские гады, про которых скеллигийцы баят.

Села я, пригорюнившись, на завалинку. Что делать, думаю. Одна совсем осталась — ни родни, ни соседушки, ни надежды, хоть и маленькой, на бабье счастье. Хоть в калитку прыгай, хоть с обрыва. Утих ураган, только солнце шпарит, да пить хочется. Как Полуденница лапой своей да в голову!

Но, не дело бабе нос вешать! Взяла я ведра и понесла воды из нашего колодца в замок — их-то колодец магицкой какой-то потравой заразило. Стою я с ведрами, о цене договариваюсь с вёнзовскими, и тут-то счастье и прикатило! А я-то отчаивалась! Иля нашелся! Шум-гам, мужики тащат его из лесу, а он бледный весь, грязный, трясется и плачет, но живой! Живой, братец мой! Уж я к нему со всех ног понеслась! Обняла, усадила на лавку, а он дрожит, жуть какую-то мелет про дикую охоту, трупоедов под дверьми, и к барону рвется. Кричит, сталбыть, что его этот рыцарь эльфийский, холодный, только для того и отпустил, чтобы барону весть передать.

Успокоила я Илю колыбельной, что мать нам пела, да Петронелла мне помогла, а как Иля на человека стал похож — так повела его к барону. Страшные он вещи рассказал — что рыцарь тот эльфийский земли наши хочет, и барона убить. А ежели иначе — то поморозит нас всех или булавой своею поубивает. Барон-то выслушал, да отпустил Илю. А Иля всё в себя не придёт — про огонь твердит, что дескать лишь истинный огонь против хлада сдюжит, не магический, а иной какой-то, настоящий. По мне так любой огонь настоящий, одно к одному — жжется-кусается, да печь топит или деревню палит. Но страховидлам и эльфам, видать, разница есть.

Пошли мы с Илией искать этот диковинный огонь. И к Фоме пришли в его молельню. И к нильфам пришли, потому как слышала я, что инператор ихний, Имгыр, не человек, а пламя, только белое, и пляшущее на курганах врагов. А эльфийские развалины — как есть все в холмах. Вот и пригодилось, что Каниш меня нильфовскому языку учил немного. А уж где Иля нильфовскому учился — так только гадать могу. Не иначе как под юбкой у какой их купчихи проезжей — бабы там статные, видные, чёрное носят, дорогое сталбыть, а ласку любят не меньше наших.

Нильфы мне и рассказали, что есть в Вёнзове вещица, которой инператор их руками касался, и которая суть инператора воля — печать, сталбыть, на письме, которое они барону нашему привезли. Вот думаю ежели что — у нас и Фома с его Вечным огнем есть, который из самого сердца зажигается, и инператора кусочек, пусть и маленький. Сдюжим супротив Дикой охоты! А шубы зимние наденем — так и не замерзнем вовсе! Полегчало на душе у меня! Да только вот Иля после калитки окаянной как чужой мне стал. Вроде и брат мой, а вроде и не знаю я этого человека, не родной какой-то. И говорит вроде так, да не так. И смотрит иначе, и хочет странного.

Пристроила я, сталбыть, Илию, брата своего, к делам, чтобы в работе маету свою унял, а сама, думаю, надо не подкачать, да и тоже за калитку сходить, тем паче, что там, дескать, Мелюзины статуя есть, нашим рыбакам надобная. Пришла к новиградским милсдарям, которых трое уже осталось, потому как водительница их Фрида оказалась не просто Фридой, а Фридой Стомной, дочкой старого рыцаря Стомны, заточенной магиками в башню со второй девицей, рыжей Сандрой. И Фрида Стомна барону присягнула и в стражу служить пошла, и много билась со страховидлами, ранена была, и чудом её наша Бланка отлечила, а уж как ейный рыцарь Аллес фон Грюнвальд о ней заботился — так никогда я за мужиками нашими такого не видела. А и он когда у Бланки валялся подраненый, так и Фрида тоже с ним была, хотя и не только Фрида, потому что он видный рыцарь, и дамы вёнзовские вокруг него вились как осы над патокой.

Оказалось еще, что новиградские милсдари — не охотники вовсе, а девы, заточенные магиками в башне, и рыцарь с оруженосцем, что их спасли. И полюбили они там друг друга, как в песне, не поссорившись, сталбыть, Фрида и Аллес друг друга, а Сандра с Тибальдом. И магикам отомстить хотели за их злодейство: тому из Новиграда, и этому из Вёнзова, но на счёт вёнзовского передумали, потому как доказательства нашли, что он против башни был.

И вот с новиградскими милсдарями, да еще я друидицу нашу позвала, пошли мы за калитку, как только свезло нам увидеть её неподалеку, влезли туда, а там страх что деется! Темно везде, паутина противная, а потом как шибанет — я аж оземь упала. Обшарили мы там всё в подземельи, вонь там стояла — там прежде трупоед жил. Статую эту мелюзинину нашли — огромная, а под ней кости человеческие, но что трупоед клятый натащил, а еще нашли каменюгу какую-то светящуюся, про которую милсдари сказали, что сие стабилизантор портала сего, калитки, сталбыть. И с друидицей цветов каких-то магицких нарвали, красивых как розы в Новиграде, только лучше. Вылезли оттуда взмокшие все и раздухарившиеся, милсдари-то пошли что-то свое господское обсуждать, про стрелу эльфийскую и как рыцаря Дикой охоты одолеть, друидица цветы Мелителе понесла, а я в Крыницу пошла — цветком покрасоваться. А то мужики наши какую-то суккубицу нашли, и ну её того.. Мы с бабами как-то с нею начальника стражи и магика в лесу застали, как раз поди примерялись, кому верхняя половина достанется, человеческая, только с рогами, а кому нижняя, с копытцами и мехом, сталбыть. Да и девки тоже хороши — думала у Ведьмы, а как потом вышло — у старинной эльфовой магички красоты себе попросили, так меня и вовсе соседи замечать перестали — как будто я призрак какой или там метла старая. Дочка баронская Яна цветок сразу заприметила и давай выспрашивать — «Откуда?» А я ей «Из калитки окаянной достала!»
А тут новости, и какие! Барон-то наш Нильфагрдскому инператору присягнул, станем мы теперь нильфгардской провинцией, и как ихние посланники сказывали — будет у нас цивилизанция и культура. Сталбыть порт будет, золото будет, ведьмаки по нашим землям казенные нежить и страховидлов поизведут, заживём. Люд, конечно, приветствовал, да не весь. Гуси наши против были, нильфа старого замучить пытались, так барон их переловить велел и суд над ними учинил. Там под горячую руку и бланкин муж попал — вроде и только толмачом при том злодеянии стоял, а вроде и не сообщил в стражу, и вообще не дело за барона политицкие вопросы решать. Казнил их барон, и не помешало тому, что на суд пришли упыри, а я как вгляделась — одна из них баба патлатая, а второй — брат мой Илия. Ох беда-дела, думаю! Не достало тебе, потаскуну, тёплых баб, тебя на холодную мертвячину понесло! Потеряла я брата, совсем потеряла! Так и сожгли его наши люди деревенские, по обычаям Вечного огня, потому как что еще с упырями-то делать, да и брат огнём бредил, как с холодным этим эльфийским рыцарем повстречался по ту сторону. Прям с невестою его упырской и сожгли.

Поплакала я по Илии, да и подумала, что негоже, чтобы страсти такие с другими семьями деялись, и надобно Мелюзину всё ж достать, да удобрить, чтобы голодом нас не морила и штормы не насылала. И пошла к новиградским милсдарям. Пока рыцарь Аллес с оруженосцем его за ведьмаком ходили, а к тому часу ведьмак старый уж помер, то ли от раны мантикориными когтями, то ли убил его Вацлав, али еще кто, а ведмачонок трав нашёл, да и напился их и глазами поменялся, и нечисти совсем бояться перестал, я потянулась за Сандрой на болото, взглянуть второй раз на синеглазого скеллигийца, к которому все бабы деревенские блудить бегали, как оказалось, не только Милу он невестой звал. Мы к нему и прежде заходили, и я заприметила, что он красив так что в глазах мутнеет, хотя он в горячке лежал и гнил заживо.

Идём мы туда, сталбыть, а я и думаю — мужа-то обманывать не гоже, даром что сбёг в Оксенфурт к тамошним книгам да ингредиенциям, и Вацлав сердечко не отпускает, да и что же за дела с болотным чудом под одеялом кувыркаться — стыд один. И говорю Сандре, чтобы ежели я рассудком-то обеднею, синеглазого увидев, она меня черенком вил под колено шмяк, и волокла оттуда побыстрее. Сандра-то, да и Фрида этого синеглазого красавчиком не считали, поди разбери почему!

Как пришли — я и обомлела. Стою, лыблюсь на него, платье поправляю, что ему Сандра говорит — совсем не слышу. Один голос его между ушей моих растекается и взгляд глаза дурманит, да по коже мурашки. И вот только вдруг почувствовала, что изба вокруг в сторону поплыла — это Сандра меня, сталбыть, в дверь потащила. А этот мне на прощанье: «Приходи, красавица, поболтаем с тобой!»

Хорошо что за порогом попустило меня немного. Вроде и хочется вернуться к синеглазому, но и своя воля есть.

Как собрались мы большой толпой — так и пошли за калитку Мелюзину доставать. Рыщем мы по деревне, да по задам, а калитка возьми, да появись. И страховидла оттуда как выскочит! И Тибальда, аллесова оруженосца цапнуть успела, пока её рыцарь с оруженосцем да ведьмак укокошивали. И Сандра мне кричит: «Тащи Тибальда, Аделаида, в лечебницу! И стрелу не потеряйте!» Я и потащила, да только страсть как хотелось обратно вернуться — там же толпа целая, и бардица, и магичка — баронова дочь Яна, и друидица наша, и кого только не было. Куда ж без меня-то! Я Тибальда на закорки, бегу и ору как оглашенная: «Люди, люди, помогите!» — Народ и сбежался, Тибальда принял, и в лечебницу потащил. А я со всех ног обратно к калитке, успела, сталбыть. Ну а там уже статую кто посильнее несут. Выволокли её из портала, калитки сиречь, да поставили у тракта на заброшенный дом. Мы с друидицей паутину поотрывали, да в деревню пошли, потому как друидице еще свадьбу и похороны учинять надобно по обычаю, а чем Милюзину удабривать — то рыбаков спрашивать надо, нельзя так с наскоку.

После похорон и свадьбы, пошли мы Олесицу от лиха проветривать. Собрались толпой побольше, ведьмака взяли, песни мелителины запели. Там до нас цельная экспединция по поручению барона была — смелые люди туда ходили, уяснили там, что человека в Олесице жгли, да с того пожар и начался, ну и страховидлов поубивали, что потом в Олесице завелись. Так что поход наш, хоть иные для смелости и браги набрались, был почитай как на ярманку: никто не помер, даже и не спотыкнулся. Я еще в Олесице костей каких-то насобирала, говорят ведьмакам они надобны для их ведьмачьих зельев, да только продать не удалось, потому что ведьмак тоже не будь дурнем — набрал их полную торбу.

Дело там оказалось вот какое: был там какой-то магик молодой, так его охотники из Новиграда выследили, народ на него натравили, да сжигать стали. А он какое-то колдунство попытался учинить, но не смог, и деревню ту спалил.

Ну а после мы собрали крестьянок, рыбачку с рыбаком, ведьмака для безопасности и браги для храбрости, а иные и чего покрепче, и пошли к Мелюзине. Окропили ейный хвост вином, деньжат подсыпали, словом — удобрили как могли. А от Мелюзины и до Мелителе пошли, чтобы молить об урожае целебных трав, а то без них лечить людей нечем будет. Так и пели в дороге: «Рожь-пшеница колосится, чемерится чемерица!» и еще на разные лады. А как обратно пошли — так вдоль дороги рыскали — мало ли чемерицу найдём, да богиня-матушка насмеялась над нами — как на тракте бросились на нас страховидлы, как зарубил их ведьмак, так мы подбежали, посветили фонарями, а у страховидлов все лапы когтистые в чемерице! Видать к нам через её заросли продирались, оголодавши!

И вот как вернулись мы домой в деревню — думали, покой наступит. А тут черный этот рыцарь Дикой охоты возьми и приди барона вызывать! Барон и вышел — людно и оружно. Мы-то люди простые, по задам разбежались, а рыцари с ним рубиться стали насмерть. Погнал он их до самого Вёнзова, где они его и уложили наземь и рубали, да он не рубится. И тут выходит, сталбыть, Дзержка наша, только странная какая-то — статная, как дама благородная, идёт — как плывёт. Подходит она к чёрному рыцарю и говорит не своим голосом: «Так вы его не убьёте. Я знаю как и помогу вам!»

С ней, конечно, рыцари спорить стали — ишь ты, девка крестьянская, господам указывать будет. А она смотрит на них так, что они и притихли, даже господин начальник стражи речь потерял. Опускается на тело и шепчет ему непонятные слова, как змея шипит. Поднимается и говорит: «Теперь бейте. Он взбешен теперь. Его только так убить и можно!» Ну рыцарям-то только дай кого изрубить, вон как день тому изрубили бастарда Топора, того что сын Эленчи нашей! В куски! А тело чёрное сожгли потом, как Фома сказал.

Тут я смекаю — дело диковинное, и побежала за Дзержкой в дом, куда её подружки укрыли, просочилась в сени, встала в стороне. Смотрю — а Дзержка меня не гонит, и подружки, и матушка её. Все сидят и только её слушают. А она теперь не Дзержка, сталбыть, а эльфийка Фаленах, что была заточена по навету этого чёрного рыцаря много лет назад в посох, да проросла цветком, а потом девки её кровью своей поили, чтоб она им красоту дарила, я-то думала, Ведьма их такими делает, а оказалось что ведьма, но другая! И ту Ведьму эта ведьма победить может. И Фаленах нам рассказала кроме своей истории и того, что ей бы тело другое, эльфийское, что то, что внутри от Дзержки осталось, отца видеть хочет. Мы её и повели к старосте, к отцу ейному. А она чуть мимо не прошла. Я и говорю: «Вот твой отец», — а она ему «Папа!» — и обняла. Я от такого дела решила подальше встать — не всякий день девка умирающая с отцом прощается. Да видно зря, потому как староста наш, старый пень, подвёл её к обрыву, обнял, да сиганул вниз. И оба в лепёшку!

Но я-то слушала эльфийку эту внимательно. Думаю, как нам без эльфийского колдунства Ведьму одолеть, если пол деревни ей поклоняется? И побегла к дочке баронской Яне, которая магичка, рассказывать историю про эльфийскую деву — уж кто-кто в магии разбирается — так это она. Да и эльфийка может охотнее в неё вскочит, чем в деревенских-то. Девицы подумали, посудачили, да и решили, что такое лучше на Дядах делать, а не над обрывом.

Тем временем, вести пришли, что как рыцари с эльфийкою чёрного рыцаря одолели — так стена упала, и караван с новиградскими милсдарями и нашей Бланкой, которую с мужем-бунтовщиком из Велена барон изгнал, уходить собрался. Я и думаю — брат в могиле, родителям гулей нильфгаардские ведьмаки скоро изведут, муж в Оксенфурте, Вацлав в Новиграде, а раз там Редания, а тут теперь Нильфгаард — то на ту сторону реки так просто не побегаешь. Один синеглазый в Крынице остался. Уходить надо, с караваном. Только я подошла — а там разговор диковинный: Сандра-то возьми да окажись принцессой ковирской! Как же быть теперь, я ей вилы в руки совала, да гоготала при ней, Сандрой называла, кошелек сорвала с пояса… А теперь — «Ваше высочество!»

Оторопевши пошла я к милсдарю Аллесу спрашивать, можно ли и мне с ними, а он и не против оказался. Только, сказал, Аделину, бардицу, прихвати.

Я и помчалась прощаться с деревенскими. Обняла подружек, дверь избы камнем подперла, да и пошла в сторону болота с синеглазым прощаться — как раз мужики крыницкие на тракт выходили, так что страховидлы не страшны. И уже у околицы слышу крики с площади, дай, думаю, напоследок гляну — что там творится! А там Каролина, или Крыштина может, вышла на середину и кричит, что упокоили они скеллигийца, что мертвецом он был, слугой, Ведьмой оживленным, так что ничего не помешает теперь Ведьму рубать. Тут-то от сердца совсем отлегло! Свободна я от Крыницких дел, а на Ведьму идти — кто ж меня возьмёт, поди, мужики только и рыцари пойдут. И ведьмак ещё. Так и поглядеть на диковину жуткую не удастся.

Так что похватала я свои мешки, и побежала за караваном, еле успела, аж после поворота на Олесицу нагнала.

Теперь вот в Новиграде, сталбыть, и сижу, вам всё рассказываю, как было, наливайте, милсдарь историк, ещё этой вашей хмельной кислятины! Я вам и песни наши деревенские спою!