Культурный код. Ностальгия. Андрей Тарковский.
«Я завидую всем, кто способен заниматься своей работой независимо от государства… Какая хамская власть! Разве нужна ей литература, поэзия, музыка, живопись, кино? Нет, наоборот. Я хочу работы, больше ничего. Работы! Разве не дико, не преступление, что режиссёр, которого в прессе в Италии назвали гениальным, сидит без работы? А мне, честно говоря, кажется, что это просто месть посредственности, которая пробилась к руководству. Ведь посредственность ненавидит художников, а наша власть сплошь состоит из посредственностей»…
Фильм изумительно структурирован; боже, храни Тарковского за его блестящий ум и системное мышление, без которых не было бы шедевров синематографа, от которых перехватывает дыхание. Тарковский много раз говорил о том, что в его фильмах нет двойного смысла, ибо он пытался доступными способами выразить невыразимое, и отчасти это несомненно правда, но отчасти- некоторое лицемерие, предотвращающее лишние вопросы на темы, о которых ему говорить не хотелось. Как говорил в интервью сам режиссер, «Самое важное для меня — это не стать понятым всеми. Если фильм — это форма искусства — а я уверен, что мы можем согласиться с этим, — то нужно забывать, что художественное произведение не является товаром потребления, а скорее тем творческим максимумом, в котором выражены различные идеалы своей эпохи. Произведение искусства создается идеалами того времени, в котором мы живем. Идеалы никогда нельзя сделать доступными для всех. Для того чтобы хотя бы приблизиться к ним, человек должен расти и развиваться духовно. Если бы диалектическое отношение между духовным уровнем человека и идеалом, которое дает искусство, исчезло, это бы означало, что искусство потеряло свою функцию. Большинство современных фильмов ставит себе целью — разъяснять зрителям обстоятельства, происходящие вокруг действия. А на мой взгляд, в фильме ничего не надо объяснять. Вместо этого надо, чтобы чувства, испытанные зрителем, вызывали его размышления”.
Попробуем структурировать динамику фильма, как в свое время это сделал Выготский с «Гамлетом».
Главный герой- Андрей Горчаков — профессор истории, приехавший в Италию, чтобы найти следы одного малоизвестного русского музыканта, Павла Сосновского, прототипом которого является Максим Березовский, в 18 веке обучавшийся в консерватории Болоньи у Джан-Батисты Мартини.
Музыкальная доминанта, с которой начинается фильм и которой заканчивается- мелодичная русская песня «кумушки». Это своего рода музыкальный лейтмотив “фоторамки”, обрамляющей повествование. «Ваши дружки с войны пришли, а мой не пришел; ваши венки поверху плыли, а мой ко дну пошел»… Не случайно эта песня выбрана в качестве заглавной: это собирательный образ судьбы главного героя. Основная музыкальная тема- классическая музыка: «Реквием» Верди для Андрея Горчакова и Девятая симфония Бетховена для его альтер-эго Доменико.
Сама «фоторамка»- это образы, появляющиеся в экзистенциальных образах. Видения и сны Андрея- черно- белый деревенский пейзаж и деревенский дом, трижды появляющийся в фильме, как самостоятельный актор. Видения Доменико- черно- белая узкая итальянская улочка перед его домом и кафедральный собор, по ступеням которого он бежит за своим сыном. Пространство утраченного бога, искомого Горчаковым — разрушенный итальянский монастырь, где Андрей слышит разговор Бога и Девы Марии, как квинтэссенция утраченной духовности, лежавшей глубоко в основании итальянской культуры. В финале эти образы объединяются, и деревенский пейзаж оказывается частью ландшафта внутри сохранившихся стен монастыря. Великое поглотило малое. Герой находит успокоение в ассимиляции итальянской культурой своего собственного культурного кода.
«Кажется, что сама атмосфера Италии, ее ландшафт активизируют в тебе творческое начало. Духовную сферу стимулирует культурная традиция, которая ощутима буквально физически, как данность. Возможно, я и ошибаюсь, но этот мощный напор связан с другим ощущением — некоего дискомфорта. Говорят, что здесь тебя настигает ощущение сильных страстей, присущих этому центру Средиземноморья. Они колеблют духовное бытие. Многие из моих итальянских друзей считают жизнь в Риме тяжкой и делают все возможное, чтобы переехать куда-то поближе к природе. Для меня же это совсем не то, что жизнь в большом городе, как в Париже или в Москве, которая чревата напряжением. Тут другое: Рим — это не город типа Милана, он наследник минувшего, он несет в себе все напластования прошедших веков»,- сказал Тарковский в своем интервью 1983 года.
На поверхности культурной «фоторамки» мелькают образы, причудливо объединенные в потоки на своем уровне, и эти потоки время от времени пересекаются в «точках сборки», открывая зрителю новые измерения мысли автора и отсекая одни пространственные картины от других.
Поток первый- история отношений Андрея и его переводчицы, Евгении, сопровождавшей его в поездке по Италии.
Ольга Суркова в своей книге «Я и Тарковский» писала, что прототипом Евгении была Лейла Александер-Гаррет, которая была знакома с Тарковским с 1981 года, так что во многом эта линия отношений главного героя и Евгении автобиографична, как впрочем и все в этом фильме. В отношениях с Евгенией, Андрей Горчаков довольно безэмоционален. Впрочем, сам Тарковский утверждал, что “Эмоция — это враг духовности. Герман Гессе высказал очень верную мысль касательно страсти. В «Игре в бисер» он пишет, что страсть это прокладка между внешним миром и миром внутренним, то есть душой. Я полагаю, что Гессе точно определил эмоцию как встречу человека с материальным миром. Эмоциональность не имеет ничего общего с подлинной духовностью».
В первой сцене фильма, Евгения привозит Андрея в часовню монастыря Монтерчи в Ареццо, полюбоваться на фреску Мадонны Дель Марко авторства Пьеро дела Франческа. Андрей отказывается войти в часовню, но позже, в разговоре с Доменико, утверждает, что его жена Мария похожа на Мадонну, знакомую ему по репродукциям, только «намного темнее». В церкви женщины, стоя на коленях, молятся о том, чтобы бог послал им чудо рождения ребенка. Евгения, красивая молодая женщина с распущенными рыжими волосами, похожая на Лилит Россетти, слишком горда, чтобы встать на колени и смиренно молиться. «Предназначение женщины- рождение детей»,- утверждает пастор, и это изречение есть личное убеждение Тарковского. В интервью журналистке Ирене Бресна Тарковский высказался так: «Женщина не имеет своего внутреннего мира и не должна его иметь. Её внутренний мир должен полностью раствориться во внутреннем мире мужчины».Он был противником эмансипации, и считал, что соприкосновение женщины с социумом должно происходить только в целях устроения личного (любовного) счастья и семейного быта».
Шовинист- Тарковский позже, в третьей сцене, еще с некоторым юмор пройдется по теме феминизма, но первая картина однозначно определяет границы клерикального пространства, в котором впоследствии найдет вечный покой Горчаков.
Андрей (Олег Янковский) импозантен, в черных волосах- белое пятно, словно отметка Бога, словно упавшее перо… а на заднем плане- Дом, и рядом с домом- одинокая фигурка человека в белом с крыльями. Так выглядит первая точка «сборки» двух потоков (отношения с Евгений и динамика внутреннего мира Горчакова) в контуре «фоторамки».
В гостинице, после возвращения из Ареццо, Евгения пробует установить близкий контакт с Андреем, опираясь на томик стихов Арсения Тарковского. Андрей на это заигрывание отвечает, что эту книгу на итальянском языке можно выбросить, потому что поэзию нельзя перевести. Итальянцы не могут понять русских, а русские не могут понять итальянцев, если им не нужны Данте, Петрарка и Макиавелли. «Что же делать»?,- спрашивает Эуджения. «Надо разрушить государственные границы»,- отвечает Андрей. Собственно, это пророческое высказывание, предвосхищение хода мировой истории в сторону формирования квазигосударственных структур (транснациональных компаний и сообществ, объединенных социальными сетями) и аморфного стирания государственных границ в конце 20 века…
Евгения и Горчаков обсуждают письмо Сосновского, полученного в Болонской консерватории. Андрей утверждает, что Сосновский, вернувшись в Россию, долго пил, а потом покончил с собой. Позже, уже после встречи с Доменико в Баньо Виньони это письмо прочитает Евгения, и мы услышим озвученное мужским голосом содержание письма, в котором Сосновский пишет о своем сне: «мне приснился страшный сон, как будто я должен поставить оперу в парке своего барина. Обнаженные люди, выбеленные мелом, должны на протяжении всего спектакля изображать статуи, и я тоже. Холод поднимается по моим ногам, а осенние листья падают на воздетую к небу руку. Но я не могу пошевелиться, потому что испытываю страх наказания… Проснувшись, я понял, что это не сон, а унылая правда всей моей жизни…». То же самое вполне мог сказать и Тарковский, которому откровенно не давали работать в России, и который мучайся от невозможности реализовать себя.
В этот момент Тарковский помещает еще одну «точку сборки», точнее, это скорее эффект «динамического перехода» двух сцен. Первый поток удаляется, оставляя лишь голоса двух болтающих женщин, Евгении и хозяйки гостиницы. Визуальный ряд сменяется картиной видений- родительский дом, мать и играющая с псом девушка. Андрей входит в гостиничный номер и берет в руки библию. Бегло пролистав, оставляет ее на камине. Камера крупным планом показывает раскрытую на первом развороте библию, поверх которого легко покоится белое перо…Открывается дверь, в коридоре стоит Евгения с томиком Арсения Тарковского в руках. Она как будто не может войти в комнату, где открыта Библия, так же как не смогла присоединиться к молящимся в Ареццо. Андрей забирает у нее книгу и уходит в комнату, где швыряет книгу в угол на пол (Тарковский сам отбрасывает все, что связано с его корнями, внутренне споря с отцом, который был против замысла остаться в Италии). За окном дождь. Пространство, частично воспроизведенное впоследствии Биллом Виолой в «Вознесении Тристана».
Третья «точка сборки»- объединение трех потоков- отношения с Евгенией, судьба Доменико и внутренний мир Горчакова: знакомство с Доменико в Баньо Виньони, у бассейна святой Екатерины. Доменико, местный сумасшедший, гуляет с собакой вдоль открытых терм, где разговаривают отдыхающие в курортном городке итальянцы. Они обсуждают Андрея- русского писателя, изучающего биографию русского музыканта, Сосновского, который обучался в Болонской консерватории в конце 18 века, который «был влюблен в русскую крепостную и умер из-за нее». Пустая болтовня отдыхающих, перешедших к обсуждению утопленника, найденного в термах в 1963 году. Доменико разговаривает со своим псом «Знаешь, почему они торчат в воде? Потому что они хотят жить вечно». Отдыхающие переключаются на Доменико: он запер свою семью и семь лет продержал их взаперти, ожидая конца света. Доменико просит закурить у Евгении (позднее он скажет Андрею, что просит закурить, когда не знает что сказать), она делится с ним сигаретой. Уходя, он говорит: «помните о том, что Бог сказал Святой Екатерине». Евгения переспрашивает его- что же Он сказал. «Я есть то, кто есть; ты же есть та, кого нет»,- отвечает Доменико. Стохастическое отрицание бытия, отличного от бытия в иллюзии. Евгения говорит Андрею, что таких сумасшедших сейчас много в Италии. Андрей отвечает, что никто не знает, что есть безумие. Что они одиноки, потому что никто не хочет их понять. Андрей останавливает Евгению и говорит ей, что в этом свете она очень красивая. Следом сразу же задает вопрос: “как ты думаешь, почему Доменико держал их семь лет взаперти»? Красота Лилит померкла перед интеллектуальной загадкой Доменико.
Наконец, финализирующая сцена первого потока (не смотря на то, что Евгения потом еще раз появится в фильме, но там роль ее образа уже совершенно другая и принадлежит скорее потоку судьбы Доменико). После встречи с Доменико, Андрей возвращается в гостиницу. В номере Евгения сидит на его кровати и сушит волосы феном, поскольку « в ее номере нет горячей воды». Андрей показывает ей свечу, которую подарил ему Доменико. Разворачивается истерика Евгении, называющей Андрея «лицемером». Суркова утверждала, что сцены истерик — как в «Солярия», так и в «Ностальгии», Тарковский «списал» со своей второй жены, Ларисы Кизиловой. Горчаков шлепает Евгению по попе. Мужчина с девочкой на руках, стоявший на заднем плане, говорит «пойдем отсюда, послушаем музыку». Собственно, вся фабула отношений Андрея и незрелой Евгении- девочки в глазах шовиниста Тарковского с присущим ему интеллектуальным юмором. Мимо проходит «дама с собачкой». Слышится горловое пение. «Господи, опять этот генерал со своей китайской музыкой. Но я отсюда не уеду»,- говорит она, создавая парадокс, в действительности являвшийся частью неопознанной «Ойкумены» во внутреннем мире Тарковского, зеркально отраженном в гротескно крохотной луже, у которой находит сидит Горчаков в финальной сцене…
Поток второй- история Доменико, сумасшедшего из Баньо Виньоне.
Тарковский писал о Доменико: «Тонино Гуэрра прочитал о таком человеке в одной газетной статье. Позже мы разработали этот тип, придали ему некоторые черты детского очарования. Его откровенность в общении с окружающим миром напоминает детскую уверенность. Он одержим мыслью совершить обряд — пройти с горящей свечой поперек бассейна, наполненного горячей водой, в гигантской старой римской бане в самом центре тосканской деревни. Позже Горчаков попытается это сделать, но Доменико считает, что нужна еще большая жертва. Он едет в Рим и сжигает себя в Капитолии около статуи Марка Аврелия, причем совершает это жертвоприношение без какого-либо налета нелепой фантазии, со спокойной верой в избавление».
У пса Доменико, который в конце фильма оказывается рядом с Андреем, был прототип- «наш пес Дак слишком очеловечен, он понимает слова, он испытывает воистину человеческие эмоции. И боюсь, что он от этого страдает. Когда мне пришлось покинуть Россию, он застыл в неподвижности и больше на меня так и не взглянул».
Первый и второй потоки впервые пересекаются в тот момент, когда Евгения рассказывает Андрею историю одной служанки, которая сожгла дом своих хозяев, потому что тосковала по своему родному дому и хотела вернуться домой. Вторая точка пересечения-в сцене у бассейна, когда Доменико подходит к Евгении и просит у нее сигарету. Третий- когда Евгения по просьбе Андрея идет договариваться с Доменико о том, чтобы тот поговорил с русским писателем. Четвертая и последняя- когда Евгения звонит Андрею из Рима и сообщает ему о том, что в Риме манифестации, Доменико участвует в них и «выступает как Фидель Кастро», и просит приехать Андрея и поговорить с Доменико. В сущности, Евгения выполняет роль «врат», только через эти ворота входит не «спасение и свет», как через «fenestra caelis»- Святую Марию работы Пьеро делла Франчески, с образом которой Андрей ассоциирует образ своей жены, оставшейся в России, а внутренняя пустота и нелепость испуганного до смерти человека, нашедшего спасение в иллюзии, оборачивающейся мучительно обыденным страданием и смертью…
Потоки Доменико и Горчакова тесно переплетены и струятся вдоль центральной, якорной, части фильма практически параллельно.
Первая сцена в этом потоке-, встреча Андрея с Доменико. Андрей идет следом за Доменико в дом, скорее сарай. Ландшафт земли и воды на полу, взятый крупным планом, напоминает естественный итальянский ландшафт речной долины. Стук капель струящейся воды и птичье щебетание. Андрей, стоящий у Зеркала (аллюзия к фильму Тарковского) под «Оду к радости» Бетховена, вплоть до фразы «радость, пламя неземное», на которой Доменико останавливает магнитофонную запись. «Ну, ты слышал? Это Бетховен»,- говорит он, а камера фокусируется на фотографии сломанной куклы, валяющейся в листве, предваряя личную историю Доменико, которая развернется позже. Доменико берет бутылку с водой и по капле льет его себе на ладонь: «одна капля, две капли- образуют одну большую каплю, не две». И снова дождь, просачивающийся сквозь протекающую крышу, гулко хлещет по полу помещения. На полу расставлены бутылки… Бессмысленность их присутствия на фоне потока воды, льющегося с неба, оттеняет высказывание Доменико. Доменико одержим навязчивой идеей. «Надо перейти воду с горящей свечой! Через горящую воду- ту, что дымится. Но я не могу этого сделать- огни не хотят. Как только я зажигаю свечу и иду к воде,- они гонят меня, кричат «ты сумасшедший»”. Доменико просит Андрея помочь ему, Андрей соглашается и берет свечу. «Точка сборки»: Андрей свободно идет по помещению, в то время как Доменико проходит через дверь- дверь, вокруг которой нет стен…
Вторая сцена-Доменико зовет свою собаку. «Ты же знаешь, я боюсь одиночества…». Он спускается по лестнице, и этот путь перемежается черно- белыми кадрами освобождения его семьи, когда он бежит за сыном. Затем фильм снова становится цветным, обретая реальность. Ребенок сидит на ступенях собора, смотрит на пропасть под ногами и спрашивает: «Папа, это и есть конец света?». Эта сцена — еще одна «точка сборки», объединение второго и третьего потоков, предвестник перехода к еще более глубинным слоям внутреннего пространства Горчакова.
Третья сцена, финализирующая этот поток, и одновременно,- выступление Доменико на площади. «Истинное зло нашего времени состоит в том, что не осталось Великих учителей. Мы должны лишь вслушиваться в голоса, которые лишь кажутся нам бесполезными. Нужно, чтобы наш мозг, загаженный канализацией, школьной рутиной, страховкой, снова отозвался на гудение насекомых. Надо, чтобы наши глаза, уши, все мы, напитались тем, что лежит у истоков великой мечты. Кто то должен воскликнуть, что мы построим пирамиды, и не важно, что мы их потом не построим»…Только так называемые «здоровые люди» довели мир до грани катастрофы. Человек, выслушай меня! В тебе вода, огонь, и еще -пепел, и кости в пепле. Кости и пепел. Люди должны объединиться. Достаточно присмотреться к природе, чтобы понять, что жизнь проста, и нужно вернуться к истокам жизни, и стараться не замутить воду. Что же это за мир, если сумасшедший кричит вам, что вы должны стыдиться самих себя».
Он просит включить музыку. Ассистент подает ему керосин. Доменико обливает себя. Магнитофон заедает, ассистент кричит, что не может включить музыку. Мужчина в черном показывает Доменико, что тому пора поджечь себя. Пес Доменико чувствует неладное, вскакивает и начинает лаять. Музыка включается. Доменико горит под «Оду радости», падает на землю, корчится в муках, его движения синхронно повторяет мим. «Спасение мира» оборачивается гротескной черной комедией Дель Арте.
Возможно, это моя фантазия, но фигура Доменико отчасти напомнила мне сцену самосожжения монаха во Вьетнаме у Бергмана в «Персоне»
Поток третий- внутренний мир самого Андрея, раскрывающийся через его видения и сны.
Второй и третий потоки первый раз собираются в единое целое в сцене, где сын Доменико (прототипом которого был сын Тарковского, оставшийся в России после принятия решения о невозвращении), задает вопрос о конце света своему отцу.
Сцена первая (пересечение потоков Евгении и Андрея) — сон Андрея в гостинице после возвращения из Ареццо. Андрею снится сон: две женщины, Мария и Евгения, из глаз которой текут слезы; затем Евгения в образе Лилит, зовущая его по имени, склонившись над ним, измазанным в земле и крови; внезапно ракурс меняется, и мы видим, что Андрей он встает с ложа, на котором остается лежать его беременная жена; она также зовет его по имени. Горчаков оказывается в «подвешенном состоянии: с одной стороны, его зовет надклерикальное бытие, с другой, он оставляет позади себя преддверие встречи с клерикальными «вратами».
Сцена вторая (пересечение потоков Доменико и Андрея)- видение Андрея. Черно- белый кадры. Мария, жена Андрея, просыпается, потому что он как будто окликает ее по имени. Она встревожена, встает, подходит к окну, распахивает занавеску, за которой скрывается сидящий на подоконнике голубь, распахивает дверь. На фоне деревенского пейзажа, сначала мы видим маленького мальчика с псом Доменико (аллюзия к сцене с сыном Доменико, подчеркивающая, что фигура сумасшедшего является субличностью главного героя и во многом автобиографична), затем- Марию (прототип- жена Тарковского, стоящую за ней девушку (прототипом которой была падчерица Тарковского) и пожилая женщину (его мать). Они по очереди оборачиваются, смотря друг на друга, и повернувшись в очередной раз, пожилая женщина смотрит на Марию с мальчиком и псом, старшую дочь и саму себя.
Сцена третья- меланхолия Горчакова, «заземляющая» пространство. «Точка сборки»- фигура ангела, лежащая в водоеме в старом разрушенном здании (отчасти напоминающем стены монастыря, появившегося позднее), в котором покоится, опутанная водорослями, статуя ангела с крыльями (того самого, что появился в первой сцене). Андрей читает стихи Арсения Тарковского «Я в детстве заболел». Бутылка водки, томик Арсения Тарковского и разбитая старая бутылка от воды…Внезапно у водоема появляется маленькая девочка. «Ты довольна?»- «Чем?»- «Жизнью.»- «Да». -«Браво». Это пожалуй снова концентрат отношения Тарковского к своей семейной жизни. И снова звучат стихи Арсения Тарковского, горит сборник его стихов под строки «Меркнет зрение, сила моя, два незримых алмазных копья; глохнет слух, полный давнего грома и дыхания отчего дома. Жестких мышц ослабели узлы, как на пашне седые волы, и не светятся больше ночами два крыла у меня за плечами. Я — свеча, я сгорел на пиру, соберите мой воск поутру, и подскажет вам эта страница, как вам плакать и чем вам гордиться. Как веселья последнюю треть раздарить и легко умереть. И под сенью случайного крова, загореться посмертно, как слово».
Сцена третья- «точка сборки» потоков Доменико и Андрея. Горчаков идет в одиночестве по пустынной замусоренной итальянской улице. Проходит мимо шкафа с зеркалом, останавливается, оборачивается, смотрит, возвращается. «Почему я должен думать об этом? Мало у меня других забот? О боже, зачем я это сделал? Моя семья, мои дети…Как же я мог? Годами не видеть солнца, бояться дневного света,- зачем это, зачем эта беда?». Он берется за ручку шкафа, и в зеркале мы видим отражение Доменико. Эта сцена одновременно и объединяет образы Андрея и Доменико, и разъединяет их судьбы. И вот уже мы видим Андрея в полуразрушенном соборе. На заднем плане молящиеся женщины. Диалог Бога и Девы Марии. «Ты же видишь, как она молится. Почему ты ей ничего не скажешь?»- «Ты только вообрази, что случится, если она услышит мой голос». — «Ну хотя бы дай ей понять, что ты есть». — «Я все время даю ей это понять, но только она этого не замечает». И снова Андрей у водоема, рядом с томиком Арсения Тарковского. Из глаз беззвучно текут слезы.
Сцена третья- параллельная, но уже не пересекающаяся со сценой самосожжения Доменико.Андрей идет со свечой по дну бассейна, в котором нет воды. Свеча гаснет в первый раз, он возвращается и начинает все сначала. Второй раз тоже неудачен. У Андрея начинается сердечный приступ, но он все-таки доходит до конца во время третьей попытки, уже под «Вечный покой» Верди, и… падает.
Завершение.
Маленький мальчик оборачивается, у лужи (!) сидит Андрей в сопровождении пса Доменико. Слышны женские причитания. Камера берет панорамный план, и мы видим, что и лужа, и родной дом находятся внутри разрушенного храма… И снова звучат «кумушки». «Ваши венки по верху плыли, а мой на дно пошел; ваши дружки с войны пришли, а мой не пришел. Он сам нейдет, письма не шлет, забыл про меня». Идет снег.
«Мог ли я предполагать, снимая «Ностальгию», что состояние удручающе — безысходной тоски, заполняющее экранное пространство этого фильма, станет уделом дальнейшей моей жизни? … Я тоже не предполагал, что после завершения съемок останусь в Италии: я, как и Горчаков, подчинен высшей воле»,- говорил Тарковский. 10 июля 1984 года, Тарковский на конференции в Милане объявил о том, что не вернется в Россию. Его родные остались в России в качестве «заложников», не получив разрешения на выезд. Врачи диагностировали у него рак легких 13 декабря 1985 года. Узнав о его состоянии, власти СССР сняли запрет на демонстрацию его фильмов и выпустили в Италию его сына. Тарковский умер 29 декабря 1986 года. В 1990 году он был посмертно удостоен Ленинской премии.
