Я не всегда хочу жить (перевод статьи Anna Borges, outline.com).
К сожалению, не могу придумать более деликатное описания моего состояния, но я не всегда хочу жить. Прямо сейчас у меня нет явного желания убить себя — нет чёткого плана, большинство галочек опроса «находитесь ли Вы в риске суицида?» не заполнены, у меня интересная жизнь, мне любопытно моё будущее.
Но я не всегда испытываю явное желание жить, а в самые страшные дни всей душой хочу умереть.
Это положение дел для меня привычно. В моём юношестве встречались все «типичные проявления взросления» — любовь к мрачной поэзии, селфхарм, чрезмерно интенсивные эмоции. В университете были пьяные напролёт ночи: защитные механизмы смывались алкоголем, и появлялась пугающая, но такая притягивающая мысль — я не хочу больше жить. В конце концов я попала к врачу. После начала лечения каждый день рождения казался странным сюрпризом — по идее я не должна была дожить до этого возраста.
Мне 27. Я нашла точку, в которой комфортно сосуществую со своей суицидальностью. Благодаря терапии и медикаментам, я заключила мирный договор со своей психикой: порой жить тяжело, но не так тяжело, как вы могли бы подумать. Неспособность открыто говорить о своем состоянии, тяжесть признания, невозможность объяснить, что это одновременно страшно и не очень — вот это усложняет ситуацию.
Я не всегда хочу жить. Да, я не преувеличиваю. Но вам не стоит обо мне беспокоиться. Прямо сейчас я не нахожусь под угрозой суицида. Серьёзно.
Как это объяснить?
В США около 45 тысяч человек ежедневно умирают от самоубийства. Это десятая по распространенности причина смерти, в день происходит около 123 суицидов. Попыток суицида намного больше — около 1.5 млн в 2017 г. И это только официальная статистика.
Мы не знаем, сколько людей обитает в «серой зоне» между мимолетной мыслью и реальной попыткой — тех, кто живет с пассивным, а не активным желанием умереть. Во многом эти вычисления невозможны из-за существующей стигмы —в том числе и страха признаться самому себе.
У суицидальности нет единой причины. Это симптом пограничного расстройства личности, депрессии и биполярного аффективного расстройства, но при этом люди с этими расстройствами не обязательно хотят умереть. Суицидальность часто встречается среди людей с синдромом хронической боли, наркозависимых, социальных меньшинств — к примеру, подростков ЛГБТК.
Посмотрите на реакцию на суицид знаменитостей — всеобщий шок и разочарование будто принимают материальные очертания. «Мы понятия не имели, никогда не угадаешь, кому из близких нужна помощь». Здесь же — призывы к действию. «Обратитесь за помощью, будьте внимательны к другим». На пару дней Твиттер заполнен трогательными напоминаниями, мол, никто не защищен от суицида, даже знаменитости, хотя они и кажутся идеальными.
Это правда — никто из нас не защищен. Но в то же время всеобщая тревога создает стойкое впечатление, будто суицидальность — это когда ты стоишь около окна и думаешь о самоубийстве, отчаянно ожидая прихода спасителя или чужой помощи. Для кого-то это правда так.
Но для меня и сотен других суицидальность — это не свирепый поток водопада. Это, скорее, долгая жизнь в океане, где ты — создание, не приспособленное к выживанию в подобных условиях. Ты совсем один, и твои легкие не приспособлены к такой жизни. Иногда море спокойно, и ты плывешь по волнам под безоблачным небом. Но иногда на тебя налетает безжалостный шторм. Ты навсегда в этом океане и спустя долгие годы попыток остаться на поверхности приходишь к мысли, что рано или поздно утонешь.
Я постепенно привыкла к этому танцу. Я знаю (подозреваю, боюсь?), что рано или поздно мои ноги устанут, и я провалюсь под землю. Но я не хочу, чтобы это произошло в ближайшее время. Пока я могу и хочу держать голову над поверхностью. Одного желания недостаточно, но я научилась поддерживать себя на плаву.
Некоторые из мотивов продолжать плавание — это мимолетные поводы, проплывающие мимо огни маяков. Досмотреть Crazy Ex-Girlfriend. Дочитать книгу, о которой думал годами. Вероятность того, что сегодня я встречу в Тиндере достойного партнера (ладно, окей, хотя бы кого-то не совсем ужасного). Это очень «поверхностные», пустые мотиваторы, которые едва ли могут служить серьёзным якорем. Но порой это помогает пережить месяц. Или неделю. Или ночь.
Более устойчивые поводы — это медикаменты и план на случай кризиса. Мои коты. Ужасающая мысль о том, что я оставлю близких. Всё это — моя защита.
Хронические суицидальные мысли имеют разные формы: это могут быть болезненные фантазии о смерти во время сна, появлении смертельной болезни, смерти в трагическом происшествии. Человек думает о подобных исходах, испытывая облегчение.
Это может быть белый шум, шепчущие голоса в голове, от которых невозможно полностью избавиться. Для кого-то суицидальные мысли — это спутник бессонных ночей или чрезмерного употребления алкоголя. Для других — это внезапная молния, дикий шторм, который нужно просто переждать.
«Суицидальность- это спектр, в котором существуем мы все. Кто-то из нас ближе к суициду. Но по большому счёту, каждый из нас находится на расстоянии в несколько жизненных происшествий от глобального психоэмоционального кризиса. Просто это трудно признать».
К тому же само слово «самоубийство» имеет сложную смысловую нагрузку. При слове «суицид» люди не думают о равнодушии к жизни и пассивных мыслях о радости своей смерти. При разговоре о суициде человек часто сталкивается либо с чрезмерной тревогой, либо с неловкими пустыми фразами. Вопрос суицида воспринимается либо слишком серьёзно, либо слишком легко.
Каждый, кто обсуждал самоубийство в ходе терапии, может узнать эти вопросы по оценке риска ситуации:
- За прошедшие несколько недель вы хотели прекратить жить?
- У вас есть мысли о самоповреждении?
- У вас есть мысли о самоубийстве?
Иногда я беспокоюсь, как повели бы себя окружающие, если бы я открылась им в той же мере, что своему терапевту. Что бы произошло, расскажи я им об отсутствии привязанности к жизни и периодическом желании отказаться от неё? Станет ли мне стыдно, если они узнают о моём суицидальном состоянии «по умолчанию»? Я пожалею об этом откровении? Они смогут забыть, или же это новое знание будет затмевать каждое моё движение и каждый наш разговор? Станут ли они слишком беспокоиться, слишком внимательно следить за каждым моим шагом?
Существует ли золотая середина между чрезмерной обеспокоенностью и полной секретностью? Что произойдет, если мы нормализуем суицидальность и начнем задавать вопросы? Что если говорить о суициде не в форме мемов и шуток, а всерьёз. Что, если бы мы признали распространенность суицидального состояния и создали бы здоровую площадку для таких разговоров?
Что было бы, начни мы говорить о своём нежелании жить? О тех самых вещах, которые ещё держат здесь?
«Мы ничего не знаем о последствиях более легкого отношения к суициду. Сейчас уровень стигматизации ниже, чем когда бы то ни было, но статистика суицидов выше, чем во времена Великой депрессии. Если бы спасало само по себе снижение стигмы, то число суицидов должно было снизиться.»
Но свободный разговор о суицидальности играет не только роль профилактики. Это банальный вопрос построения человеческих связей и осознания, что ты не одинок. Глобальная задача — это даже не превенция суицида, а планирование жизни и формирование своего круга близких людей. Именно это само по себе является основным превентивным фактором. А что о неудобстве разговора о суициде — я думаю, что дискомфорт, который причиняет мне периодическое желание умереть, сравним с дискомфортом неловких пауз.
Я не сдалась и не «приняла свою судьбу». Но даже если это бы произошло, то явно не из-за отсутствия попыток. Учёные почти ничего не знают о суицидальных идеациях — именно поэтому от этого состояния нет лечения.
«Люди думают, что мы многое знаем о суициде. Это не так. Исследований совсем мало, но в случае хронических суицидальных мыслей, можно смело сказать, что это что-то происходящее внутри тела. Но мы не знаем, что именно.»
Есть достаточно радикальные методы лечения — электросудорожная терапия и кетамин, но даже эти варианты носят лишь предварительный характер. Ученые знают, что иногда это работает — на этом в принципе всё. Есть надежда на появление более эффективных методов, но для этого нужны деньги и законодательная база.
В итоге мой механизм защиты оказался достаточно эффективным даже с позиции сухой науки. В отсутствии научно подтвержденных способов помочь единственный вариант — это по крупицам составлять персональный набор механизмов, позволяющих не уйти с головой под воду. Основной способ остаться в живых — заполнить жизнь мелкими и крупными вещами, ради которых захочется продлить существование.
Я думала, что мне нельзя писать об этом опыте, ведь я пока не достигла мистической «точки осознания». Я постоянно слышу об этом: чтобы писать о личном (особенно тяжелом и темном), нужно находиться как можно дальше во времени от описываемых событий. Только так ты сможешь полностью осознать и прожить опыт. Ты должен вынести Настоящий Урок, То Самое Осознание, некую великую Мораль. У истории должен быть конец. Настоящая точка в борьбе.
Но, возможно, я всегда буду хотеть умереть. У моих суицидальных мыслей нет срока годности. Надеюсь ли я, что когда-нибудь буду ощущать жизнь иначе? Да, конечно. Но, возможно, убрать суицидальность полностью (на данный момент? в целом?) невозможно. И мне надоело притворяться, будто эта история — борьба, в которой можно одержать безоговорочную победу, если достаточно стараться. Я могу просто справляться с жизнью. Управлять, а не бороться.
Я справляюсь. Океан иногда вполне себе неплох: выходит солнце, течение успокаивается, я нахожу покой в этом плавании. Возможно, я иногда вижу спасительный остров. Возможно, это мираж. Возможно, суть вообще не в этом.
Возможно, суть плавания — не поиск земли, а поиск людей, которые плывут рядом со мной. Пытаясь не утонуть , выискивая путь, учась оставаться над волной.
Имейте в виду: если вам нужна помощь, вы всегда можете воспользоваться горячими линиями по превенции суицида.