Жирафа и не только
В 1826 году Ее Высочество морем отправилась из Египта во Францию. Для того, чтоб ей было удобней плыть, в палубе бригантины пришлось прорезать специальное отверстие, и всю дорогу Ее Высочество высовывала из него голову. Сложно провести целый месяц в трюме, если ты — жираф. Но путешествие того стоило. В конечном счете не каждое животное оказывается в центре истории, совмещающей политику, науку и моду одновременно.
История жирафов в Европе досадно коротка. Правда, в эпоху античности их возили в Италию, но за весь период между падением Западного Рима и 1826 годом в Европе побывал, по-видимому, только один жираф. На самом исходе Средневековья он недолго жил при дворе Лоренцо Великолепного и даже успел попасть на картины пары ренессансных мастеров, но потом сломал себе шею. И все, началась эпоха Нового времени без жирафов.
Разумеется, с ними встречались европейские путешественники — но речь идет в лучшем случае о нескольких сотнях человек за три века. Даже Линней, который внес Giraffa camelopardalis в свою систему, и Ламарк, прославивший их длинные шеи, как живой пример своей эволюционной теории, не бывали в Африке и живых жирафов никогда не встречали.
Так бы оно, возможно, и продолжалось, если бы не политика.
Маленькая жирафа, большая политика
Хотя сама Ее Высочество родилась в 1825 году в Судане, история, героиней которой ей предстояло стать, началась и раньше, и северней: в 1821 году в Греции. После без малого четырех столетий османского господства греки подняли мятеж, быстро переросший в полномасштабную войну за независимость. Малочисленное население, устаревшее вооружение, беспрестанные внутренние раздоры — казалось бы, шансы восставших были невелики. Но все же несколько лет подряд им удавалось как-то давать отпор турецким войскам. Благо и состояние Османской империи оставляло желать лучшего.
Естественно, греческий мятеж не мог не вызывать симпатий у многих европейцев. Как никак речь шла о свободе самой Эллады, колыбели цивилизации. Но правительства посленаполеоновской Европы не всегда разделяли горячий восторг одиночек: лорд Байрон мог, если хотел, вооружать за свой счет войска, а Шатобриан требовать помощи повстанцам, но английское и французское правительства выжидали. Османская империя между тем сумела заручиться поддержкой влиятельного союзника — Египта. Именно это, вкупе с сомнениями западноевропейских монархов, и сделало возможным путешествие жирафы на другой конец света.
В 1820-х годах Египет был одной из самых влиятельных держав мусульманского мира — и одной из самых динамично развивающихся стран мира в целом. Формально он еще считался частью Османской империи, но фактически с 1800-х годов им управлял талантливый (и безжалостный) политик Мухаммед Али-паша. Поднявшийся из младших офицерских чинов до положения вали, то есть наместника, а потом и самостоятельного правителя страны, он едва не стал чем-то вроде египетского Петра Великого или императора Мэйдзи. Вали реформировал сельское хозяйство, создавал текстильную промышленность, реформировал армию по английским и французским образцам, отправлял молодежь учиться на Запад и даже создавал в стране медицинские школы для женщин. Разумеется, у реформ была и обратная сторона — массовые смерти согнанных на строительство крестьян, казни проштрафившихся солдат (собственно, тех же крестьян, спешно забритых в армию), гонения на религиозных лидеров и двести тысяч пойманных и проданных в Америку африканских рабов. В перспективе реформы оказались не слишком удачными — и конкуренции с западными товарами местная промышленность не выдержит. Но в первые десятилетия реформ Египет развивался блестяще и стремительно. Конечно, на один уровень с Британией он не вышел, но в восточной политике стал играть ключевую роль.
Новая армия, созданная Мухаммедом Али, нуждалась в применении — и вскоре египтяне уже сражались и за Османскую империи (разумеется, не без выгоды для себя), и ради собственных интересов. Именно эти вторые в 1821-м году и привели войска вали в Судан, где было в избытке потенциальных рабов и жирафов, но не хватало огнестрельного оружия. Вскоре египтяне установили над регионом контроль, Мухаммед Али обеспечил себе путь в Африку, а его армия получила новую задачу: помочь туркам разобраться с только что начавшейся Греческой революцией. В случае удачи Египет рассчитывал получить Крит, а там, глядишь, и Кипр, и даже Сирию.
В 1823 году египетские солдаты отправились сражаться с мятежниками под руководством приемного сына вали, воспитанного в исламе грека, и для повстанцев начались сложные времена. Успех революции во многом начал зависеть от того, придут ли на помощь грекам европейские правители, на которых все сильнее давили собственные подданные. Хорошо понимал это Мухаммед Али-паша. Но как он мог повлиять на общественное мнение Франции или Британии и западных монархов? Тут-то и возникла идея, которую во второй половине XX века благодаря китайцам назовут Панда-дипломатией. У египтян не было панд, но имелся вариант ничуть не хуже: что, если отправить далеким партнерам жирафа?
Ее Высочество и наука
Али-Паша был умным человеком и опытным политиком, но мало смыслил в науке — и даже чтением и письмом овладел только в зрелые годы. Он хорошо знал, что правители падки на диковины — и уже посылал редких животных (включая и жирафа) своему формальному повелителю в Константинополь. Но подойдет ли такой подарок для европейских королей? Ответ на этот вопрос дал пьемонтец Бернардино Дроветти, служивший в Египте французским консулом. Возможно, он был не лучшим в истории дипломатом, но зато хорошо знал, что европейцы без ума от всего египетского.
Собственно говоря, Дроветти в наши дни известен прежде всего как коллекционер египетских древностей. Менее деликатные историки прямо называют его расхитителем гробниц: археология только появлялась, и Дроветти не был скован современными правилами. Он вывозил из Египта все, что попадалось ему под руку от папирусов и мумий до редких животных и, по-видимому, воспринимал страну как свою вотчину. В попытках отобрать у других исследователей добычу люди Дроветти временами доходили до угроз и чуть ли не до покушений. После того, как на стыке веков Наполеон совершил свой Египетский поход, фараоны и пирамиды вошли в моду, а когда 1822 году Шампольон, самый известный из конкурентов Дроветти, расшифровал иероглифы, египтомания охватила всю Европу. И прежде всего, конечно, Францию.
Дроветти видел все это своими глазами: именно с участия в наполеоновской экспедиции, во время которой он спас жизнь маршала Мюрата, и началась карьера авантюриста, увенчавшаяся консульским постом и большим антикварным бизнесом. Был среди покупателей Дроветти и французский король Карл X, младший брат казненного некогда Людовика XVI, второй правитель начавшейся после разгрома Наполеона эпохи Реставрации.
Не то Дроветти дал совет Мухаммеду Али, не то только подтвердил уже придуманные вали планы, но в самом скором времени в покоренном недавно Судане уже ловили жирафа. Ему предстояло стать символом добросердечности франко-египетских отношений и затмить неуместные разговоры о жестокости солдат Мухаммеда Али в мятежной Греции.
По сегодняшним меркам история вышла несимпатичная: найдя самку с детенышем, люди вали убили мать. Маленького жирафа погрузили на верблюда, а потом на нильскую фелуку, на которой и довезли до Александрии. Оттуда плыть нужно было уже морем, на бригантине — тут-то для подросшей Африканской красавицы, как ее потом будут называть во Франции, и пришлось выпиливать в палубе отверстие, а заодно и доставать трех коров, молоком которых ее поили весь месяц плавания до Франции. За компанию с жирафой и коровами на корабле плыли антилопа, два диких барана и косуля: не то Ноев ковчег, не то «Доктор наук профессор Шварценгольд».
Доплыли благополучно; к концу октября 1826 были в Марселе, в середине ноября сошли на берег — до того животным пришлось сидеть в карантине вместе с людьми. О переходе в Париж речи уже не было. Погода портилась, и зимовать решили на месте — к восторгу марсельцев и особенно местных властей, у которых появилась тема для зимних балов.
Возможно, именно там жирафу начали называть Ее Высочеством — и очень скоро шуточное имя было дополнено вполне серьезным ритуалом. С нее сняли мусульманский амулет, подаренный Мухаммедом Али, и переодели во французскую попону, вышитую королевскими гербами. Именно так встречали человеческих принцесс из других стран: на границе их полностью переодевали во французское платье, а имена переводили (так австриячка Мария Антония стала привычной нам Марией-Антуанеттой). Если у жирафы и было имя до этого, теперь оно забылось, хотя в ее свите все так же остались двое выходцев из Египта — к которым, правда, вскоре присоединился еще один человек. Звали его Этьен Жоффруа Сент-Илер — и он представлял другую сторону европейской науки.
Пока история, литература и архитектура переживали волну египтомании, биология интересовалась африканскими животными по совершенно иным причинам. Одной из важнейших среди них был поиск работоспособной теории эволюции. Твердо ассоциирующаяся сейчас с Дарвином, она обсуждалась с начала XIX века, и главным препятствием на пути к правильному ответу была банальная нехватка материала для наблюдений. Неслучайно и Дарвин первые выводы о своей теории сделает во время кругосветного путешествия, в которое отправится всего пятью годами позже средиземноморского плаванья Ее Высочества. Открытие главной биологической теории столетия было на пороге — и приоритет в открытии зависел не только от гениальности исследователя, но и от возможности увидеть новые виды животных своими глазами.
В 1827 году, когда полностью ослепший 82-летний Ламарк уже не в силах был заниматься наукой, а студент Дарвин в Эдинбургском университете только начинал интересоваться биологией, в мире, возможно, не было более крупного исследователя эволюции, чем профессор Этьен Жоффруа Сент-Илер. В попытках разобраться в происхождении видов он уже и сам путешествовал в Египет и Южную Америку, и описал множество новых видов животных и рыб. Нет ничего удивительного, что узнав о жирафе во Франции, ученый немедля бросился к ней — и первым же делом решил, что Африканской красавице лучше не плыть в Париж, а идти пешком. Так весной 1827 года пестрая свита Ее Высочества отправилась в новое путешествие. Теперь их было пятеро, не считая коров: чернокожий суданец, сопровождавший жирафу с момента поимки, бербер из слуг Дроветти, служивший им переводчиком араб-христианин, присоединившийся в Марселе слуга-француз и профессор Сент-Илер. Пройти им предстояло 800 с лишним километров.
Путешествие, занявшие 41 день, стало самым большим шоу года. В каждом следующем городе посмотреть на Ее Высочество собиралось все больше людей — и счет шел уже на десятки тысяч. Ради защиты жирафы и ее свиты от толп к ним пришлось приставить отряд кавалеристов. Но Сент-Илер несмотря ни на что занимался наблюдениями.
В 1820-х эпоха географических открытий бесповоротно завершилась открытием Антарктиды, но эпоха биологических открытий шла полным ходом. Только в 1825-м еще один французский биолог, Кювье, сумел окончательно доказать, что в мире нет единорогов — но сведения о новых, ничуть не менее странных и сказочных зверях поступали ежегодно. Чем больше их было, тем точней были выводы. И Сент-Илер получал возможность доказать, например, что передние конечности всех позвоночных — от ящерицы до человека, от жирафа до птицы — «аналогичны», то есть устроены по одним и тем же принципам. Очевидная сейчас, для первой четверти XIX века эта мысль была революционной. Правильно понял профессор, и что современные животные происходят от вымерших предков, хотя все еще относил окаменевшие останки этих предков к «преддилювиальному периоду». Преддилювиальный в терминах тех лет означает допотопный. В прямом смысле слова: поставить под сомнение библейское учение Сент-Илер все же не решился. Но несмотря на это и некоторые другие заблуждения, он был одним из крупнейших ученых эпохи. Ее Высочество попала в надежные руки.
Ả la Giraffe
Летом 1827 года Африканская красавица и ее свита наконец добрались до Парижа. Сперва предполагалось, что любоваться животным смогут только люди высшего света и ученые, но энтузиазм парижан был слишком силен, и жирафу представили широкой публике. За несколько месяцев на нее посмотрели около 600 тысяч посетителей Ботанического сада. В Париже тогда жили 750 тысяч человек, и, по-видимому, почти каждый из них хотел встретиться с главной звездой года. В водевиле тех лет служанка, уходя посреди рабочего дня на прогулку, кричала: «Я француженка! Я имею право увидеть жирафу; она — достояние народа».
К Ее Высочеству действительно пришли все — Кювье, Стендаль, Флобер и Бальзак, художники, придворные, портные. К сожалению, непонятно, встречался ли с жирафой Ламарк: видеть ее он уже физически не мог и к лету 1827 года вообще был совсем плох, но, может быть, сил все же хватило? И лишь один человек не пошел смотреть на Африканскую красавицу. Наоборот, это ее привели к нему: Ее Высочество должна была быть представлена Его Величеству, королю Карлу. Мухаммед-Али не ошибся, подарок пришелся по вкусу и французскому монарху, и его подданным, впавшим в то, что сами же люди XIX века и назвали «жирафоманией».
Начавшаяся с Парижа и подхваченная Лондоном и Веной, куда скоро прибыли такие же дары египетского вали, жирофамания охватила Европу, проникнув везде и всюду. Заметней всего она была в моде: сразу несколько оттенков желтого (включая «цвет влюбленной жирафы») стали главными в следующие сезоны. Платья с пятнами, прически, изображающие рожки, броши в стиле украшавшего самую длинную в Европе шею мусульманского амулета, маскарадные костюмы — все немедленно пошло в ход.
В каждой стране увлечение поворачивалось по-своему. В Париже с его театрами и революционными настроениями были популярны жирафьи водевили и политические карикатуры. В Англии, мировом центре текстильной промышленности, уже годом позже выпускали жирафью обивку для мебели. В музыкальной Вене сочиняли жирафьи рондо, а в кофейнях подавали жирафьи торты. В 1820-х годах, в Европе, пережившей Наполеоновский войны, вступало в свои права то, что мы бы сегодня назвали обществом потребления. Африканская красавица была одним из первых его символов, и ее воспроизводили везде и всюду, как сегодня на кружках и рюкзаках печатают котиков и супергероев.
Как и всякая скоротечная слава, известность Ее Высочества была коротка. Уже год спустя в Ботанический сад посмотреть на нее заходили лишь самые верные обожатели, а о жирафомании вскоре вспоминали с улыбками. В политическом отношении все тоже вышло не слишком удачно. Уже в октябре 1827 года французский флот вместе с русским и английским вступил в войну. Вместе они разгромили египетско-турецкую эскадру в Наваринском сражении, и уже в следующем сезоне на смену жирафьему в моду войдет «цвет наваринского пламени с дымом» — именно такой фрак будет носить потом гоголевский Чичиков. После морской победы последуют и сухопутные: французские войска придут на помощь повстанцам. Уже к 1829 году Греческая революция завершилась полным поражением Турции.
Конечно, Мухаммед Али-паша извлечет выгоду и из этого. Сперва перестанет платить султану дань, а потом и вовсе объявит войну, в ходе которой его войска едва не разобьют Османскую империю вовсе — так что спасать ее придется России, предпочитающей иметь в качестве соседей стагнирующих турок, а не модернизирующихся египтян. Но так или иначе проект «дипломатии жирафов» успехом не увенчался.
Впрочем, ко времени турецко-египетских войн изменятся политические расклады и в Европе. В 1830-м умрет английский король Георг IV, а французский Карл X будет свергнут революцией. Еще двумя годами позже произойдет парижское Июньское восстание, описанное Гюго — в одной из происходящих в канун восстания сцен герой «Отверженных» Гаврош признается, что стянул циновку у жирафа из Ботанического сада.
Вскоре умрут и жирафы — лондонский и венский. А вот Ее Высочество мирно доживет в Париже до января 1845 года и скончается от туберкулеза в возрасте примерно 20 лет. В живой природе жирафы живут немногим дольше, так что судьбу эту можно счесть не такой уж плохой. Сент-Илер, приглядывавшей за Африканской красавицей до самой своей старости, умер годом раньше, но все же для пользы науки и будущих биологов из жирафы сделали чучело.
Большого значения это, впрочем, не имело. К середине XIX века зоопарки с редкими животными становились в европейских столицах делом обыкновенным, а в изучении эволюции и без Ее Высочества были достигнуты серьезные результаты: зимой 1845 года Дарвин уже обдумывал первые версии своей теории о происхождении видов.
Что еще почитать?
О Франции тех лет (и немного о жирафе) сведения можно найти в замечательной книжке В.Мильчиной «Париж в 1814–1848 годах. Повседневная жизнь».
О Египте в эпоху Нового времени самой интересной известной мне книжкой на русском остается замечательная работа Е.И.Зеленова “Египет: Средние века. Новое время” (пусть скучное название вас не пугает).
Самая детальная, научная и солидная из известных мне статьей о Ее Высочестве — “La Belle Africaine: The Sudanese Giraffe who went to France”, написанная американским исследователем Heather J. Sharkey. К сожалению, обстоятельных русскоязычных статей на ту же тему я не знаю.
А другие мои истории можно послушать на лекциях. Анонсы их регулярно публикуются здесь.
