Священная гора Кайлас

Мы сидим с К в баре, идет уже второй бокал нефильтрованного. Он рассказывает, как в первый раз влюбился. Я нахожу это очень трогательной историей, мало кто теперь делится такими вещами. Вот хочу пересказать её вам.

— Тогда, в 21 год, я выглядел гораздо моложе своих лет, так мне казалось, и я пытался скомпенсировать это тем, что был излишне деятельным, кидался на все без разбора, бросал и снова начинал учёбу, увлекался то одним, то другим, особо не выбирал, ничего не искал и ничего особо не хотел.

Но одно оставалось неизменным — я работал в баре уже третий год и знал об алкоголе всё. Это помогало мне оставаться на плаву, деньги были всегда. Тогда я уже пытался тусоваться с девушками, они были совершенно разные, но в целом было довольно тупо и натянуто и происходило, наверное, только из стремления к отношениям, как к явлению. Самими девушками я интересовался мало. Да и они мной не особо.

Она забежала в бар с Лёхой, моим товарищем. Я сразу понял, что это его сестра-погодка. Он мне часто про нее рассказывал, и говорил, что его сестра «дурная баба». И, как оказалось, не врал — да, это было видно с первого взгляда. У неё были длинные ярко-рыжие волосы, сейчас чуть промокшие, они чуть вились, пушились и свисали вниз неаккуратными локонами. На ней был меховой коричневый жилет, тоже промокший от дождя и топорщившийся в разные стороны, и широкие мужские джинсы.

Походила она на маленькую ободранную лисичку, — он так и сказал (!), — губы были ярко накрашены красным и это ей невероятно шло! Глаза горели, в общем, она мне сразу понравилась.

Они подошли к стойке, она протянула мне руку, и рука оказалась какой-то неприлично мягкой, там как будто совсем не было косточек внутри. И я сразу заметил её небольшую грудь под чуть влажной майкой.

Она продолжала громко рассказывать и хохотать о чем-то, Лёха её явно не поддерживал и дергал за рукав и шикал. Следом ввалились еще два моих товарища. Вся эта мокрая компания, бурно приветствуя меня, плюхнулась ко мне за стойку. По их виду я уже понял, что на улице шёл весенний ливень из тех, что начинаются так вдруг и заканчиваются через 5 минут. Я открыл маленькое окошко, ветер влажно задул в окно, запахло новой свежей жизнью.

Я наливал им выпить из «сэкономленного». Смешал сначала негрони, потом оторвал от сердца бутылку своего любимого светлого портвейна. Я был в выигрышном положении — то есть за стойкой. Поэтому чувствовал себя достаточно уверенно, много и, казалось, хорошо шутил. Она хохотала до неприличия, сильно обнажая свои острые зубы. Мы бегали вдвоём на улицу покурить. Я всё подливал. Уже не помню, как, но мы доболтались до того, что решили утром встретится в парке. Зато помню укоризненный взгляд Лехи.

— Ты же не придешь, не обманывай!

— Да ты сама не встанешь, сколько ты уже выпила!

Похмелье в тогда, в 20 лет, не было таким тяжким, как теперь порой бывает в 30. Я выпил водички и таки добрался до парка в невероятно лёгком и смешливом настроении. Она ждала меня на скамейке, чуть бледная, лохматая и с сигаретой во рту, завидев друг друга, мы радостно рассмеялись. В тот день мы гуляли до темноты и много разговаривали, она оказалась интересным собеседником. Так мы подружились.

Потом был период острого очарования, о котором, ну что говорить, это итак всем понятно. Мы взахлеб говорили, много трахались, очень много курили и танцевали на рейвах. Было классно. И у нее, и у меня всё это было впервые, мы копались в друг друге как в сундуке с сокровищами. Я узнал её, она оказалась грустной и неуверенной в себе, но меня это не то что бы разочаровывало, даже наоборот. Мне нравилось, что у меня есть девушка, которой нужна моя забота и внимание, и что мы вместе отлично проводим время.

Она много рассказывала про родителей, её отец ушел от матери пару лет назад и с тех пор от него минимум новостей, вот так, было вроде бы все хорошо, нормальная семья. Она конечно очень злилась на него и поливала ядом и грязью.

— Я тогда говорил ей, что «да забей, он просто мудила» …

— Вот уж реально, слова человека, необременённого страданиями, — поддеваю я.

— Да, на самом деле, ей было грустно и непонятно потерять друга и родного человека.Тогда я, действительно, этого не понимал. Сознание мое в юности было рассеяно, в том возрасте, наверное, никто не мог позволить себе такой глубины понимания, не мог и я.

Мы частенько ругались, она избегала разговоров о будущем, меня же немножко раздражало, что она нигде не учится и не собирается. Мне хотелось, чтобы она наконец поверила в себя и чем-нибудь увлеклась, но сказать это правильно, не обидев, я не мог. Она же ревновала к бару и называла меня тепличным растением, как и ты сейчас, говорила, мол я не знаю настоящей жизни, и, кстати, это правда — я всегда был очень ровным парнем, никаких проблем, с родителями отношения отличные. Она мне говорила: «Ты такой лёгкий». Я всё время говорил ей, что и она может быть легкой, в чем проблема то :)

Бывало мы ссорились прямо у всех на глазах, я уже говорил, что она была немножко дикой. Глаза у неё мутнели, бес забирал её, она могла кидаться вещами или выплеснуть свой коктейль прямо мне в лицо. Любительница покричать и поплакать. Меня веселил такой темперамент, но я немного стеснялся этого перед друзьями. Вообще, я тогда чувствовал в ней какую-то боль, но был неспособен разобраться, что к чему.

За лето было несколько странных моментов, когда она вдруг замыкалась в себе и не могла произнести ни слова. Просто молчала заламывала руки и плакала. В такие моменты я недоумевал, терялся и всё гадал, в чем же я все-таки виноват. «Да ты ненормальная», — говорил я ей и уходил, оставляя её одну.

— В ней жил страх, которого я тогда не распознал, — рассказывает К. — Наверное не нужно было ничего понимать и ничего требовать, просто быть рядом и обнимать крепко. Ну, а потом она уехала.

— Что, вот так вдруг?

— Расстались мы довольно глупо, она позвала меня к себе, но в квартиру не пустила.

Я стоял в тёмном подъезде и смотрел на неё в дверном проёме, бледный свет долетающий с кухни до коридора, освещал её нервное, неспокойное лицо. Она молчала, потом заплакала. Я помню, как она с силой сжала одну руку в другой и начала говорить, было видно, что каждое слово давалась ей с трудом.

Но, к своему стыду, я очень плохо помню, что именно она говорила. Общий смысл я впитал будто бы уже с первыми звуками её голоса — она уезжает, но это не важно, нам всё равно надо было расстаться. Что-то прорвалось сквозь мой скепсис, который я обычно включал при ссорах. На меня накатил страх, я растерялся, потому что совсем не ожидал серьёзности разговора. А потом страх очень быстро превратился в злость. Я молчал. «Ничего не говоришь? И отлично» — она посмотрела злыми глазами, — «ну пока.»

И захлопнула дверь. «Да что за бред, подумал я! Опять что-то себе придумала, ебанутая. Ничего, пойдет пара дней, я приду она поплачет извинится и все будет норм», — неслись мысли. Но внутри я понимал — «всё не как обычно».

Я ничего не делал, всё ждал каких-то новостей, ушел в злость. Так прошло пару недель, а потом выяснилось, что она действительно уехала, от Лёхи я узнал, что учиться в другой город. Это была как пощечина. Я перестал понимать, как я мог молчать и бездействовать. Я был как в тумане. Выбил из Лёхи по телефону адрес её общежития и поехал туда.

Ехать 8 часов. На автобусе.

Была ранняя осень. Я смотрел в окно и думал, что, пожалуй, мало что есть прекраснее ранней осени. Движение автобуса, цветные леса, блики ласкового солнца говорили мне, что я всё делаю правильно. Я был очарован происходящим, меня захлестнула нежность. Проматывал в голове всевозможные сценарии нашей встречи и приятная теплота разливалась по телу. Её лицо плыло у меня перед глазами снова и снова, и я говорил ему о любви, вспоминал тепло её тела.

— Серьёзно, я тогда ощутил космос всей душой. Ну не космос, конечно, а что-то такое большое, блестящее, необъятное, — говорит К, — внутри всё горело.

Я понимал, то, что она уехала — это ерунда какая-то. Ну чем, это еще может быть по сравнению с тем, что мы с ней нашли вот этот чистый, светлый источник счастья. Ведь найти его можно только вместе. Окунуть в него наши руки и почувствовать эту силу, что всё лишает смысла, кроме этого лица. Она же должна это понимать, не может не понимать! Я прям понял, что вот это самое простое чудо со мной происходит. Я влюблен. «Скорее, скорее», — шептал я, глядя на дорогу. Потом забылся мягким приятным сном.

А проснулся я уже за гранью предыдущей реальности. На пассажирском сиденье стало холодно и неприятно. Пахло грязной одеждой. Ощутил себя очень беспомощным и уставшим в этом неуютном кресле. Откуда-то ощутимо сквозило. Может этот сквозняк унёс мою любовь и принес вместо неё усталость? Моя нежность как испарилась, за окном стал накрапывать дождик и автобус ощутимо подпрыгивал на неровностях дороги. Время казалось бесконечным, голова кружилась. Меня трясло то ли от нервяка, то ли, и правда, от холода. Всю оставшуюся дорогу я мучился от сомнений, изводился. Метался от одной мысли к другой, что я предал её, что это всё надо просто забыть, и вообще же все нормально, что это со мной.

Выйдя на станции, я окончательно почувствовал, что вся эта поездка и эта странная идея заявиться к ней — какой-то бред и ерунда. Я вышел на вокзале с лицом, перекошенным от отвращения, к себе, к ней, к автобусной компании, к городу. Я подумал, спрошу в кассе, если будет обратный в течении получаса, я уеду. Если нет, то подумаю, как быть дальше. Обратный был. И я уехал.

— Серьёзно? Это всё?! Вы так больше и не встретились? — меня даже потрясывает от желания 1 — высказаться, 2 — понять, как это возможно, 3 — заставить его признать, что он вообще не прав.

— Ты пойми, — говорит он, — для меня это вообще не типично! Представляешь, я сел на чёртов автобус ради чёртовой тёлки и поехал, довольно долго предавался романтическим мыслям. Я другим своим девушкам едва выдавить мог что-то робко про любовь и то в ответ, цветов особо не дарил, так просто был рядом и всё. А тут такое, прямо поступок, хоть и не полный. Но это видимо мой экстремум.

Я морщусь.

— Блин, ты такой интроверт и к тому же придурок. Это твоя первая любовь и ты даже не интересовался что с ней? И как она живет?

— Нет, а зачем? Знаешь, возможно, это всё так очаровательно, …даже для меня очаровательно!.., потому что история не является законченной. Незавершенность придает всему этому такой романтический флёр.

Я медленно киваю:

— Давай честно, чё даже не жалеешь, что уехал обратно? Наверняка ведь ты думал, что могло бы быть дальше? А если она ждала, что ты её остановишь, ты не думал?

Красивая была бы история…

Он фыркает:
— Да, конечно, думал. Но вот только не надо про красивую историю! Я уже понял за свою жизнь, что решайся, не решайся, а лучший результат, что ты можешь получить — это легкое разочарование! Вот ты же помнишь М, да? Учился на курс старше с нами.

— Ну.

— Так вот он где-то год назад, решил, что всё. Настало 30+ лет, пора уже. Нужна баба, да не просто, а чтобы любовь и семья, все дела. Возжелал короче, поехал в Тибет, там мол есть какая-то Священная гора Кайлас, которая исполняет желания.

Я прыскаю в кулак, этот М всегда казался мне странным.

— Серёзно! Знаешь, сколько он мне про эту идею рассказывал? Так вот.. Совершил он вокруг этой горы свой ритуальный обход, мне кажется, он даже 2 раза обошел, для верности. Представляешь?

Я ржу.

— А потом спустя месяц встретил ЕЁ! Потом во сне увидел. Потом снова случайная встреча. И свободна, и его возраста примерно.

— Да уж, прям фулхаус…

— О чем и речь! В захлёб про неё говорил, женились через 3 месяца, она уже беременная была. Так что ты думаешь, месяц назад развелись, такая ебанутая оказалась. Ну сыночек теперь! Прикольный мальчишка. Но год едва прошёл.

— Вау.

— Так что не надо мне про «решился/не решился». Вот поэтому я очень боюсь красивых историй, с одной стороны, они возможны, с другой — они все очень плохо заканчиваются. Эта как такая маленькая красивая бомба замедленного действия. И потом еще и вспоминать стыдно и больно.

Крыть мне пока больше нечем.

— Думаешь, я не знаю какой я? Что мне всё это лень? Да у меня в сердце порой свербит от одиночества, да только я понял уже, сменив 7, семь! девушек, что нужна мне не красивая история, а самые банальные эти «норм отношения». Думаешь, я хотел бы с М поменяться?))) Да нихуя.

— Да, ему не хватило как раз твоей лени и благоразумия получается.

— Пожалуй, да только он тот еще долбоёб и это ему не поможет.

— Точняк.

Я проваливаюсь в песок, а может это 2 пива. Молчим c минуту. Какие же мы уже взрослые, мать твою. Делаю еще одну отчаянную попытку:

— А у Ремарка герои влюбляются даже на краю пропасти.

— А что с ними потом происходит?

— Тоже верно.

…

— Ты пиздец зануда. Давай найдем её в соцсетях? Вдруг она всё еще красивая?

— А вдруг жирная и постаревшая?

— Ну тогда закроем историю.

— Да ну нахуй.

Мы выходим из бара в синюю зимнюю ночь. Декабрь вовсю, и от этой истории мне не очень хорошо. Откуда у нас на подкорке эта вера в красоту? Да, с возрастом она будто бы теряет очертания, но она по-прежнему есть. Так, я верю, что мама вернется к моему грустному папе и бросит своего долбоёба, но знаю, что этому не бывать. И так хочу верить, что К в один день проснётся другим, оставит свою скучную девушку и разыщет рыжую красотку.

Да, мы все стремимся к этому свету, но и боимся его. Конечно, я тоже, как и К, понимаю, что жизнь не сводится к этому стремлению и продолжает идти под покровом темноты, и здесь есть свои, другие, поросшие кустарником смирения ценности. И здесь, внизу, под ветром, что терзает наши чёрствые жизни, нам так приятно иногда посмотреть наверх и увидеть Священную гору Кайлас, что светится в темноте.

И мне хочется перейти с шага на бег и закричать, что давай будем время от времени вести себя глупо и нерационально, поднимемся на Священную гору Кайлас и спрыгнем с неё в святую, блестящую бездну и там счастливо сгорим, ведь только это и правильно. Но я этого не делаю.

Так что если вам известны какие-то красивые истории, напишите мне ладно? А если нет, то мы все так и умрем в мире, где их нет.