Научная фантастика, когда будущее уже сейчас
Шесть авторов анализируют последствия нашего безумного века для их ремесла
AlphaGo, фальшивые новости, кибервойна: 2017 год кажется фантастическим здесь и сейчас. Космические колонии и морские поселения будто в двух шагах; как и, временами, ядерная война и пандемия. С технологическими изменениями, набирающими все большую скорость и повседневной жизнью, стремящейся к антиутопии — куда идет научная фантастика? Или эстафету приняла мейнстримная литература?
Nature попросил высказаться о том, что жанр может предложить в конце этого необычного года, шестерых известных фантастов: Лорен Бьюкес, Кима Стенли Робинсона, Кена Лю, Ханну Райаниеми, Аластера Рейнольдса и Альетт де Бодар.
Лорен Бьюкес: Сила афрофутуризма
Актуальна ли научная фантастика в эпоху катастрофического изменения климата, кризиса беженцев и подъема ультраправых? Да: не потому что она предсказывает будущее, а потому, как она показывает нас в нем.
В 1973 году, в своем рассказе «Уходящие из Омеласа» Урсула Ле Гуин написала об утопии, которая требовала ужасной жертвы: в комнате под городом страдает ребенок, в грязи и тьме он платит за счастье остальных.
Для меня Омелас, это путь к пониманию мира, в котором я росла, как белая южноафриканка при апартеиде. Белые люди составляли только около 9% населения, но, до 1994 года, они держали остальную страну в заложниках, под властью расистской, нечеловеческой и жестокой тирании, принуждавшей людей с другим цветом кожи к крепостному труду и плохим школам, отвечавшей на сопротивление слезоточивым газом и выстрелами, карательными отрядами и пыточными.
Научная фантастика позволяет дистанцироваться, чтобы перехитрить усталость от нашего беспокойного времени. Мы можем играть идеями и сценариями, поскольку мы создания притчи, мифа и аллегории, выступлений TED и этических проблем вагонетки. Литература — это то, как мы боремся с собой. Воображая невоображаемое, можно сделать реальность более терпимой.
Афрофутризм — это художественное, эстетическое и философское движение, соединяющее научную фантастику, магию, традиционные верования, черную историю и культуру. Возьмем, к примеру, работы американо-нигерийской писательницы Ннеди Окорафор; кенийского режиссера Ванури Кайю «АфроБуббльГум»; зловещую утопию малавийского писателя Шадрека Чикоти «Королевство Азот». Все они работают с уникальными проблемами развивающихся стран и тем, как творчески, неожиданно и по-другому на них реагируют люди, живущие в этих странах.
Самым замечательным аспектом афрофутуризма является, пожалуй, как движение видит будущее того, что исторически пренебрежительно называли «темным континентом». Не обязательно речь идет о воображаемых альтернативных городах, скорей о том, как на самом деле сейчас проходит деколонизация на континенте.
Демократическая конституция Южной Африки в 1997 году была основана на африканском философском принципе убунту: личность является личностью из-за других людей. Это рациональная гуманистическая теория, по которой все мы связаны и зависим друг от друга. Лучшая научная фантастика разбирается в том, что значит быть человеком, не только сквозь линзу того, что технология делает с нами, но еще и что мы делаем с ней. И в Южной Африке, с нашими уникальными сложностями и недостатком ресурсов, мы создаем план, мы действуем. В языке кхоса есть слово вуку’нзензеле — встань и сделай сам.
Инновации в Африке похожи на сорочью работу: мы крадем лучшее из разных отраслей и традиций, чтобы создавать проекты, подходящие нашим уникальным обстоятельствам. Местное и социальное знания идут бок о бок с общепринятой наукой и медициной. Примеры варьируются от разработки новаторской платежного приложения для смартфонов Mpesa, до создания кайтов, чтобы использовать дроны для топографических съемок, и смс-ки, чтобы напоминать людям о средствах лечения туберкулеза и ВИЧ. Приложение Vimba соединяет жертв изнасилования с кризисными организациями; исследователи в Стелленбосском университете, рядом с Кейптауном, разработали нанофибровые чайные пакетики, чтобы фильтровать воду в сельской местности.
Но еще наша уникальность лежит в том, как мы рассказываем наши истории. Это включает открытие Homo naledi, которому 250 000 лет. Команда «подземных космонавтов», состоящая из женщин, спустилась в «пещеру звезд» рядом с Йоханнесбургом, для извлечения останков, используя язык астрономии, чтобы вырваться из истории палеонтологии, которую использовали, чтобы поддерживать расизм.
По всем этим причинам нам нужна научная фантастика в Африке. Истории, которые мы рассказываем себе о нас, формируют то, кто мы есть — и кем мы можем быть.
Ким Стенли Робинсон: 3D очки реальности
Сейчас мы живем в научно-фантастическом романе, который пишем вместе. Настоящее кажется опасным и зыбким, и каким будет будущее совершенно неясно. Может это будет хорошая жизнь для будущих людей, в общей и взаимосвязанной биосфере. Может случится экстремальное изменение климата, массовое вымирание, сельскохозяйственный коллапс и напряженные, смертельные конфликты среди отчаявшихся групп людей, включая ядерную войну.
Чтобы справиться со всей широтой возможных будущих, я склонен браться за одну историю за раз. И я разворачивают набор организаванных идей.
Потому что роман — это не мир. Даже если он о мире. Это просто одна история среди миллионов, которые могут быть рассказаны, так что в ней не должно описываться всё.
Мы читаем литературу, чтобы получить два научно-фантастических опыта: путешествие во времени и телепатия. Литература перемещает нас в другие времена и места (Англия эпохи Регенства, Ледниковый период, луны Юпитера), и еще она перемещает нас в головы людей, где мы слышим их мысли и чувствуем их чувства.
Научная фантастика может описать любое время, от завтрашнего дня, до миллиардов лет в будущем. Это большой диапазон, он создает множество поджанров, каждый с собственными качествами. Космическая опера в далеком будущем использует целую Вселенную, как пространство для истории, иногда создавая великолепный эффект. Научная фантастика ближнего прицела — это преждевременный реализм, о котором я говорил выше. Между ними, скажем от одного, до трех столетий от нашей эры, существует менее населенная зона, которая мне кажется интересной. Можно назвать ее историей будущего. Истории, помещенные в эту зону, напоминают социальные романы девятнадцатого столетия: персонажи взаимодействуют не только между собой, но и со своим обществами, даже со своими планетами. Возможно, столкнувшись с умопомрачительной сложностью настоящего, описание событий будущего столетия позволяет нам отделить определенные элементы для более близкого исследования.
Вот как, мне кажется, научная фантастика работает с эстетической точки зрения. Это не предсказание. Это, скорей, двойное действие, как в линзах 3D очков. Через одну линзу мы делаем серьезную попытку описать возможное будущее. Сквозь другую мы метафорически видим настоящее, в чем-то вроде героической улыбки, говорящей: «Это будто наш мир выглядит так». Когда эти изображения сливаются, появляется третье, искусственное измерение — наша история. Мы видим себя, общество и нашу планету «словно гиганты, погруженные в толщу прожитых ими лет», цитируя Марселя Пруста. Так что, на самом деле, в поле зрения попадает четвертое измерение: глубокое время, и наше место в нем. Некоторые читатели не любят этого слияния и им не нравится научная фантастика; она ирреально дрожит, от нее головная боль. Но расслабьте глаза и результаты поразят своей четкостью.
Кен Лю: Оставаясь человеком в катаклизме
Когда я смотрел «Бегущий по лезвию 2049» меня осенило, что это будущее, в котором — как и в фильме 1982 года, помещенного в 2019 — доминируют летающие машины. Научная фантастика, даже та, что подходит к идее «футурологии» серьезно, не очень хорошо умеет предсказывать реальность. Оглянитесь: где лунные колонии или краниальные порты для путешествий по Матрице?
Изрядную часть своей карьеры я был своего рода историком технологий (в основном ради клиентов в патентных и посвященных коммерческим тайнам диспутах). Мой диагноз таков, что наши попытки вообразить будущее срываются тем фактом, что эволюция технологий полна фальстартами, случайными открытиями и зависимостью от предшествующего развития. Никто из видевших первую HTML страницу создателя мировой сети Тима Бернерс-Ли, не смог бы предсказать Tumblr и Twitter, или что применение фильтров для сэлфи может стать мультимиллиардным бизнесом. «Черные лебеди» нарушают каждую гладкую экстраполяцию.
Все-таки мы не можем принять нашу фундаментальную склонность к ошибкам перед лицом непредсказуемого будущего. Мы обязаны разрабатывать непроверяемые теории и рассказывать полагающиеся истории, ретроспективно конструирующие разумный нарратив; так избранный нами путь выглядит предопределенным.
Мы, люди, в плену у ложного умозаключения нарратива. Физический мир может быть неприводимо случайным, но наши умы эволюционировали, чтобы выводить причинно-следственные связи, видеть паттерны в шуме, воспринимать историю не как одну проклятую штуковину за другой, но как разворачивание какого-то грандиозного плана — возможно работу Автора.
Похоже, скорость изобретений увеличивается, а продвижение технологии усиливает каждого человека в нашем сложном мире, к добру или худу. Сейчас стало возможно для одного человека поставить весь мир на колени с помощью хорошо продуманного компьютерного кода; кто-то может разработать биологический вирус и уничтожить миллионы людей. Мир стал еще случайней и непредсказуемей.
Научная фантастика отреагировала еще более творческими предсказаниями. Позволит ли генетическая инженерия жить сотни лет? Загрузят ли нас в облако, где мы будет жить как цифровые боги? Повергнет ли нас в рабство искусственный супер-разум? Или мы создадим постдефицитную экономику, после чего пришельцы наконец покажутся и пригласят нас в Галактическую республику?
Скорей всего ни одно из этих будущих не состоится. Они слишком легко выводятся из траектории настоящего. Реальность не следует за сконструированным сюжетом, не исполняет роль персонажа: будущее, которое нас ждет, будет более странным и обыденным, чем наши видения.
Хотя научная фантастика не слишком полезна, чтобы узнать будущее, ее недооценивают как способ оставаться человеком перед лицом неминуемых перемен. Реальный мир массовой слежки и корпоративной пропаганды может быть куда более зловещим и сложным, чем миры, придуманные Джорджем Оруэллом и Олдосом Хаксли. Но герои этих романов искали в прошлом базовые гуманистические ценности, как путь между ошеломляющим технологическим угнетением и опиатом смятения. Это остается неизменным. Киберпанк может и не предсказал многое в нашем мире всегда включенных мобильных сетей или реальности, дополненной не через очки, а смартфоны. Но он дал нам словарь, чтобы думать о виртуальной составляющей, как неотъемлемой части отношений между человеком и техникой. С помощью соцсетей и чатов, я теперь могу поддерживать дружбу в киберпространстве, хотя мой аватар редко похож на те, что воображали писатели киберпанка.
Научная фантастика, которая хорошо стареет, всегда фокусировалась на конструировании человеческих нарративов — или душ, если хотите использовать это слово — перед лицом катастрофических перемен. Я чувствую, хотя и не могу предсказать, что это умение будет необходимо нам все больше в предстоящих неопределенностях.
Ханну Райаниеми: Создавая странные миры
В сериале Netflix «Очень странные дела» подернутый ностальгией американский городок 80-х атакуют сверхъестественные силы. Чтобы понять происходящее, малолетние герои обращаются к классической игре Dungeons & Dragons и называют вторгающихся чудовищ в честь существ из нее.
Наш мир тоже подвергается вторжению странного. Алгоритм стал способен победить лучшего человеческого игрока в настольной игре го, которой 2 500 лет, после того, как играл в нее три дня. Генный драйв вскоре может распространить подавляющий популяцию ген среди малярийных комаров. И по меньшей мере один плутократ из Кремниевой долины имеет хороший шанс быть похороненным на Марсе. Не удивительно, что СМИ вспоминают культовые фигуры НФ, чтобы описать эти события — повторяющуюся команду из Терминатора, Франкенштейна и Железного человека.
Действующие ученые смеются над подобными сравнениями, зная, какими хрупкими могут быть ранние эксперименты и зарождающиеся технологии. Некоторые ученые, с которыми я познакомился в своей академической и биотехнологической деловой карьерах, выработали рвотный рефлекс на научную фантастику, устав от попыток описать свою работу, не натыкаясь на предубеждения. Но научная фантастика может помочь и ученым и не-ученым понять друг друга и разобраться в нашей беспорядочной эпохе.
Чтобы понять как, нам нужно заглянуть за границы затасканных НФ-тропов, посмотреть на то, как мы читаем фантастику. В научной фантастике, как в любой литературе, можно стать кем-то другим — но воображаемый мир вокруг вам не знаком, он приглашает выучить его правила изнутри. Читатель должен активно вовлечься в понимание, причем подразумевается, что писатель создал возможный для открытия, базовый порядок. Когда это происходит, часто случается возвышающий, вызывающий мурашки момент, открывающий новые перспективы за границей страниц, в воображении читателя.
Ощущение чуда — это ближайшее к чувству научного открытия, если вы не занимаетесь наукой. Это невероятно ценно для общественного понимания науки. Научить исследователей представить влияние новой технологии, куда более мощный способ заставить их почувствовать ответственность, чем любой консультационный статистический отчет. Пока мы наблюдаем социальный паралич перед лицом ошеломительных перемен — футуршок, как это назвал Элвин Тоффлер в 70-х — научная фантастика может нас защитить.
Жанру нужно работать сильней, чтобы сделать свои миры более странными. Недавнее включение в жанр многообразных голосов по всему миру помогает. И чтобы создать научные и технологические метафоры для нашей сложной эпохи, мы должны обратиться к наукам сложности. Биология, нейробиология и экономика все еще удручающе мало используются в современной научной фантастике — хотя работы авторов вроде Йоханны Синисало и Нэнси Кресс демонстрируют их мощь и чудо. Эти романы учат нас симпатии к персонажам, расшифровывающим запутанные человеческие, технологические и экологические системы: их можно назвать систематической литературой.
Как исследователи начинают приветствовать открытость и гражданскую науку, некоторые писатели экспериментируют с совместным научно-фантастическим миропостроением. Марк Уотни, герой «Марсианина», не смог бы «вытащить себя из дерьма наукой» без бета-ридеров, которые проверили каждую техническую деталь. Релевантность научной фантастики тоже меняет то, как мы ее пишем. Что, в конце концов, позволило героям «Очень странных дел» победить, это не статические правила Dungeons & Dragons, а уроки, полученные из игры в них: работать вместе, чтобы создать карту неизвестного, избегать ловушек и приносить сокровища домой. Когда мы вернемся из путешествия, мир может и не станет менее странным или шокирующим. Но в нем может появиться больше чудес.
Аластер Рейнольдс: Певцы турбулентности
В научно-фантастическом настоящем думать о будущем может казаться трудным. В этом году, когда AlphaGo, разработанный DeepMind, победил лучшего игрока в го — что долго считалось невозможным для искусственного интеллекта — трудно не чувствовать, что пройден еще один поворот. И многое другое стало нормальным: гибридные эмбрионы человека и свиньи, коммерческие полеты в космос, нейропротезы, кибервойна. Где-то неподалеку витают дикие карты — от глобальной пандемии, до трансплантации головы, гиперпетель и морских поселений. С таким неконтролируемым настоящим кто-то может сказать, что дни научной фантастики сочтены.
Но представьте научно-фантастическую писательницу сто лет назад, наблюдающую за миром в преддверии 1918 года, пытающуюся убедительно представить предстоящую эпоху. Предыдущие десятилетия должны были казаться ей все ускоряющейся лавиной научных, технологических и социологических переворотов. В пределах живой памяти пар сменил век парусов. Электричество начало вытеснять газ для освещения городов. Машины и грузовики вместо лошадей; на поля битв вышли механизированные орудия (первый танк отправился на службу в 1916 году). Трансатлантический телеграф — первая деталь глобальной телекоммуникационной инфраструктуры — существовал с 1858 года. Но он уже выглядел старомодным рядом с беспроводным телеграфом и радио, разработанными Гульельмо Маркони и другими, включая Реджинальда Фессендена, который первым продемонстрировал беспроводную передачу голоса в 1900. Вскоре общая теория относительности Альберта Эйнштейна пройдет свой первый экспериментальный тест, в то время как квантовая революция начнет набирать скорость.
Писательница должна была знать о других открытиях с пугающими последствиями. Среди них субатомная структура, останки экосистемы, которой 500 миллионов лет, в канадских Сланцах Бёрджесс, химик Фриц Габер, экспериментирующий с синтезом аммиака — так же, как исследования генов, как уникальный единиц наследования у дрозофил, Томаса Ханта Моргана; и открытие континентального сдвига Альфредом Вегенером. Новости о каждом из них появлялись в головокружительной последовательности.
Вряд ли будущее выглядело понятней, а настоящее управляемей. Но именно в тот период перемен и неуверенности родилась научная фантастика, как массовый культурный феномен.
Научная фантастика наименее полезна и интересна, когда будущее непротиворечиво. Для этого у нас есть мозговые тресты и футурологические институты, занимающиеся торговлей с низкими рисками в респектабельной, трезвомыслящей проекции и экстраполяции. Они в основном оказываются неправы, но хотя бы как-то утешают правительства и деловые круги.
Научная фантастика не занимается утешением. Вместо этого она посвящена турбулентности, трансформации и непредсказуемости. В наши турбулентные времена, она нужна больше, чем когда-либо.
Альетт де Бодар: Наша нужны истории о науке
В этом году я видела, как мир перевернулся. Политические волнения и массовая миграция, новые политизированные социальные сети, дроны, перевозящие наркотики, роботизированные заводские рабочие. Но научная-фантастика родилась в похожее время — и широкие социо-экономические перемены вместе с ней, к добру или худу.
В девятнадцатом столетии на Западе были успешные сдвиги, от больших улучшений в глобальной медицине до индустриализации. Многие научные и технологические успехи достигались большой ценой, как показывает гаргантюанский масштаб эмиграции и неравенства; бедняки, угнетенные и колонизированные в основном не получили благ.
Сегодня наука повсюду, от новых вакцин против папилломавирусов, до вездесущих смартфонов, служащих личными ассистентами и платежными терминалами. А научная фантастика, сейчас, как и в прошлом, формирует истории о науке. Истории, в свою очередь, формируют правила реальности: они наш ориентир в понимании мира, и они его меняют. Так что во времена больших перемен, истории дают нам стратегии для встречи с ними. Для тех из нас, кто пишет научную фантастику, ошеломляющие вызовы могут быть стимулирующими — призыв к оружию в писательстве и реальной жизни.
Научная фантастика может сказать, к чему приведет исследование. Она может сказать какого рода общество, какого рода жизнь мы формируем. Она может рассказать об использовании науки, о совести, этике и высших целях, скрывающихся за открытиями, какие важные стимулы в работе над ними. Еще она может сказать об огромном неравенстве между теми, кто извлекает пользу из научного прогресса и достатка, и теми, кто остается позади.
Научная фантастика может создать предупреждающую историю. «Инфократия» Малки Олдер, например, разбирает демократию и подает нам идеи о том, как сделать ее сильней. «Слуги правосудия» Энн Леки показывает области применения искусственного интеллекта и что для него будет означать самосознание. «Стратагема Ворона» Юн Ха Ли рассказывает о податливости и субъективности времени в разных средах — даже о том, как оно может превратиться в оружие.
Научная фантастика попала в мейнстрим вместе с вливанием науки в будни; и она рискует потерять свое ощущение диковинности, пока другие литературные формы используют ее тропы. Сериалы, вроде «Пространства», снятого по нф-романам Джеймса С. А. Кори, сейчас очень популярны у зрителей, которые могли и не читать жанр на постоянной основе. Это, мне кажется, знак того, что научная фантастика уместней и живей, чем когда-либо. По мере увеличения скорости научных открытий и усиления их влияния на нас, я вижу, как научная фантастика и мейнстрим все больше перемешиваются, занимая тропы, идеи и образы друг у друга. Будет ли это обыгрываться в литературном жанре, научной фантастике или и там, и там — нам нужны истории о науке больше, чем когда-либо.
Потому что, тогда и сейчас, наука может приносить пользу обществу выборочно или использоваться во вред так же часто, как во благо. Дешевые лазерные указки, например, использовались для того, чтобы ослеплять пилотов. Мы должны помнить, на что способна наука, от ужасов до чудес, — и показывать это в историях, которые потребляем. Воспитывая детей, я размышляю о мире, который они унаследуют, я думаю о масштабе изменений. Я решила смотреть на этот год не как на определенный сдвиг, а как на поворот колеса. И я надеюсь, что будущее, созданное сегодняшними историями, будет лучше.
