Нил Гейман: Удивительный мастер-фокусник
Боскон 39, программа, февраль 2002
Когда я впервые встретил Нила, он называл себя халявщиком. Скажем, выпустили новую книгу, и на презентации может быть выпивка, и там может быть еда. Там-то и будет халявщик, ищущий что-нибудь для своего журнала, поедающий невзрачные канапе, и пьющий теплое вино.
Мы оба писали до изнеможения тогда, и он мог позвонить в середине ночи, чтобы обсудить, что мы делаем, в основном в темноте. Мы сумели понять друг друга — приятно, если можно поговорить с таким человеком, когда ты писатель.
От него я узнал самые драгоценные слова: не облагаемый налогом.
Что я могу сказать о Ниле Геймане, чего он уже не сказал в «Болезненном воображении: Пять практических примеров»?
Ну, он не гений. Он лучше.
Другими словами, он не волшебник, он фокусник.
Волшебникам не надо работать. Они взмахивают руками и происходит магия. Но фокусники… фокусники работают очень тяжело. В юности они проводят много времени наблюдая, очень внимательно, за лучшими фокусниками своих дней. Они ищут старые книги о трюках и, будучи фокусниками от природы, читают и все остальное, потому что сама история — это одно магическое представление. Они подмечают как думают люди, и еще больше — как они не думают. Они учатся скрытому использованию пружин, и как открыть огромные двери храма касанием, и как заставить трубы звучать.
Они поднимаются на сцену и поражают вас флагами всех народов, и дымом, и зеркалами, и вы кричите: «Удивительно! Как он это делает? Что случилось со слоном? Где кролик? Он что, разбил мои часы?»
А на задних рядах, мы, другие фокусники, тихонько говорим: «Хорошо сделано. Кажется, это вариант Пражского Левитирующего Носка? А это было Призрачное Зеркало Паскаля, где девушки на самом деле нет? Но откуда, черт возьми, взялся этот горящий меч?»
И мы задумываемся, может, в конце концов, магия все-таки существует…
Я встретил Нила в 1985 году, когда «Цвет магии» только вышел. У меня впервые брали интервью, как у писателя. Нил работал журналистом-фрилансером и обладал тем бледным цветом лица, свойственным человеку, высидевшему слишком много обзорных показов плохих фильмов, чтобы получить потом холодные окорочка, которые позже раздают в регистрации (и заполнить свой контактный блокнот, который сейчас размером с Библию и содержит много довольно интересных людей). Он занимался журналистикой, чтобы есть — хороший способ научиться журналистике. Наверное, единственный реальный способ, если подумать.
Еще у него была очень плохая шляпа. Серая, фетровая шляпа. Он был не из тех, кто их носит. Не было естественного единства между человеком и шляпой. Это был первый и последний раз, когда я видел эту шляпу. Будто подсознательно сознавая свою плохую шляпность, он забывал ее и оставлял в ресторанах. И однажды он за ней не вернулся. Я рассказываю это для настоящих фанов: если вы будете очень, очень старательно искать, вы можете найти маленький ресторанчик где-то в Лондоне с пыльной серой шляпой на полке. Кто знает, что случится, если вы ее примерите?
В любом случае, мы хорошо сошлись. Трудно сказать почему. Но в основе был общий восторг и восхищение невероятной странностью вселенной, в историях, в незаметных деталях, в странных старых книгах из позабытых магазинов. Мы поддерживали контакт.
[Звук отрываемой из календаря страницы. Знаете, в фильмах этого больше нет…]
Одно шло за другим, и он стал знаменит в графических романах, и Плоский мир набрал обороты, и однажды он прислал мне около шести страниц рассказа и сказал, что не знает, как его продолжить, и я тоже не знал, и, около года спустя, я вынул его из ящика и увидел, что случится дальше, хотя еще не мог понять, чем все закончится, и мы написали его вместе, и это были «Благие знамения». Их написали два парня, которые ничего не теряли веселясь. Мы не писали его ради денег. Но получилось так, что мы много их получили.
…эй, давайте я расскажу вам о странности. Как когда он остался у нас для редактирования, а потом мы услышали шум и пошли к нему в комнату, а туда ворвались и не могли вырваться два наших белых голубя, и Нил проснулся посреди шторма белых перьев со словами: «Встфгл?», что является его нормальной утренней речью. Или когда мы были в баре и он встретил Женщину-паука. Или когда мы были в туре и поселились в отель, а утром выяснилось, что ему по телевизору показывали странное ночное шоу с полуголыми бисексуалами, любящими бондаж, а мне ничего, кроме повторов «Мистера Эда». И тот момент, в прямом эфире, когда через десять минут разговора мы поняли, что плохо информированный радиодиджей в Нью-Йорке считает, что «Благие знамения» не художественная книга…
[Звук поезда, стучащего по рельсам. Это еще одна сцена, которую в фильмах больше не показывают…]
И вот мы путешествуем по Швеции, десять лет спустя, и обсуждаем сюжет «Американских богов» (он) и «Удивительного Мориса» (я). Причем оба одновременно. Было как в старые дни. Один из нас говорит: «Не знаю, как справиться с этой мудреной частью сюжета»; второй слушает и отвечает: «Решение, кузнечик, в том, как ты подходишь к проблеме. Кофе?»
Многое случилось в те десять лет. Он встряхнул мир комиксов, и этот мир никогда не будет таким же. Эффект был подобен тому, что Толкин оказал на романы фэнтези — все после этого были под влиянием. Я помню, как в американском туре «Благих знамений» мы были в магазине комиксов. Мы давали автографы многим комикс-фанам, некоторые из которых явственно был озадачены идеей «шта, эта штука без картинок», и я прогуливался у полок, разглядывая его работы. Вот тогда я понял, что он был хорош. В них была тонкость касания, острый скальпель — отличительный признак его работ.
А когда я услышал замысел «Американских богов», то хотел написать их так сильно, что почти чувствовал их вкус…
Когда я читал «Коралину», я видел ее как изысканно нарисованный мультфильм: если закрываю глаза, могу увидеть, как выглядит дом, или пикник кукол. Не удивительно, что сейчас он пишет сценарии; вскоре, я надеюсь, найдется кто-то достаточно сообразительный, чтобы дать ему режиссировать. Когда я читал эту книгу, я вспоминал, что детские истории это, на самом деле, место, где живут настоящие ужасы. Мои детские кошмары были бы довольно безликими без воображения Уолта Диснея, и есть несколько маленьких деталей, касающихся черных глаз-пуговиц, которые заставляют часть взрослого разума захотеть спрятаться под кроватью. Но цель книги не в ужасе, а в его поражении.
Для многих может оказаться сюрпризом, что Нил либо очень хороший, открытый парень, либо невероятный актер. Иногда он снимает свои очки. Насчет кожаной куртки я не уверен; мне кажется, однажды я видел его в костюме, но это мог быть кто-то другой.
Он считает, что утро — это нечто, происходящее с другими людьми. Мне кажется, однажды я видел его за завтраком, хотя возможно это был кто-то, кто был немного на него похож — лежал лицом в тарелке с тушеной фасолью. Он любит хорошие суши и еще неплохо относится к людям, хотя и не сырым; он доброжелательно относится к фанам, которые не ведут себя как засранцы, и любит общаться с людьми, которые умеют общаться. Он не выглядит на сорок; это тоже могло случиться с кем-то другим. Или, возможно, где-то на чердаке заперта специальная картина.
Повеселитесь. Вы в руках мастера-фокусника. Или, вполне возможно, чародея.
P.S.: Ему очень, очень понравится, если вы попросите его подписать ваши обтрепанные, бережно хранимые «Благие знамения», которые вы роняли в ванну хотя бы однажды, и теперь они держатся на очень старом, пожелтевшем скотче. Вы знаете о чем я.
