Прямо к сердцу, через пах
Терри Пратчетт. Часть первая
Речь на Noreascon в 2004 году
Я подготовил всю речь на компьютере, но перед конвентом файл не открылся, так что вот что я смог вспомнить. Главное в речах — это добиться первого смеха, когда же он раздастся, аудитория в ваших руках.
Меня зовут Терри Пратчетт. Если это вас удивило, еще осталось немного времени, чтобы уйти.
Около шести месяцев назад я написал подобающе мудреный трактат для сегодняшнего дня. Тем временем произошли некоторые происшествия. Так что, собрав всех вас здесь, я собираюсь рассказать о своей операции. Выяснилось, что у меня очень высокое кровяное давление, и три месяца у меня было высокое кровяное давление и таблетки, которые ничем не помогали, что делало мое кровяное давление еще выше. Потом еще три месяца у меня было низкое кровяное давление и таблетки, которые не работали, но они были очень сильными бета-блокаторами, что, братья и сестры, будто рушник дьявола. Было похоже, что на моем мозгу лежит горячее полотенце.
А потом они во всем разобрались и выяснили, что раз в моей семье нет истории проблем с сердцем, низкий уровень холестерина, никто не курит, не пьет крепкий алкоголь — много алкоголя — не страдает лишним весом и регулярно занимается, то конечно у меня сердечная недостаточность. Я жаловался по этому поводу, а они сказали: «Не повезло, даже в пластиковых людей бьет молния». Они взвесили мой кошелек, решили, что он слишком тяжелый для человека моего возраста, и я отправился на ангиограмму, где они смотрят на сердце через пах. Я согласен, что сердце и пах бывают связаны некоторым образом, но сдается мне, они выбрали длинный путь. Они дали мне кое-что, делающее тебя немножечко сонными и, эй, там можно смотреть операцию по телевизору.
Они спросили: «Есть ли какая-то определенная музыка, которую вы бы хотели слушать?» А я ответил: «Ну, я как-то на самом деле об этом не думал. Эээ… у вас есть Джим Стайнман?» А они сказали: «Конечно», включили Bat Out of Hell и приступили к работе. Я смотрел, что они делали и вот мое сердце на экране, и я понял, что засыпаю и подумал: «Но это так круто! Последняя вещь, которую я вижу — мое все еще бьющееся сердце!»
Затем мне устанавливали стенты. Ну, знаете, штуки, которые схлопываются. Вы, скорей всего, следите за различными судами по их поводу, если у вас есть проблемы с сердцем, как у меня, но с моими очевидно все в порядке. И это довольно серьезная операция. Перед ней вы встречаетесь с хирургом и он объясняет: «Не о чем волноваться, это довольно просто, выйдете на следующий день, кстати, не подпишите ли вот этот документ?»
«Конечно, а что это за документ?»
«Это позволяет нам провести операцию на открытом сердце, если что. Кстати, моему сыну очень нравятся ваши книги».
Я сказал: «Если вы хотите, чтобы ваш сын оставался счастливым, могу я посоветовать быть завтра повнимательней?»
И снова меня привезли в операционную и нежно погрузили в счастливое состояние. Проснулся в своей палате, бог знает, сколько часов спустя. Рядом стояла медсестра и сильно давила на мой пах. Что может сказать мужчина? «Где вы были, когда мне было восемнадцать?» На самом деле я остановился на: «Что случилось? Операция удалась? Стенты установили?»
«Да, все прошло отлично, без проблем», — сказала она, — «но нам пришлось останавливать артериальное кровотечение».
Проблема с артериальном кровотечением в том, ну… когда это венозное кровотечение, там пару капель крови. Когда кровь идет из артерии — потолок становится красным. Потом в палату зашел хирург и сказал: «Все нормально, все нормально, все совершенно нормально.» Но в его голосе был легкий намек на то, что все не очень нормально, так что я спросил со значением: «Так все хорошо прошло, правда?». На что он ответил: «Ну, было кой-какое веселье и игры.»
Я спросил: «Сколько я был на разделочной доске?» А он ответил: «Где-то часа полтора, и пожалуйста, перестаньте называть стол разделочной доской.» Я сказал: «Веселье и игры, я так понимаю, медицинские термины, означающие “Ты почти умер”?»
Он сказал: «Ну вы довольно плохо отреагировали на краситель, который мы использовали, чтобы посмотреть ваше сердце, но мы вкололи вам — [что-то, название чего я не запомнил, но звучало как «нитроглицерин»] и все стало… нормально». Очевидно какая-то часть моего мозга закрывает артерии, когда у меня стресс. Как моя линия крови умудрилась пережить пять миллионов лет эволюции с этой замечательной особенностью, мы никогда не узнаем, но они поменяли мне лекарства, и я чувствовал себя, ну, нормально.
Потом хирург сказал: «Чего мы не понимаем, почему вы продолжали кричать про сэндвичи. Вы продолжали пытаться сесть на операционном столе, который, уверен, я несколько раз просил не называть разделочной доской, и говорили “Вот он — с сэнвичами!”»
И я сказал: «Да, это я помню, там был мужчина — и у него были сэндвичи! У него было что-то вроде подноса и он стоял в угул!» А доктор сказал: «А что за сэндвичи?» И я ответил: «Не знаю! Вы меня не пускали! А иногда передо мной появлялся большой нос и что вроде гласа Господня возвещало СЭНДВИЧЕЙ ЗДЕСЬ НЕЕЕЕЕТ…»
Он ответил: «Да, это, скорей всего, был я».
Вот так-то, братья и сестры. Хотел бы я выяснить, были ли они с огурцом и обрезанной корочкой. Это значит, вы отправляетесь в ад. В Англии, если там маринованные огурчики и сыр — значит вы на пути в рай. Но это был предсэнвичный опыт и я выжил. Но приятно знать, что куда бы ты ни отправился, в дороге будет что кушать.
Все-таки, когда такое происходит с человеком, он начинает думать и задавать вопросы, тяготившие его уже некоторое время, вроде: «К чему все это?» и «А может и не поздно купить Порше?»
Но, в основном: «К чему все это?» И вы знаете, я просто не знаю. Но я почти уверен, что не нужно идти к сэндвичам.
Две недели назад у нас был конвент, посвященный Плоскому миру в Британии. Большой, его проводят каждые два года. В этот раз приехало много американцев. Американцев легко узнать, это те люди, которые проводят много времени в баре и поют песни вроде Roll Me Over in the Clover. Их выпустили из Калифорнии, где не позволено даже думать о подобных песнях.
И было здорово и очень международно, и набралось 750 человек, что очень много для конвента в Британии. Воскресным вечером я смотрел на этот зал и люди веселились, было много народу в костюмах, они словно постоянно создавали Плоский мир… и взглянул я на это и увидел, что это довольно хорошо.
В качестве эксперимента была введена система гильдий и нужно было заманивать участников в гильдию, чтобы заработать для нее очки. И как я уже говорил парню раньше, ты сидишь себя, а милый малолетний манчкин, теперь работающая на гильдию ассасинов, подходит и говорит «Колем мы, колем мы, все уколола. С вас два доллара».
«Нет,» — отвечаю, — «ассасины не так работают. Труп не может с тобой расплатиться». Она это обдумывает и отвечает: «Мой друг Кит», — еще один маленький манчкин машет рукой, — «он из гильдии алхимиков и оживит вас за три доллара». Разобравшись с трупным окоченением, я сунул руку в карман и дал им несколько фальшивых долларов для конвента, а потом она очаровательно улыбнулась и сказала: «А за пять долларов я не буду убивать вас снова».
Было потрясающе видеть, как система Анк-Морпорка эволюционирует на протяжении конвента. В течении нескольких часов после начала, глава гильдии торговцев присвоил ее деньги, чтобы заказать убийство главы гильдии ассасинов. Он хотел занять его место. А на второй день начали появляться фальшивые деньги. Это было великолепно! Это был оживший Анк-Морпорк. Я смотрел на зал с людьми, которые веселились, получали удовольствие и периодически пытались друг друга убить, и думал: «Здесь Моя Работа Сделана…»
Моей следующая книга — «Опочтарение». Это о мошеннике, преступнике, аферисте, который, в некоторой степени, исправится по ходу книги, и научится, что в дополнение к обману всех окружающих, он еще и хороший парень, который может обмануть даже себя. Мой друг, читавший черновик, сказал: «В каждой книге есть немного от автора, так ведь?» Только друзья вам это скажут.
И разумеется я считаю себя мошенником. Я почетный гость на этом конвенте. Когда я был ребенком, почетными гостями, как я говорил в другой вечер, были гиганты, отлитые из золота и в полмили ростом. У них были имена вроде Джеймс Блиш, Брайан Олдисс, Артур Кларк… Во мне пять футов, семь дюймов и я никогда не стану выше.
Хотел бы я сказать, что у меня была цель, когда я начинал цикл Плоского мира. Я просто думал, что это будет весело. В начале 80-х было ужасно много плохого фэнтези. Должен добавить, что хорошего фэнтези тоже хватало, но слишком много темных лордов было вокруг, или альтернативно пигментированных, как мы их сейчас называем. Я думал, пришло время немного повеселиться со всем этим. «Цвет магии» и «Безумная звезда» стали результатом. Затем выяснилось, что они продаются. Это стало для меня большим сюрпризом. И я написал «Творцы заклинаний». Я написал треть «Творцов» за одни выходные. На самом деле, это произошло после того, как одна из ядерных станций, где я работал пресс-секретарем, взорвалась. Ну, на самом деле не взорвалась. Ну, не сильно. Я имею в виду, она вроде как протекла немножко. Но не сильно. Трудно было даже заметить. И никто не умер. Верьте мне.
Эта нервность происходит из восьми лет работы ядерным пресс-секретарем. На самом деле мне никогда не доводилось сталкиваться с настоящим ядерным инцидентом, но некоторые из вещей, с которыми мне все-таки пришлось столкнуться, были слегка хуже, с моей личной точки зрения.
Был, к примеру, человек, который пришел на ядерную станцию в День Открытых Дверей и оказался слишком радиоактивен, чтобы впустить его на станцию. На него среагировала машина, которая не должна звякать, которая должна звякнуть только в том случае, когда вы покидаете станцию, или, верней, не должна. Возникла проблема: когда человек проходит сквозь машину, которая не должна звякать, а она звякает, вы просто знаете, что Комитет по вопросам здравоохранения и безопасности обязательно будет задавать вопросы, если он продолжит звякать, когда будет уходить, и вам нужно будет доказать, что он принес звяканье с собой.
Выяснилось, что он разбирал авиационный высотомер времен Второй мировой войны у себя на кухонном столе — такими вещами бриты занимаются веселья ради — предыдущим вечером, и у него все руки в чистом радии. Так что мы его поскребли, а потом станция послала людей в чистых белых костюмах, чтобы забрать его стол и поместить его на нижний уровень хранилища. Не многие кухонные столы так заканчивают, или начинают звенеть.
Да, пока я об этом думаю, я упомяну кое-что о том, как проводится много времени среди инженеров, и это кое-что заставляет взрываться хохотом, когда слышишь термин «три совершенно независимые отказобезопасные системы». Я все узнал о «факторе Фрэда».
Вот как это работает. Кто-то решает, что у нас будет ядерная станция и они зовут лидирующих технических архитекторов, чтобы те ее разработали. Подсистемы разрабатываются компетентными инженерами и под-подсистемы разрабатывают такие же компетентные инженеры и так это движется все ниже и ниже по цепи, пока не добирается до Фрэда. Фрэд не плохой человек и даже не плохой работник. Он просто невинная жертва предположений других людей.
Фрэду дали разнарядку, кое-какие инструменты и сказали, что у него есть час на задачу. Фрэду нужно подключить три совершенно независимых отказобезопасных системы и он подключает их, и они действительно совершенно независимы, помимо одного важного кабеля, который должен подключаться к каждой из систем и проходить сквозь стену в контрольную комнату. И Фрэд сидит и думает: «Почему я должен сверлить три дыры, когда явно хватит одной?» И вот он берет свою дрель, сверлит одно отверстие в стене и проводит все кабели сквозь него, помещая их прямо под Полками с Острыми Краями, в нише, где очень маленький грузовик выгружается и очень часто сдает назад, и святые небеса, однажды все три системы вырубаются одновременно. Ужасный сюрприз, даже для Фрэда.
У нас были разные фрэдовы происшествия, пока я работал в отрасли. Например, должно было быть невозможно, совершенно невозможно, вылить ядерные отходы в туалет. Но Фрэду никто не сказал. Поэтому, когда после тяжелой работы он чистил верх реактора, он перекинул ведро, ну, для него — грязной воды в туалет. И так уж случилось, что дозиметристы проверяли сточный колодец вскоре после этого и услышали как счетчик Гейгера внезапно звякнул. И там, погруженный в сточный колодец, лежал кусочек железа, словно кусок грязи.
К сожалению, прямо перед тем, как они этим занялись, большой грузовик уже откачал много нечистот из канализации станции и перелил их в большой сливной бак на местном канализационно-очистном сооружении. Это было хорошо. Во всяком случае, дальше отходы никуда уже не делись бы. Но как найти несколько маленьких комочков сварочных брызг, меньше горошины и, откровенно говоря, не слишком радиоактивных, в восьмидесяти тысячах галлонов дерьма? На ощупь — не вариант.
Состоялась встреча работников канализации и ядерной станции и было очень интересно пронаблюдать относительность концепции опасности и риска. Ядерные работники говорили: «Эй, мы знаем о ядерном материале, мы можем с ним разобраться, он поддается обнаружению, без проблем, мы можем с этим разобраться; но это? Это нечистоты!» А работники канализации говорили: «Это нечистоты. Мы привыкли к нечистотам, мы едим и пьем нечистоты, мы знаем о нечистотах, но это? Это ядерное!»
И наконец они пришли к гениальному решению: все содержимое бака было перекачано в цистерны, отправлено на угольную станцию в центре страны и сожжено до пепла. Пепел поместили на конвейерную ленту и пустили под счетчиком Гейгера. Он засек три маленьких кусочка сварочных брызг, которые были слегка радиоактивны и на этом все закончилось. Я был впечатлен. На поиск этих частичек было затрачено много усилий, хотя они были менее опасны, чем высотомер нашего друга, так что это казалось вопросом чести в той же мере, что и безопасности. В противоположность популярному мнению, ядерные инженеры довольно ревностно относятся к тому, чтобы держать тикающую штуковину внутри.
Я помню, как говорил с парнем, который вез это в своей цистерне. Я спросил: «Ты волновался?» А он ответил: «Ну, не очень. В последней загрузке были креветки просроченные на три месяца. Они меня немного пугали».
Все, кто замешаны в это дело — включая меня, поскольку я разбирался с прессой — получили неформальные сертификаты, в память о наших усилиях. А поскольку у инженеров утонченный юмор, они были напечатаны на темно-коричневой бумаге.
И вот однажды… я не могу вспомнить, что случилось на какой из станций, думаю, Фрэд что-то сделал. Я провел весь день, отвечая на телефоны, и я был настолько на взводе, когда в пятницу, поздним вечером, вернулся домой, что я включил компьютер и начал работать. Воскресным утром моя жена подошла тихонько, сохранила файл и отвела меня в кровать. И так появилась последняя треть «Творцов заклинаний».
Я решил, что я должен уйти из отрасли так быстро, как только могу. Интерес прессы к ядерным станциям был нескончаем, и это уже начало на мне сказываться. Кроме того, первые книги Плоского мира продавались достаточно хорошо, чтобы возможность стать профессионалом была достижимой. Я предупредил начальство за месяц. Было довольно приятное прощание, они подарили мне очень милую статуэтку, сделанную из приятного серого металла, которую я очень ценю и держу рядом с кроватью, поскольку так мне не приходится включать свет, когда я читаю.
Я закончил… а потом я написал еще — и возможно начал работать с такой производительностью, что это привело меня к низкому кровяному давлению. Меня ужасала мысль, что я ни над чем не работаю. Я выработал привычку начинать книгу в тот же день, когда я закончил предыдущую. Был период, когда я установил лимит в четыре сотни слов в день. Если я мог закончить книгу в три сотни, я писал первые сто слов следующей книги. Никаких оправданий. Дедушка умер, идешь на кладбище, четыре сотни слов. Рождество, пропустил рюмочку, четыре сотни слов. И я так работал годы и годы, потому что я зафиксировался на идее, что если вы ни над чем не работаете, вы не писатель — вы бомж. Я почему-то думал, если перестану писать, магия уйдет. Я добился некоторого успеха. Книги очень хорошо продавались. «Мор, ученик Смерти» стал №2 в списках бестселлеров. «Посох и шляпа» добралась до №1 и оставалась там три месяца. Так началась тенденция, продолжающаяся по сей день. Я сбился со счета, сколько книг я продал. Я слышал, что пятьдесят миллионов. Я уверен, что сорок пять миллионов. За этим трудно следить. Книг так много, и переводы, и все эти каталоги и другие штуки…
Америка стала проблемой. Кое-кто из вас мог видеть, как я на коленях умолял о Хьюго прошлым вечером. Комик-любитель вроде меня на все пойдет, чтобы услышать смех. Хотел бы я Хьюго? Есть ощущение, что это необычно — быть почетным гостем на WorldCon без нескольких. Ну, я знаю, что большую часть моей писательской карьеры меня не могли избирать, потому что моя история публикаций в США в ранние дни была отмечена переносом дат издания, изданием не по порядку, изданием без корректуры, изданием с неправильно напечатанным именем. Много чего было… да, еще издать и никому об этом не сообщить, что довольно часто встречается. К 1998 году я был настолько расстроен всем этим, что был уже готов официально передать издательские права в США английскому издателю. Поскольку кое-кто из вас, ребята, на самом деле многие из вас, подозреваю, был частью новой подземной железной дороги, по которой десятки тысяч британских книг импортировались в Соединенные штаты фанами, которые не хотели или им не нравилось ждать американские версии. Мои издатели в то время кажется никак этого не хотели понять. Меня можно было видеть на американском WorldCon, подписывающим одну британскую книгу за другой в длинной, длинной очереди. В этой картине есть что-то неправильное. Мой редактор пытался помочь, но без поддержки все это выглядело тщетными усилиями.
Потом мой американский агент сказал: «Нет, погоди немного. Мне кажется, все изменится». И был большой договор с HarperCollins и наконец у меня был издатель, который думал: «Этот парень миллионы продает, но не здесь! Надо с этим что-то сделать!» И они дали мне рекламного агента, который знал мое имя, что, обычно, хорошее начало. В 2000 они даже попросили меня о туре.
A Slip of the Keyboard: Collected Non-Fiction by Terry Pratchett
