“Семь мечей во тьме”
Сэм Сайкс
В тексте присутствует мат!
Красная дорога
Как все великие убийцы, он появился не сказав ни слова.
Ни угроз, ни похвальбы, ни смеха. Он скромно шел по песку. Глаза его были ясными, а спина прямой. И хотя охрана стихла, а птицы нервно отступили в сторону, он не обращал внимания. Он просто подошел ко мне и заглянул в глаза.
И человек, пришедший меня убить, произнес мое имя.
– Сол, — тихо и бесстрастно сказал он.
Я вернула взгляд так твердо, как только могла. На голову выше меня, его тело было настолько мускулистым, стройным и сильным, он казался последним шедевром умирающего мастера. Темная кожа была щедра обнажена скудным килтом на бедрах, и каждый дюйм, от широкой груди, до мощных рук и массивных ног, был чист — ни одного шрама. Единственное, что украшало его тело — утёсистый горный пейзаж, вытатуированный рукавом от запястья до плеча.
Ограничиваться кивком такому созданию казалось слегка неадекватным, но им я и ограничилась.
– Кальто, — ответила я.
Если ты провела в Шраме больше месяца, ты о нем слышала, даже если никогда не слышала его имени. И должна знать, почему я попросту в него не выстрелила, и пусть себе злится.
Побоище в форте Наследия, где двухфутовую стену пробили кулаком, а каждого имперского солдата разорвали пополам? Это был он. Революционный поезд из семи вагонов, который спустили с рельс и разграбили? Это был он. Ярвина Забота, город, который в один день был фригольдом, а в другой кучей дымящегося щебня?
Каждый раз, когда дрожит земля. Каждый раз, когда рушится город. Каждый раз, когда множество людей умирают одномоментно, каждый житель Шрама, у кого есть хоть какой-то мозг, задерживает дыхание и молится, чтобы это не было знаком Кальто Скалы в городе.
И если бы я думала, что какой-нибудь бог мне поможет, я бы тоже молилась.
– Мастер Скала, — позвала Ренита. — Эта Бродяга оскорбила своей дерзостью мой караван, моих работников и меня лично. Я требую, чтобы вы с ней разобрались, в соответствии с условиями договора.
Кальто на нее не смотрел. Кальто едва смотрел на меня. Его глаза были отстраненными — не пустыми, но в них не хватало чего-то важного. У меня возникло отчетливое впечатление, что глядя на меня, он видел не столько человека, сколько несколько слоев мышц и кожу, обернутые вокруг скелета.
Мудрая женщина убежала бы. И хотя я не считаю себя особенно мудрой, я бы тоже так поступила, если бы не три вещи.
Первая, пешком я от него ни за что не убегу. Вторая, мои швы разойдутся и я изойду кровью до смерти. И третья?
Сол Какофония не убегает.
Я затаила дыхание, пока он стоял и думал. Он размышлял не о том, стоит ли меня убивать; не было такого существа на двух ногах или больше, которого Кальто не смог бы убить. Скорей он обдумывал, стоит ли оно того, вспоминал, какое впечатление я оставила в те несколько раз, когда наши пути пересекались.
– Ммм. — Кальто до хруста в шее вывернул голову в одну сторону, затем в другую. — Десять костяшек.
Глаза Рениты вылезли из орбит, тело вытянулось, сама мысль о расставании с кусочками металла вызывала у нее легкий припадок.
– Десять костяшек — это недешево, — сказала она. — И мы совсем о другом…
– Золото.
Легкий припадок начал переходить в приступ, сдерживаемый с трудом.
– Ты, греб его, издеваешься? — прорычала Ренита. — Мы договорились, что ты будешь нас защищать, а мы тебя довезем.
– Бродяги дороже. — Кальто бросил на меня взгляд. — Какафония стоит золота. — Он махнул рукой. — Или пусть твои люди разбираются. Не моя проблема.
Мне хотелось ухмыльнуться. Но я сдержалась.
Приказывать Кальто Скале, это как приказать урагану не сметать твою ферму. Ты можешь встать перед ним, угрожать, кричать, предлагать деньги, но под конец ураган действует как считает нужным. Он может налететь и разрушить твою жизнь, он может пролететь мимо, лишь окропив ласковым дождем, или может слегка потрепать и удалиться.
Я внимательно за ним наблюдала. Он смотрел на меня с легким равнодушием. И я подумала, что может быть, вот мало ли, существует вероятность, где он решит, что убивать меня не стоит и просто уйдет.
– Ладно, — вздохнула Ренита. — Убей ее.
Но эй — ебись мой оптимизм, верно?
Его глаза засияли пурпуром. Он поднял ногу. Кулаки сжались. Сияние усилилось. Его нога опустилась.
Я услышала песнь Леди.
А затем земля закричала.
Песок взорвался занавесом. Птицы вскинулись и пали на землю вместе с наездниками. Фургоны задребезжали на своих железных колесах. Ротаки замычали в панике. Земля тряслась так сильно, я чувствовала, как в черепе погремушкой тарахтят зубы.
Кальто сделал только шаг.
Охранники едва начали подниматься, когда он перешел на бег. Они снова повалились, его рывок выбил землю из под их ног. Ротаки ревели и рвались из упряжи. Птицы верещали, пока наездники пытались их обуздать. И никого из них не было слышно за громыхающей под ногами Кальто землей.
Он бросился ко мне быстрей, чем человеку должно быть дозволено двигаться. Я твердо держала револьвер, высматривая возможность. Он бежал прямо на меня, не слишком заботясь уклонением. Я следила, как он приближается. Я следила, как он взмывает в прыжке. Я следила, как он приземляется…
И обнаружила недостаток в своем плане.
Я швырнула себя в сторону, рванула, когда он камнем ударился в землю. Земля застонала, вывернулась из под меня. Я удержалась только потому, что ждала этого, и то с трудом. Я споткнулась, пошатнулась, зажала швы рукой.
Крови на пальцах не было. Пока.
Я развернулась и направила на него Какафонию. Он был черной тенью на фоне облака пыли, поднятого падением, предсмертный всхлип земли. Сквозь оседающую пыль я видела его лицо: неторопливое, невозмутимое, непоколебимое.
Таковы Осадные маги.
Леди дала им силу, сделала их тяжелей, плотней, сильнее. С магией Осадников маленькая девочка может проломить ворота крепости головой, а старушка одной рукой зашвырнуть мужика на сорок ярдов.
Или, в случае Кальто, проломить мой череп щелбаном. Не то чтобы он с этим очень торопился.
Видишь ли, в обмен на их мощь, Леди собирает тяжелую дань. Ты можешь быть тяжелым и сильным как камень, но ты платишь своей способностью чувствовать. Сначала она забирает страх, потом счастье, затем горе, гнев, боль и так далее. Если Осадник живет достаточно долго, он становится бесчувственной, пустой оболочкой, ничего не помня о смехе или слезах, или разбитом сердце, или чем-либо еще помимо убийства.
Кальто прожил дольше многих.
Из облака пыли выходил не человек. Это была машина, хладнокровная и годящаяся только для смерти и разрушения. Когда он направился ко мне, я знала, что закончится все это только когда один из нас окажется в земле.
– Ну так как оно, Кальто?
Это не значило, что мы должны забыть о вежливости.
– Ничего, — ответил он. — У тебя?
Ты можешь назвать это кодом. Мы убиваем друг друга время от времени, но Бродяги любят действовать определенным образом. И мне было нужно любое преимущество, которого я могла добиться — отвлечение внимания тоже подходило.
– Бывало лучше, — ответила я.
Он приближался, безжалостный и немигающий.
– Жаль это слышать.
Я подняла Какафонию. Отвела курок. Прицелилась.
– Спасибо. Это много значит.
Я нажала на спусковой крючок.
Адское Пламя вырвалось из ухмыляющегося ствола. Пуля на мгновение расчертила небо и воткнулась в грудь Кальто. Пламя взметнулось в инферно, распахнулись алые челюсти, заглатывая Осадника целиком. Столб огня поглотил его, прокатился по плоти и скрыл за полыхающей вуалью.
Любого человека, птицу или зверя такая вспышка испепелила бы. Этого должно быть достаточно, чтобы любого превратить в прах.
Но ты уже давно со мной знакома, ты знаешь, у меня никогда не бывает, чтобы все так просто получилось.
Прежде чем рассеяться пламя испустило последний рык. На его место осталась почерневшая земля, кольца поднимающегося дыма и, в центре всего этого, Кальто Скала. Нетронутый огнем, он вышел из кольца обугленной земли потеряв только килт.
Вряд ли ты могла бы подумала, что самой нервирующей частью его выхода из столба пламени невредимым будет нагота.
Но ты бы была неправа.
– Ох, блядь, — пробормотала я.
– Соглашусь, — ответил Кальто.
Он снова ускорился, земля кричала под каждым шагом. Я сжалась, но не бежала; он не чувствовал боли, как ее чувствовала я. Он бы загнал меня в несколько коротких, захлебывающихся вздохов. Я пятилась, пока не почувствовала спиной камень, отступать больше некуда.
Он занес кулак. Еще на шаг ближе. Я видела его глаза.
И каким-то образом, сквозь страх, мне было немного обидно, что человек, собирающийся размозжить мою голову, выглядит таким скучающим.
Он прыгнул. Кулак обрушился. Я метнулась в сторону, ушла в кувырок.
Когда я вскочила на ноги, горло разодрал всхлип. Я чувствовала, как сочится теплая кровь, пачкая рубашку.
Швы разошлись.
Но голова не превратилась в мелкую красную взвесь, так что — эй — все в сравнении.
Я схватилась за бок и отступила. Кальто крякнул, пытаясь извлечь руку из булыжника, в котором она застряла. Это был изрядный камень, минимум в половину Кальто, но он все равно стонал и трескался вокруг кулака.
– Ты меня удивляешь, Кальто, — сказала я, пытаясь отдышаться. — Эта работа тебя не достойна.
– Удачное совпадение, — ответил он, не поднимая головы. — Я уже направлялся в сторону Последнего Света. Они предложили мне приличную кучу металла в обмен на убийства людей.
– В обмен на защиту.
– Без разницы. — Он ухмыльнулся. — Но ты права. Я рожден для великих свершений. И я найду их в Последнем Свете. — Он посмотрел на меня, его глаза были пусты. — И во Вратах.
– Врата? — мои глаза расширились. — Вракай. Значит он в Последнем Свете. — Даже сквозь боль мой разум как-то собрал кусочки воедино. — Сукин сын, ты собираешься к нему присоединиться?
– Ему нужны новые люди. Мне сказали, ты тому причиной.
– Елы, Кальто, — я сплюнула. — Ты… ты не можешь так поступить.
Он выдернул руку из булыжника, осколки камня осыпались с костяшек.
– Я могу что угодно, Сол.
– Вракай убийца, — прорычала я, отступая. — Он псих, ненормальный с безумным планом. Просто послушай. Я знаю, что он собирается сделать и…
– Я слышал его план, — ответил Кальто. — Он вернет мага на имперский престол. Он снова перекует этот мир для магов.
– С каких пор тебя это волнует?
– Меня не волнует, — Кальто ухватился за булыжник. В клубах пыли и стонах земли он поднял его высоко над головой. — Но мне будет чем заняться.
Я бросилась в бег. Мои раны болели, но быть раздавленной булыжником куда больней. Даже и так я понимала, что шатаюсь и мои ноги скоро не выдержат. Кальто это тоже понимал.
– Ocumani oth rethar, Сол, — выкрикнул он.
На меня упала тень. Я посмотрела вверх. Ко мне несся булыжник. Какофония обжег руку, подсказывая, что делать. Я развернулась не думая, прицелилась и выстрелила.
Диссонанс отправился в полет, попал, взорвался. Булыжник разлетелся в щебень, разлилась волна звука. Фрагменты камня падали ливнем, оставляя шлейфы пыли.
Я прикрылась от обломков, попало только несколько камешков. В живых я осталась по слепой удаче: если бы Кальто уже не ослабил камень, Диссонанс разве что пошумел бы перед тем, как меня раздавил булыжник.
Проблема была в том, что это только отложило мою смерть.
Кальто шел ко мне сквозь пыльный дождь, лениво, словно гулял по парку в Катаме. И почему бы и нет? Он знал, что я ранена. Он видел мою кровь. Он не видел причин для спешки.
Хотела бы я сказать то же.
Мое тело попыталось ускориться. Мой мозг пытался спешно придумать план. Обоим удача не особо улыбалась. Крови из раны было все больше. Мои мысли были в огне от страха и боли. А в револьвере не осталось зарядов кроме Изморози.
Ну, по крайней мере я могла обеспечить ему неловко торчащие соски перед тем, как он меня убьет.
От отчаянья я зло и громко свистнула. Если Конгениальность была поблизости, она бы меня услышала. Если она не слишком далеко, или слишком медлительна, или просто чересчур обидчива, она прискачет. Тогда у меня будет еще несколько вздохов, прежде чем Кальто меня догонит и убьет.
Да, мне тоже этот план не нравился.
Он был все ближе. Я исходила кровью все сильней. У меня не оставалось вариантов.
Помимо самой тупой вещи, которую я могла придумать в ту ночь. Во второй раз.
Я резко повернула, игнорируя боль и кровь, и побежала вокруг Кальто, назад к каравану. Он вскинул бровь, удивленный, почему я решила добавить ему веселья, пока не увидел, что я бегу к фургонам. Тут глаза его расширились. Походка перестала быть ленивой.
Он думал, я решила убить людей, которые ему платят. Сначала ему придется их защитить. Хорошо. Мне нужно было его отвлечь.
В ином случае, он мог и догадаться.
Ренита и охранники каравана выглядели сбитыми с толку моими действиями, без сомнения заметив, что бешеный рывок Кальто приближал его ко мне. Мне хорошо было видно замешательство на их лицах. Я видела, как сходятся брови Рениты, когда я подняла на нее глаза.
Когда я усмехнулась.
Когда развернулась и направила ствол в землю.
И выстрелила.
Патрон взорвался, расцвел бутоном льда. Изморозь извергла множество ледяных шипов, выпирающих из земли, вырастая в синюю, обжигающе холодную изгородь перед Кальто. Естественно, ему было насрать. Он продолжал нестись опустив голову, он прорвался сквозь ледяные пики без малейших колебаний.
Ничего. Свалить его должна была вовсе не шипастая часть плана.
Нужная часть подошла моментом позже.
Шипов-сосулек может больше и не было, зато участок льда под ними остался, и когда нога Кальто опустилась именно так, как нужно, он поскользнулся. Кальто двигался слишком быстро, чтобы себя контролировать, его атака превратилась в беспорядочную, спотыкающуюся попытку удержаться на ногах. И когда он пролетел по льду, извиваясь всем телом, то не смог остановиться и прогромыхал мимо меня, прямо к фургонам.
Ренита собрала картинку быстрее всех. С криком — либо от страха за жизнь, либо от горя по своей красивой одежке, которая скоро станет очень грязной — она спрыгнула с фургона. За ней последовал Деннек, как раз, когда в повозку вмазался Кальто.
От столкновения с его лицом завизжал металл. Ротаки ревели, их копыта дергались в воздухе — от удара их повалило на земь, но упряжь не позволяла сбежать. Кальто видно не было. Но я не рассчитывала, что вышедшего из столба пламени человека надолго задержит мелочь, вроде размашистого удара лицом о железный фургон.
К счастью для меня помощь прибыла с клекотом и дурным запахом.
Конгениальность выбежала из-за холма, припоздав, как и положено приличной девушке. К ее чести, она по крайней мере торопилась спускаясь по склону и резко затормозив рядом со мной. Я быстра почесала ее клюв одной рукой, роясь другой в седельной сумке.
Ёршкаламедь, куда я его положила? Пока я думала, мои пальцы перебирали содержимое. Мертвый кролик, мертвый кролик, половина мертвого кролика, пустая бутылка — почему я не выбрасываю гребаные бутылки — Изморозь, Диссонанс, Изморозь…
Металл позади меня застонал, когда нечто большое и очень творчески матерящееся выбралось из-под обломков. Мои пальцы нащупали патрон, пробежали по гравировке на гильзе.
О. Вот ты где.
Я достала его как раз вовремя, чтобы пронаблюдать, как Конгениальность с клекотом убегает прочь. В следующую секунду я повернулась и поняла почему. Мне едва хватило времени чтобы бросить себя на землю, когда две тонны извивающегося, ревущего и обливающегося мочей ротака пролетели над моей головой.
Я поднялась, посмотрела в сторону фургона. Кальто уже выдирал из упряжи второго ротака.
– Сол Какафония, — прорычал он. — Ты раздражаешь.
Он схватил скотину за шею. Ротак издал животный рев, размахивая копытами, пока его поднимали над головой.
– Я не верил Вракаю, когда тот рассказывал, сколько от тебя проблем. Однако. — Его глаза сузились. — Как все неверующие я готов покаяться.
Это был неплохой монолог. Мне вроде как даже неудобно было, что я слушала вполуха. Мое внимание было приковано к Какафонии. Я прицелилась, отвела курок и прошептала в ночь…
– Eres va atali, Кальто.
Я нажала на спусковой крючок и выстрелила.
А Солнечная Вспышка сделала остальное.
Заряд взорвался ярким белым светом, разогнав ночь блистательной вспышкой. Я прикрыла глаза, избегая основного удара. Но, к счастью, успела увидеть, что произошло дальше.
Осадники так долго живут без боли, что уже не знают, как поступать, если им больно. И когда свет атаковал глаза Кальто, он поступил как любой другой. Он закричал, он зажмурился, он инстинктивно зажал глаза руками — но слишком поздно.
На кой хер они всегда это делают?
Ротак вывалился из его рук, упал ему на голову и повалил на землю, где они образовали бьющуюся, ревущую кучу. Ослепленный, Кальто сумел встать на колени. Освобожденный, ротак сумел встать на копыта. В следующую секунда Кальто тоже поднялся — и ротак яростно его лягнул. Его копыта заставили Кальто засеменить вперед, чтобы затем врезаться в ближайшего охранника. Без зрения, в бешенстве, он сделал то, что естественно для всех убийц.
Не знаю, доводилось ли тебе видеть, как чью-то голову вколачивают в живот, но если выпадет такой шанс, я бы советовала отвернуться.
Кальто не привык к беспомощности, он не привык к поражению, и он не был уверен, где я нахожусь. Это сочетание привело к жестокому спектаклю, где он слепо продирался сквозь караван, размахивая своими мощными кулаками, разнося в щепу фургоны и охранников, достаточно тупых, чтобы попытаться его остановить. Охранники, которые были достаточно умны, чтобы не попадаться Кальто на пути, разрывались между бегом от него, попытками успокоить животных и поиском своевольной начальницы.
Вот теперь выдался отличный момент для бегства.
Я не буду тебя винить, если назовешь меня дурой за то, что я бросилась в их сторону.
Но у меня не было выбора. Мой револьвер был пуст. Мое тело пылало огнем. Мой бок сочился кровью. А мои глаза были прикованы к сумке на земле, посреди бойни.
Я рванула вперед, пригнувшись, тихо. Не то чтобы в этом была необходимость — со всеми этими вопящими людьми, ревущей скотиной и раздирающим караван на части Кальто. Я торомознулась, задержала дыхание, когда он пронесся мимо меня и слепо врубился в еще один фургон. Пригнулась, уходя от копыт брыкающегося ротака, когда тварь проносилась мимо меня. Выхватила Какафонию и расколошматила его рукоятью челюсть единственному охраннику, оказавшемуся достаточно глупым, чтобы попытаться меня остановить.
Я добралась до сумки, чудом оставшейся невредимой в хаосе. Она была открыта и я видела целительский набор характерного белого цвета, несколько брусков металла и единственную бутылку виски.
Я нахмурилась. Ты можешь решить, что глупо обижаться на единственную бутылку виски, учитывая обстоятельства.
Но я сказала Рените, что хочу две. После всех эти гребаных проблем, я не собиралась уходить обиженной.
Я подобрала сумку и вглядывалась в обломки каравана, пока не увидела блеск стекла. Несколько флаконов жидкости выпало из перевернутого ящика. Это был не ясный янтарь виски, но глубокий, уродливый пурпур, который вращался и танцевал в бутылках.
Мои глаза загорелись.
Не виски.
Но хер там я пропущу хмурь, если я ее вижу.
Я схватила флакон и осторожно опустила его в сумку. Только я потянулась, чтобы взять еще, как фургон по соседству застонал. Он вздрогнул и покачнулся от внезапного столкновения, когда Кальто в него ударил.
Вот теперь пора бежать.
Я сдержала крик, слишком резко резко поднявшись, и бросилась бежать. Фургон с треском перевернулся как раз на то место, где я только что была, похоронив под горой гнутого железа все, что там могло оставаться. Мой бок кричал от боли, когда я взбиралась на холм, но я выбрала момент, чтобы оглянуться через плечо.
Кальто стоял в центре руин, животные и охранники сбежали, фургоны уничтожены. Он дико размахивал кулаками и, не найдя ничего, кроме воздуха, чтобы сорвать злость, испустил сотрясающий землю рев. Вскоре слепота пройдет и он примется за поиски моего тела в обломках. К моменту, когда он сообразит, что меня в них нет, я планировала быть далеко.
У Осадников много качеств — они неуязвимы, безжалостны и, что важней всего, нетерпеливы. Выходит, если большую часть жизни способен смахивать пули, будто это капли дождя, не слишком заботишься мелочами, вроде, скажем, умения выследить беглянку в лабиринте холмов.
Я бежала так долго, как только могла, пока мой бок не начал угрожать расколоть меня пополам. Кровь бежала, красная и горячая, заставляла рубашку липнуть к телу. Боль выжгла себя из тела, оставив лишь холодное онемение. У меня оставалось мало времени.
К счастью, время мне было не нужно. Уже не нужно.
– Сол!
Каврик подбежал ко мне и подхватил, когда у меня подкосились ноги. Он потащил меня прочь от бойни, оставляя ее далеко позади.
– Это был твой хренов план? — спросил он. — Ты говорила, что собираешься договориться!
– Я договаривалась, — сказала я. — Получилось не очень.
– Ты не можешь так продолжать, — прорычал он, когда мы обошли дюну. — Ты не можешь постоянно ввязываться во всякое говно и надеяться, что все обойдется. Ты должна…
– Я должна прям сейчас кое-что сделать, — ответила я, убирая руку от своего бока и показывая окровавленную ладонь. — Если ты не против.
Мы уселись в тени холма. Я сделал попытку перевести дыхание и провалила ее. Воздух врывался в легкие колючими, булькающими хлипами. Когда я потянулась к сумке за бутыльком, мои руки дрожали.
Он был маленьким, не больше моей ладони. Я могла бы его сломать, если бы сжала чуть сильней. Жидкость внутри выглядела густой и тягучей, нездорового пурпурного цвета, напоминающего блеклый отблеск заката в нефти. Но все же, когда я поднесла его к глазам, жидкость танцевала, словно живая. И, несмотря на то, что это была бесформенная слизь, у меня возникло четкое ощущение, что за мной наблюдают.
Такая вот это странная штука — хмурь.
Это что… — глаза Каврика расширились в ужасающем узнавании. — Сол, ты не можешь…
Я не дала ему времени закончить мысль. Или себе дослушать. Или ощутить отвращение. Прижав руку к ране, я выдернула пробку зубами. Тонкая струйка жидкости скользнула на горлышко, словно рассматривая меня. Я поморщилась, закрыла глаза, открыла рот, и запрокинула бутылку.
Жидкость сражалась со мной, пыталась вернуться в бутылек, когда я лила ее в свое горло. Я чувствовала, как она опускается: мимо языка, оставляя вкус подожженной желчи, стекая по пищеводу и сворачиваясь в отвратительные кольца на дне моего желудка. Я чувствовала, как она продолжает двигаться в моем животе.
Но не долго.
Внезапно боль в моем теле вспыхнула с новой силой. Яркий и яростный огонь взорвался внутри меня, прогоняя онемение. Я упала на колене, скорчилась. Лишенная дыхания, я не могла освободить крик, застрявший в моем горле. Мои мышцы свело. Дыхание затихло. В глазах потемнело.
Но так уж она работала. Сначала она пытается тебя убить. И если у нее не получается…
Я чувствовала, как срастаются мышцы под моей ладонью. Я ощущала, как кровь, вытекшая из тела, скользит назад. Я осязала, как частицы моей коже тянутся друг к другу тысячами маленьких рук, туго стягиваясь вместе и зарастая.
Мои чувства были ошеломлены агонией, веки дрожали, я с трудом удерживалась в сознании, но даже тогда я не могла удержаться от восхищения процессом.
Нельзя привыкнуть к хмури.
Через некоторое время боль прошла. Дыхание вернулось и когда это произошло, оно было медленным и легким, как и должно. Я опустила взгляд на свой бок. Меня приветствовала целая, здоровая и неповрежденная кожа. Тело все еще было покрыто запекшейся кровью, но хрен бы я на это жаловалась.
Я посмотрела бутылек в руке, нахмурилась. Ты можешь называть это чудом, это говно. Я тоже могла бы, если бы не знала, откуда оно берется. И когда я подняла взгляд и увидела ужас Каврика, я знала, что он ему тоже не повезло обладать этим знанием.
– Это… — прошептал он. — Это маг, ты только что выпила мага, Сол. Это человек.
Я притворилась, что все еще задыхаюсь. Я притворилась, что мне слишком больно поднимать голову. Я притворилась, что это все что угодно, кроме того, что мне был невыносим его взгляд.
Думать о том, что происходит с магом, после того, как он превращается в Прах, не слишком умно. Если Прах используют в благородных целях, из него изготавливают что-нибудь полезное, вроде чернил для Мастеров. Если нет, их могут изучать Вольные Творцы. Но только по-настоящему неудачливый ублюдок попадает в хмурь.
Говорят, зелье может исцелить что угодно: болезни, раны, сломанные кости — один глоток вылечит все. Но процесс изготовления известен только нескольким людям.
Цена?
Никто не знает точно, как они это делают, но иногда Вольный Творец, у которого слишком много знания и слишком мало совести, пробуждает кучку Праха. Малейший намек на сознание мага — страхи, злость, печали — дистиллируют и загоняют в тесную бутылку, где они живут в стеклянной гробнице, не зная ничего, кроме ужаса и ярости, пока их не съедят живьем. Они продолжают жить, создания, чинящие тебя изнутри, впитывающие токсины, вычищающие гнилье, излечивающие раны — пока не испаряются.
Это если им не удается тебя убить. Один из вас должен умереть, можно ли вернуть жизнь, кроме как отняв другую?
Это редкое зелье, дорогое зелье — опасное для хранения, не говоря уж об изготовлении. Оно объясняло, как Ренита Авонин зарабатывала свои деньги, но я думала не об этом.
Я думала о несчастном ублюдке, которого только что выпила. И хотя от этого меня бросало в холод, я не могла не задаваться вопросом — мог ли это быть кто-то из моих знакомых?
– Мне пришлось. — Я бросила бутылку на землю. — Другого выбора не было.
Я поднялась и побрела прочь. Мне хотелось быть подальше — подальше от Каврика и его пытливых глаз, от разбитой бутылки из-под человека, которого я только что выпила, от всего, что заставляло меня думать, что Лиетта была права и я действительно сломана.
Но он не дал мне пройти и двух шагов.
Он не стал меня хватать. Не тянул меня, не проклинал, не требовал, чтобы я остановилась. Он просто положил руку на плечо. И каким-то образом этого оказалось достаточно, чтобы я остановилась.
– Я тебе верю, — болезненно мягко сказал он. — Я верю, что ты не видела другого выбора. Но… — он вздохнул. — Он есть. Должен быть.
– Не припоминаю, чтобы ты что-то говорил, — пробормотала я.
– Потому что ты никогда меня не спрашивала! — выкрикнул он. — Ты никогда мне ничего не говорила. Может быть я что-нибудь придумал бы. Или нет, я не знаю. Но мы могли попытаться, если бы ты мне доверяла. Должен быть другой путь, где тебе не придется себя ломать, чтобы добиться цели.
Он сжал мое плечо. У него была теплая рука.
– Потому что если ты сломаешься, — сказал он, — никто не сможет остановить Вракая.
Ласково дул ветер, неся с собой запахи жженной земли и тающего льда. Я повернулась к нему. И он, человек, у которого были все причины меня ненавидеть и множество шансов сбежать и бросить меня умирать, ответил на мой взгляд.
И улыбнулся.
– Мы должны доверять друг другу, — сказал он. — У нас больше никого нет.
Не знаю, что его таким сделало. Я не знаю, как Революция провалилась и не превратила его в бездумного раба Великого Генерала. Понятия не имею, как Шрам не превратил его в еще одно чудовище.
Но на этот раз я и не хотела знать.
Я улыбнулась в ответ. А он поднял сумку. И вместе мы начали подниматься на холм.
Мы нашли с любопытством за мной наблюдающую Конгениальность на вершине. Умная девочка должно быть шла за нами следом. Я устало улыбнулась, почесала ее клюв, пока Каврик клал новые припасы в седельные сумки.
Почти умерла, подумала я. Но я добыла немного металла и виски. Честный обмен, считаю. Я фыркнула. Но жаль, что не дотянулась до одного из тех моднявых мечей.
Позади меня раздался щелчок оружия.
Я повернулась, медленно, и увидела его. Трясущиеся колени, руки, дрожащие под весом оружия, широко распахнутые глаза под непокорной копной песочных волос — мальчишка, правивший фургоном с Ренитой, стоял на краю холма.
Целясь в меня из ручной пушки.
– Не делай этого, сынок, — сказал Каврик.
Я подняла руку, чтобы он отошел. И начала двигаться к парнишке.
Судя по выражению глаз, он впервые направил оружие на другого человека.
Не то чтобы я не хотела, чтобы его первый раз был особенным, но я уже сражалась с тварью из-за грани миров, чудовищем размером с валун, и Осадным магом, который мог бы запустить ту тварь будто мячик.
Что бы они сказали, если бы Сол Какофония внезапно испугалось такой мелочи?
Я шла вперед, медленно, глядя ему в глаза. Он отступал, пока не оказался на самом краю холма. Он посмотрел назад, а когда повернулся, ствол пушки был в шести дюймах от моей груди.
Я опустила глаза на оружие, затем снова посмотрела на пацана. Не мигая, я взялась за ствол и выдернула пушку из его рук. Он упал со взвизгом, приземлившись на пятую точку. А когда посмотрел вверх, на ухмыляющийся рот Какофонии, направленной на него, то издал куда менее достойный звук.
Позади меня Каврик задержал дыхания, испуганный тем, что я могу сделать.
Мои глаза, сузившиеся до бойниц, опустились на его чистую, белую одежду. Я повела Какофонией.
– Гони гребаную рубаху.
Он не спросил, зачем она мне нужна; он сразу принялся расстегивать пуговицы.
Я решила, что парень мне нравится.
– Скажи мне, — спросила я, — когда ты будешь рассказывать людям, как все произошло, что ты собираешься сказать?
Его губы дрожали, когда он пытался найти ответ, протягивая мне рубашку.
– Я… я скажу, что появилась Сол Какофония, обобрала нас до нитки и…
– Милый. — Я отвела курок Какофонии. — Ты можешь лучше.
– Я скажу, что Сол Какофония явилась словно ниоткуда! — судорожно выпалил он. — Будто кошмар, последовавший за нами в бодрствующий мир, она стремительно опустилась на нас — так стремительно, что времени хватило бы только выкрикнуть ее имя! — Он спрятался за своими руками, затараторил. — Я скажу, что она изрыгала пламя и лед, будто дыхание дракона! Ветры утихли, страшась привлечь ее внимание! Величайший Осадный маг ослеп от сияния ее великолепия! А когда она ушла, лишь кровь, пепел и тишина остались за ее спиной!
– Черт. — Я подняла обе брови. — Как, говоришь, тебя зовут?
– Деннек, мадам, — прохрипел он.
– Ты умеешь обращаться со словами, Деннек. Никогда не думал писать оперы?
– Н-нет, мадам.
– Хух. — Я отпустила курок Какофонии, вложила ее в кобуру. — Ну, подумай об этом.
Я повернулась и с его — пардон, моей — рубашкой на плече пошла к своей птице, оставив лежать руку на револьвере. Рядом был Каврик и все мои мысли были о бутылке виски, которую я скоро выпью.
Последний Свет
– Попробуй понять.
Стражник, мужик, ухоженный куда лучше и в униформе гораздо чище, чем можно бы ожидать, скорбно сложил руки.
– Последний Свет — это фригольд, да. Но это не типичный улей пропитанного виски ворья, маскирующийся под цивилизацию, как ты привыкла. Мы находимся под защитой Двух Одиноких Стариков, мудрейших из Вольных Творцов, и как все гении, они требуют определенных стандартов.
Показывая на ворота позади себя, он и сам неплохо выглядел в красно-белой униформе, с брошью в цвет. Пусть врата и были сделаны в виде изящной арки, украшенной гербом в виде красного и белого фонаря, менее прочными они от этого не выглядели. Камни были массивными и обтесанными с вниманием мастера, стены вызывающе гладкими, будто призывали дикую жизнь Шрама прийти и попытаться их замарать. Патрулирующая стайка снайперов с поблескивающими луками ожидала того придурошного изгоя, который решил бы этому призыву поддаться.
– Наш прекрасный дом принимал императриц, баронов, генералов, величайших мужчин и женщин, путешествовавших по Шраму. Сановники каждой нации, ученые каждой культуры. Гордые люди познавали смирение, узрев Последний Свет. Мы привыкли к определенному стандарту гостей и, противостоя даже самому страшному урагану, отказываемся ослаблять этот стандарт даже на дюйм.
Страж посмотрел на меня со значением.
Я посмотрела в ответ глазами, обведенными черными кругами бессонных ночей. Стряхнула грязь со своей изодранной, окровавленной рубашки, почесала заблудший зуд на заднице. Затем шмыгнула, сплюнула красно-зеленой мокротой и утерлась рукой.
– Так что ты пытаешься сказать, приятель?
– Я пытаюсь тебе сказать, — ответил стражник под аккомпанемент драматического вздоха, годящегося в оперу, — что город Последний Свет закрыт для гостей твоего калибра.
– Моего калибра, — повторила я.
– Вежливый способ назвать женщину, одетую как головорез, татуированную как культист, оснащенную стволом больше своей головы и воняющую птичьим дерьмом, да.
– Так, ладно. Это уже просто нечестно. — Я ткнула пальцем вниз по дороге, в сторону большого загона. — Я вот там оставила птицу в стойле, так что никак не могу вонять. В худшем случае, от меня может нести. А во-вторых, какого хрена ты мне рассказываешь, что крупнейший фригольд в Шраме не принимает гостей?
– Я не сказал «гостей». — Стражник поднял палец. — Я сказал «гостей твоего калибра». Если хочешь, могу использовать «головорез», «нежелательный» или «неудобство для общества».
Его глаза опустились на потеки крови на моей рубахе и Какофонию на бедре.
– Хотя, возможно, для описания твоего калибра придется изобрести слова посильней.
Я сдержала порыв продемонстрировать мой специфический калибр и вместо этого вздохнула.
– Слушай, я здесь не для того, чтобы причинять неприятности. Просто хочу ванну и стакан чего-то покрепче воды, желательно оба достаточно больших, чтобы я могла в них раствориться. — Я похлопала Какофонию по рукояти, игнорируя его клокочущий жар. — Это, даю торжественное слово, никогда не покинет кобуры.
– Твое слово.
– Ага, мое слово.
– Так что, это нечто, чем люди обмениваются, когда у них нет денег или…
Я прищурилась.
– Это нечто, что я даю, когда могла бы очень просто прострелить кому-то башку и выпить самогону из получившейся дырки, но решила не делать этого, потому что вот такая я до хрена хорошая.
– И это именно тот калибр, которого мы пытаемся здесь избежать. — Стражник настороженно осмотрелся. — Слушай, это не мое решение. В городе сейчас очень напряженно. Два Одиноких Старика предпочитают, чтобы присутствие взрывоопасных элементов было сведено к минимуму, пока все не успокоится.
Мое внимание привлек топот сапог. Я бросила взгляд в сторону, как раз чтобы увидеть, как взвод революционных солдат с ружья-пиками на плечах и пылью на шинелях, маршируют строем мимо пары стражей, пропускающих их даже без осмотра.
– Так. И как ты называешь вот эту херь?
Было бы невежливо делать жест, который мне хотелось сделать, так что я ограничилась тыканьем пальца.
– Ты не хочешь взрывоопасных элементов, но с радостью пропускаешь ребят со стволами наперевес?
Стражник потер виски.
– Никто, даже Два Одиноких Старика, не способен удержать армию. Я, однако, могу удерживать тех, кто воняет, — он сделал паузу, — мои извинения — головорезов, от которых несет.
Помета кусок, — сплюнула я. — Что у них такого, чего нет у меня?
Он моргнул.
– Тысячи солдат, невероятная огневая мощь и рубашки, не пропитанные кровью?
– И все?
Я потянулась в сумку, достала сверток льна. Развернула рубашку, которую Деннек так щедро мне пожертвовал. И, сопровождаемая слабыми протестами стража, которые превратились в сильные протесты от всех стражей, быстренько стянула окровавленную рубаху и бросила ее на землю.
Их негодование продлилось недолго. Я скоро справилась с делом и натянула рубашку Деннека. Она была ужасно большой — забавно, он не казался крупным парнем — и я подкатила рукава и подвязала полу. Я указала на мою новую, чистую и совершенно непропитанную кровью одежку.
– Что теперь?
– Теперь у них есть тысячи солдат, невероятная огневая мощь и рубахи по размеру. — Он вздохнул и покачал головой. — Будьте добры, мадам, уйдите. Никто не хочет, чтобы все закончилось уродливым образом. — Секунду он изучал меня взглядом. — Во всяком случае, еще уродливее.
