Джон Стейнбек — Русский дневник (1948)
Не уверен, что читал много книг о путешествиях, но эта — определённо одна из лучших!
TL;DR Книга — супер! Очень рекомендую. Стейнбек — юморист и мастер слова. Хочется съездит в Грузию и самому всё увидеть.
Первое, на что я клюнул — фотографии Роберта Капы. Один из моих любимых фотографов, книгу о котором я относительно недавно прочитал. “Скрытая перспектива” книга интересная, местами очень смешная. Но она охватывает период только Второй мировой войны. Возможно поэтому я как-то совсем упустил, что Капа после войны в 1947 году целых 2 месяца путешествовал по СССР вместе со своим другом (!) Джоном Стейнбеком. Конечно я видел некоторые фотографии, сделанные Капой в СССР, но не думал, что их много и за ними большая история.
Про Стейнбека я знал, что это известный писатель, который написал “Гроздья гнева”. Потом режиссеру Джону Форду за экранизацию этой книги ещё и Оскара дали. Но книгу я не читал, о литературных талантах автора мне не было известно. Так вот, оказалось, что “Русский дневник” в той части, которая касалась описания Роберта Капы не идёт ни в какое сравнение с отдельной, местами смешной, книгой про Роберта Капу. В Русском дневнике Стейнбек так стебётся и издевается над Капой, так уморительно описывает его привычки и манеры, что про юмор автобиографии уже не вспоминаешь.
Капа взял в полет какие-то книги, и в то время я понятия не имел, откуда он их взял. Но впоследствии выяснилось, что Капа просто ворует книги. Он называет это «одолжить». Обычно он просто кладет книги себе в карман, а если его ловят за этим занятием, то он говорит:
– Я верну книгу, я просто одолжил ее, хочу почитать.
Однако возвращает он книги редко.
Среди [иностранных] московских корреспондентов, особенно в зимнее время, существует кодекс чести, подобный тому, что существовал на Диком Западе в отношении лошадей. Украсть у человека книгу — это едва ли не повод для суда Линча. Но Капа никогда не обучался хорошим манерам и остался в неведении относительно этого кодекса. Перед отъездом из России он продолжал красть книги. Он также похищает женщин и сигареты, но такое намного легче прощается.
Капа просыпается утром медленно и осторожно — выбирается из постели, как бабочка из куколки. Целый час после пробуждения он сидит, оглушенный неожиданной тишиной, находясь между бодрствованием и сном. Моя задача в это время — удержать его от того, чтобы он взял книгу или газету и отправился в ванную — потому что тогда он проведет там минимум час. Чтобы отвлечь его от этой затеи, я решил каждое утро задавать ему умные вопросы из области социологии, истории, философии, биологии — вопросы, призванные встряхнуть его ум и дать понять, что день уже начался.
В первый день моего эксперимента я задал ему следующие вопросы: «Какой греческий трагик принимал участие в Саламинском сражении?» «Сколько ног у насекомых?» И, наконец, я спросил его, как звали Папу Римского, который финансировал собирание григорианских песнопений? Капа вскочил с постели с выражением боли на лице, на мгновение сел и уставился в окно. Затем он бросился в ванную с экземпляром газеты на русском языке, которого он не понимал, и вышел оттуда через полтора часа.
Я задавал ему такие вопросы каждое утро в течение двух-трех недель. Он не ответил ни на один из них, но большую часть дня что-то бормотал и горько жаловался, что в ожидании моих вопросов не спит по утрам. Правда, кроме этих слов, не было никаких доказательств того, что он не мог спать. Он утверждал также, что ужас, который охватывает его при этих вопросах, отбрасывает его в интеллектуальном смысле на сорок лет назад, то есть примерно до минус десяти лет.
Капа имеет одно любопытное качество. Он покупает зажигалку, но как только в ней заканчивается бензин, откладывает ее в сторону и никогда больше ей не пользуется. То же и с авторучками: когда в них заканчиваются чернила, он никогда их не доливает. Карандашом он пользуется до тех пор, пока тот совсем не затупится, а затем тоже откладывает его в сторону и идет покупать другой карандаш. Заточить карандаш? Да никогда! В результате я заправляю его зажигалки, затачиваю его карандаши, набираю в ручку чернила и, вообще, готовлю его к новому выходу в свет.
Что касается самого путешествия, то с одной стороны Стейнбек рассказывает о лакированной действительности, которую ему, как иностранцу, по возможности старательно преподносят. Ну как лакированная действительность… Да, он видит руины Сталинграда и жителей, выживающих в расщелинах бывших домов. Но фотографию одичавшей девочки им не дают вывезти из СССР. А в благополучных местах их все равно настигает корявость и особенность советского уклада жизни — и описаны эти невзгоды с величайшим и завидным юмором. С другой стороны даже такое описание послевоенной страны все равно бесценно, потому что мы сами ничегошеньки о себе не знаем. Я ради интереса полистал школьные учебники истории России за 9 класс — как раз там проходят войну и современную историю. Так вот, историю там действительно проходят. По тем куцым абзацам и параграфам очень мало что можно понять и совершенно не возможно ощутить дух эпохи.
Отдельно хочу сказать о последней части книги — путешествии в Грузию. Во-первых, при описании каких-то конкретных мест не возникает ощущения далёкости происходящего. Кажется, что рассказчик прямо сейчас там в поездке и делится впечатлениями о прошедшем дне. Во-вторых, эти впечатления настолько яркие, что хочется немедленно самому поехать в Грузию и увидеть самому.
А теперь немного советских будней 1947 года:
В течение следующих двух месяцев мы много летали на русских транспортных самолетах, которые все похожи друг на друга, так что эту машину можно считать типичной. Это были Дугласы C-47, все они были покрашены коричневой камуфляжной краской, все остались от поставок по ленд-лизу. На летных полях встречаются новые транспортные самолеты, своего рода русские С-47 с трехколесным шасси, но мы в таких не летали.
Нам показалось, что одним из самых глубоких различий между русскими с одной стороны и американцами и англичанами — с другой является отношение к своим правительствам. Русских учат, воспитывают и призывают верить в то, что их правительство хорошее, что все его действия безупречны и что обязанность народа — помогать правительству двигаться вперед и поддерживать его во всех начинаниях. В отличие от них американцы и англичане остро чувствуют, что любое правительство в какой-то мере опасно, что его должно быть как можно меньше, что любое усиление власти правительства — это плохой признак, что за правительством надо постоянно следить и критиковать его, чтобы оно всегда было эффективным.
Позже, когда мы сидели за одним столом с крестьянами, а они расспрашивали нас о том, как работает наше правительство, мы пытались им объяснить, что у нас боятся давать много власти одному человеку или группе людей, поэтому политическая жизнь построена на системе сдержек и противовесов, призванных не допускать концентрации власти в руках одного человека. Мы пытались объяснить, что люди, которые сконструировали нашу политическую систему, и те, кто продолжает их деятельность, так страшатся концентрации власти, что скорее отстранят от власти хорошего лидера, чем создадут прецедент единоличного руководства. Я не думаю, что нас полностью поняли в этом вопросе, потому что в Советском Союзе народ учат, что вождь — это хорошо и руководство всегда право. Аргументы тут бессильны, две системы просто не слышат друг друга.
Работу корреспондентов еще больше осложнило недавнее постановление, которое приравнивает разглашение сельскохозяйственных, промышленных и демографических показателей к разглашению информации военного характера. В результате никто не может получить никаких данных относительно любого советского производства. Все рассматривается в процентах, а без базового показателя это вам ничего не дает. Например, нельзя сказать, сколько единиц продукции выпустил такой-то тракторный завод, но вы можете узнать, что производство, к примеру, составляет 95 % уровня 1939 года. Если вы знаете, сколько машин было выпущено в 1939 году, то получите достаточно точные показатели, но если у вас нет этих данных, то вы останетесь ни с чем. В некоторых случаях все это выглядит просто смешно. Если, например, кто-нибудь спросит, каково нынешнее население Сталинграда, то ему ответят, что сейчас оно составляет 87 % довоенного. Затем приходится узнавать, сколько народу жило в Сталинграде до войны, и высчитывать, сколько там проживает сейчас.
Они тоже прошли через залы музея [Ленина], рассматривая широко раскрытыми глазами документированную жизнь покойного вождя. Они с удивлением разглядывали его меховую шапку, его пальто с меховым воротником, его ботинки, столы, за которыми он писал, и стулья, на которых он сидел. В музее собрано все, что касается этого человека. Все, кроме юмора. Здесь нет никаких доказательств того, что он за всю свою жизнь хотя бы однажды подумал о чем-то смешном, рассмеялся от всего сердца, побывал на веселой вечеринке. Уверен, что все это было, но, похоже, историкам не разрешили об этом упоминать.
Посещение музея наводит на мысль, что Ленина очень заботило собственное место в истории. Мало того, что он сохранил каждый клочок своих мыслей и записей, здесь были еще сотни его фотографий. Его фотографировали везде, в любых ситуациях, в разные годы. Он как будто предвидел открытие музея, который назовут Музеем Ленина.
Позже мы обнаружили, что в путешествиях по Советскому Союзу существует еще одна проблема. Нельзя напрямую поехать из Киева в Сталинград, а из Сталинграда в Сталино[10]. Каждый раз вам приходится возвращаться в Москву и снова из нее выезжать, поскольку транспортная система устроена, как спицы у колеса — с центром в столице. [не то чтобы совсем ни чего не поменялось с тех пор, но порой ситуация ни чем не отличается]
Капа говорит, что музей — это церковь русских. Им нравятся величественные и богато украшенные здания. Они любят помпезность. В Москве, где нет никакой нужды в небоскребах, поскольку город стоит на равнине и просторы здесь практически бескрайние, тем не менее планируется строительство высотных зданий в нью-йоркском стиле, хотя, повторю, в отличие от Нью-Йорка в этом нет необходимости. Они возводят свои города медленно, с упорством муравьев. А пока приходится жить среди руин, среди разбитых и разрушенных домов, люди — мужчины, женщины и даже дети — идут в музей, чтобы посмотреть на гипсовые города будущего. В России всегда думают о будущем. Об урожае будущего года, об удобствах, которые будут через десять лет, об одежде, которую очень скоро сошьют. Если какой-либо народ и научился жить надеждой, извлекать из надежды энергию, то это русский народ.
За цветником расположен музей Сталина. Здесь сохраняется все, что только можно было найти из предметов, связанных с его детством и юностью, — ранние фотографии, картины, написанные на сюжеты о его жизни и деятельности, снимок, сделанный полицией при его аресте. Он был очень красивым молодым человеком с дикими, горящими глазами. На стене висит огромная карта, где отмечены его путешествия, тюрьмы, в которых он находился в заключении, и места его ссылок в Сибири. Здесь же его книги, бумаги и передовые статьи, которые он писал для маленьких газет. Его жизнь последовательна — от начала до сегодняшнего дня.
Во всей истории примечательно то, что мы не найдем человека, которого бы так почитали при его жизни. В этом отношении можно вспомнить разве что Августа Цезаря, но мы сомневаемся в том, что он при жизни имел такой авторитет, такое поклонение и такую огромную власть над людьми. То, что говорит Сталин, — для них истина, даже если это противоречит законам природы. Его родина уже превратилась в место паломничества. В музее Сталина мы наблюдали, что посетители говорят шепотом и ходят на цыпочках. В тот день ответственной по музею была хорошенькая молодая девушка. После экскурсии, которую она провела для нашей группы, девушка зашла в сад, срезала розы и преподнесла каждому из нас по бутону. Все осторожно спрятали цветы, чтобы сберечь их как сокровище на память о посещении святого места. Нет, во всей человеческой истории мы не сможем найти ничего похожего!
Если Сталин при жизни обладает такой властью, то чем он станет, когда уйдет? Во многих речах, которые нам пришлось слышать в России, ораторы приводили цитаты из Сталина в качестве главного доказательства справедливости своей мысли — так для средневековых схоластов последним аргументом была цитата из Аристотеля. В России слово Сталина — это истина в последней инстанции; что бы он ни сказал, никто не возразит. Чем бы ни пытались это объяснить — пропагандой, воспитанием, постоянными упоминаниями, вездесущими портретами — это непреложный факт. Мощь этого давления можно ощутить, только когда услышишь, как это слышали мы много раз: «Сталин никогда не ошибался. За всю свою жизнь он ни разу не ошибся». И человек, который это говорит, преподносит это безапелляционным тоном. Тут спорить не о чем, он изрекает это как абсолютную истину, не подлежащую сомнениям.
Сначала прозвучала приветственная речь в нашу честь, а потом без всякого перехода ведущий сказал: «А теперь господин такой-то сделает краткий обзор грузинской литературы». Человек, сидевший справа от меня, достал кипу страниц, и я увидел, что все они заполнены текстом, напечатанным через один интервал. Он начал читать. Я настроился на перевод, однако после того, как он прочиталодин абзац, вдруг понял, что говорит он по-английски. Я пришел в полный восторг, потому что понимал примерно одно слово из десяти. У оратора было столь любопытное произношение, что, хотя все слова были английскими, в его устах их звучание и отдаленно не напоминало английский язык. Так он прочитал двадцать машинописных страниц.
Потом я взял рукопись и просмотрел ее — это действительно было краткое и четкое изложение истории литературы в Грузии с древнейших времен до наших дней.
Поскольку большинство людей, сидевших в комнате, вообще не говорили по-английски, они сидели и благосклонно улыбались, ведь им казалось, что их коллега читал доклад на превосходном английском языке. Когда он закончил, ведущий обратился к присутствующим:
– Какие есть вопросы?
Поскольку я очень мало понял из того, что говорилось, то был вынужден признать, что никаких вопросов у меня нет.
Особенно интересно читать про изобилие и гостеприимство советского народа:
[украинский колхоз] Колхоз «Шевченко-1» никогда не относился к числу лучших, потому что земли имел не самые хорошие…
Вернувшись из России, мы чаще всего слышали такие слова: «Они вам устроили показуху. Они все сделали специально для вас, а то, что на самом деле, они от вас скрыли». Согласен: эти люди действительно устроили для нас шоу, как устроил бы шоу для гостей любой фермер из Канзаса. Они поступили так же, как поступают американцы…
Наконец обед был готов. Украинский борщ — им одним можно наесться. Яичница с ветчиной. Свежие помидоры и огурцы, нарезанный лук. Горячий ржаной хлеб. Мед, фрукты, колбасы. Все это выставили на стол сразу. Хозяин налил в стаканы водку, которая настаивалась на горошках черного перца и переняла его аромат…
[Киев] Василевская приготовила обед — восхитительно вкусный и очень обильный: овощная икра, днепровская рыба под томатным маринадом, странные на вкус фаршированные яйца. Ко всему этому подавалась старая водка — желтоватая, с тонким вкусом. За этим последовали крепкий прозрачный бульон, жареные цыплята наподобие тех, что готовят у нас на юге — с той лишь разницей, что этих сначала обваляли в сухарях. Потом были пирог, кофе, ликер, и наконец Корнейчук выложил на стол сигары Upmann в алюминиевых тубах.
[украинский колхоз] Мы попросили, чтобы нас отвезли в другое хозяйство с более плодородными землями, чем то, где мы были, и не так сильно разоренное немцами… Это хозяйство тоже носило имя Шевченко, поэтому мы стали называть его «Шевченко-2»… Мы зашли в амбар, где хранился собранный урожай, и увидели там горы ржи и пшеницы… Ужин в тот вечер начался со стакана водки, к которой подали соленья и темный домашний хлеб, а также украинский шашлык, который Мамочка сделала мастерски. Здесь же стояла большая миска с помидорами, огурцами и луком. Подали также маленькие жареные пирожки с кислой вишней, которые надо было поливать медом — это национальное кушанье тоже было очень вкусным. Потом мы пили парное молоко, чай и снова водку. Мы объелись. Одни только маленькие пирожки с вишней и медом мы ели до тех пор, пока у нас глаза не полезли на лоб.
[Грузия] Мы зашли в виноградник и съели чудовищных размеров обед, привезенный с собой: черную икру и колбасу, жареное седло барашка, свежие помидоры, вино и черный хлеб. Мы рвали уже созревший виноград и запихивали его в рот.
в каждом доме нас угощали горстью фундука, или каким-то местным сыром, или свежим черным хлебом, или хозяин просто срывал грушу с дерева, которое росло за домом, или дарил нам гроздь винограда. Нам казалось, что мы и так непрерывно едим, но отказаться не было никакой возможности… Когда еда перестала помещаться в желудки, нас нашел руководитель хозяйства… Оказывается, он хотел попросить нас зайти к нему в дом и перекусить чем бог послал. Через Хмарского и еще одного переводчика мы объяснили, что если съедим еще хоть кусочек, то нас точно разорвет… При виде стола мы чуть не умерли. Стол был длиной около четырнадцати футов (под четыре метра), он ломился от еды, а вокруг него сидело два десятка гостей. Я думаю, что мы в первый и последний раз в своей жизни присутствовали на ужине, где в качестве закусок подавали жареных цыплят, причем на каждую порцию приходилось по половине цыпленка. Затем перешли к холодной вареной курице, залитой вкусным холодным зеленоватым соусом со специями. Потом были сырные палочки, салаты из помидоров и грузинские соленья. Потом подали рагу из ягненка под густым пряным соусом. Потом был какой-то местный жареный сыр. Был плоский грузинский ржаной хлеб, нарезанный как фишки для покера. А в центре стола громоздились фрукты: виноград, груши и яблоки. Самое страшное — все это было невообразимо вкусно. Вкус каждого блюда был для нас в новинку, и нам хотелось перепробовать их все! От переедания мы едва не отдали концы… Если мы не ели, нас заставляли, а если мы ели, то нам мгновенно подкладывали новые порции…
Дело в том, что в 1946–1947 годах в СССР был голод с примерным возможным количеством жертв до 1,5 миллионов человек на Украине и в Молдавии. И на фоне этих событий, не упомянутых в книге, описание пиршеств выглядят довольно дико.
