Мир и будущее Рафа Симонса
Источник: Alexander Fury, NY Times. Перевод впервые опубликован в SF 3 марта 2016 года.
Бельгийский модельер Раф Симонс живет — по крайней мере, шесть месяцев в году — над цветочным магазином в одном из самых шикарных округов Парижа. Его квартира относится к числу жилищ с паркетными полами и стенами с белой керамической плиткой, которые заполнены произведениями современного искусства. Здесь есть написанный Джорджем Кондо портрет человека, похожего на Бикера из Muppet Show, висящий на месте, где раньше наверняка находились картины маслом образца 19-го века. Также тут можно найти красивую керамику от Пикассо, которая украшает полку камина из серого мрамора.
Старый дом, заполненный чем-то новым. Украшенный многочисленными цветами, он походит на некую метафору Dior — дом моды, где Симонс работал до октября прошлого года, занимая позицию креативного директора женской линии одежды. Находясь там, Симонс подрывал многолетние устои, привнося мотивы современной культуры и искусства в одежду исторического дома моды. Затем, спустя три с половиной года, он ушел.
Эти апартаменты он получил вместе с работой в Dior, но остался жить здесь и после своего ухода. Бойфренд Симонса, с которым он встречается чуть больше года — француз, и они живут здесь вместе. Симонса устраивает такое положение, так как именно в Париже вот уже 21 год он проводит показы мужской линии своего собственного бренда, который базируется в Антверпене. Самому Симонсу недавно исполнилось 48 лет. Свой день рождения он отпраздновал за неделю до шоу, посвященного осенней коллекции. Он ребенок зимы, также как мсье Диор и Кристобаль Баленсиага. Симонс больше всего напоминает последнего — безудержного модерниста со спартанской эстетикой и любовью к сложным конструкциям. Баленсиага постоянно придумывал для себя задачи. Он затевал революции. Все это можно сказать и о Симонсе.
Тем не менее, сейчас Симонс решил на время забыть о женской одежде от-кутюр и вместо этого продолжить работу над мужской линей прет-а-порте. Такой путь кажется гораздо менее ординарным. Чтобы попробовать это доказать, можно вспомнить, как Симонс, пока его не назначили дизайнером немецкого бренда Jil Sander в 2005 году, в той или иной степени находился в тени. До прихода в JS он не работал над женской одеждой, при этом продается она лучше мужской, привлекает больше внимания прессы и чаще появляется на подиумах — так что дело было вовсе не в отсутствии у Симонса таланта или недостатке обожания со стороны ближайшего окружения.
«Мужская одежда — это нечто совсем иное, — говорит Симонс, сравнивая эту индустрию с женской. — И я очень огорчен этим. Меня всегда интересовало кое-что: мой бренд никогда не следовал законам классического мужского гардероба, в то время как большинство других производителей мужской одежды по какой-то причине их строго придерживается. Они всего лишь приукрашивают гардероб собственными элементами, но не меняют его». «Мы так далеко зашли в своем развитии…», — вздыхает Симонс. «А мужская одежда по-прежнему… — снова вздыхает он. — На протяжении более 20 лет я пытаюсь что-то с этим сделать. Я хочу, чтобы мужская одежда находилась в равном положении с женской». Симонс хочет сказать, что желает, чтобы больше дизайнеров походили на него — стремились бы создавать новую индивидуальность для мужчин так же, как они делают это для женщин. И цель вовсе не в том, чтобы мужская одежда каждый сезон привлекала столько же внимания, сколько и женская, а в том, чтобы она вышла за жесткие рамки стандартного комплекта из свитера, штанов, пальто и нижнего белья. Мужские гардеробы полностью состоят из приевшихся ярлыков. Симонс же хочет исследовать неизведанные территории. Он хочет делать вещи, которых мы не видели ранее, а не просто еще одну белую рубашку.
Посвятив себя этой цели, он стал, пожалуй, важнейшим дизайнером мужской одежды в мире. Он в корне изменил то, как одеваются мужчины и то, как они хотят одеваться. Он стал внедрять в мужскую одежду дух молодежных субкультур еще задолго до того, как это начали делать все остальные — в середине девяностых. Его одежда — и тогда, и сейчас — отражает картину мира, в котором мы живем. Она исследует социально-экономические проблемы, понятия ценностей и достоинства, сложные принципы мужественности, сопротивление молодежи. Она противопоставляет себя статусу-кво, отстаивая интересы меньшинства. Она повлияла на целые поколения дизайнеров, последовавших вслед за Симонсом и заставила его предшественников поменять свой подход к работе. Симонс изменил облик сегодняшней индустрии мужской одежды. Даже если его влияние и не воспринимается остальными, оно не может не ощущаться.
Симонс вырос в работящей семье. Его отец был солдатом, а мать — домработницей. «У меня нет культурного бэкграунда. Мои родители, совсем, совсем не были связаны с тем, что можно назвать культурой», — говорит он тихо, но с явным сопереживанием в голосе. Он родился в бельгийском городке Неерпельт, находящемся рядом с голландской границей. Тогда в нем жило, как говорит Симонс, около 8 тысяч человек. «В нашей деревушке не было ни кино, ни музеев, ни галерей, ни бутиков. Всего этого там не было… не было доступа к тем вещам, к которым я испытывал влечение. К искусству, а также к моде».
Изначально он изучал индустриальный дизайн в университете Генка на протяжении пяти лет, закончив его в 1991 году. «Я был разочарован, — говорит он. — После окончания университета я делал мебель. Я понимал, что мне необходимо было ехать в Италию, где находились все главные производители. Capellini. Cassina. И я ощущал, что все это было мне недоступно. В итоге я оказался в небольшой галерее. Они продавали некоторые вещи. Но на эти деньги жить я не мог. И мой отец постоянно говорил… », — Симонс пожал плечами. Вы наверняка можете представить их разговор.
В то время он уже был очарован миром моды после того, как его друг, дизайнер Вальтер Ван Бейрендонк, взял его с собой в Париж, чтобы посмотреть на работы еще одного молодого бельгийского дизайнера по имени Мартин Маржела. Это шоу проходило в 1990 году на детской площадке. Дети играли с моделями, пока они ходили по «подиуму». Симонс сразу ощутил эмоциональную связь с происходящим. «Это произошло за какую-то долю секунды… Я подумал: “О! Значит, мода может быть не только поверхностным зрелищем, полным гламура и вечеринок”. Теперь все выглядело иначе». Даже в наши дни Симонса захлестывают яркие эмоции, когда он рассказывает об этом событии.
Вскоре после этого Симонс создал несколько приталенных черных костюмов и футболок без рукавов, которые напоминали школьную форму. Он сделал эти вещи в надежде произвести впечатление на Линду Лоппу, главу модного департамента Королевской Академии Изящных Искусств в Антверпене, и вынудить ее пригласить 26-летнего бельгийца на свой курс. Вещи, которые он создал для прослушивания, стали его первой коллекцией. Вместо учебы Лоппа порекомендовала ему начать собственный бизнес. «Когда я показал эти вещи Линде, она послала меня к одному агенту… Я повез их в Милан, буквально запихнул их в свою машину. Я ничего не планировал…» Симонс до сих пор старается не раскрывать лишних деталей. «И он продал их, я не помню, семи или девяти клиентам. Японским клиентам. Там впервые были представители Barneys. Я подумал: “Как мне вообще удастся сделать это?” Но не было времени на то, чтобы думать — мне необходимо было создавать компанию».
Изначально Симонс должен был разрабатывать женскую линию вместе с двумя подругами. Но после того как они решили забросить это занятие, он взялся за мужскую одежду. «Я начал примерять все на себе», — вспоминает он. «Это было шоу одного человека. И так мне удалось создать 40 или 50 вещей для мужского гардероба», — невозмутимо пожимает он плечами. «Изначально у меня не было цели создать именно мужскую коллекцию. Я хотел делать вещи с прицелом на конкретную аудиторию, а не на пол». Этой аудиторией был он сам, его друзья и все их поколение. Симонс однажды сказал мне, что хотел создавать вещи для «детей». Это сбило меня с толку, и я решил уточнить, действительно ли он собирается делать детскую одежду. Он засмеялся. «Нет, для себя и для других детей, которые меня окружают. Я усердно искал аудиторию, пусть даже и совсем небольшую, которая могла бы почувствовать связь с этой одеждой и ощутить себя частью этой культуры».
Большую роль здесь сыграла музыка, безумная любовь к которой на протяжении многих лет оставляет свой отпечаток на коллекциях Симонса. Он делал вещи, вдохновленные New Order, Joy Division и Manic Street Preachers. Для своего осеннего показа в 1997 году он одел моделей в стиле группы Kraftwerk, а их музыка выступила в качестве саундтрека для шоу. Никто ранее не додумывался до того, чтобы объединить музыку и мужскую одежду с целью исследовать собственную принадлежность к различным субкультурам в подростковом возрасте. «Мода здесь вообще не причем, все дело было в музыке», — говорит Симонс. Он рассказывает о своем собственном подростковом периоде, когда ему было 13–14 лет. «Duran Duran, Anne Clark, Depeche Mode и все такое. В эти годы я ходил по клубам, и это было прекрасно… но никакой моды. Никакой моды в том виде, в каком сейчас мы ее воспринимаем. Никаких дизайнеров, брендов и домов моды».
Мода в работах Симонса пресекается не только с музыкой, но и с искусством. Он заядлый коллекционер. Однажды я видел, как он разгуливал по художественной ярмарке в Лондоне, погруженный в свой внутренний мир и вцепившийся в каталог, желая что-нибудь приобрести. Произведения современного искусства, находящиеся в его доме повсюду, по сути, служат графиком его источников вдохновения и инстинктов, двигавших его карьеру вперед. Керамика Пикассо, к примеру, побудила его создать предпоследнюю женскую коллекцию под крылом Jil Sander, где Симонс проработал семь лет, руководя мужской и женской линиями. Когда в 2012 году его переманил Dior, в первую коллекцию Симонса вошло шелковое платье, на котором вместо традиционных цветков Dior был принт его близкого друга — художника Стерлинга Руби, живущего в Калифорнии. Искусство у тебя на спине.
«До университета меня не интересовала мода. Я абсолютно не был одержим одеждой, — говорит Симонс, — Но еще в довольно раннем возрасте меня заинтересовало искусство». Когда ему было 18, он посетил выставку бельгийского куратора Жана Оэ в Генте, где более 50 художников из Америки и Европы создавали свои работы и затем выставляли их в жилых домах. Можно было купить билет, узнать список домов-участников выставки и взглянуть на произведения искусства. Симонс так и поступил. «И это было потрясающе, — говорит он эмоционально. — Простой дом, в котором висит Йозеф Бойс. Я сразу почувствовал сильное влечение к искусству. Оно казалось мне таким близким, и я уже не ощущал никакой дистанции между нами». На Симонсе надета хлопковая рубашка, плотная, как униформа рабочего. Синего цвета Кляйна и с принтом из брызг белой краски, она напоминает картину Поллока. Это другая вещь от Стерлинга Руби, не только вдохновленная его работами, но и созданная при его активном участии. Она из коллекции, которую Симонс и Руби создали в 2014 году.
В том осеннем сезоне на ярлыках рядом с именем дизайнера также красовалось и имя художника, демонстрируя нам, как может выглядеть настоящая коллаборация, экстраординарное смешение миров моды и искусства. Коллаборации обычно представляют из себя не имеющие особой творческой ценности предприятия протяженностью в один сезон и состоят как правило из одежды и сумок, украшенных бесконечными принтами или же просто из коллекции футболок, которая напоминает мерч какой-нибудь рок-группы. Однако во время работы над коллекцией Рафа Симонса и Стерлинга Руби образцы, изображения и сопровождающие их тексты перекидывались туда и обратно через Атлантический океан. Получившиеся в итоге вещи походили чем-то на картины Руби, с распыленной по ним краской и напечатанными слоганами. Работы Руби исследуют понятия мужественности, городского пространства, насилия. Отбросы, упадок, социофобия — идеи, вдохновляющие Симонса. Для зрителей созерцание того, как такой талант, как Раф Симонс делит авторство с другим человеком послужило незабываемым опытом.
Родным языком Симонса является фламандский, у него сильный гортанный акцент. Dior он называет «Diorgh». Он не распространяется о том, сколько времени в последние годы отнимала у него работа. Возможно, это вызвано тем, что сейчас его волнует только собственная линия мужской одежды, но я также подозреваю, что еще одного разговора о Dior он уже просто не выдержит. Когда я разговаривал с ним после показа его второй круизной коллекции для Dior, который состоялся в 2014 году в Нью-Йорке, он упомянул, что только что с ним провели подряд 23 интервью. «Это было абсурдно», — пробормотал он тогда.
Симонс осознает всю ответственность, которую на него накладывает работа на высоком уровне в мире моды, но при этом творения его собственного бренда стали гораздо более интроспективными. Коллекции последних лет носили исключительно личный характер: одна из них буквально состояла из принтов с личными фотографиями Симонса, сшитых вместе. На одной из вещей фото из паспорта Симонса-подростка соседствовало вместе с изображением его родителей и японской гравюры по дереву. (Симонс является культовой фигурой в Японии, где у него есть два магазина). Вошедшие в последнюю коллекцию белые пальто, исписанные граффити, были вдохновлены похожей одеждой, которую надевали во время неформальных «посвящений» в бельгийских колледжах, в одном из которых Симонс учился в конце 80-х. Он также решил для себя, что стандартные показы мод нужно оставить в прошлом. На его шоу посетители стоят, наблюдая за тем, как модели идут по подиуму. Для его недавнего осеннего показа был сконструирован лабиринт из многочисленных деревянных сооружений, по которому торопливо проходили модели на глазах у собравшихся вокруг представителей прессы и байеров. Симонс сказал мне, что посвятил этот показ Мартину Маржеле, а также своим воспоминаниям о нем и собственной привязанности к дизайнеру, который побудил его посвятить себя миру моды. Как и Маржела, Симонс пытается заставить нас что-то почувствовать: удивление, шок, а может быть, даже грусть. В этом нет ничего автобиографического. Он не говорит нам, что произошло в тот или иной момент его жизни, но показывает, что он чувствовал и пытается заставить нас почувствовать то же самое.
Я спрашиваю, был ли уход в себя вызван плодотворной коллекцией со Стерлингом Руби. «Я думаю, что скорее это вызвано моей работой в другом месте», — говорит Симонс. Он имеет в виду Dior. «Об этом ты никогда не знаешь — или знаешь, но просто не задумываешься. Ты не осознаешь, что эта вещь принадлежит тебе и только тебе. Это что-то, что ты начал сам и с чем можешь себя ассоциировать». Если его вещи для первых коллекций Dior отмечали за приверженность к «кодам» бренда — femme fleur, пиджак Bar — то в последние два года Симонс начал привносить в Dior элементы идентичности собственного бренда, свои приемы и черты. «Когда ты выступаешь в качестве креативного директора другого бренда, ты начинаешь понимать, насколько это все… не то. Насколько все другое. Ты можешь вкалывать как проклятый, пытаться привнести что-то свое, но все равно это не будет похоже на твою собственную работу… Где-то на подсознательном уровне я стал заботиться о своем бренде и защищать его. Я делаю буквально то, что я хочу делать; то, что имеет связь с историей бренда или моей личной историей или моей личностью или… я не знаю, — Симонс нахмуривает свои густые брови. — Если честно, до настоящего момента я даже и не размышлял об этом». Я вспоминаю, как он рассказал мне кое-что для статьи, которую я писал для Independent более чем за год до того, как он покинул Dior: «Я считаю, что быть креативным директором крупной организации это… проще говоря, ты приходишь и уже знаешь, что когда-то тебе придется уйти. Я никогда бы не смог работать на другой бренд с настроем на то, чтобы жить ради него и умереть вместе с ним. Нет. Ради своего бренда — да, но ради Dior или Jil — нет… Я не считаю это чем-то, что должен сделать своей собственностью. Это мне не принадлежит».
Собственная линия Симонса, однако, определенно принадлежит ему и только ему. Она не только отражает его интересы и пристрастия, но и моменты, во время которых возникали идеи. В первых двух случаях нет ничего необычного. Если дизайнер увлечен искусством 18-го века или работами Этторе Соттсасса для группы Мемфис (как многие в последние годы), то вы обязательно увидите отсылки ко всему этому на подиуме. Но последнее случается не так часто. Одежда Симонса обладает культурным резонансом, которого удается достигнуть далеко не всем дизайнерам одежды — как мужской, так и женской.
В 2001 году он создал две коллекции, где головы моделей были замотаны тканью, их фигуры были скрыты под несколькими слоями одежды, а в воздухе витала мятежная и беспокойная атмосфера, отражающая глобальные потрясения того времени: стрельбу в школах, партизанские войны, протесты против капитализма, вспышки насилия перед предстоявшим саммитом G8 в Генуе. Оба показа прошли до атак 11 сентября, но оказались устрашающе пророческими. О таких вещах не положено говорить в индустрии моды. Но, находясь на пике своих возможностей, дизайнеры действительно способны уловить дух времени и делать одежду, которая становится отражением момента, во время которого была создана. Кристиан Диор сделал это, когда в 1947 году его дебютной коллекции, которую сразу окрестили «New Look», удалось запечатлеть фантазии и напряженность послевоенной индустрии моды, ее попытки заставить женщин снова мечтать и ощутить себя как дома. Симонс тоже делает это. С помощью своих вещей он пытается говорить о лишенных прав людях, обеспокоенности молодежи, потрясениях внешнего мира. Поэтому он признает, что мир искусства притягивает его даже сильнее, чем мир моды. Он отвечает за самую тяжелую работу.
Многие интерпретировали вещи Симонса как одежду агрессии, восстания и мятежа. Сам же он считает свои вещи элементом самозащиты. «Я думаю, ты творишь нечто подобное, когда ощущаешь себя ранимым и имеешь много вопросов…», — говорит он. Симонс не работал над одеждой на протяжении 12 месяцев перед этими двумя шоу: он исследовал другие проекты, был редактором одного выпуска британского модного журнала i-D и размышлял над тем, хочет ли он дальше работать в индустрии моды. «Мои отношения с модой полны любви и ненависти, — осторожно говорит он. — В каком-то плане я был одержим ею и чувствовал к ней привязанность, а с другой стороны я ее ненавидел. Ненавидел».
Попробую выдвинуть гипотезу. Я подозреваю, что Симонс был разочарован поверхностностью моды — его любовь к ней началась, когда он увидел то шоу Маржелы. Тогда она казалась ему чем-то эмоциональным и гораздо более глубоким. В последние годы он много говорит о скорости работы и трудностях бизнеса. «Мне непривычно постоянно производить, производить, производить, — говорит Симонс. — Я всегда размышлял: что мы могли бы сделать, как бы люди это восприняли, как мы на это отреагируем, как затем отреагируют они. А в последние несколько лет я перестал думать обо всем этом. Все крутилось вокруг времени, продукта и производительности. Я занимался только производством и больше ничем».
Вечер наступает, за широкими окнами квартиры Симонса уже темно. Становится холодно. Он надевает свитер от Миуччи Прады, дизайнера, которую он почитает, а также единственного дизайнера, чью одежду он носит (не считая своей собственной). Кажется, что Симонс по-прежнему в какой-то степени терпеть не может моду. Скорость, непрекращающийся цикл сменяющих друг друга сезонов, короткий жизненный срок одежды. Его работы противостоят всему этому. Он продает свою одежду магазинам по всему свету, но возможность творить для него важнее коммерческого успеха. «В экономическом плане мой бизнес можно назвать малым, это маленький бренд, мой ребенок», — говорит Симонс. «Люди меня спрашивают: “Почему ты не пытаешься перейти на новый уровень, сделать бренд крупнее?”, — его голос становится тверже. — Нет. Я люблю его таким, каким он выглядит сейчас. Может быть, это претенциозно. Я знаю, что способен оставить все так, как есть, потому что это мое личное дело. Я занимаю должности в домах моды, работаю на стороне. Закон сегодняшней экономики подразумевает, что оборот должен всегда расти. И я вовсе не против этого. Было бы прекрасно, если бы мы стали больше. Но сперва необходимо найти способ, с помощью которого нам удалось бы при этом остаться самими собой».
Из-за размера собственного бренда Симонсу приходится брать на себя роль креативного директора в других компаниях, чтобы, как он сам говорит по секрету, поддерживать собственный бизнес на плаву и оставлять свободу для самовыражения. Ходят слухи, что его следующим местом работы может стать Calvin Klein. Расположенный в Нью-Йорке CK поначалу кажется странным вариантом для Симонса, который до недавнего времени был сильно привязан к Европе. Но, с другой стороны, если он и возьмется за работу на какой-то крупный бренд, то наверняка она будет кардинально отличаться от всех его предыдущих должностей. «Мне необходимо было сделать вызов самому себе, — говорит Симонс о своем переходе в Dior. — Jil — это нишевой бренд. И я не думаю, что работа на еще один нишевый бренд стала бы для меня вызовом. Дело не только в стиле и эстетике, а в том, какое место дом занимает в мире моды, как люди смотрят на него и как они его критикуют… и как бренд коммуницирует с огромным количеством таких разных женщин». Учитывая то, как сильно Симонс разочарован мужской модой, вполне можно рассчитывать, что он снова возьмется за женскую линию одежды. «Я смотрю на гардероб. Элегантный и красивый, иногда современный. Красиво исполненный. Но удивляет ли он меня? Если честно, нет. В нашем активно эволюционирующем обществе попытка достичь идеального исполнения не кажется мне таким уж большим вызовом, — он делает паузу. — Мне просто интересно, почему мужская мода не может ломать границы и брать на себя ответственность за это. Чтобы мужчины могли проявлять себя так, как проявляют себя женщины».
Симонс постоянно задает вопросы. Он задает вопросы во время разговора так же, как он задает их с помощью своей одежды. Медленно, методично, зачастую циклично. Почему это выглядит именно так? Может ли это выглядеть по-другому? Должно ли это выглядеть по-другому? Попытаемся ли мы это сделать? Тихие, простые замечания, повторяющиеся снова и снова. Симонс кажется слегка уставшим, задавая мне эти вопросы. Возможно, он устал повышать планку, провоцировать и делать великолепную мужскую одежду, пока все остальные плывут по течению.
Но я все же надеюсь, что он не устал. Потому что в мире, переполненном безумным количеством вещей, Раф Симонс делает что-то, что имеет значение. Он заставляет тебя смотреть на мир и, что самое важное, на себя свежим взглядом.
