Книжный отчёт
Катушка синих ниток/ Энн Тайлер
Эта книга терпеливо ждала своей очереди более года. И открыть я её решила почему-то сразу после прочтения Поправок Франзена, о которых рассказала в предыдущем посте. В итоге я не могла избавиться от мысли, что смотрю второй сезон сериала, правда, созданного другим режиссёром. Оба эти романа повествуют о жизни американской семьи среднего класса и скелетах в их шкафах. Если вы хотите глубины и психологии, то вам к Франзену, если вы тяготеете к мягкой прозе, то вас ждёт Энн Тайлер.
Если роман Франзена я сравнивала с пребыванием в операционной под яркими лампами, где писатель — это хирург в маске, то Катушка синих ниток похожа на времяпрепровождение в гостях у милейшей тётушки.
Радушная американка Энн Тайлер приглашает нас в свой пригород (для визуализации подойдет Wisteria Lane из Отчаянных домохозяек), распахивает двери своего дома, усаживает за стол в гостиной, приносит вам кофе в массивной кружке, ставит тарелку с только что испечёнными cookies и начинает свой увлекательный рассказ про три поколения семьи Уитшенков.
Время за этой историей пролетает незаметно. Под конец даже думаешь, что знаешь их лица. Но уже вторая чашка кофе выпита, целых 3 печенюхи съедены, пора и честь знать. Благодарю Эн Тайлер за уют и увлекательный рассказ. Нас ждут великие дела!
Не в оправдание себе замечу, что в последние годы я с увлечением читаю современную литературу. Совершенно не приемлю мантру — если читать, то только классику. Произведения великих мастеров слова из прошлого как отчий дом для меня: они меня воспитали, указали, что такое хорошо и что такое плохо, научили мечтать и верить. Они же открыли мне дверь в другой мир — в настоящее. Сейчас я в нём и мне очень интересно читать о том, что меня окружает. Но я не блудная дочь, мне отрадно возвращаться к седым старикам. Они, как вековые дубы, такие постоянные в своих нравоучениях. Сидишь под их листвой и понимаешь, что у великого и важного нет категорий времени.
Воскресение/ Л.Н. Толстой
Одно из наблюдений, которое перетекает в сравнение — чтение классики и чтение современной литературы требует от нас переключения скоростей. Мне кажется, что увлекательность современной прозы достигается отчасти за счёт того, что написана она рукой человека, который живёт в мире под названием экспресс, то есть в нашей с вами реальности. Доступные нам гаджеты не только быстрее приближают нас к цели, но и ускоряют наше мышление, наш язык. А эти две самые загадочные субстанции связаны друг с другом невидимыми нитями. И что мы имеем в итоге?! В итоге очень часто мы проявляем бóльший интерес к современной литературе. Она читается быстро, потому что написана в динамике 21 века. Толстой думал, мыслил и писал медленнее. И орудия его труда призывали к неспешности.
Сравните лист бумаги и перьевую ручку с экраном ноутбука и клавиатурой. Ещё до того, как перо коснётся бумаги, оно должно аккуратно погрузиться в чернильницу и выйти из неё с тем количеством чернил, которое бы не образовало кляксы. Предложения получаются тягучими, созерцательными и философскими.
Описывая предыдущую книгу, я апеллировала к сериалам, кофе и печенью. К Толстому такие банальности неприложимы. Классики провоцируют нас стремиться ввысь, к чему-то вечному и духовному. Если вы простите мне не столь лирическое отступление, то я вплету в данный контекст знаменитую пирамиду иерархий человеческих потребностей, которую в 1940-х годах в США придумал Абрахам Маслоу (Abraham Maslow) для лучшего понимания мотивации людей и разработки управленческих техник в бизнесе (кстати, успешно используется и по сей день).
Поскольку разговор о чтении, то главными уровнями я считаю самый первый (базовый) и самый последний (пиковый). Конечно, это моя вольная интерпретация и, следовательно, субъективная. Что нами мотивирует при выборе книги? Базовые потребности, похожие на еду, сон, крышу над головой, секс, или возвышенные потребности, связанные с самореализацией (раскрытием собственного потенциала и самых благородных порывов, поиском личностного роста)? На мой взгляд, к классике мы обращаемся именно из-за последнего. Снимая с полки книгу Достоевского, Тургенева, Толстого, Чехова, мы думаем не о пище органической, а о пище духовной. Со мной, по крайней мере, происходит так. Для удовлетворения базовых потребностей кому-то подойдёт книжонка Донцовой или журнал 7 дней. И если очень сильно огрублять, то в категорию базовых нужд для меня также попадает современная проза. Например, The Girl on the Train, Big Little Lies, The Goldfinch я прочла на пляже, потому что у воды, под солнцем моя голова находится в состоянии интеллектуального детокса, то есть видеть перед собой буквы — разрешается, видеть перед собой высокопарные морально-нравственные рассуждения — запрещается. Кстати, к этой пирамиде последователи Маслоу предложили разные расширяющие дополнения. Наиболее устоявшиеся: когнитивные нужды (знание) и эстетические (поиск красоты и баланса). А теперь вопрос: что есть классическая литература, как не лучший источник знания и красоты?
На этом не лирическое отступление заканчивается, начинаются размышления о содержании Воскресения.
Косвенное знакомство с этим важным произведением произошло более 3 лет назад, когда я слушала лекцию Дмитрия Быкова про роман в лектории «Прямая Речь». Но созрела к его прочтению я буквально в этом месяце.
Сразу оговорюсь, что, вопреки ореолу сложного романа, данная книга читается легко. Толстой в ней предельно чёток и методичен. Ощущается совершенно другой стиль. Порой даже кажется, что герои романа служат лишь декором, прикрывающим главный замысел автора — обличать несправедливость и фальшь. Мы, русские, часто любим классику именно за то, что она звучит своевременно в любую эпоху. Как верно заметил Д. Быков, если бы Толстой высказывался так сейчас, то его бы осудили за экстремизм.
Ну а в конце 19 — начале 20 веков роман зажёг фитиль революционной трактовки Толстого. Тот, кто претендовал на звание «живее всех живых» неслучайно спекулировал на том, что великий писатель — «зеркало русской революции». И тут спохватываешься: не это ли страшно в лидерах, духовных ли, политических ли? — своей опиумной риторикой они очень часто подменяют понятия.
Так называемая революционность Толстого вызывает у меня умиление. Получается, что всякий, способный здраво оценивать окружающую действительность, должен носить это дерзкое звание революционера. Я конечно понимаю, что меня с Лениным разделяет многое, но язык-то у нас общий. В лексиконе русского языка есть слово здравомыслящий. Толстой (или Нехлюдов в романе) в своей оценке положения крестьянства, ссыльных и судопроизводства выступает как раз очень здравомыслящим человеком, более того, очень смелым. При чтении некоторых рассуждений, так сильно отличающих Воскресение от Войны и Мира и Анны Карениной, я буквально чувствовала исходящие от страниц разряды электрического тока. Можно лишь подозревать, какие эмоциональные иголочки покалывали читающих это современников Толстого.
Но здравомыслящим в вопросах религии назвать Толстого я не могу. И знаете, что вызывает во мне очень сильное недоумение — как такой крупный мыслитель мог попасть в капкан ложных умозаключений? Я как человек верующий и посещающий церковь могу при этом очень эмоционально жаловаться на то, что мне кажется неуместным в церкви. И как раз на уровне эмоций я хорошо понимаю Толстого в его обличительных пассажах. Но где Толстого заносит очень сильно, так это в интерпретации фактов из Священного Писания. В первой части романа есть эмоционально-заряженный отрывок — “скандальная” рефлексия Толстого на тему полного несоответствия происходящего в церкви во время службы тому, что проповедовал Христос. И в этом месте Толстой раскидывает ложные сети, в которые легко попасть, если не помнить Евангелия.
Толстой:
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно все то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине…
Не буду приводить слова из Евангелия, чтобы не превращать данный пост в религиозный трактат, но замечу, что Толстой сильно перевирает оригинал. Не мне судить — плохо это или хорошо. Мне заметно лишь то, что Толстой заблудился в своих попытках рационализировать веру и христианские догматы.
Понимаю, что столь пространными рассуждениями я исчерпала лимит дозволенного и удобоваримого формата, а ведь по замыслу в обзоре должна была быть ещё одна книга. Но мне совершенно не хочется перенапрягать читателя и ставить любую другую книгу современного автора в тень произведения Л.Н. Толстого.
