Размышления о кино, Париже и “Колетт”

Перед тем, как вы прочитаете моё мнение о фильме «Колетт», я хочу предупредить вас о своём невежестве. Фамилию этой писательницы я впервые узнала 5–6 лет назад, когда посмотрела фильм «Chéri», снятый по одноименному роману француженки с красавицей Мишель Пфайффер и не менее достойным титула красавца Рупертом Френдом в главных ролях. Благодаря открывающим картину титрам на меня снизошло прозрение: Колетт — это не только концептуальный магазин на Сент-Оноре в Париже, закрытие которого в прошлом году оплакивала вся мировая глянцево-модная рать. Колетт — это женщина, из-под пера которой в начале 20-го века вышел роман, увлекательно и мелодраматично повествующий о жизни куртизанок на пенсии.

Режиссёр Стивен Фрирз в свойственной ему манере сочными красками заполнять контуры ушедших эпох и композитор Александр Деспла с его утончённо-драматичной музыкой создали будуарный портрет Парижа, запечатлённого в один из своих самых изысканных и артистичных возрастов — belle époque.

Если обратить внимание на фильмы, снятые в Париже, то первой из возможных классификаций, приходящих на ум, будет — снятые американцами vs. снятые европейцами. Для первой категории Париж становится изысканной, жаккардовой скатертью, соперничающей за внимание с фарфоровыми тарелками и их содержимым. Для второй Париж — это стол, неважно какой, дубовый или стеклянный, дорогой или дешёвый, просто это тот важный атрибут, без которого не случится ни ужина, ни обеда.

Американские режиссёры любят обращаться не к сегодняшнему Парижу, а к той эпохе, когда летописцами были Ги де Мопассан, Эмиль Золя, Марсель Пруст, Эдгар Дега, Анри де Тулуз-Лотрек, Пьер Огюст Ренуар и другие. Это время при всём своём бесстыдстве могло повернуться к писателю и художнику той стороной, на которую мы смотрим как на античную статую и видим не постыдное, а красивое. Париж начала 20-го века удобен для кинематографистов своей пластичностью, порочностью, буйством и праздничностью.

Режиссёры-европейцы видят Париж иначе. Признаюсь, что их подход мне нравится больше, поскольку они не пытаются продать поиски утраченного Парижа. Они видят этот город, как естественное психологическое продолжение героев, как их личный микрокосмос. Поэтому меня гипнотизирует серо-голубой Париж Кисьлёвского в «Три цвета: синий», этот Париж — как тень героини Жюльет Бинош, идущая за ней под несравненную музыку Збигнева Прайснера.

Париж Бертолуччи тревожный, острый как лезвие, вносящий смуту в душу.

Однако после моей поездки в столицу Франции двухнедельной давности я бы не рискнула пересмотреть «Последнее танго в Париже». Эта картина только бы усугубила «парижский синдром», который неожиданно обрушился на меня. Выход на экраны «Колетт» я восприняла как один из возможных способов обмануть себя и посмотреть на старый Париж, в котором взмах пуховки пудры Caron мог избавить от плохих мыслей.

Ещё лет 5 назад, если бы мне предложили сходить на фильм с Кирой Найтли, я бы скорчила оскалившуюся гримасу, как бы копируя фирменную улыбку актрисы, и сказала бы в лучшей английской традиции — не моя чашечка чая. Однако наши вкусы к нашему собственному удивлению меняются — я, конечно, никогда не выпью чай с молоком, но после «Анны Карениной» и «Опасного метода» я не откажусь от фильмов с Найтли. Я готова закрывать глаза на её странную мимику, которая делает многие её роли практически идентичными, ради того, чтобы насладиться её умением выглядеть органично в костюмах давно минувших дней.

Режиссёр и сценарист фильма Уош Уэстморленд («Всё ещё Элис») за основную фабулу фильма берёт только тот отрезок жизненного пути Сидони-Габриэль Колетт, на который приходится её замужество и зарождение писательского таланта, использованного её мужем в корыстных целях.

Первые сцены «Колетт» — словно кинематографическая реминисценция на открывающие кадры «Гордости и предубеждения» Джо Райта. Английские сельские просторы заменены на провинциальную пастораль Франции, Элизабет Беннет меняет свою идентичность, прописанную для неё Джейн Остин, на идентичность Габриэль Колетт, а в остальном различий нет:

Давно ее воображенье,

Сгорая негой и тоской,

Алкало пищи роковой;

Пока их дочь «ждала кого-нибудь», родители терзались сомнениями — кому же нужна наша Бесприданница?!

И дождалась… Открылись очи;

Она сказала: это он!

Версию мистера Дарси на французский манер исполняет Доминик Уэст, актёр, которого я узнала благодаря сериалу «The Affair». К последним сезонам его походка и странная манера пережёвывать еду своим большим ртом меня стала раздражать так, как раздражали Каренину оттопыренные уши её мужа. Но не беда, в конце концов он — герой не моего романа, так что остаётся лишь добавить:

Габриэль, милая Габриэль!

С тобой теперь я слезы лью;

Ты в руки модного тирана

Уж отдала судьбу свою.

Анри Готье-Виллар вполне вписывался в пушкинский типаж «модного тирана». Если быть точнее, то известного во всём Париже издателя и журналиста было бы правильнее назвать шарлатаном и рабовладельцем. Он заставлял молодых писателей приносить ему свои статьи и романы, которые он впоследствии печатал под псевдонимом «Willy». Этим грехи Готье-Виллара не ограничивались. Женитьба на Колетт не смогла урезонить его похотливую прыть — он продолжил скакать по кушеткам модных в ту пору домов терпимости. По сути, он был ярким представителем того поколения, которое обличал Золя в романе «Нана».

Колетт, которая была моложе своего избранника на 14 лет, сначала приняла неверность мужа близко к сердцу, взращённому на грёзах и романтизированном свежем воздухе родной деревни. Однако со временем она «опарижилась», приняла любвеобильность мужа как искажённое noblesse oblige и даже нашла в сознательной слепоте выгоды для своей личной жизни. «Вилли» не ставил запреты на круг знакомств своей жены. Его деспотизм не был конвенциальным. Он не держал Габриэль под лавкой, он держал её под пером. В какой-то момент Готье-Виллар обнаружил в своей жене способность рассказывать любопытные истории из своего детства. Он попросил её перенести их на бумагу. Вышло недурно. Настолько недурно, что Готье-Виллар поставил на них свою подпись и стремглав помчался к издателю. Так, на книжных прилавках появилась первая из пятитомного цикла книга «Клодина в школе». Успех был ошеломительный. Героиня-школьница была первым подростком нового времени. На неё устремились все взгляды. Она была остроумна в суждениях, открыта к приключениям, она интересовалась превращением в женщину, у неё были страхи и подозрения, которыми она делилась со своими читателями. Вилли называл героиню «таитянкой до пришествия миссионеров». Фантазия у него была — будь здоров, правда хватало её только для скабрёзных шуток.

Началась череда коммерческой лихорадки. Девушки копировали стиль Клодины, одевались в чёрное гимназическое платье с белым воротником, чем заметно будоражили сознание мужчин всех возрастов. На прилавках с бешеной скоростью появлялась продукция под названием «Claudine»: пудра, чулки, духи, сигареты, леденцы и прочее.

Успех переливался через край, литературный рабовладелец Готье-Виллар купался в брызгах шампанского и подстёгивал свою послушную жену писать новые истории о взрослеющей Клодин. Зная о её тоске по природе и тишине сельской местности, он предусмотрительно расщедрился и купил для неё дом подальше от Парижа.

Фильм «Колетт» неплохо фиксирует эти вехи творческого пути будущей самостоятельной писательницы. Габриэль с радостью осматривает новый дом, но зритель сразу понимает, что это совсем не та «своя комната», о важности которой для женщины писала Вирджиния Вулф. Вилли невыгодно держать свою жену при себе в Париже. Запрятав Габриэль подальше, можно будет спокойнее предаваться радостям любви с другими женщинами и не бояться, что всплывёт наружу настоящее имя автора, создавшего Клодину.

Однако Габриэль при своей покладистости обладала теми качествами, которые не позволили превратить её в пишущего раба. Да, время от времени она выполняла заказ своего мужа, но она также заводила новые любовные знакомства как с мужчинами, так и женщинами.

В фильме «Колетт» много эпизодов, когда героиня Киры Найтли в исступлении закусывает губу и томно закатывает глаза от восторга, источники которого прячутся у неё где-то в области подола. Роль одного такого источника исполняет рыжая обольстительница Элеанор Томлисон, похожая на натурщицу для импрессионистов.

Её персонаж — беспечная, богатая, молодая американка Джорджи Рауль-Дюваль, отдыхающая от старости своего достопочтенного и обеспеченного мужа в вихре и разврате парижского света. Казалось бы, сцены водевильного характера, в которых раскрываются пикантности взаимоотношений героини Томлисон с Вилли и Колетт должны были бы внести в фильм долю игривости и остроты. Однако создатели фильма, по-видимому, — тайные слуги Скуки и Монотонности. Надо сильно постараться, чтобы бурные страницы жизни самой раскрепощённой французской писательницы заставляли украдкой посматривать на часы.

В роли второго источника плотских утех Дениз Гаф, глядя на которую я всё время думала, что это омолодившаяся Эллен ДеДженерес.

Она исполняет скандального персонажа парижского бомонда, маркизу Бельбёф или Мисси. Жизнь этой женщины в мужском обличье заслуживает отдельного фильма. Её отец, герцог де Морни, по женской линии был внуком Жозефины Богарне, а по мужской — внуком Талейрана. Её мать — княжна Софья Трубецкая. Ключ к пониманию скандальных для того времени наклонностей Мисси можно найти в её детстве. Граф де Морни умер, когда девочке ещё не исполнилось 2 года. Она была младшей из четверых детей и, по её воспоминаниям, нелюбимой у матери. Княжна Трубецкая высмеивала некрасивость своей дочери, заставляла носить старую одежду и худую обувь, а вместо завтрака давала ей устрицы. После того, как девочка переболела сальмонеллёзом, в ней навсегда поселился страх к собственной матери. Когда Мисси исполнилось 18 лет, её выдали замуж за аристократа Жака Годара, маркиза Бельбёф. Уже тогда у молодой женщины обнаружилась любовь к мужскому костюму, который она надевала во время верховой езды. Она старалась избегать близости с мужем. Спустя 4 года они развелись. При этом Мисси решила оставить титул и фамилию, доставшиеся ей от мужа. Маркизу потом приходилось терпеть стыд и унижение из-за пятна позора, которое бросала бывшая жена, оказавшаяся лесбиянкой и трансвеститом, на его имя. Мисси тем временем заказывала костюмы и сорочки у лучших портных Лондона и Парижа, носила изысканные бриджи для верховой езды и сапоги из мягкой кожи. Своими галантными манерами и выверенным стилем Мисси прельщала представительниц своего биологического пола самых разных сословий. Не раз ей приходилось убегать от разъярённых знатных мужей.

Отношения Колетт с Мисси длились около 4 лет. За это время Габриэль профессионально занялась пантомимой, создала со своим учителем несколько представлений, одним из которых стало скандальное шоу в Мулен-Руж, ездила по всей Франции с гастролями, сняла с себя ярмо писательского рабства и развелась с Вилли.

Концовка фильма «Колетт» не подводит черты под жизнью писательницы, напротив, открывает новую страницу её биографии. Габриэль стоит на пороге самостоятельного творчества, первой ласточкой которого станет произведение «Бродяга» (1910), написанное во время гастрольных турне, в промежутках между её выступлениями и вобравшее в себя опыт Колетт как мима и танцовщицы. Писательница проживёт долгую жизнь, ещё не раз выйдет замуж, родит ребёнка. За пикантные подробности и порочность героев её романы попадут в список запрещённой Ватиканом литературы. А в 1948 году она будет номинирована на Нобелевскую премию.

К сожалению, фильм «Колетт» даёт нам слишком обрывистое представление о личности этой незаурядной женщины, которая во многом опережала своё время. Картина являет собой тот случай, когда посредственный сценарий пытаются вытянуть актёры, художники по костюмам и композиторы. Что до исполнительницы главной роли, то не могу не отвесить одну щедрую ложку дёгтя в адрес её пластики. В своих пантомимных экзерсисах она выглядит тяжеловесно и неуклюже. Хотя, с другой стороны, откуда мне знать — а какой была настоящая Колетт на сцене. Так что за вычетом этой моей придирки, Кира Найтли достойно справилась с ролью.

Уже после просмотра я прочитала фразу Колетт о том, что «смерть никогда не должна становиться достоянием общественности». В этом смысле создатели фильма не нарушили завета писательницы. До заключительных титров звучат её слова: «У меня была прекрасная жизнь. И мне лишь жаль, что я не поняла этого раньше». Как зрителю мне хотелось бы продолжить: А мне лишь жаль, что от прекрасного нам показали так мало.