Консервативная сова и либертарианский глобус
Философия либертарианства базируется на принципе самопринадлежности, сформулированном Джоном Локком: “… каждый человек обладает некоторой собственностью, заключающейся в его собственной личности, на которую никто, кроме него самого, не имеет никаких прав”. Человек может соединять свой труд с объектами природы и, тем самым, получать собственность (гомстед). Очевидно, что из этого можно вывести возможность частных границ (собственник ограничивает вход на свою собственность), но никак не государственных. Поэтому подавляющее большинство либертарианцев ныне являются сторонниками свободы миграции и открытых границ. Это столь же естественно как выступать за свободу торговли.
Часть первая: как натянуть консервативную сову на либертарианский глобус, или почему без государства не будет частных границ
Однако Ханс-Херманн Хоппе (представитель консервативного палеолибертарианства) предпринял интересную попытку обосновать обратную позицию. На первый взгляд его аргументы могут показаться убедительными (я сам на них пару раз ссылался), однако при ближайшем рассмотрении оказываются неверны. Логика его проста: представим себе анархо-капиталистический мир в вакууме, где абсолютно все является чьей-то частной собственностью. В таком мире никто не сможет заставить собственника пустить кого-либо на свою территорию, но также и не сможет запретить ему этого запретить. Следовательно, политика современных государств, если она ограничивает миграцию, является насилием — вдруг в вашей стране найдет собственник, который искренне хочет видеть задержанного на границе мигранта? Но верно и обратное — принудительно открытые границы являются насилием. Современные государства, как правило, запрещают “частную дискриминацию”. И, если уж мигранта пропустили через границу, гулять он сможет и там, где ему совсем не рады (например, зайти в ресторан или магазин, куда собственник не хотел бы его пускать, но теперь обязан).
Но какой практический вывод должен следовать из этой констатации? Очевидно, что единственными логичными выводами здесь могут быть требования о легализации частной дискриминации и сокращении “публичных пространств”. Но нет, на основании того, что не все собственники могут быть рады видеть мигрантов, Хоппе выводит возможность государственного ограничения и контроля. Хотя с либертарианской точки зрения — это попросту предложение вылечить одну несправедливость другой. За это отсутствие логики Хоппе раскритиковали его же товарищи из института Мизеса, указав на то, что с тем же успехом можно запрещать и свободу торговли: ведь далеко не все собственники могут быть довольны тем, что по общим дорогам циркулируют определенные товары. Более того, запрещать в публичных пространствах на этом основании можно вообще все, что угодно: одним собственникам не нравятся гей-парады, другим христианские праздники, третьим что-то еще. Кроме этого, государственные границы доставляют хлопоты не только приезжим, но и самим жителям страны — им ведь тоже приходится их преодолевать на въезде и выезде.
Более того, даже если добьемся права на частную дискриминацию — в свободном обществе “частные границы” едва ли будут устойчивы. Представим себе некое сообщество, которое решило огородиться. Это могут быть религиозные фанатики не желающие видеть вокруг иноверцев, белые супремасисты строящие утопию без “расово неполноценных”, ЛГБТ-коммьюнити “без натуралов и цисгендеров” и т.д. Такие люди могут объединиться и договориться о том, что собственность в поселке нельзя продавать каким-то категориям людей. Нарушение такого договора будет чревато санкциями — нарушитель должен будет выплатить компенсацию другим участникам. И здесь можно представить себе ситуацию, в которой появится покупатель из числа “запрещенных”, готовый предложить за собственность в поселке сумму настолько крупную, что она покроет неустойку, а продавец в любом случае останется в плюсе. К примеру, черный миллионер смеху ради решит донимать своим присутствием общину белых супремасистов, богатый христианский проповедник захочет проповедовать отказ от греха в общине ЛГБТ. Более вероятный сценарий: крупной корпорации окажется выгодно построить нечто на территории занятой закрытой общиной, и она начнет выкупать собственность, пускай и по цене сильно выше рыночной. В любой закрытой общине, наверняка, найдется “слабое звено”, которое согласится на заманчивое предложение. И стоит найтись одному, как “закрытость” и “частные границы” пойдут прахом. Причем произойдет это безо всякого насилия, сугубо через добровольные сделки. Это естественное свойство рынка — он разрушает “частные границы” эффективнее, чем любое государство. Единственное, что тут может сделать люди, которые хотят продолжать жить “закрыто” — это переехать или выкупить ту же собственность по цене еще большей, чем предлагает “посторонний”. И это вполне справедливо, ведь очевидно, что “закрытость” и возможность не видеть вокруг неприятных лиц неприятных вам людей — это никакое не право, а привилегия.
Либертарианское право охраняет только неприкосновенность личности и собственности, а уж за “образ жизни” и “закрытость” вам придется платить.
Что именно рынок разрушает привычный уклад жизни и открывает прежде закрытые социальные границы, несложно заметить на практике: за последние пару веков именно свободная рыночная экономика, добровольное перемещение людей и товаров по всему миру разрушила кучу закрытых “традиционных обществ”. Люди чьи родители еще недавно ходили в мешках и шароварах, теперь гуляют в джинсах и с айфонами, плевать хотели на сохранение образа жизни отцов и дедов — именно в результате того, что к ним пришел свободный рынок. А вот общества, которые сохранили “традиции”, “образ жизни” и “закрытость” — в основном это всяческие мусульманские и азиатские страны — сделали это как раз при помощи государственного насилия.
Как можно избежать этого естественного рыночного разрушения частных границ? Например, собственники могут договориться о том, что продавать собственность чужакам нельзя в принципе, а всякий вознамерился сделать такую подлость — вываливается в дегте и перьях и изгоняется из общины на веки вечные. Но несложно заметить, что собственник в такой ситуации перестает быть собственником — он полностью отдает свою собственность в распоряжение общины (на практике распоряжаться, конечно, будет узкий круг людей, говорящий “от имени общины”). Как иначе назвать ситуацию, когда собственника могут лишить собственности на основании того, что он “неправильно ею распоряжается”? Даже не оштрафовать, а лишить. Здесь собственник уже не собственник, а канарейка на птичьих правах. Такая ситуация называется “социализм” — “все вокруг колхозное все вокруг мое”. В рамках примитивного социализма живут те же американские амиши и прочие общины, которым удается эффективно поддерживать закрытость.
Разумеется, в рамках либертарианского права ничего не мешает создавать коммуналки, строить хоть обычный, хоть религиозный коммунизм. Но едва ли такие отношения будут пользоваться большой популярностью. Тем более, что социалистическому хозяйству обычно сопутствуют бедность и запустение.
Таким образом, в рамках настоящего безгосударственного общества, основанного на добровольных отношениях и “свободе ассоциаций”, никаких устойчивых частных границ не будет. Рынок будет неизбежно их разрушать. Островками настоящей закрытости будут только очень богатые собственники, способные бесконечно платить за свои причуды, либо те, кто согласился жить при социализме, передвигаться на гужевых повозках и кушать одну перловку. “Закрытость” и “сохранение образа жизни” — это идеи фикс консерватизма, но не либертарианства, которое, как известно, весьма нейтрально в отношении “образа жизни” и прочей культурной повестки. Попытки представить консервативное общество, наполненное “частными границами”, на базе либертарианства — это просто попытка натянуть сову на глобус со стороны консерваторов вроде Хоппе, стремящихся подогнать либертарианство под свои консервативные хотелки. Но в действительности рынок так не работает. И для поддержания “закрытости”, “образа жизни” и прочих консервативных идеалов приходится обращаться к старому доброму насилию. И в этом свете понятно, почему в своем тексте Хоппе от описания анархо-капитализма быстро переходит к разговору о том, что нужно сделать с государственной властью, чтобы все стало “правильно”.
Часть вторая: как вернуться в средневековье, или почему локальная власть ничем не лучше глобальной
Способ, которым Хоппе предлагает решать проблему миграции здесь и сейчас — децентрализация. Дескать, нужно лишить полномочий это ужасное центральное правительство, наделить максимальными полномочиями малые региональные центры. Они-то пускай и решают кого пускать. Однако Хоппе при этом не может ответить на главный вопрос: а в каком собственно масштабе власть перестает быть насилием? Почему федеральная власть США является насилием, но не власть отдельных штатов, размерами не уступающих иным европейским странам? Почему президент страны является источником принуждения, а мэр маленького городка не является? Хоппе просто делает утверждение: когда за собственника решает бюрократ в Вашингтоне — это кровавый этатизм, а когда за того же собственника решает шериф ближайшего захолустья — это проявление добровольности и “свободы ассоциаций”.
Компенсировать отсутствие внятного ответа на этот вопрос, а заодно и обосновать преимущество захолустного шерифа над вашингтонским бюрократом, Хоппе пытается утилитаризмом. Во второй части текста он рассуждает о том, как здорово жилось в средние века и как плохо — при современных демократиях. Дескать, монархи в средние века рассматривали территорию, как свою собственность, а потому горизонт планирования у них был широк. Другое дело современные демократические правители — им бы выборы выиграть, а после них хоть потоп. Поэтому монархи хотели, чтобы их подданные были продуктивны, а демократические страны массово завозят мигрантов — чтобы голосовали за популистов. Однако экономист Мансур Олсон писал ровно противоположное — монархи могли извлекать из общества максимум ресурсов т.к. их власть не имела альтернативы, а их горизонт планирования был “слишком человеческим” — редкий правитель вел себя разумно на протяжении всей жизни. Чаще наоборот — целые страны летели в тартарары по причине самодурства монархов. Тогда как в демократических странах элиты вынуждены публично соперничать, а потому налоговая ставка там ниже, объемы общественных благ выше — оставляют в качестве “подкупа”. И ведь достаточно просто сравнить уровень жизни демократий и автократий, чтобы понять — прав именно Олсон, а не Хоппе. Эпоха стремительного европейского обогащения началась три века назад — с рождением национальных демократий.
Другой (хотя на самом деле схожий) аргумент Хоппе в пользу децентрализации заключается в том, что юрисдикции вынуждены соперничать между собой, а потому делегировать своим подданным больше свобод — ведь только так можно выдержать экономическую и военную гонку с соседями. Маленькие юрисдикции также не располагают всеми необходимыми ресурсами, а потому вынуждены торговать. Следовательно, средневековая Европа в виде лоскутного одеяла должна быть лучше и свободнее, чем несколько современных централизованных государств. Так ли это? Ну, разумеется, нет. Социолог Чарльз Тилли в статье “Война и строительство государства как организованная преступность” обратил внимание на интересную особенность “рынка насилия”, которая отличает его от любого другого рынка: конкуренция там повышает расходы, вместо того, чтобы снижать. Если производством услуг занимаются две коммерческие фирмы, то соперничество принудит их к тому, чтобы делать услуги более качественными и дешевыми. Но в случае двух конкурирующих государственных бандитов все будет иначе. Во-первых, они будут опасаться друг друга, а следовательно — расширять военный бюджет. Во-вторых, будут использовать друг друга в качестве пугала, оправдания повышения налогового бремени — дескать, не заплатите мне, то вас захватит сосед и вообще уведет в рабство.
Конкуренция между государственными бандитами ничуть не снижает уровня давления на людей — напротив, только еще более его усиливает.
Все это объясняет, почему в европейских государствах до периода централизации жизнь была крайне неприглядной. Пространство поделенное на множество малых юрисдикций с собственными границами попросту не оставляло никакой свободы. Если смотреть на это с чисто экономической точки зрения — на каждом повороте стояла “частная таможня”, что взвинчивало транзакционные издержки всякой торговли до заоблачных высот. Да свободной торговли как таковой не существовало — торговать могли лишь те, кто имел привилегию от властей (часто монопольную). В городах также цвели цеховые монополии — невозможно свободно открыть бизнес, чтобы конкурировать с монополистами. Поэтому в экономическом плане жизнь была сплошным дефицитом, да и во всех других смыслах тоже ужасна. Даже если отвлечься от прочих прелестей средневековья, вроде зависимости от общин и феодалов, переехать куда-то было нереально — еще в Париже 18-го века требовались документы для того, чтобы попасть в другую часть города. Европа до централизации — пространство бесконечных КПП, застав, таможен и тому подобного. В том числе поэтому подавляющее большинство людей жило и умирало там, где родилось. Ведь было некуда бежать — просто потому, что вас никуда не пустят.
Средние века — не только время вездесущих территориальных границ. Границы были повсюду — между социальными стратами, организациями и т.д. Мир средневековье делился на закрытые артели, гильдии, цеха, куда в большинстве случае невозможно было попасть со стороны. Соответственно, распоряжаться собственностью можно было лишь в рамках этой узкой группы (нельзя было продать или сдать человеку со стороны). Что делало собственника средневековья с современной точки зрения скорее дольщиком коммуналки, чем собственником. Собственность в современном смысле появилась вместе с возможностью владеть землей и капиталом независимо от того, к какой малой группе вы принадлежите. Похоже, что такая система псевдособственности, привязанная к закрытой малой группе — и есть то, что Хоппе подразумевает под “свободой ассоциаций”.
Таким образом, под видом “свободы ассоциаций” Хоппе попросту пытается протолкнуть идею власти — власти локальной, власти малой группы на индивидом (точнее “уполномоченных представителей” этой группы). И Хоппе все правильно понимает — только так можно поддерживать идеальный консервативный мир, поделенный на кучу закрытых общин, свято блюдущих свой “образ жизни”. Но, что здесь неправильно — так то, будто такой мир имеет отношение к свободе.
