Клеймо на мозге (2006) Гая Мэддина
Постироническая история взросления в двенадцати главах, снах, воспоминаниях
Гай Мэддин (Эрик Стеффен Маас) возвращается на маяк, где прошло его детство, чтобы исполнить последнюю волю покойной матушки: покрасить все стены в здании двумя слоями краски. Осматривая знакомые волны, пляжи, поля, коридоры и комнаты, а также хаотично размахивая кистью, Гай погружается в воспоминания. И вот он снова маленький (Салливан Браун), живет на маяке с сестрой, деспотичной матерью (Гретчен Крич) и безумным изобретателем-отцом, а также дюжиной сирот, за которыми семейство Мэддин присматривает. У сирот, возглавляемых бывалым мальчуганом по кличке Дикарь Том, есть свои дикие ритуалы, а также странные шрамы на затылке, которые обнаруживают родители кого-то из усыновленных детей. Тогда на маяк пребывает Венди (Кетрин Е. Шархон), детская-писательница и детектив, которая хочет разузнать правду. Дальше повествование начинает терять даже подобие стройности: Венди переодевается в паренька Ченса, и все в это верят; мать Гая неожиданно молодеет, а потом от злости снова стареет; отец умирает, но его воскрешают. Хаос памяти пульсирует и клубится, пока Гай Мэддин красит стены.
«Клеймо на мозге» — восьмой полнометражный фильм Гая Мэддина, сверхпроизводительного канадского режиссера, начавшего снимать еще в 80-е и отдающего предпочтение короткому метру (из 44 работ — три десятка вполне лаконичны). Впрочем, не это главная характерная черта Мэддина — автора гомерически смешных снов на серьезные темы и на языке (почти) немого кино. Если использовать неблагодарные аналогии, Гай Мэддин — это Дэвид Линч с абсурдистским чувством юмора, вылупившийся не из «Бульвара Сансет», а из «Путешествия на Луну», «Ящика Пандоры» Пабста или какого-то более диковинного артефакта зари кинематографа (в списке любимых фильмов канадца числятся, например, “Ведьмы” 1992 года).
Как и многие авторы, окруженные подобием культа, Мэддин обладает легко распознаваемым, самобытным и внушающим благоговение стилем, что, в целом, позволяло бы ему просто работать самим собой, но кинематограф канадца не исчерпывается издевательским фрейдистским сюжетом и интенсивным ворохом образов, сменяющихся с такой скоростью, что очень трудно не вспомнить о смерти. Ведь, в сущности, кино и есть вечное напоминание о конечности бытия — сначала оно кончалось через пятьдесят секунд, затем научилось тянуться дольше, а в век цифры стремится жить вечно, но все равно поток образов рано или поздно обрывается. Мэддин же с присущей ему иронией и не борется с неизбежным, в отличие от адептов медленного и “бесконечного” кино, вроде Лава Диаса (к слову, его новейшее “Время дьявола” неявно заимствует из “Самой печальной музыки на свете” Мэддина идею о том, что песня впитывает память). Его интересует воспроизведение человеческого сознания, со всеми его скачками, парадоксами, преувеличениями, маниями, фобиями и болезненными желаниями. “Клеймо на мозге” — это издевательский микс готической истории про безумного ученого, детской страшилки про ведьму (кто еще способен молодеть по щучьему велению?), детективная история, а также история взросления и ёрническая автобиография в духе “детство-отрочество-юность”, но с карманами, полными фиг.
“Клеймо” легко разъять психоаналитическими упрощениями про материнский гиперконтроль и загнанную в угол детскую сексуальность, но Мэддин не просто пропускает эти фрейдистские трактовки в свои сны, а сразу же над ними принимается издеваться. Если контроль, то почти на уровне мыслей; если Эдип комплекс, так уж с нелепым воскрешением. Жонглирование смыслами вообще одна из самых обаятельных черт канадского визионера: теоретически “Клеймо” можно по ошибке воспринять за чистую монету — многозначительную притчу или мрачную скандинавскую исповедь в духе Бергмана или Дрейера (режиссер периодически подмигивает двум глыбам-классикам). Однако мир Мэддина парадоксальным образом строится не на синтезе и попытке разработать систему единых законов, а на эклектике, самодостаточности элементов и хаосе.
По-настоящему эта черта режиссерского стиля достигла апогея в последние годы. В “Запретной комнате” Мэддин буквально показывает каскад сценок, которые произрастают друг из друга снами, воспоминаниями, тайными желаниями или байкой в байке. В “Зеленом тумане”, собранном из сотни сцен разных фильмов, сюжет вообще упразднен, как и собственный материал: остается лишь монтаж и эффект Кулешова — орфография и пунктуация автора, который вырезает буквы из попавшихся под руку журнала, как хитроумный вымогатель. Все это можно упрощенно обозвать “логикой сна” и добавить, что если кому-то снятся кошмары, то Мэддину почти всегда смешно. И его ночи, очевидно, прекраснее наших дней.
а что еще было в “фильмах на выходные”?
отчасти похожее: “Невинные” Клейтона,“Ангелы в экстазе” Вакамацу, “Дух улья” Эрисе, “Голова-ластик” Линча, “Танец реальности” Ходоровски
канал “Тинтина вечно заносит в склепы” (кино, комиксы, театр и снова кино)
