Насколько Демократической Была Римская Республика? Теория и практика архетипической демократии
В “Федералисте № 34” (или «Записки Федералиста») Александр Гамильтон, выступая за ратификацию Конституции Соединенных Штатов, утверждал, что Римская республика “достигла высочайшей высоты человеческого величия.” Римская республика, по крайней мере, её идеализированная версия, была явно моделью, на которую смотрели отцы-основатели, разрабатывая свою собственную демократическую конституцию. По большому счету, эта модель преуспела в установлении стабильной демократии. Американский успех и последующее глобальное распространение демократических режимов в двадцатом веке сделали триумф демократии с ее корнями в Древнем Риме убедительным повествованием. Однако возникает важный вопрос: насколько Демократической была Римская Республика?
Оценивая Конституцию Римской республики и то, как она применялась в теории и на практике, становится ясно, что Римская Республика, будучи конституционно вполне демократической, на практике была принципиально недемократическим обществом, в котором доминировала избранная каста богатых аристократов. Это можно увидеть как через структуру “демократических” институтов, так и через ведение войны и мира в Римской республике.
Чтобы правильно понять, насколько Демократической была Римская Республика, необходимо сначала понять, как древние ученые понимали демократию как политическую систему. Связный ответ можно найти в трудах греческого историка II века и Римского пленника Полибия. Согласно Полибию,
Демократия- это “там, где почитание богов, помощь родителей, уважение к старшим и повиновение законам являются традиционными и привычными…в таких общинах, если воля большинства преобладает, мы можем говорить о…правительстве как о демократии.”
Полибий также подробно описывает, как демократия возникает из других политических систем. Из состояния природы короли становятся правителями. Со временем царствование становится наследственным и тираническим и низвергается аристократическим заговором;
“но это незадолго до того, как [умы народа] пробудились…поэтому их падение было очень похоже на бедствие, которое постигло тиранов.”
следовательно,
” [народ] вынужден искать убежища в … демократии …они считают свою нынешнюю Конституцию благословением и считают равенство и свободу высшей ценностью.”
В своем описании Полибий дает критерии для оценки Римской республики как демократии.
Хотя основатели Америки смотрели на римлян в развитии своей демократии, Римская Республика, будучи конституционно вполне демократической, на практике была в основном недемократическим обществом, в котором доминировала избранная каста богатых аристократов.
Самое знаменитое обсуждение политической системы республики исходит от самого Полибия. По его мнению, сила и стабильность Рима проистекали из его смешанной Конституции “царствования”, “аристократии” и демократии. По словам Полибия, Римская Конституция
“ имела три элемента, каждый из которых обладал суверенной властью…регулируемой…со скрупулезным уважением к равенству и равновесию, что никто не мог сказать наверняка…была ли Конституция…аристократией, демократией или деспотизмом.”
Эта концепция римской политической системы сразу же говорит в нескольких отношениях. Самое важное, что это показывает, что древние авторы не понимали Римскую республику как демократию в том смысле, который можно было бы приписать современным Соединенным Штатам. Вместо этого Рим управлялся в соответствии со смешанной Конституцией, где демократия была важна, но также и только одна часть системы, которая могла работать только в том случае, если она оставалась под контролем короля и аристократии, в Сенате и консулах соответственно. Полибий считал, что эта смешанная система предотвратила цикл революционных переворотов и привела к
“союзу, достаточно прочному для всех чрезвычайных ситуаций, и Конституции, лучшей которой невозможно найти”
При этом Полибий, безусловно, определил демократические элементы в центре римской политической системы, которые заслуживают анализа. Для Полибия народные собрания и плебейские трибуны составляли демократический элемент Конституции Римской Республики. То, как и в какой степени эти элементы правительства взаимодействовали, показывает четкие и всеобъемлющие границы республики как демократии. Удивительно, но, учитывая его раннее внимание к конституционному равновесию, Полибий, кажется, утверждает, что демократический элемент был наиболее важной частью Римской Конституции:
После этого, естественно, хотелось бы спросить, какая часть остается народу в Конституции, когда Сенат имеет эти различные функции, особенно контроль над поступлениями и расходами казны; и когда консулы снова имеют абсолютную власть над деталями военной подготовки… Ибо народ-единственный источник чести и наказания, и только благодаря этим двум вещам держатся вместе династии, Конституции и, одним словом, человеческое общество.
Согласно Полибию, величайшие полномочия народа заключались в том, чтобы
“ давать должности…принимать или отменять законы; и, самое главное…обсуждать вопрос о мире или войне.” Кроме того, при обсуждении пределов консулов, Сената и народа баланс сил, кажется, решительным образом в пользу народа. Консулы ограничены в качестве выборной должности и зависят от народа в ратификации договоров. Равным образом, любой указ, принятый Сенатом, может быть отвергнут “плебейскими трибунами“, которые всегда обязаны выполнять указ народа и прежде всего считаться с его желаниями.”
Для сравнения, люди ограничены только сенаторским контролем за контрактами и положением в качестве судей и возможностью служить под консулами во время военной службы. Следовательно, Римская республика, по крайней мере конституционно, представляется вполне демократической. Однако, хотя риторика Полибия, безусловно, сильна, она гораздо менее убедительна, когда “демократические институты” республики рассматриваются на практике.
Наиболее важными демократическими органами в республиканском Риме были гражданские собрания. Наиболее заметными среди них были комитет центуриата (Centuriate Assembly) и комитет трибута (Tributa) (племенное собрание). Центуриатская Ассамблея была организована так же, как и армия; было 193 избирательных блока, называемых веками, членство в которых зависело от богатства. Каждое столетие имело один голос, и решения принимались в соответствии с волей большинства столетий. По большей части она голосовала по вопросам войны и мира и выбирала в республиках наиболее важных магистратов — консулов, преторов и цензоров. Избирательные блоки племенного собрания были территориально организованы в 35 племен (31 сельское и 4 городских). Она голосовала по предложениям консулов или преторов.
На первый взгляд, эти органы, хотя и несовершенны, кажутся одновременно вполне демократичными и могущественными. Хотя в теории они были верны, на самом деле они были преднамеренно структурированы, чтобы поставить в невыгодное положение подавляющее большинство римского населения в пользу старых, консервативных и богатых. Это было наиболее очевидно в столетнем собрании, где 88 из 193 столетий держались самыми богатыми десятью процентами, а подавляющее большинство населения держало остальные 105;
“по мере того, как голосование шло вниз по шкале…количество столетий уменьшалось…в любом случае, голосование всегда прекращалось, как только достаточное количество столетий голосовало, чтобы решить исход…часто, следовательно, нижние века…никогда не были вызваны.”
По сравнению с этим племенное собрание не благоволило богатым в такой очевидной степени. Казалось бы,
“ ни одна форма социального расслоения не применялась, и каждый гражданин голосовал поровну…. однако это заявление вводящее в заблуждение, если не откровенно неискреннее утверждение…. [as] tribally organised voting was biased in favour of rural men of property in the more many rural tribs.”
Только богатые владельцы сельской недвижимости могли позволить себе поездку в Рим. Следовательно, богатые были несоразмерно сильны как в Центуриях, так и в племенных собраниях. Кроме того,
“ у обычных граждан было мало свободы слова или инициативы…они не могли выдвинуть какое-либо предложение…или…попытаться изменить предложение…все, что они могли сделать, это голосовать за или против.”
Таким образом, как это немыслимо в современной либеральной демократии, подавляющее большинство населения было, во всех смыслах и целях, полностью лишено права принимать законы.
Тем не менее, в то время как американские граждане могут влиять на законодательный процесс, Римская реальность остается потенциальной и все более вероятной проблемой. Эта реальность была в равной степени верна и для плебейских трибун, предположительно защитников плебса,
“которые…стремились работать с важными сенаторами, которые могли способствовать их продвижению на высшие должности…[следовательно] трибуны могли встать на сторону сенатора, который был…в противоречии с [большинством]…даже радикальные трибуны часто становились стойкими сторонниками истеблишмента…и начинали двигаться в высшие…ряды.”
Очевидно, что ассамблеи и плебейские трибуны, предположительно центральные демократические силы в Римской республике, были сильно расслоены, предпочитали элиты и совершенно не способствовали равенству и свободе, которые, как утверждал Полибий, были центральными для демократии. Даже самые демократические институты Республики на практике оказываются инструментами аристократии для поддержания власти. Непропорциональное влияние, оказанное богатым, фактически дало им контроль над всеми тремя аспектами Римской Конституции.
Сенат уже был естественным домом богатой аристократии; непропорциональное влияние в собраниях давало богачам столь же непропорциональное влияние в выборах консулов, которые отвечали за управление и исполнение закона. Этот уклон, глубоко укоренившийся, позволил плутократам господствовать над всеми элементами и институтами Римской республики за счет населения.
Проще говоря, подавляющее большинство римского населения имело ограниченные возможности для осуществления полномочий, предоставленных им Конституцией. Они не имели практически никакого влияния на законодательство и могли выбирать только лидеров из очень небольшой аристократической касты. Следовательно, демократические институты Рима можно рассматривать только как принципиально недемократические, если не исключительно аристократические. Эта явно недемократическая структура республиканских институтов на практике имела четкие последствия во многих аспектах Римского управления.
Область, где это наиболее ясно, — это решение идти на войну. По словам Полибия, конституционно “ именно люди обсуждают вопрос о мире или войне.” Хотя это и верно в теории, на практике это не переводится. Например, в дискуссии Ливия о происхождении второй македонской войны против царя Филиппа V центральное место занимают Сенат и консулы, а не ассамблеи. Хотя центуриатская ассамблея первоначально отвергла войну с Македонией, она была быстро преодолена, когда консул провозгласил:
“пусть Македония, а не Италия будет местом войны, пусть это будут вражеские города и поля, опустошенные огнем и мечом…идите на голосование и подтвердите решение Сената.”
По мнению Ливия, ассамблеи являются конституционной формальностью, которую должны вынести Сенат и консулы, а не неотъемлемой частью начала войны, как предполагает их конституционный статус. Полномочия и власть, очевидно, принадлежат Сенату и консулам, в то время как ассамблеи по большей части являются пассивными наблюдателями. Полибий доказывает это с наибольшей ясностью в своих рассуждениях о войне против далматинцев, так как собрание было полностью исключено из процесса. По словам Полибия, Сенат начал войну с Далмацией, чтобы возродить Римский дух:
[Сенат] давно принял решение действовать…[он] был крайне возмущен упрямством и грубостью далматинцев…[однако] их главным мотивом для действий было то, что…они считали время подходящим для войны с далматинцами…прошло уже двенадцать лет после войны…. в Македонии. Поэтому они решили … воссоздать … дух и усердие их собственных войск, а также устрашение иллирийцев, чтобы заставить их повиноваться…таковы были причины, по которым римляне пошли на войну.
Если принять во внимание мнение Полибия, то фундаментальный недемократический характер Римской республики становится неоспоримым. Даже в вопросах войны и мира, конституционно одной из величайших демократических сил народа, подавляющее большинство населения было подчинено капризам аристократических магистратов и Сената.
Недемократический характер Римской Республики сохранялся на протяжении всей ее истории. С конкуренцией со стороны поздней республики многие институты становились все менее демократичными. Фактически,
“ народные собрания и плебейские трибуны … утратили демократический характер, который они могли иметь в самой ранней Республике. Они стали недемократическим оружием в борьбе между членами богатой правящей элиты.”
Для таких людей, как Марий, Сулла, Помпей и Цезарь, люди были просто орудиями или, наоборот, препятствиями в их стремлении к власти и должности. Когда демократические активисты, такие как Тиберий и Гай Гракх, попытались провести реформу, они встретили сильное аристократическое сопротивление. Гракх пытался исправить тот факт, что
“ некоторые влиятельные люди стали чрезвычайно богатыми…в то время как итальянский народ уменьшился в численности и силе…будучи угнетенным.”
Следовательно,
“ [Тиберий] Гракх … тщетно кружась вокруг храма, был заколот…. [его тело] было брошено ночью в Тибр. “
В целом Римский случай имеет много параллелей с Соединенными Штатами. Гамильтон, как и многие отцы-основатели, утверждал, что необузданная демократия-это болезнь и яд. Они создали подобную смешанную конституцию с законодательными, исполнительными и судебными органами. Хотя, безусловно, более демократична, чем Римская республика, в последние годы в Соединенных Штатах также наблюдается ухудшение политической системы, поскольку группы с особыми интересами и богатые все больше влияют на политику, часто в ущерб населению.
Римская республика никогда не была демократическим государством. Вместо этого, как признавал Полибий, это был эксперимент, который стремился сплавить демократию, аристократию и монархию в совершенную общественно-политическую систему. На поверхностном уровне это выглядит вполне успешным, если учесть, что в течение половины тысячелетия, согласно римской Конституции, демократические и аристократические институты смогли совместно управлять крупнейшим и самым могущественным государством в средиземноморском мире. Однако на практике ее попытки инкорпорировать мощный демократический элемент могут рассматриваться только как явный провал. После того, как институты Римской республики были внедрены в практику, они просто слишком зависели от аристократии, чтобы сохранить структуру, сплоченность и порядок для демократии.
Автор: Закари С. Браун
Список источников
- “The Avalon Project : Federalist No 34.” The Avalon Project. Accessed April 18, 2015. http://avalon.law.yale.edu/18th_century/fed34.asp.
- Ronald Mellor ed. “Polybius.” InThe Historians of Ancient Rome: An Anthology of the Major Writings,. (3rd ed. London: Routledge, 2012) 26.
- Ronald Mellor ed. “Polybius.” InThe Historians of Ancient Rome: An Anthology of the Major Writings,. (3rd ed. London: Routledge, 2012) 38.
- Mary Taliaferro Boatwright, “Republican Rome,” inThe Romans: From Village to Empire, (2nd ed. New York: Oxford University Press, 2012) 61–64.
- Allan M. Ward, “How Democratic Was the Roman Republic,” New England Classical Journal 31.2 (2004) 109
- Mary Taliaferro Boatwright,. “Republican Rome,” inThe Romans: From Village to Empire, (2nd ed. New York: Oxford University Press, 2012) 61
- Allan M. Ward, “How Democratic Was the Roman Republic,” New England Classical Journal 31.2 (2004) 114.
- Ronald Mellor ed. “Polybius,” inThe Historians of Ancient Rome: An Anthology of the Major Writings (London: Routledge, 2012) 38.
- Ronald Mellor ed. “Livy.” InThe Historians of Ancient Rome: An Anthology of the Major Writings(London: Routledge, 2012) 225.
- Polybius, 32.13, 36.2
- Allan M. Ward, “How Democratic Was the Roman Republic,” New England Classical Journal 31.2 (2004) 119.
- Ronald Mellor ed. “Appian,” inThe Historians of Ancient Rome: An Anthology of the Major Writings (3rd ed. London: Routledge, 2012) 480.
- Ibid, 485.
- Gerald Stourzh, Alexander Hamilton and the Idea of Republican Government (Stanford: Stanford University Press, 1970), 40.
