“Хармс”: Новые имена и продолжение традиций
30 октября Россия отмечала день памяти жертв политических репрессий, а 31 октября в Москве состоялась премьера фильма “Хармс” дебютанта в игровом кино Ивана Болотникова. И хотя фильм не только о творческой интеллигенции, уничтоженной за инакомыслие, за несоветское поведение и внешний вид, появление его именно сейчас считывается как манифест, как приговор тоталитаризму.
Создатели фильма поставили перед собой сложную задачу: показать период с 30-х по 40-е годы XX века и отражение изменений в обществе, государственной политике в неуловимой атмосфере, настроениях и поведении, чутко различаемое поэтом и писателем Даниилом Ювачёвым-Хармсом. Переплетение эпохи и личной судьбы, когда склонность подмечать абсурдно-смешное и заострять до гротеска сталкивается с перевернутой реальностью, в которой театр бытового абсурда становится страшной явью и переигрывает творца.
В начале фильма — рассказы Зощенко про коммунальную квартиру (и тут оказался органичен Александр Баширов, единственное узнаваемое лицо), падающие из окна старушки (“ Одна старуха от чрезмерного любопытства вывалилась из окна, упала и разбилась. Из окна высунулась другая старуха и стала смотреть вниз на разбившуюся, но от чрезмерного любопытства тоже вывалилась из окна, упала и разбилась. Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая. Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошёл на Мальцевский рынок, где, говорят, одному слепому подарили вязаную шаль”.), другие обыгранные цитаты Хармса (“Когда я вижу человека, мне хочется ударить его по морде. Так приятно бить по морде человека!” — без контекста времени это сложно понять), облупленные стены дома-колодца на ул. Маяковского в Ленинграде, где в коммунальной квартире со своим отцом живет эстетствующий красавец, страстно любит Эстер, пишет в детские журналы “Чиж” и “Ёж”, где его любят и привечают. Он дружит с Александром Введенским, пьет водку, дурачится, рассуждает о литературе и жизни с обэриутами и кажется, что единственная его проблема — это безденежье.
В конце — он потерян, загнан в угол и страшно одинок. Этот переход создатели фильма совершили по-обэриутски: рваными эпизодами, на контрасте показывая жизнь до и жизнь после, действие калейдоскопично и раздроблено, логика действий часто нарушается, последовательность событий тоже, но при этом складывается цельная картина, а сам ритм удивительно неспешен, как будто время идет сплошным потоком, одной волной и накрывает героев. В этом одно из чудес кинематографической техники фильма, которое поддерживается музыкой македонского композитора Сони Петровского: то джазовой беззаботной синкопой, то нервно-тревожной полифонией, напоминающей Шостаковича.
Хармса сыграл поляк, режиссер Войтек Урбаньски. Это тонкая, на нюансах, работа, и небольшой акцент даже придает шарма “заграничному” облику поэта. В исполнении Урбаньски поэт не только изящно-аристократичен, нервен, страстен, умен, инфантилен, в нем есть и внутренняя тишина и оголенный нерв, в нем ощущается страх и одиночество, ему удалось передать тот холод, который сковал главного героя перед смертью, холод и бессилие (этот образ подчеркнут бесконечным льдом Невы морозной зимой в блокадном Ленинграде). Изящная игра словами, смыслами невозможна с холодной бездушной машиной государственного подавления.
Ностальгическая атмосфера 30-х, некоторая театральность и шарм без сентиментальности созданы именитым венгерским оператором Шандором Беркиши. Каждый кадр этого фильма мог бы быть картиной, в которой тщательно выстроены экспозиция, цвет, позы, поворот головы.
Атмосфера фильма, его темп, особенно сцена дружеской потасовки обэриутов напоминает сцены из фильма “Мой друг Иван Лапшин”. И это не случайно. Иван Болотников учился в мастерской Алексея Германа и Светланы Кармалиты, работал режиссером-стажером фильма “Трудно быть богом”. Влияние Германа в этом случае воспринимается как преемственность, как особость, как печать мастерства и таланта. В диалогах, особенно в коммунальной квартире, чувствуются отголоски Киры Муратовой, а Александр Баширов в эту коммунальную квартиру попал как будто прямиком из “Черной розы — эмблемы печали” (соавтор сценария к “Хармсу” — Сергей Соловьев).
В целом ощущается твердая руки мастера, а не дебютанта, который объединил в фильме мощную школу режиссерской и операторской работы и открыл новые талантливые имена. Все это гармонично переплелось с незаурядным главным героем фильма, с трагедией поэта на фоне системы, уничтожающей все живое.
Фильм дает повод для радости и гордости: у нас теперь есть замечательный российский режиссер и прекрасный российский фильм, созданный интернациональным коллективом. И повод для размышлений : история вышла на новый виток спирали, который только кажется новым.
5/5
