Rafał Olbiński: «Время» польского Магритта

9 min readNov 20, 2017

10 октября 2016-го над Варшавой было хмуро и дождливо, то есть как и всегда, в общем-то. Мне страшно (хотя я и не особо боялся) хотелось сходить на какую-то выставку, и я открыл перечень мероприятий на одном из порталов о культуре. Портал меня не перенёс в другое измерение, но я наткнулся на вот эту афишу:

«О! – подумал я, – Так это же выставка работ того самого польского Магритта!».

Того самого, о котором я почти ничего не знал. Видел сотни раз его работы на просторах интернета, восхищался и сохранял себе, мог по долгу их рассматривать; знал, что он прославился ещё в 70-е и, возможно, успел умереть. Всё. Это всё, что я знал, а о стыде на этот счёт поговорим позже.

Что ж – «Отличный день, чтобы сходить в Национальную оперу не на оперу» – подумал я про себя, а точнее про выставку, и отправился на место проведения мероприятия.

Только вот я как-то не осознавал, что иду на «что-то», что в последствии станет одним из самых вдохновляющих воспоминаний в моей жизни.

Он жив!

Когда я приехал в Национальную оперу, у входа в выставочные залы уже толпились люди – все были изыскано одеты и старше 35-40. Перед входом была красная дорожка, а неподалёку неё тучка фотографов, которые уже «разминали» свои объективы. Глядя на постер я не обратил внимание, что 10 октября – был днём открытия выставки, а значит нас ждал вернисаж, ну или мы ждали его.

Вскоре на красную дорожку начали ступать какие-то люди, точнее специальные гости – режиссёры, писатели, члены семьи художника, как я понял. Защелкали вспышки фотоаппаратов, толпа оживилась и нас начали впускать внутрь.

В первом зале стены были завешаны работами «виновника» торжества, но люди не останавливаясь уверенно проходили мимо, направляясь в узкий проход в противоположной стене – вход в соседний зал.

Войдя туда, я увидел ещё один зал, но помимо висящих картин-плакатов на стенах, он был наполнен стульями, обращёнными к небольшой сцене, на которой красовался огромный чёрный рояль в компании красного диванчика и небольшого столика.

Что вообще происходит? Я был слегка заинтригован.

Все расселись, я попрежнему не замечал никого моложе хотя бы 35.

Вдруг, шум-гам на лицах людей утих – в зал зашёл седовласый «мужичок», в футболке с каким-то принтом, пиджачке и стильных кедах. На его лице была некая усталость и улыбка.

«Не умер». Мысленно я шлепнул себя рукой по лицу. Как потом я узнал, было ему лет 75, а выглядел он ну на 55-60, не более.

Он умостился на красном диванчике, а рядом с ним присела небезызвестная польская телеведущая.

Все взоры и внимание были обращены на них.

От первого лица

Началось «интервью», из которого мне запали в память несколько историй художника, и я постараюсь вам их воспроизвести.

Выяснилось также почему выставка проходит именно в Национальной опере – Рафал нарисовал бесчисленное множество картин-плакатов ко всевозможным операм и балетам, проходившим в Нью-Йорке, Варшаве и других городах Планеты, а в 2016-м году был какой-то юбилей со времён первого заказа.

На вопрос «Как же все началось?» Ольбиньский пустился в воспоминания:

«Когда я был студентом факультета Архитектуры в Варшавской Политехнике – в конце 60-х – участвовал в разных художественных конкурсах. Одним из них был конкурс приуроченный Ленину, и был это самый престижный конкурс плакатного искусства. В нем мог принять участие любой, но среди «конкурентов» были лучшие плакатисты Польши, известные на весь мир (например, Генрик Томашевский, Ян Леница, Роман Цеслевич, Ян Млодоженец, Вальдемар Свежий, Францишек Старовейский и другие), а все потому, что награда была чрезвычайно высокой: за первое место давали 25 тысяч злотых, за второе и третье – 20 и 15 тысяч злотых соответственно. Чтобы вы понимали, моя стипендия была равна тогда ~ 80–100 злотым, половину из которой я проигрывал на следующий день в бридж, а половины хватало на еду и пиво. Сколько это 25 тысяч – я даже представить не мог. Но я попробовал. И знаете что? Я занял второе место! Это было нечто. Но слушайте дальше – самое интересное впереди. В том году (1969-м) я защитил свой диплом, поработав пару лет с одним журналом, я собрал все свои вещи, папку с плакатами, деньги, и отправился на год в Париж – просто была мечта такая. А спустя год я с серьёзными намерениями отправился в Нью-Йорк. Почти не зная английского, я пошёл в главной офис «TIME», чтобы показать свои работы. Секретарь записала меня на ланч с арт-директором, мол все равно он будет трапезничать, так у меня будет шанс показать ему свои рисунки, и если ему не понравится – разойдёмся, а если понравится – там уже будет видно. Ну и вот на следующий день молодой и дерзкий я пошёл искать нужный ресторан. С неба лил тропический ливень, а я потерялся. Это Нью-Йорк, да и 70-е – никаких тебе смартфонов и GPS-навигации! В общем, я опоздал на час. Какой уже там ланч? Но сдаваться я не собирался, поэтому отправился в офис «TIME», и мне повезло, что увидев меня – молодого иностранца промокшего до нитки, – секретарь сжалилась и позвонила арт-директору попросив спуститься посмотреть на мои плакаты. И вот я впопыхах начал разворачивать влажные, скрючивающиеся плакаты в вестибюле их здания, пока не спустился арт-директор. Он посмотрел и что-то сказал, я не понял что. Тогда он спросил откуда я. «From Poland». Он ещё раз взглянул и спросил: «Ты не возражаешь если я сделаю фото тебя на свой Polaroid?». Разве возразишь тут? После этого мы обменялись контактами, а в понедельник вышел новый номер «TIME», посвящённый эмигрантам, ищущим работу в США. На обложке было то самое фото промокшего и слегка испуганного меня! О да! Я был первым поляком, который оказался на обложке, вероятно, самого престижного издания на Планете, опередив даже Папу Римского. Ну разве после этого могло для меня все сложиться неудачно? Надо сказать большое спасибо тогдашнему арт-директору журнала – он приглашал меня неоднократно делать иллюстрации, а спустя 10 лет «открыл» ещё одну дорогу к условной вершине тем, что умер (жаль это говорить, но такова правда), потому что меня пригласили на его место».

Так Рафал остался на почти 33 года в Нью-Йорке, где у него была своя мастерская, много кропотливой работы и бомж-еврей (забавное сочетание, не так ли?), мелькающий постоянно у входа.

«Однажды я шёл мимо, и он у меня попросил одолжить ему 1 доллар, мол завтра обязательно отдаст. Я ему дал и сказал пусть берет просто так, но нет – он настаивал, что отдаст. На следующий день он пришёл, постучал в дверь и протянул мне доллар. Я пригласил его на чашку чая. Надо сказать, что пусть он и был бездомным – выглядел он неплохо совсем. А в процессе беседы оказалось, что он ещё и очень эрудирован и начитан. Тогда я его спросил, как же он умудряется жить и переживать зиму, потому что зимой я его никогда не видел. На что он ответил, что у него все в порядке – в день он зарабатывает около 100$, зная злачные места, где помогает с чем-то или попрошайничает у селебрити, покупает себе еду, изредка одежду, а так то откладывает, и когда начинаются холода – улетает во Флориду отдыхать на все накопленные деньги. Теперь понимаете, почему сочетание «бомж-еврей» – невозможно?».

На вопрос «Что же такое «постер» для него?» Рафал Ольбиньский отвечает так:

«Постер – это одновременно и «знак восклицания» и «вопросительный знак». Сначала он должен привлечь внимание, зацепить, заинтересовать. А потом вызвать любопытство: «А о чем он? Когда и что это будет? Почему именно такой?» и так далее. Постер – это не только красивое или интересное изображение, но и выполняющий определенную задачу инструмент коммуникации».

Небо, вариации которого изображены на картинах маэстро сюрреализма, – срисовано с тех облаков, что всегда проносились за окном его студии.

Но самое сложное для Рафала было продумывание идей и концепций.

«С каждым годом становится все тяжелей придумывать идеи. Все дело в моем стиле – сюрреализм, который несёт определённый смысл и при этом должен всегда удивлять. Каждый раз, когда меня просят «сделайте так как вы умеете – удивите», я перебираю десятки идей и комбинаций, чтобы не разочаровать заказчика и зрителя, и на удивление – нахожу новую интерпретацию. Но ой как это непросто!».

«Что меня вдохновляет? Женщины! Но это так очевидно. На многих картинах они появляются и почти все разные, при этом у всех – красивые глаза и тела. Потому что я люблю красивые женские глаза и тела (смеётся). Ну правда: вот о чем мужчины разговаривают между собой в мужской компании в баре? О спорте и женщинах. Спортом я не увлекался сильно, но вот женщинами…Они такие разные, и это прекрасно!».

Ольбиньский – трудоголик. Он рисует с утра до вечера без выходных и порой даже забывает о том, какой день недели или число на календаре.

«Я вот и выставки поручаю устраивать своему менеджеру, чтобы хоть знать какой месяц или день грядёт. Сегодня вот 10 октября! (Смеётся)».

Самое интересное ещё то, что разговор был не монотонным – его чередовали с исполнениями вживую арий или отрывков из опер Моцарта или Верди, к которым художник рисовал постеры. Вот тут тот и пригождился рояль и чудесные голоса певцов Варшавской Национальной Оперы.

«И все это для вас сегодня бесплатно! Разве не чудесное открытие выставки? (Смеется)».

Было затронуто немало и серьёзных тем: сравнения жизни в Польше и США (сейчас Рафал вернулся жить в Варшаву, где также обитает его дочь); религия; война.

У Ольбиньского очень философский подход к таким темам – пересказывать всех его мыслей по памяти на стану, но скажу, что ему очень хотелось вернуть времена Древних Греков, как он признался.

После этих историй, которые слушались «взахлёб», наступил момент фуршета – всем раздаётся шампанское, соки, закуски, а все желающие могут подойти к пану Рафалу и поговорить с ним, сфотографироваться. Что я и сделал. Мне было стыдно за то, что зная его работы, я не удосужился узнать какая интересная личность стоит за ними и человек, который удостоился бесчисленного множества наград и признания во всем мире, и которого я мысленно небрежно «похоронил». Я был искренне рад тому, что я ошибался и что у меня была возможность пожать ему руку.

P.S.

Спустя два месяца после той «встречи» в Варшаву приехали двое моих друзей, которым я проводил мини-экскурсию по городу. В рюкзаке у меня была книга Рафала Ольбиньского «Passion for Posters». На выставку гостей я уже не мог сводить (с ума), потому что она уже закончилась, поэтому я показывал им работы маэстро из книги, эмоционально сопровождая это историей, которую вкратце поведал и вам. И вот мы идём по одной из улочек Старого города в 11 часов зимнего утра, я рассказываю им о «каком-то польском Магритта», а из-за угла выходит седовласый мужчина – заспанный, помятый, в элегантном пальто, с пакетом каких-то продуктов. Угадаете кто это был? Вот и не верь после этого в невероятные совпадения.