Языковая и культурная разница в психотерапии
Продолжаю отвечать на вопросы читателей. Вопрос пришел давно, я ответила на него в личке, а теперь переписала несколько текст и делюсь здесь.
Вопрос: “Насколько возможно работать психологом в другой стране (акцент на различия в языке, культуре)? Интересует не юридическая сторона, а возможность “понимания” (с моим бэкграундом) с лингво-культурологическими особенностями (европейской) страны. Мне, как филологу, небольшая разница заметна: ход мыслей и соотношение с прошлым (опытом предыдущих поколений)”.
Вопрос очень интересный! Мне кажется, ответ на него во многом зависит от самого психолога: во что он верит? Я знаю тонких, глубоких специалистов, которые, на мой взгляд, владеют иностранным языком на высоком уровне, но при этом работают принципиально только на родном. Мотивация: малейшие языковые нюансы могут быть важны, нечуткость к ним может значительно повлиять и на процесс, и на отношения с клиентом. Знаю и людей с другой стороны процесса, которые разделяют это убеждение. Их аргументы: комфортнее, когда психологу не нужно объяснять культурные реалии. Когда вырос с человеком в одном социальном контексте, выше шансы, что этот человек поймет, а не будет задавать странные вопросы.
Знаю и тех, для кого терапия на иностранном языке — не проблема. Коллег, которые работают с иноязычными клиентами и верят, что язык не является непреодолимым препятствием. Клиентов, которые обращаются к иноязычным терапевтам. Причем уровень языка, который мои знакомые считают достаточным для работы, разнится от человека к человеку.
Что важно учитывать в вопросе, может ли терапевт работать на иностранном языке:
📍 подход, в котором работает специалист, в некоторых языку придается большее значение;
📍 запрос клиента и какая работа требуется для этого запроса;
📍 личность терапевта и клиента, в частности, толерантность каждого (в широком смысле слова — допустимость инакости и выносимость этой самой инакости в близком контакте), а также вопросы, связанные с дистанцией — ниже поясню.
(В скобках скажу, что я ближе к первой группе. Во-первых, мне кажется, что непонимание, переспрашивание со стороны терапевта может создать дополнительное напряжение в отношениях. Во-вторых, есть вероятность пропустить какую-то важную информацию — не расслышать, не понять или понять неверно. В-третьих, я считаю языковые нюансы важными. Иногда можно выйти на совершенно новый уровень осознания, «всего-то» обратив внимание на то, какие слова использует человек. Для меня это сочетание философии близких мне подходов, которые я чаще всего использую в работе (психоаналитическая и нарративная терапия), и моих личных убеждений и особенностей. При этом есть два иностранных языка, которые у меня не для удовольствия/интереса, а для жизни. Из них на одном я работаю, и мне в этом комфортно. А на другом не считаю себя готовой работать).
Важно вот что: язык и мышление теснейше взаимосвязаны. До сих пор не доказано (и будет ли когда-то?), что первично: язык или мышление. Но то, что есть прямое влияние языка на наше мировоззрение, это факт. Он определяет наши представления о мироустройстве, о людях и человеческом опыте. Если в языке нет слова для какого-то явления, оно (явление) как бы не существует для носителей этого языка. Мой любимый пример — английское слово «challenge». Трудность, преодоление которой даст какие-то плюшки, и ради этих плюшек стоит с этой трудностью разбираться. То есть, челлендж — это не головная боль, а возможность. Ребенок, который родился и растет в англоязычной среде, по умолчанию будет иметь такое представление: трудности могут быть возможностью для какого-то важного приобретения, к добру, а значит, можно реагировать на них с энтузиазмом. Для ребенка из русскоязычной среды такого понимания может не существовать, пока он не встретится с ним — например, узнает из кино, в интернете, от репетитора по английскому. Вопрос шанса — встретится ли. Следующий вопрос — когда встретится, сможет ли это принять и встроить в свою картину мира?
Может быть, вы читали на порталах типа AdMe подборки необычных слов из разных языков? Если да, вам наверняка что-то отзывалось как «Вот оно! Такое слово нужно в русском!». Существование слова для какого-то явления или состояния словно узаконивает его, делает валидным, настоящим: да, такое бывает и ты можешь это испытывать.
Язык также отражает специфику опыта той или иной группы людей. Широко известное среди лингвистов клише: в эскимосском языке есть несколько десятков слов для обозначения снега и льда. Для этих людей внимательное отношение, чуткость к разным качествам снега и льда — залог удачной деятельности, а иногда — фактор выживания. И получается замкнутый круг: видение мира сказывается на языке, язык сказывается на будущем видении мира.
К чему я вдаюсь в лирическо-лингвистические отступления?
У носителей разных языков различается способ мышления, видение мира, большой контекст — семейный, исторический, культурный. Когда клиент и терапевт принадлежат двум разным лингвистическим мирам, разница даст о себе знать. Эффект может быть разный: объединяющий и разъединяющий.
С одной стороны, языковая разница может помешать установлению доверия, создавать чувство отчужденности. Может и наоборот, способствует большей чуткости, внимательности в разговоре — если я не могу полностью положиться на язык в наших отношениях, на что еще я смогу положиться, какие у меня могут быть опоры?
Также разница эта может способствовать появлению новой перспективы. То, что прошито в нашем языковом и культурном коде, мы зачастую воспринимаем как данность и даже не задумываемся, верно ли оно и бывает ли по-другому. Другой человек из иной языковой реальности может задать совершенно неожиданный вопрос там, где другой носитель пролетел бы мимо на автомате. Также этот другой человек может предложить новый взгляд на привычное — да хоть как с примером выше, дать человеку увидеть, как проблема может быть возможностью и ресурсом, а не просто геморроем и поводом впадать в тоску.
Наконец, языковая разница может создать бОльшую дистанцию между травматичным опытом из прошлого и днем сегодняшним, в котором человек об этом опыте вспоминает и рассказывает. Порой оказывается, что это легче дается, когда язык чужой. У меня для этого есть объяснение: языковая личность. Это совокупность различных качеств, навыков и состояний, характерный для носителя какого-либо языка. Когда мы осваиваем новый язык (при условии, конечно, что процесс этот выстроен грамотно и не сводится только к заучиванию новых слов и грамматических правил), мы открываем в себе что-то новое вместе с этим языком. Если совсем грубо и упрощенно, то я-говорящая-на-русском и я-говорящая-на-английском — это не одна и та же я. И вот эта дистанция и возможность побыть «другой я» может помочь в работе с травматичным опытом.
(Точно так же она может быть и препятствием, с мучительным переживанием того, что невозможно рассказать о важном так, как хочется и чувствуется нужным).
