Роль архитектора в формировании городского пейзажа
Дискуссия архитекторов Кирилла Асса и Антона Горленко. Цитаты
You can also read this story in English: “The role of an architect in creating the city landscape”
9 февраля 2019 года в рамках публичной программы выставки «Новый пейзаж» в Фонде культуры «Екатерина» в Москве прошла дискуссия архитекторов Кирилла Асса и Антона Горленко о роли архитектора в формировании городского ландшафта. Разговор модерировал Юрий Григорян.
Перед началом дискуссии Антон Горленко и Кирилл Асс сделали небольшие вступительные презентации, конспекты которых мы опубликовали отдельно: «Архитектура, пейзаж, человек и город», «Человек в городе как общественное животное»
Что такое «город» для архитектора?
Антон Горленко: Понимание города, как тоталитарного пространства, пространства единой власти, и города, которому архитектор просто посвящает свою работу, находятся в очень разных плоскостях.
Например, итальянский архитектор-теоретик Пьер Витторио Аурели пишет:
«Архитектура должна обращаться к городу даже тогда, когда у города нет никаких задач для архитектуры».
Пьер Витторио Аурели. Возможность абсолютной архитектуры. М.: Strelka Press, 2014.
В этом Аурели во многом следует парадигме, где город — это что-то «надвластное», и продолжает традицию своих коллег-соотечественников, которые в 60-х годах говорили, что город составляют устойчивые исторические типы. Таким образом архитектор должен разговаривать с некой личностью города в целом.
Бич архитектора сегодня — это отношение к городу как к некой синхронной ему вещи, к среде («existing»). Все, что мы видим на этих фотографиях [на выставке «Новый пейзаж» — прим. ред.], в какой-то момент являлось новой интервенцией в существующее (правда, за последние 10 000 лет или 5000 лет все является интервенцией). При этом парадокс заключается в том, что мы говорим про старую архитектуру как про то, что однозначно было до нас, однако скорее всего вся старая архитектура будет существовать и после.
Кирилл Асс: Мы можем говорить о городе как о политическом месте сколько угодно долго, но практически все города являются порождениями как минимум десятка, если не сотни, разных политий, которые палимпсестом накладываются друг на друга, порождают чрезвычайно противоречивые результаты, в которых [архитекторам] приходится лавировать. Именно в этот момент обнаруживается, что архитектор может сказать себе, что это «можно», а вот это «нельзя». Потому что он должен ощущать себя в рамках этого многослойного процесса.
Городское население, как мы знаем, уже в мировом масштабе превысило сельское, несмотря на то, что города по-прежнему ужасны. Но они продолжают увеличиваться, потому что люди считают, что они [города — прим. ред.] все равно лучше. Как ни странно, это нам намекает на то, что на самом деле города не так плохи, как кажется.
Эта выставка, кстати, об этом нам тоже кое-что говорит. Оказывается, что зритель внезапно обнаруживает в этом как бы аду, в этом кошмаре условной Капотни, неожиданно прелесть, «Аркадию» [«Аркадия» — проект Анастасии Цайдер, один из проектов выставки «Новый пейзаж» — прим. ред.], в которой цветет жизнь, которую мы можем только испортить «живыми улицами».
То есть — в этом-то и есть цель и роль архитектора — понять, что грязь окружающего мира отвращает, но эта грязь — часть того постоянства веселья и грязи, в которой и существует живое и природность, которая привлекает нас за городом.
Задача архитектора — перестать называть человека, который будет жить в здании, которое он строит, пользователем.
Причем тут власть и люди?
А.Г.: В XX веке, начиная даже с XIX, наверное, в архитектуре появляется такое слово как «пользователь» — user. Он указывает на то, что в архитектурной сделке участвуют (активно или пассивно) три стороны — архитектор, заказчик (то есть власть), и некий третий «пользователь», для которого власть заказывает что-то, но который при этом в полной мере не участвует в процессе обсуждения проекта. Исключение пользователя из процесса принятия решений, естественно происходит под слоганом, гласящим, что это все делается для него [пользователя].
Мне кажется, что осмысление этих отношений, выявление в них реальных проблем и определение своей роли в них для архитектора очень важно. Задача архитектора — перестать называть человека, который будет жить в здании, которое он строит, пользователем.
А.Г.: Мне не кажется, то, что мы видим [на выставке «Новый пейзаж» — прим. ред.] — это абсолютно хаотический, естественный, неуправляемый процесс. Если наше законодательство влияет на облик всех более менее значимых зданий, то власть как агент влияния изменила свое отношение к архитектуре в сторону большего плюрализма.
В массовых жилых проектах, например, есть очень ясная позиция — ориентироваться на эпоху welfare state — государство всеобщего благосостояния, где есть «пользователи». Внешний вид и поэтика уже не так важны, а важнее, действительно, чтобы людям было удобно, были хорошие материалы. Эта позиция достаточно цельная.
К.А.: Рисует-то не чиновник, рисует архитектор. Даже если архитектор сделает 20 вариантов, то все равно это он сделает эти 20 вариантов. И один из них в результате будет реализован так или иначе. Либо он не будет реализован вообще, и тогда и взятки гладки.
Архитектор является тем, кто рисует, кто изображает, и тем, кто концептуализирует все посылы, которые транслирует госзаказ, которые в том числе проявляются и через массовое жилье, которое делается девелоперами. Это ведь тоже в каком-то смысле государственный заказ. Роль архитектора в такой ситуации заключается только в концептуализации того, что происходит, она очень сильно ограничена очень многими факторами, которые лежат за пределами властных полномочий.
Отсутствие единой архитектурной линии — это свидетельство отсутствия всякого политического проекта у власти, и присутствие проекта исключительного экономического.
А.Г.: Я вдруг понял, что отсутствие единой архитектурной линии, ее детерминированность сегментами рынка — это свидетельство отсутствия всякого политического проекта у власти, и присутствие проекта исключительного экономического.
Потому что, когда у власти есть политический проект, она готова к внеэкономическим издержкам, спору, готова поставить себя даже в неудобное положение, то есть быть критикуемой за счет своего тоталитаризма и выражающего его стиля. А сегодня власть, наоборот, пытается снять всякие возможные политические противоречия. Никто сейчас не пытается убедить покупателей квартир в дешевом массовом жилье, что, например, неоклассицизм — это хороший стиль, как это было в сталинской архитектуре.
Кто такой «архитектор»?
К.А.: С одной стороны архитектор — организующее начало и, таким образом, политический деятель, поэтому его роль не бесконечно велика. Как только она становится бесконечно велика, распространяет свою идею, свою мысль на гигантскую территорию города, архитектор превращается в иерархическую верхушку, которая все и уничтожает. Нам [архитекторам] приходится все время балансировать между собственным пониманием того, как нужно, и пониманием того, что вообще этически можно.
Роль, которую взял на себя Ле Корбюзье, спроектировав «Лучезарный город», очень соблазнительна. В проекте «Аркадия» [«Аркадия» — проект Анастасии Цайдер, один из проектов выставки «Новый пейзаж» — прим. ред.] мы ее реализацию и наблюдаем.
А.Г.: И отлично получилось.
К.А.: Получилось то, что нужно, то, что хотелось: лес, а в нем башенки стоят. И вдруг оказывается, что это никому не нравится. Потому что как же так, а как же аккуратность, они должны быть «тихи, кротки и милы» вот эти все растения?
А.Г.: Не знаю, хорошо это или плохо, но думаю, что задача и роль архитектора сейчас состоит в том, чтобы делать то, что мы сейчас с вами делаем в этой комнате — разговариваем и осмысляем.
С одной стороны, архитектор представляет себя активно встроенным в экономику, со всеми правами и обязанностями этой встроенности. С другой стороны, архитектор по-прежнему очень сильно ощущает родовую привязанность к художественным дисциплинам, к изящным искусствам. Эти два представления часто дают архитектору удовлетворенность и удобные самооправдания не быть интеллектуалом. Я имею в виду не образованность, эрудицию и знание истории архитектуры, а умение дисциплинированно конструировать сложные концепты на основе наблюдений за реальными жизненными ситуациями.
Архитекторы думают, что всегда могут просто что-нибудь нарисовать или просто построить. Они не имеют на это права, потому что просто как строители они вообще-то очень мало значат. Единственное, что делает архитектуру действительно влиятельной дисциплиной — это интеллектуальные построения. Но у архитекторов есть оправдание этого не делать.
Архитекторам часто кажется очень сложным то, что они делают. Я же призываю к тому, что все должно стать еще сложнее.
Архитекторам часто кажется очень сложным то, что они делают. Я же призываю к тому, что все должно стать еще сложнее. То есть помимо того, что архитекторы уже и так делают, они должны начать думать с некомфортным для себя уровнем напряжения.
Повторюсь, что роль архитектора заключается в очень внимательном, вдумчивом и усиленном определении собственной ролевой модели по отношению ко всем участникам архитектурной «сделки». Во-первых, что представляет собой власть? Каковы ее интересы, какова ее ролевая модель? Хочет ли она быть властью, которая заказывает про-европейскую модную архитектуру или архитектуру экономичную? Есть ли вообще какие-то мотивы у тех, кто будет в этой архитектуре жить?
Мне кажется, что детальное конструирование своей позиции — это очень важно. И этого часто не хватает.
К.А.: Есть такое подспудное ощущение, что ожидается, что архитектор — это арбитр, понимающий, как следует, и без которого ничего не произойдет. Он сейчас должен прийти и всех спасти. И мы этому научены, впитали это с молоком матери практически. Мне интересно здесь обратить внимание на то, что в нашу эпоху, предполагающую хотя бы на словах демонтаж иерархичности любого рода, мы оказываемся в ситуации, когда мы пытаемся построить заново иерархию, в которой мы [архитекторы] где-то высоко.
Должен ли архитектор на что-то влиять?
А.Г.: Я категорически против постановки вопроса «должны ли мы». Просто даже в этой формулировке «должны ли мы» и «должны ли мы все снести» присутствует наивный идеализм, который мы профессионально унаследовали у архитекторов XVIII века. И в начале XX он был такой же. Мы по-прежнему некоторая группа, которая решает, «должны ли мы всё» или «будем ли мы делать так» или «должны ли мы изменить»? Я, например, абсолютно не в состоянии на этот вопрос ответить, потому что я по-другому себя соотношу как архитектор с обществом.
Все вопросы о том, сможем ли мы изменить мир — они очень важны, но они факультативны и находятся за границами ситуационного плана.
Моя позиция достаточно практическая. У тебя, как у архитектора, есть шанс в течение твоей профессиональной жизни сделать 1, 5, 10, 25, 150 или 500 проектов. Как сделать их наилучшим образом и в каждом случае наилучшим же образом повлиять на контекст, границы которого зависят от проекта и степени его амбиций? Поэзия не может спасти человечество, но может помочь одному человеку. Я абсолютно так же отношусь и к архитектуре.
Я не вижу вообще ничего негативного во всех этих фотографиях [на выставке «Новый пейзаж» — прим. ред.]. Мне хорошо было бы во всех этих местах, я бы с удовольствием сидел и на это смотрел, потому что я уже воспитан в определенной визуальной культуре.
Главная функция искусства в том, чтобы научить кого-то по-новому на что-то смотреть. Композитор Джон Кейдж вспоминал, что когда он увидел картины Роберта Раушенберга, он научился видеть живопись в брызгах краски на асфальте. А сейчас это стало уже общим местом.
Интересный вопрос, как архитектор в своей работе может научить кого-то новому взгляду на ощущение пространств, форм, материалов, функций? Все остальные вопросы о том, как это влияет в общем на ситуацию, и сможем ли мы изменить мир — они очень важны, но они факультативны и находятся за границами генплана, за границами ситуационного плана, я бы так сказал.
Архитектору нужно постараться все-таки свое профессиональное поведение в контексте сравнить с человеческими отношениями, о чем архитекторы часто забывают. Ведь, приходя в некоторое место, заходя в некоторую комнату, где ведется — извините, может, это грубая метафора — разговор, мы же не говорим: «Все встали, вышли отсюда». Или: «Всё, спасибо, теперь слушаем нас». Мы должны посидеть послушать тоже, несчастного пожалеть, хама выставить, ну и может быть что-то еще удастся и сказать в какой-то момент.
Мне кажется, что архитектурный проект должен руководствоваться общечеловеческими принципами воспитанности и внимания как чувственного, так и интеллектуального. И каждый из отведенных архитектору судьбой проектов должен строиться согласно именно этим принципам.
