Иэн Макьюэн “Закон о детях”
Муж, любовница, Высокий суд Лондона и совсем немного Баха и религии. История о том, что аннотация не всегда соответствует содержанию книги
[Современная литература|Великобритания|Спойлеры]
Наш с вами соотечественник и современник, великий философ и по совместительству футболист, Андрей Аршавин, основываясь на принципах субъективизма и где-то даже на постулатах и догматах солипсизма, вывел зависимость между ожиданиями индивида и его — индивида — проблемами: ваши ожидания — ваши проблемы. Но поскольку философию и философов я, мягко говоря, недолюбливаю, а русских футболистов тем более, то дерзну молвить пару словес.
Смоделируем ситуацию. Вы фанат приключенческой фантастики. Приходите в книжный магазин и видите на полке неплохой на первый взгляд экземпляр. Называется он как раз как-нибудь по-приключенческофантастски, что-нибудь вроде “Пульсары смерти”. Читаете аннотацию, а там, например: “простой фермер из Нью-Мексико становится свидетелем межгалактического конфликта… оказывается на борту космического корабля… вынужден отправиться в дальнее межзвездное странствие, дабы спасти вселенную… увлекательные приключения и неведомые опасности, новые планеты и удивительные расы на страницах книги от признанного мастера и обладателя всех возможных наград и премий, включая “Хьюго” и “Небьюла”… очередной шедевр”.
Окрыленный, вы покупаете этот замечательный образец приключенческой фантастики и стремглав бежите домой, где, укутавшись в плед и завернувшись в кота или укутавшись в кота и завернувшись в плед, у камина, естественно, и с чашечкой чаю в руках читаете взахлеб книгу, но, перевернув последнюю страницу, оказываетесь в легком недоумении.
Дело в том, что 60 процентов книги описывается устройство ядерного двигателя космического корабля, на котором главный герой путешествует через вселенную. Рассказывается о модных ныне квантовых скачках, параллельных мирах, теории струн и задаче трех тел. Немалое внимание также уделяется и химическому составу обшивки корабля, которая позволяет безопасно бороздить космические просторы. Однако напомню, что на научную фантастику вы не подписывались. Вы подписывались на приключенческую фантастику.
Основательный кусок повествования занимают самокопание, самоанализ (“рефлексия”, смотри “ХипСловарь”) главного героя и его рассуждения на тему того, что вот, пока он тут в космосе летает и борется за вселенское счастье, дети растут без отца, жена возможно изменяет с соседом фермером, да и вообще, ностальгия замучила по родному Альбукерке (или Санта-Фе): такая тоска бывает нахлынет по дому, что хоть волком вой в безвоздушном темном пространстве. Этот пласт занимает еще процентов 30 от общего объема произведения. Хотя напомню, что на драму и психологию вы не подписывались также. Вас интересовала приключенческая фантастика.
И вот же наконец: бои на космических кораблях, световые мечи и лазерные бластеры, инопланетные расы и чужие негостеприимные планеты — все это занимает оставшиеся 10 процентов книги, которая преподносилась как приключенческая фантастика.
Итак, Иэн Макьюэн “Закон о детях”. Читаем аннотацию:
Ответственность за чужие судьбы — нелегкий груз. Судье Фионе Мей всегда казалось, что она принимает правильные, профессиональные решения.
Но очередное дело оказывается настолько непростым, что ни профессионализм, ни жесткость и бескомпромиссность не могут ей помочь. Адаму Генри необходимо переливание крови — иначе он умрет. Однако такая процедура противоречит его религии. Родители Адама, фанатично верующие люди, смирились с неизбежной смертью сына. Адам несовершеннолетний, а значит, Фиона имеет право пренебречь волей родителей, и тогда она сохранит Адаму жизнь. Но при этом она лишит его веры, поддержки родных, заставит усомниться в их любви к нему.
Она вынесет единственно правильное, с ее точки зрения, решение, не подозревая, что изменит не только жизнь Адама Генри, но и собственную.
“Противостояние религиозного фанатизма и здравого смысла”, “попытка найти себя в новом мире вдали от религиозных догм”, “проблема отцов и детей”, наконец, — именно эти темы, думалось мне, станут ключевыми в романе Макьюэна. Да?
60 процентов книги занимают различные действа, касающиеся правосудия и судебной системы Великобритании. Спасибо Иэну Макьюэну за то, что благодаря ему я узнал, кто такие королевские адвокаты, солиситоры (не путать с солитерами — ленточными червями-паразитами), барристеры (не путать с бариста — специалистом по приготовлению кофе) и понял, чем же они все между собой отличаются. Узнал о различных юридических прецедентах (разделение сиамских близнецов, похищение детей и прочее) и даже побывал на полноценном судебном заседании. Прочитал профессиональные анекдоты про юристов:
Придирчивый адвокат на перекрестном допросе спрашивает патологоанатома, был ли он вполне уверен, приступив к вскрытию, что пациент мертв. Тот отвечает: абсолютно уверен. Да, но как можно быть уверенным? А так, отвечает патологоанатом, что мозг пациента находился в банке, которая стояла у меня на столе. Однако, говорит адвокат, не мог ли пациент еще быть жив тем не менее? Что ж, отвечает тот, мог быть жив и заниматься где-то адвокатской практикой.
Насладился “яркой” корпоративной жизнью людей, имеющих непосредственное отношение к судебной системе Британии: исполнение Баха и Шуберта на рождественском концерте и вечерние посиделки в роскошном особняке на выездной сессии.
Еще 30 процентов книги занимают страдания главной героини уже даже не бальзаковского возраста: судье Фионе Мей около шестидесяти, детьми так и не обзавелась (проклятая работа), вдобавок от нее уходит муж. Уходит честно и ничего не скрывая. Но при этом до конца не закрывая за собой дверь — чтобы был шанс вернуться. Вот прямо так и говорит: мне уже 60, дальше — как в рекламе — аденома, простатит, пока еще стоит, хочу покуролесить. Ты уже стара, былой страсти нет. Но ты меня жди. Я пару недель покувыркаюсь со своей 28-летней любовницей, а потом вернусь. Да, именно так, прямым текстом:
“Мне это нужно. Мне пятьдесят девять лет. Это мой последний заход”
– Чего ты хочешь, Джек?
– Я хочу завести роман.
– Ты хочешь развода?
– Нет. Хочу, чтобы все оставалось по-прежнему. Без обмана.
А что же Адам Генри, этот больной лейкемией ребенок? Свидетели Иеговы? Религия? А это оставшиеся 10 процентов книги.
Непосредственно родителей юноши читатель увидит единожды за все время — на судебных слушаниях. Справедливости ради надо отметить, что автор старается быть непредвзятым, не ставит цель откровенно высмеять очередное религиозное верование и не пытается выставить отца больного мальчика тупоголовым и истеричным фанатиком. Кевин Генри держится достойно и даже вполне обоснованно отвечает на каверзные вопросы при перекрестном допросе. Королевский адвокат Марк Бернер напирает на простые истины: свод библейских правил — это обычная бюрократия, дело рук человеческих, ничего божественного здесь нет. Мистер Генри отвечает логично, в рамках своих религиозных убеждений, если, конечно, слова “логика” и “религиозные убеждения” уместны в одном предложении:
– Для начала проясним простой вопрос, мистер Генри. Упомянутые вами книги Библии — Бытие, Левит и Деяния святых апостолов — запрещают вам есть кровь, а в одном случае призывают воздерживаться от нее. В переводе Нового Мира книги Бытие, например, говорится: «Только не ешьте плоти с ее душой — с ее кровью».
– Верно.
– Но ничего о переливании крови.Мистер Генри терпеливо ответил:
– Думаю, на греческом и в оригинале на иврите смысл сказанного: «принимать в тело».
– Хорошо. Но это тексты железного века, переливания крови тогда не существовало. Как его можно было запретить?Кевин Генри покачал головой. В голосе его звучала жалость или снисходительное терпение.
– Конечно, оно существовало в разуме Бога. Вы должны понимать, что эти книги — Его слово. Он вдохновил своих избранных пророков записать Его волю. Не имеет значения, в каком веке — в каменном, бронзовом или еще каком.
– Вы знаете, с каких пор у свидетелей Иеговы осуждается переливание крови?
– Это сказано в Бытии. Со времени Творения.
– Нет, с тысяча девятьсот сорок пятого года. До тех пор оно считалось допустимым, мистер Генри. Вас устраивает, что это комитет в Бруклине недавно решил судьбу вашего сына?Кевин Генри понизил голос, возможно, из почтения к теме или потому, что вопрос был труден. Ответ он снова адресовал Фионе, и в голосе его звучало тепло.
– Святой Дух направляет помазанников — мы называем их верными рабами, ваша честь, — Он ведет их к глубоким истинам, которых прежде не понимали. — Он опять повернулся к Бернеру и прозаически добавил: — Руководящий совет — это канал связи Иеговы с нами. Это Его голос. Если что-то меняется в учении, то потому, что Бог лишь постепенно открывает свою цель.
Если вы, прочитав аннотацию, ненароком решили, что Адам Генри и Фиона — главные герои книги, и повествование будет крутиться вокруг их взаимоотношений, то спешу разочаровать: сын иеговистов появится на страницах романа 2 (прописью: два) раза. Второстепенный персонаж — муж Фионы — даже его мы увидим не менее трех, если ничего не путаю, раз. С устройством внутреннего мира Адама — ребенка, который всю свою жизнь провел под надзором благочестивых родителей и старейшин религиозной общины, — читатель познакомится только благодаря его, Адама, диалогам с судьей Мей во время их коротких двух встреч. Впервые мы видим юношу в больнице —Фиона решила навестить последнего лично, чтобы в полной мере понять сложившуюся ситуацию. Юноша очень слаб физически, однако в душе предельно спокоен. Ведь все ясно и определенно — после смерти Адам попадет в царствие божие. Он развлекается тем, что пишет стихи, играет на скрипке, дурачится, как самый обычный подросток. Доселе огражденному от большого количества общения с незнакомыми людьми, Адаму нравится быть в центре внимания. Он вроде как мученик, все за него переживают, его жалеют:
Ей пришло в голову, что этот не по годам развитой мальчик просто скучает в однообразном окружении и, угрожая покончить с собой, устроил захватывающую драму, где в каждой сцене он звезда, и к его постели потянулась очередь важных и назойливых взрослых. Если так — он ей еще больше нравится. Серьезная болезнь не отняла у него живости.
Однако насколько бы сильна не была вера, автор напоминает нам, что это лишь слабый ребенок: Фиона всего парой фраз сбивает всю его спесь и возвращает Генри-младшего к суровой реальности:
– А без переливания крови вы можете умереть.
– Ага.
– Но возможен и другой исход. Хочу убедиться, что вы его учли. Не смерть, Адам, а частичное выздоровление. Вы можете ослепнуть, могут быть церебральные нарушения, могут отказать почки. Понравится ли Богу, если вы ослепнете или будете на диализе до конца дней?<…>
– Если вы не верите в Бога, — угрюмо сказал он, — тогда не надо говорить о том, что Ему нравится, а что не нравится.
– Я не сказала, что не верю. Я хочу знать, хорошо ли вы подумали над тем, что можете на всю жизнь остаться больным физически или душевно — или и тем, и другим.
– Это будет отвратительно, отвратительно. — Он быстро отвернулся от нее, чтобы скрыть внезапные слезы. — Но если так случится, я должен это принять.В растерянности он не смотрел в ее сторону, стыдясь, что так легко слетела с него вся бравада.
После случая в больнице мы надолго потеряем Адама из виду и будем иметь возможность быть немного в курсе его жизни после переливания крови и последующего выздоровления только благодаря некоторому подобию эпистолярного жанра — его писем к Фионе. Письма, которые так и останутся без ответа.
Вторая встреча главных героев получится еще более скомканной, чем предыдущая. Адам теперь здоров физически, но душевного покоя нет. Порвав с общиной и догмами, столкнувшись с реальным окружающим миром, подросток пытается найти того, кто стал бы для него новым авторитетом, того, кто заполнил бы пустоту, образовавшуюся на том месте, которое занимали родители и старейшины с их непреложными истинами. Но Фиона “отталкивает” его.
Здесь есть и потрясающая в своей точности и простоте мысль о лицемерии многих верующих людей:
– Когда я увидел, как плачут родители, слезами плачут, плачут и почти кричат от радости, все рухнуло. Но в том-то и дело. Рухнуло в… правду. Конечно, они не хотели моей смерти! Они меня любят. Почему не говорили этого, а все — о райских радостях? Тогда я понял это как обыкновенное человеческое дело. Обыкновенное и хорошее. Бог тут ни при чем. Это глупость просто. Это как будто взрослый вошел в комнату, где дети портят жизнь друг другу, и сказал: «Бросьте, кончайте эту ерунду — пора чай пить!» Этим взрослым были вы. Вы все это понимали, но не говорили. Только задавали вопросы и слушали.
Родители рады, что их сын остался жив. При этом формально они не нарушили религиозных предписаний— это проклятый мирской суд вынес вердикт, которому они всячески противились, о переливании крови. Как здорово получилось: и сын здоров, и в царствие небесное путь не закрыт. И овцы целы, и волки сыты.
Даже сам Адам признает, что его поведение — не искреннее следование заповедям, а желание привлечь к себе внимание, что-то даже вроде гордыни:
– <…> Когда врачи и сестры меня уговаривали, я себя чувствовал благородным героем и говорил: оставьте меня в покое. Я был чистым и непорочным. Они не понимали, какой я значительный, — мне это ужасно нравилось. Прямо раздувался. Мне нравилось, что родители и старейшины мной гордятся. По ночам, когда никого не было, я придумывал видео про себя, как террористы-смертники. Я собирался снять его на мобильник. Хотел, чтобы меня показали в телевизионных новостях и на моих похоронах. До слез себя доводил в темноте, воображая, как несут мой гроб мимо родителей, мимо школьных друзей и учителей, мимо всего собрания — цветы, венки, грустная музыка, все плачут, все гордятся мной и любят меня. Правда — я был идиотом.
Только вот я надеялся, что из таких фрагментов будет состоять большая часть книга, а это, повторю в очередной раз, лишь 10 процентов произведения. Но ни в коем случае нельзя сказать, что роман написан плохо, это все-таки Иэн Макьюэн — плотность текста серьезная. Постоянно идут рассуждения главной героини: о прошлом — детство и первая любовь, о бездетном настоящем, об ушедшем муже, о работе (куда же без нее), о коллегах, о музыке. Немногочисленные герои выписаны сочно — внимание уделяется мельчайшим подробностям: тембр голоса, походка, наклон головы. Даже через увлечения персонажей автор передает черты их характера. Фиона — чересчур серьезная, чопорная — слушает точную, математически выверенную, академическую музыку, классиков. Ее муж — весь из себя щегол, свободолюбивый — конечно джаз. Простите, джЭз.
Иногда раздражает желание автора везде вставить случаи из судебной практики. Сидит Иэн Макьюэн, выписывает сцену разговора Фионы и ее мужа о его любовнице и думает: как бы перейти плавно к случаю разделения сиамских близнецов? А вот как:
“Фиона, когда мы в последний раз спали?”
<…>
– Ты не могла ответить на мой вопрос, поэтому я тебе скажу. Семь недель и один день назад.
<…>
Она опять вспомнила средневековую фразу “семь недель и один день” — период этот начался с заключительной стадии дела о сиамских близнецах.
Здорово, правда? Все эти “плавные” переходы с последующим подробным описанием очередного судебного случая или прецедента распиханы на протяжении всего романа к месту и не к месту.
Но хорошо хоть так, иногда повествование прерывается на ровном месте и идет очередной флэшбэк с очередным судебным разбирательством. Но и здесь автор не просто перечисляет их ради объема романа, а вытаскивает на свет актуальные проблемы современного общества, делая таким образом очень небольшой крен в сторону социальной драмы. Почему небольшой? Да потому что никакого развития ни одна из рассказанных судебных историй не получит и в скором времени вылетит из памяти читателя, потонув в дальнейшем объеме текста.
Концовка, к сожалению, скомкана. У меня есть небольшая теория, суть которой в следующем: если автор не знает, как в дальнейшем поступить с героем, то он его просто “убивает”. Здесь то же самое. Но, пожалуй, это единственный момент, который оправдает очень редкое появление Адама на страницах “Закона о детях”:
Мелькнула кощунственная мысль: будет мальчик жить или умрет, не имеет значения. Все останется, в общем, по-прежнему. Глубокое горе, может быть, горькие сожаления, нежные воспоминания, потом жизнь помчится дальше, и эти трое будут значить все меньше и меньше — любившие его постареют и умрут и совсем ничего не будут значить. Религии, этические системы, включая ее собственную, — как вершины в горной гряде, видные издалека, ни одна как будто не выше других, не важнее. Что тут судить?
Эта самая мысль, словно невзначай оброненная в середине книге, в конце романа “прибавляет в весе” и выходит на первый план: репутация Фионы все так же безукоризненна, Бах и Шуберт сыграны на рождественском вечере идеально, даже блудный муж возвратился от любовницы домой. Все вернулось в привычное русло. А больного лейкемией мальчика будто бы и не было вовсе…
С немалым удивлением я обнаружил, что большинство читателей обвиняет главную героиню в смерти Адама. Во-первых, не надо перекладывать с больной головы на здоровую. Родители и старейшины забили мозги мальчику религиозной дурью, а когда “воздушные замки” рухнули, то исправлять ситуацию должна судья Высокого суда Лондона? Во-вторых, “прекрасный новый мир” извне рано или поздно добрался бы до Адама, с помощью Фионы или без оной. И наконец главное. Подросток семнадцать лет и девять месяцев жил под строгим религиозным надзором, но стоило случайному человеку с улицы зайти и поговорить с ним не более тридцати минут, как червь сомнения уже закрался в душу ребенку и надежно там обосновался. Не кажется ли вам, что вера Адама изначально была не особо крепка, если незнакомая женщина всего за полчаса сумела посеять неуверенность в том, что старательно закладывалось в голову ребенку в течение почти восемнадцати лет?
Итог: Иэн Макьюэн не справился. Это первый вариант. Хотел написать про душевные метания мальчика зажатого в тиски религиозного учения, внезапно получившего свободу и столкнувшегося с непривычным миром, от которого до поры был огражден, а написал про душевные метания временно брошенной мужем женщины-судьи. Все это под большим количеством соуса из различных судебных историй. Есть и второй вариант. Поскольку я не нахожусь в непосредственной географической близости к автору книги и, как следствие, не имею прямой возможности уточнить у последнего наверняка, что же он намеревался сказать своим произведением, то мы можем предположить, что Макьюэн и не собирался писать о вопросах религии, семьи и т.д. Его, возможно, как раз интересовала судебная система Британии, а мальчик с лейкемией и приплетенной религией где-то сбоку выступил фоном — просто рассмотрение очередного дела. Тогда у меня есть претензии к издателям: почему аннотация очень отдаленно соответствует содержанию книги? Хотя, какие претензии. Ребята деньги делают. Смекнули, что история любовных страданий взрослой женщины, работающей судьей в Лондоне мало кого заинтересует. А вот драма, религиозные прения — это “вкусно”, такое можно “впарить”. Just business.
Оценка: 6,5/10. Только за обманутые ожидания. Если действительно хотите почитать о противостоянии религии и здравого смысла на примере отдельно взятой семьи, то возьмите лучше “Ученицу” Тары Вестовер.
