«Адаптация»: Чудовищное пюре

Мантикора из “Истории четырехногих зверей и змей” Эдварда Топселла

Божественные видения, ужасающие монстры, странные звери. Замысловатые гравюры на дереве XVI-XVII веков запечатлевают ужасное и чудесное мира, измененного изобретениями человека и трансформированного его знанием. Эпоха великих географических открытий стала для мира одновременно переходным временем и пространством двусмысленности. Философ Энтони Грейлинг пишет в своей книге “Век гениальности”, что люди того времени были свидетелями «большего изменения в разуме человечества, чем во всей истории до этого». Кровавая борьба, как интеллектуальная, так и физическая, велась между адептами науки и магии, религии и мистики, догматов и ереси, демократии и монархии. Это был очень тяжелый и жестокий путь, но уже к середине XVII века в Европе люди радикально пересмотрели свое место во Вселенной.

В 1638 году, всего через пять лет после того, как Галилей был приговорен за ересь гелиоцентризма, в Лондоне появилась дешевая книжка под названием «Открытие мира внутри луны или дискурс, способный доказать, что живой мир на этой планете возможен». Там была весьма грубая гравюра с солнцем в центре, украшающая призванный успокоить читателя текст: «Это может показаться ужасным открытием на первый взгляд … но, вероятно, это может быть правдой». Проблемы церкви с таким видением мира частично проистекали из Псалтиря 104: 5, в котором говорится: «Ты поставил землю на твердых основах: не поколеблется она во веки и веки». Автором брошюры был Джон Уилкинс, будущий шурин Оливера Кромвеля; он надеялся разжечь несогласие с официальной линией католической церкви и тем самым помочь сместить Землю с ее основания в умах людей и научных кругах.

Было бы однако ошибкой считать, что разум мог окончательно победить невежество в те годы. Чудеса мира проявились в открытии новых миров, новых структур восприятия и опыта, того, что можно было ощутить и увидеть, но невозможно полностью понять и описать. Разнообразные суеверия множились с развитием науки. Исследования и интеллектуальные достижения того времени шли рука об руку с определенного рода мистицизмом, пока человек вновь искал свое крохотное место в слишком быстро раскрывающемся мире. Магия и мистика не были побеждены наукой, таинственное оставалось на темных берегах познания, зловеще напоминая о себе в оккультном. Черные зеркала и “Королева фей” — продукт того же мира, где наступило Возрождение и появился массовый книжный рынок с энциклопедиями.

Научное исследование проходило на нескольких уровнях: географически, через захват новых земель ужасной ценой человеческих жизней местного населения; духовно, через наблюдение божественных явлений; на уровне биологии, через открытие новых существ и цивилизаций. На краях географических карт тогда рисовали монстров и змей, населяющих далекие владения Terra incognita. Глобус Ханта-Леннокса начала XVI века, например, является одним из двух уцелевших до наших дней примеров карт, где есть фраза “HC SVNT DRACONES” (“здесь обитают драконы”) для описания неисследованных территорий.

Тот самый глобус Ханта-Леннокса

Именно по совету Джона Ди в том же XVI веке Елизавета Вторая начала развивать мореплавание, что и стало началом “Британский Империи”. Ди был гениальным математиком, чьи познания в астрономии вели английские корабли к новым горизонтам. Он был первым человеком, использовавшим евклидову геометрию для ориентирования; он также делал гороскопы для королевской семьи (вообще, в то время можно было получить обвинение за “вычисления”, что случилось и с Джоном, так как математика считалась едва ли не оккультной наукой — прим. пер.). Поговаривали, что он мог влиять на погоду и вызвал разрушительный шторм, который помог англичанам разгромить испанскую армаду. Еще ходили слухи, что он общался с ангелами на енохианском. Черное зеркало, которым пользовался Ди для общения с духами, сегодня находится в Британском музее в Лондоне, где оно составляет компанию хрустальному шару и волшебным дискам из воска. Джон Ди узнается в персонажах Просперо в “Буре” Шекспира и герое “Доктора Фауста”. И если верить ему на слово, именно ритуальная магия стала катализатором колониализма.

Печатное слово стало проводником Возрождения и Научной революции, прокатившейся по Европе и за ее границами. В XV веке, за несколько десятилетий до Кристофора Колумба и Васко да Гамы, открывших миру новые торговые пути, Йоханн Гутенберг доделывал печатный станок в своей мастерской. До его изобретения на материке было около 30–50 тысяч книг; 50 лет спустя их было уже 10 миллионов. К концу XVI века их было уже 200 миллионов, к концу XVII — 500 миллионов. Более того, все эти книги начали иллюстрировать.

У визуальных записей той эпохи присутствует некое кошмарное, лихорадочное измерение, цепляющееся за некую сущностную неуверенность. То была неуверенность бытия; что значит быть британцем или европейцем, мужчиной или женщиной, человеком или животным. Европейцы так торопились навести хотя бы какой-то порядок в собственных знаниях, что пределы понимания искривлялись и умножались по экспоненте, раскладываясь словно фракталы. Образы новых существ, встреченных на природе, переносились на бумагу моментально, но важные детали всегда упускались. Никакой текст или изображение не могли полностью описать неповторимое чудо.

Печать на дереве идеально подходила для станков Гутенберга, так как его изобретение было основано на том же принципе. Для печати намного проще и дешевле было повторно использовать уже имеющиеся деревянные блоки, чем набирать новые клише. Именно таким образом, из-за технических ограничений, появился особенный стиль. Слишком тонкие линии, обозначавшие тень и цветовой градиент, могли привести к излому дерева, что привело к появлению двух независимых рынков сбыта: дорогие и искусно оформленные книги для высших сословий и профессионалов с одной стороны, дешевые и использовавшие старые клише книги — с другой.

Новый медиум спровоцировал неконтролируемый информационный бум. Появилось первое массовое медиа, теперь каждый мог прочитать новости о свежих открытиях, политической борьбе, сплетнях, призраках и слухах. Так, в 1641 году в Лондоне имела место “война памфлетов” между Джоном Тейлором и Генри Уокером. Первый ходил в море и называл себя “морским поэтом”, Уокер же был торговцем скобяными изделиями и уличным проповедником. Тэйлор обрушился критикой на независимых проповедников, за что получил ответный выпад от Уокера. Следующим ударом Тэйлора был “Ответ, правдивый как сталь” — издевка, начинающаяся с названия. Дело зашло немного дальше — там было изображение дьяволицы, рожающей Уокера. Уокер не полез за словом в карман и вскоре читатели увидели изображение черта, испражняющегося Тэйлору в рот.

Деревянные блоки-клише использовались наподобие современных стоковых изображений в качестве ключевых иллюстраций текста. Одни и те же черти появляются в разных сказках, абсолютно идентичные ребята веселятся на страницах с балладами о тавернах, одни и те же монстры мигрируют из книги в книгу на протяжении десятилетий. У этих изображений были свои доработки и переделки, пока они не закрепили за собой практический иконографический статус языка, с помощью которого люди находили смысл в мире, полном неизвестного, совсем как с современными мемами.

Пока европейцы заходили все дальше, издатели впервые начали печатать книги о своих путешествиях и делать иллюстрации на основе собственных набросков. Томас Корият, например, стал невольным отцом традиции, гласившей, что британец не только должен описать неизвестное животное — было бы неплохо прокатиться на нем и сделать открытку. Две таких известных гравюры на дереве, на которых Корият изображен верхом на слоне и верблюде, отлично фиксируют момент столкновения двух миров. Томас прошел по Европе, Турции, Персии и Индии, большую часть пути он преодолел пешком, и его записи были крайне популярны. Ему приписывается изобретение вилки и слова “umbrella” (“зонт”), а еще он выпивал вместе с поэтами Беном Джонсоном, Джоном Донном и Фрэнсисом Бемонтом в рамках клуба “Fraternity of Sireniacal Gentlemen”.

В работах по зоологии странные, но реальные существа вроде крокодилов и удавов соседствовали с мифическими единорогами, гидрами и драконами. Особенно заметно размыл границы между реальным и выдуманным носорог. В 1515 году индийский султан подарил носорога португальскому королю Мануэлю. Животное представляло собой нечто невообразимое для европейцев, последний раз такое видели еще в древнем Риме. Когда Альбрехт Дюрер сделал гравюру, она привлекла настолько сильное внимание общественности, что ее копировали и перерисовывали снова и снова на протяжении веков. Что интересно — Дюрер сам никогда не видел животное, которое он рисовал. Конечно, это небольшое неудобство не помешало ему сделать рисунок на основе рассказов и набросков очевидцев. Разумеется, у изображения и изображаемого было не так уж много общего, но это не умалило популярности такой интерпретации, если не наоборот. Европейцы еще целых три столетия считали такое представление достоверным, а работа Дюрера присутствовала в учебниках даже в XIX веке. Носорог словно находился в неком лимбе, где представление оказалось важнее представляемого объекта.

“Носорог” Альбрехта Дюрера

Популярная для тех лет 1000-страничная книга “History of Four-Footed Beasts and Serpents” (“История четырехногих зверей и змей”) 1658 года отлично демонстрирует характер отношений между правдой и воображением. Ее автором был клерик Эдвард Топселл, и его книга постоянно двигалась вдоль спектра между положениями “невероятно точно” и “поразительным образом притянуто за уши”. Некоторые изображения, использованные в книге, были грубо вырваны из оригинального контекста. Так, Топселл снабдил текст о гидрах изображением семиголового зверя из книги Откровений, знакомым многим читателям, однако это решение Топселл никак не объяснил. Вероятно, тогда у автора попросту не было другого подходящего блока для печати.

Топселл и сам весьма скептично относился к возможности существования многоголовых существ. Но дело для него было не в отсеивании мифов от правды. Как и другие подобные работы в области естественной истории, книга Топселла была трудом не столько ученого, сколько коллекционера, составляющего бестиарий. За такой короткий период времени знание начало производиться в промышленных масштабах, и для мира тогда было лучше делиться чудесами, а не уничтожать их научными материализмом.

Позже путешественники нарисовали новые карты, окончательно установив границы между реальной и воображаемой территориями, но неизвестное вновь подобралось ближе к человечеству. В конце XVI века монстры стали крайне популярным жанровым элементом, особенно для авторов дешевеньких брошюрок и листовок, которые и легли в основу самых известных образов чудовищного в Европе.

Многие из этих существ были результатом “чудовищных рождений” — историй на основе крупиц истины, свет на которую проливался за счет интереса науки по отношению к различным врожденным дефектам. Формально относясь к исследованию “чудовищ”, “чудесные дети” и разного рода “дарования” стали очень популярными в XVII веке. Описывающие их книги представляли сросшихся близнецов, людей, рожденных без конечностей, помимо прочих, менее драматичных случаев. Сама же дисциплина изучения называлась тератологией, от греческих слов “teras” (“чудовище” или “чудо”) и “logos” (“слово” или “знание о”). Таким образом, страх потерял свое духовное измерение и стал элементом научной рутины.

Некоторые существа явили себя миру уже в некой законченной форме. Гравюра на дереве, изображающая “попа-осла”, найденная предположительно в реке Тибр неподалеку от Рима в 1496 году, появилась на страницах “The meaning of the Monk-Calf at Freyberg” Мартина Лютера. Наполовину человек, наполовину осел стал знаменованием, ниспосланным Богом, символом продажности папы и римской церкви. Разные версии этого существа были замечены и в других работах, сохраняя свой пропагандистский антицерковный заряд. Этот символ в те времена был идеальной формой для рассказа и пересказа, да и вообще вирусного распространения: его было легко сделать, перевыпустить и скопировать.

Другим частым примером было чудовище Равенны, появившееся в 1512 году и описанное как обладающее рогатой головой, с буквами Y и X на груди, крыльями летучей мыши, гениталии обоих полов и когтистой ногой с глазом на колене. В хрониках чудовищного на эти элементы уродства накладывались моральные интерпретации. Рог представлял собой гордость и амбиции; крылья — легкомыслие и непостоянство; глаз на колене — чрезмерное мирство; когтистая лапка — жадность алчность; “двойной пол” — склонность к содомии. Его включил в свою книгу Эдвард Фентон, а называлась она “Certaine Secrete Wonders of Nature: Containing a Description of Sundry Strange Things, Seeming Monstrous in Our Eyes and Judgment, Because We Are Not Privy to the Reasons of Them; Gathered Out of Diverse Learned Authors as Well Greek as Latin.” (условно можно перевести как “Определенные тайные чудеса природы: содержащие описание различных странных вещей, которые кажутся чудовищными в наших глазах и суждениях, потому что мы не познаем сути их; Собранные из работ ученых мужей, греческих и латинских.”)

Фентон был английским солдатом и исследователем, который присоединился к второй и третьей экспедициям сэра Мартина Фробишера в поисках Северо-Западного прохода. Годы спустя он начал торговую экспедицию вокруг мыса Доброй Надежды, которую он бросил и вместо этого попытался провозгласить себя королем. Ни к чему хорошему это не привело, поэтому он занялся пиратством, пока не вернулся домой через Бразилию, опозоренный и подавленный — он предотвратил мятеж, заковав членов экипажа в кандалы по пути назад. Он каким-то образом в итоге все же сумел восстановить свою морскую репутацию, помогая победить испанскую армаду.

Неудавшийся король и автор книги о «разных странных вещах» также включил туда монстра, рожденного во Фландрии в семье «честных и любящих родителей». Существо было описано и нарисовано с отвратительной скрупулезностью, без сомнения, чтобы удовлетворить любопытство читателей, ищущих острых ощущений: «Глаза кота под пупком, собачьи головы на локтях и коленях, ноги как у жабы , хвост поднимается вверх “ и так далее. Фентон утверждал, что существо прожило четыре часа после рождения и умер только после того, как произнес: «Смотрите, ваш Господь приближается». При всем многообразии чудовищных форм каждый животный аспект тщательно фиксируется, каждое отклонение от антроподобных форм попадает в каталог.

Здесь стоит кратко пройтись по теории «гибридности», которую в 60-е годы высказывали постколониальные теоретики, чтобы рассмотреть эффект миграции и смешения на идентичность. Было предположено, что по мере того как две культуры начинают сливаться, создается новое пространство, которое не принадлежит ни оригинальной культуре, ни “Другому”. Но это новое пространство рассматривается как территория неестественной, подозрительной части природы. Расовое смешение и, в более общем плане, культурное смешение, вызванное усилиями ранних современных исследователей, создало своего рода гибридность, которая угрожала таким понятиям, как «европейский» или «британский», — не столь драматичная форма пересечения границ, как ужасные создания, но не менее тревожная для тех, кто имеет особые представлениям о расовой чистоте.

Однако к сожалению для ревнителей расовой чистоты эта самая чистота не существует в долгой перспективе. Для всей эволюционной истории существует только перекрестное опыление. В большем масштабе все выглядит очень странно. Мало того, что Homo sapiens является одним из подвидов Homo; представители вида также пересекались с ныне вымершими неандертальцами в районе, который стал Европой. (Благодаря генетическому тестированию я знаю, что у меня 2,7 процентов ДНК неандертальца что на самом деле немного выше средних показателей). Более того, люди и шимпанзе разделяют общего предка, который жил около 7 миллионов лет назад, а «недостающие звенья» встречаются с некоторой регулярностью в виде «переходных окаменелостей». Например, пахирахисы были предками змей, у которых было длинное змеевидное тело, но две полностью функциональные задние конечности, в то время как самые ранние киты (археоцеты) были копытными наземными млекопитающими.

И пускай до теории эволюции Дарвина было еще нескольких столетий, все эти описанные чудовища были тревожным напоминанием о том, что место человечества в божественном космосе, возможно, не было чем-то особенным, что иудео-христианско-исламское разделение между человеком и животным не было столь незыблемым. Эти образы заключили хаос в смертную форму. Классический бог Пан, изображенный с верхней частью человека и задней частью козы, представляет собой символ тревоги, того, что человек — просто еще одно животное. Как писал американский писатель и художник Уильям С. Берроуз в «Призрачном шансе» (1991), Пан был «богом паники», «неожиданным, невыносимым откровением о том, чего человек боится прежде всего: истине его происхождения”.

Наше стремление к чистоте имеет глубокие корни. Но как вы видели на примерах выше, ясно, что наши предки упивались возвышенным ужасом от всего этого. Эти гравюры и рисунки могут рассказать о страхе, но, несомненно, в них есть и волнение, и извращенное удовольствие. Так, например, разница между мужчинами и женщинами была традиционной основой социальных норм почти для всех человеческих обществ. Однако в Европе конца XVI века даже эта якобы четкая линия тоже начала размываться. В Англии мужчины стали отпускать длинные волосы, и было несколько резонансных случаев, когда женщины бросали вызов социальным нормам, обрезая свои волосы и одеваясь как мужчины. Эти тенденции стали второстепенным социальным и литературным феноменом, но в конечном итоге он достиг такого уровня в начале XVII века, что король Джеймс вмешался, чтобы осудить «наглость наших женщин, и их широкополые шляпы, остроконечные дублеты, и их короткие волосы”.

Как пел Дэвид Боуи: «You’ve got your mother in a whirl/She’s not sure if you’re a boy or a girl…», эти мятежники были осмеяны в серии брошюр, в частности, “Hæc-Vir” или “The Womanish-Man: Being an Answer to a Late Book Entitled Hic-Mulier, Expressed in a Brief Dialogue Between Hæc-Vir, the Woman-Man and Hic-Mulier, the Man-Woman” (примерно 1620 год). В нем содержится диалог между женоподобным мужчиной и женщиной с перекрестными повязками, которые оба изначально ошибочно принимают друг друга за противоположный пол. Начиная с театрального, неряшливого юмора, произведение переходит к мощной защите прав женщин и ожесточенной нападке на доминирование «традиции» над «здравым смыслом». Несмотря на такое радикальное начало, в брошюре все заканчиваются тем, что Хец-Вир и Хик-Мульер осуждают практику трансвестизма и соглашающиеся жить как «настоящие мужчины и женщины».

То было интересное представление о перформативности пола XVII века. Многие люди были счастливы войти в маргинальное пространство и бросить вызов общественным устоям, в то время как истеблишмент в ужасе осуждал такое оскорбление естественного положения вещей. В «Чудесной борьбе против противоречий» (1588) Уильям Аверел упоминает о нескромности тех «андрогинов», которые “пытаются выглядеть как представители другого пола, но на самом деле, не имеют своего, и являются чудовищами”.

Было время и для монстров, которыми можно было наслаждаться, особенно в рамках «низкой культуры» дешевых пьес, памфлетов и гравюр на дереве. Некоторые из них, вроде карманницы Мэри Фрит, нашли славу, афишируя свое восстание. Фрит стала одной из самых известных женщин своей эпохи, и драма ее жизни попала на сцену под названием “The Roaring Girl” (“Ревущая девушка”). Название стало поводом для почти ласкового термина, применяемого к молодым людям, которые пили, дрались и прожигали деньги в тавернах. На гравюре на обложке памфлета пьесы изображена Фритт в одежде, типичной для «ревущего мальчика», с мечом в одной руке и трубой в другой. Она и подобные ей, на самом деле, пользовались значительной свободой, хоть их действия и вызывали праведный гнев пуритан.

Этот буйный марш не стал прямой дорогой от «традиции» к «здравому смыслу». Британский экономист Джон Мейнард Кейнс запечатлел этот дух времени, когда писал, что «Ньютон не был первым из эпохи науки и логики. Он был последним из волшебников». Мистическая мысль сохраняла свое место в головах людей даже по мере развития науки, и ведущие фигуры эпохи переступали эту границу без видимых проблем. Уилкинс, автор книги «Открытие мира внутри луны» был математиком, епископом, ученым и соучредителем Королевского общества. В «Математической магии» (1648) он обращается к Ди, тому самому советнику Элизабет, и обсуждает чудеса механики, а после обращается мыслью к тому, что духи и ангелы могут помочь людям летать. Позже Уилкинс попытался разработать универсальный язык, который, в свою очередь, вдохновил эссе Джорджа Луиса Борхеса «Аналитический язык Джона Уилкинса» (1952).

В Уилкинсе и Ди были стремление к знаниям и любовь к тайне, которые объединяются в раннем современном периоде. Впервые в истории огромные открытия и размышления достигали широкой общественности с помощью печати. Наука и духовное, математика и магия: писатели и издатели могли взять эти элементы и сочинить историю или создать образ, чтобы удовлетворить любой рынок. Гравюры на дереве давали форму тому, что скрывалось у краев известного, а также насыщали желание удивляться. Как и волшебное зеркало Ди, они предоставляли возможность лицезреть отражение ума и души зрителя. В чернильной темноте был весь мир, готовый вылиться наружу.

Оригинал статьи: https://aeon.co/essays/here-be-woodcuts-science-mysticism-and-early-modern-memes